Ангел обыкновенный

Когда же я вырвала этот листок из тетради, чтобы выбросить? Наверно сразу по возвращении из Затопши, пару месяцев назад. Тогда я ещё подумала, что, может быть, в другой жизни я умею, например, кататься на велосипеде. Еще подумала, что хорошо бы собрать свои фрагменты, потерянные в пути. На всякий случай я тогда сконцентрировалась, представила мысленно и очень эмоционально, что часть моего утерянного света ко мне возвращается, громко оповестила Вселенную о своем намерении стать целостной и благополучно об этом забыла.

Я сложила бумажку самолётиком и удачно запустила им в мусорное ведро, чем привлекла внимание Савелия. Тот, видимо, утолил свой голод, в том числе и интеллектуальный, потому что книгу захлопнул и взглянул на часы.

– Нам пора идти учиться. Кстати, как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, лучше.

Савелий спросил о моем здоровье не без повода. Весь вчерашний вечер я провела на диване в состоянии сильной усталости и вялости, отказавшись от похода на концерт, куда он отправился один. Вернувшись, прокомментировал увиденное одним словом: «Занятно».

Пока обувались в тесной прихожей, я пыталась понять, отсутствие каких навыков у себя меня тревожит. Их было три. Вождению автомобиля противилось всё моё существо. С тем, что я барахталась исключительно на мелководье, тоже можно было смириться. Я не собиралась переплывать Гибралтар, а глубина моря у детских санаториев Евпатории меня вполне устраивала. Переживала я только о том, что не освоила двухколесный велосипед.

Савелий как раз шнуровал ботинки, когда я озадачила его вопросом:

– Ты умеешь кататься на велосипеде?

– А ты умеешь?

– Нет.

Савелий сказал со смешинкой в голосе, но с совершенно серьезным выражением лица:

– Как же ты живешь с этим, бедняжка?

Как не терзали меня невесёлые думы, а есть хотелось, поэтому на ужин я приготовила двойную порцию омлета с укропом. Отложила половину в глубокую миску, накрыла тарелкой и, завернув в кухонное полотенце, пристроила поближе к остывающей плите. Не прошло и часа, как скрипнул дверной замок, и на пороге появился Михаэль. Он, по обычаю, не поздоровался, лишь кивнул лохматой головой. Когда же он стал подниматься на второй этаж, пришлось сказать его спине:

– Я волновалась.

– А чего волноваться? Я предупреждал в записке, что дел много, да и дорога не ближняя была.

– Омлет будешь? Он ещё теплый.

Напарник булькнул невнятно:

– Я не голоден.

Почти дойдя до верхней ступеньки, Михаэль повернулся в мою сторону и спросил таким безразличным голосом, что я сразу поняла, что он на меня злиться:

– Кому это ты ночью свет в окне оставляла?

– Тебе… откуда знаешь, раз был далеко?

– Сосед в разговоре упомянул, что в этом доме свет горел всю ночь.

Я засомневалась:

– Какой сосед? Тут ни одного дома поблизости нет.

– Константин, кто ж ещё! Он ухо с глазом – знает всё, что происходит окрест на многие мили. А уж кто ему напел, я не знаю. Может ты, конечно, заботу обо мне проявила, но я не малое дитя, так что впредь, будь добра, не «светись».

Прозвучало грубо, и я обиделась.

Я без угрызений совести доела ту часть омлета, от которой отказался мой напарник, и устроилась в кресле в гостиной. Михаэль прятаться в своей комнате тоже не стал, спустился вниз и сел в кресло немного сбоку от моего. Был он чист и свеж, бороду слегка подстриг, волосы пригладил расческой, но всё это нисколько не прибавило в нем дружелюбия, поэтому целый вечер между нашими креслами вяло бродило всего с десяток слов.

Мне нужно было обсудить с Михаэлем важный вопрос, поэтому, когда он, наконец, поинтересовался, чем я занималась в его отсутствие, я бодро отчиталась, постепенно выводя разговор в нужное мне русло:

– Сначала я выспалась, потом прибралась. Ещё читала книги, в том числе про Драконов. Ездила на велосипеде куда-то вдоль дороги, нашла там хутор и купила для Эстер и Этель ручного мыла в подарок на День рождения.

– Давай поподробнее про то, что читала.

Пришлось немного приврать, чтобы не навлечь неприятности на мальчика из букинистической лавки.

– Книгу о мифических существах я уже давно с собой ношу. Много полезного из неё почерпнула, – я улыбнулась напарнику, сверлящему меня взглядом. – Теперь начала думать о своем Драконе, особенно о том, как мы будем с ним общаться. Если телепатически, то не станет ли этот диалог слишком откровенным?

– Беспокоилась бы лучше о том, что после этой встречи ты вряд ли первую поземку застанешь.

Огонь камина освещал только ту половину лица Михаэля, которой он повернулся ко мне, и седина на его волосах, вобрав в себя оттенки жара, затерялась в общем медном. Сейчас он казался мне опасным, как пруток, который натужно согнули и который не стоит резко отпускать. Но остановиться было трудно:

– Ещё меня на вечеринку к Этель пригласили! Сказали, что можно одной прийти.

– И как же ты получила такую добрую весть?

– Письмом.

– Вот что, голуба моя, у меня совесть всегда чиста, оттого и подушка в головах не вертится. Поэтому, хочет меня видеть твоя престарелая подруга или нет, одна ты завтра никуда не пойдешь!

И столько железа грохотало в тихом голосе Михаэля, что у меня не осталось сомнений, что по-другому не бывать.

На каналах ветер рвал пространство в клочья, с треском и свистом, бросая целые глыбы воздуха в окна домов. Пару раз, подхваченная потоком воздуха, я теряла опору и начинала бежать от толчков в спину куда-нибудь на боковую улочку. Савелий всякий раз молча успевал ухватить меня за обшлага куртки и выводить из ветряной трубы.

Накануне мы решили, что если будет пасмурно, то после учёбы пойдем в Эрмитаж, а если погода будет хорошей, то поедем в Петергоф. Во второй половине дня по-прежнему было холодно, однако показалось солнце, а плоские облака зависли у горизонта, не нагоняя теней. Мы отправились за город, где Савелий много фотографировал в обоих рукавах Верхнего парка. На берегу Финского залива, между двух синих плоскостей, моря и неба, мы постепенно разговорились.

– Знаешь, в Затопше тайга начиналась сразу за насыпью у нашего дома. Летом горка зарастала донником, а зимой мы катались с неё на санках или куске картона.

– Ты говоришь о том месте, где стояла Орбита? – переспросил Савелий, присевший на корточки ради хорошего ракурса. – Мы ходили туда на лыжах. Классная штуковина. Я всегда думал, что это центр связи космических полётов.

– В детстве мне казалось, что Орбита спрятана далеко-далеко в лесу, а как деревья вырубили, её стало видно с крыши нашего дома.

– Тот лес жалко. Больше нигде я не встречал столько цветов, особенно жарков и подснежников.

– А я удивлялась всегда, почему затопшинское море не выливается из берегов. Если смотреть на него с пригорка, то, кажется, что оно нависает над городом, словно вода налита в чашу по самый краешек.

– Оптический обман.

Разговаривали мы неспешно, в такт шагам, с большими паузами, за которыми я узнала, что Савелий «очень дружен» со своей женой Марусей. Хотела про неё расспросить, да только позвонила Анна, и как-то торжественно сообщила, что нас ожидают в гости.

Утром я теплила воду, когда напарник заглянул на кухню и сообщил, что поедет на велосипеде до Константина, чтобы позаимствовать у того машину на время, потому что из-за моей блажи он, Михаэль, не желает снова идти по холмам до дома на озере. А мне надлежало быть готовой сразу после обеда – «и чтоб я тебя ни минуты не ждал».

Такому раскладу я обрадовалась, потому что хотела надеть на праздник своё единственное платье. Я тщательно отгладила широкую юбку и облегающий верх без рукавов с круглым вырезом. Покрой был прост, потому что всю красоту составлял синий набивной рисунок.

Подарок для Эстер я положила в небольшую коробку, которую нашла на чердаке. Проткнула посреди её крышки отверстие и вставила в него такой крупный пион, что тот закрыл сливовыми лепестками всю картонку. Для Этель коробки не нашлось, зато за шкафом в кухне я обнаружила рулон плотных белых обоев с выпуклым тиснением, завернула в эту бумагу подарок, перевязала своей голубой лентой и тоже украсила пионом.

Единственное, что омрачило приятные сборы, была пропажа энциклопедии о мифических существах. Точно помню, что утром выглянула в окно кухни и посмотрела вслед отъезжающему на велосипеде Михаэлю – у него не было с собой ни сумки, ни свёртка, а в кармане такую книгу не спрячешь. Значит она где-то в доме. На мансарде я перетрясла все одеяла, посмотрела под своей кроватью и диваном в гостиной. Книга исчезла, и это меня сильно опечалило. Как я буду оправдываться перед улыбчивым мальчиком в букинистическом магазине?

Мы попали на праздник с большим опозданием. Среди густой травы стояла длинная вереница столов. Хрусталь, фарфор и серебро столовых приборов освещали обыкновенные лампочки – десятки лампочек, свешивающиеся с ветвей деревьев на длинных шнурах. Из проигрывателя бодрой, но негромкой струйкой лился джаз. Обе именинницы были в шляпках, украшенных тугими розетками бледно-желтых садовых лютиков. Этель легонько обняла меня:

– Как хорошо, что вы пришли одна! Мы очень быстро найдем вам собеседника из тех молодых людей, что не постеснялись прийти на вечеринку двух старух.

– Извините, но я здесь с напарником – он сейчас осматривает машину. Из-за неё мы так опоздали. Она глохла в пути несколько раз. Это от нас с Михаэлем с самыми сердечными пожеланиями! – я протянула именинницам их подарки.

Эстер приняла свой свёрток с нетерпением трехлетнего ребёнка. Понюхала оба цветка, зашуршала оберткой и тотчас вскрыла обе коробки. Сестрам мой выбор понравился, а младшая сразу же заявила, что её жасминовое мыло выглядит дороже и пахнет приятней. Этель покачала головой:

– Эстер по-прежнему любит подарки. Меня же радует одно ваше присутствие. Вы прочитали книги, что взяли у букиниста?

Я растерянно кивнула головой.

– Что-нибудь поняли?

– То, что я прочитала, меня огорчило.

– Могу я попросить вас задержаться немного? Гости уже расходятся, да и Эстер утомилась. Я помогу сестре подняться в её комнату, а вы пока угощайтесь. Когда я вернусь, мы сможем поговорить обо всём, что вас тревожит.

Интересно, как узнала Этель о книжном магазине?

Вместо чайных блюдец я взяла две десертные тарелки, чтобы уместить на них чашку с чаем и пирожное. Чтобы Михаэль не обиделся, выбрала одинаковый десерт: слойки в белой глазури. Понесла тарелки в сторону изгороди, где Михаэль осматривал машину, осторожно лавируя между группами оживлённо разговаривающих гостей. Я внимательно смотрела под ноги, поэтому и не сразу увидела их.

Внезапная тишина заставила меня оторвать взгляд от травы и посмотреть в сторону озера. Конечно же, мне сначала показалось, что железные птицы парят над водой. На самом деле машины стояли на берегу, но двигатели были не выключены, и воздушные подушки покачивали их в такт волнам. В ритме духовых и ударных, что продолжали играть джаз чуть громче, потому что люди кругом молчали.

Брежатые пришли за мной, потому что цепь их превращалась в полукружье, отрезающее меня от растерянного Михаэля и неловко спешащей на помощь Этель. Четверо бойцов заключили меня в кольцо так, что моя голова оказалась на уровне их лопаток, обтянутых форменными куртками. Брежатые были не в беретах, как те, что забрали Марковича, – они прятали лица под забралами шлемов.

– Государственный Нумератор, жетон 5528. Вы будете доставлены в Кромлех для допроса!

…Мне было холодно. Ветер, пронизывающий до самого позвоночника, яростно рвал подол платья, пока удивительная машина неслась над поверхностью земли. Я вцепилась в боковые ручки сиденья и сжала пальцы ног, чтобы не потерять балетки. Несколько раз при торможении и на резких поворотах, я больно ударилась головой о бойца, который рулил. Так и хотелось крикнуть: «Не дрова везете!». На вокзал я прибыла того же цвета, как сатин на платье.

Меня сопровождало теперь только двое Брежатых, остальные умчались куда-то темной стаей. По брусчатке мы прошли мимо смотрителя, заняли в поезде пустое купе, и там я села к окну, отвернувшись от своих стражей. Я упрямо смотрела в ночь, но спать манило нещадно, и каждые полчаса я вздрагивала от того, что голова моя клониться вниз, и я проваливаюсь в дремоту. А Брежатые сидели чинно, скрестив руки на груди, и ни разу не мотнули шлемами. Так мы ехали почти до рассвета.

Не знаю, готовилась ли к нашему приходу Мария Александровна, но на ногах у неё были ботиночки, на отвороте воротника – брошь, в одуванчиковых волосах – пластмассовый ободок с бантиком. Протянув руки для приветствия, она скользнула пальчиками по нашим ладоням и обессилено уронила их на обитые полосатой тканью подлокотники кресла.

Мы присели на стулья, что внес из другой комнаты Олег Яковлевич. Я украдкой разглядывала репродукции на стенах комнаты, придумывая с чего начать разговор: с погоды или сразу с интересующего меня вопроса.

Старушка улыбнулась:

– Гость, что мученик – пока приспособится, разговориться, оглядится….

– Мария Александровна, я нашла у мамы в документах вот эту записку с вашим адресом… точнее я не знала, что там живете именно вы и что это та квартира, в которой жили мои родственники, потому что это случайное совпадение, что Аня знакома с Олегом Яковлевичем…

Пожилая женщина решительно остановила мои сбивчивые объяснения.

– Не тратьте время. Олежек уже рассказал мне о ваших совпадениях. Все это очень странно… но вам повезло застать меня именно в ту пору, когда я не помню, что ела на завтрак, но отчетливо вижу времена моей молодости.

Мария Александровна лукаво посмотрела на нас и внезапно тихонько засмеялась:

– Шучу. Я почти ничего не помню, но к вашей радости – ничего не выбрасываю. Олежа, пожалуйста, подай мне дневники и все же налей гостям чаю, потому что молодой человек и рта не раскрыл. Похоже, его надо отогреть.

Савелий хмыкнул на «молодой» и помог Олегу Яковлевичу накрыть на стол: распаковал коробку конфет, что мы принесли с собой, принес откуда-то чашки. Я в это время разглядывала две тетради в черных клеенчатых обложках, которые протянула мне хозяйка. Им было столько же лет, что и моему листочку с адресом.

– Дневники, – не без гордости заметила Мария Александровна.

Пока разливали чай, Савелий рассказал хозяевам о Затопше, и они долго восклицали: «Ну, надо же!», узнав, что мы провели детство в одном городе на соседних улицах. Мария Александровна не могла долго держать что-то в дрожащих руках, поэтому Олег Яковлевич незаметно забирал у неё чашку с чаем и снова подавал матери. Его забота о ней не была навязчивой, скорее предупредительной. К тому же он оказался хорошим рассказчиком и поведал много интересного о своей работе и о даче на Валдае, куда собирался отвезти мать через пару дней на все лето.

Я жевала рахат-лукум, который сын называет «резиновые конфеты в пурге», и думала о том, как повернуть к разговору о Коре и Фиме. Встретилась взглядом с Марией Александровной, и она, увидев мое внутреннее нетерпение, решительно отставила в сторону недопитый чай.

– Расскажу, что помню, но вы, деточка, должны понимать, что прошло уже почти восемьдесят лет. События, связанные с нашим заселением в ту квартиру, я записала в дневники много позже, уже учась в школе. А тогда мне было меньше десяти лет. Я видела обеих сестер – и старшую Конкордию и младшую Серафиму, и мне кажется, что вы слегка похожи и на ту и на другую, хотя больше на Фиму, потому что вы такая же… меленькая. Полтора метра в вас, деточка, наберется?

– Метр пятьдесят два, – ответила я, краем глаза заметив, как Савелий заел улыбку конфетой.

– Вот-вот, и Фима была невысокой. Не обижайтесь, но мне больше нравилась Кора: она была такая яркая, энергичная, очень живая. Родители сестёр умерли до революции. Тихая Фима работала в конторе и разбирала архив отца, а Кора была общественницей. Она постоянно выступала на каких-то собраниях, ездила на служебном автомобиле. Фима носила ситцевые платья, а Кора – брюки и кожаную куртку. Сестры не ладили между собой. Кора дома-то практически не жила, а потом и вовсе решила отдать жилье государству. Серафиму решение сестры подкосило, ведь её подселяли в какую-то семью на окраине города, и это после трехкомнатной просторной профессорской квартиры. Кора отдала и книги, и архив отца в музей. Выселение Фимы прошло в одночасье: она вернулась как-то с работы, а в доме уже новые жильцы. В тот день я и видела сестёр вместе, ведь именно нашу семью поселили в этой квартире. Фима плакала, всё просила у сестры картонную коробку со своими личными вещами, но ушла без неё.

Мария Александровна потянулась рукой к чашке с чаем.

– Подожди, мама, надо свежий налить, – Олег Яковлевич хотел поставить чайник снова, но матушка его остановила: силы её кончились, нам пора было уходить.

– Коробку Фимы мы нашли на антресоли. Спустя несколько лет родители отдали её мне, потому что там были памятные вещички молодой девушки, а я к тому времени уже подросла. Знали бы вы, как много часов я провела, разбирая «сокровища» Фимы! Как это ни странно, но никто её вещами так и не воспользовался. Как лежали они в той коробке, так и сохранились в целости. Я выросла, дочерей у меня не было, а потом из памяти как-то стерлись эти воспоминания, пока вы не явились и не напомнили мне о тех временах. Я Олежека пошлю завтра на ту квартиру, должно быть коробка так и стоит на антресоли.

– Вы не знаете, что стало с Фимой? Не пытались её найти, чтобы отдать вещи?

– К тому времени Серафимы не стало. Говорили, это был нож в спину. Что-то она натворила в той своей новой жизни… Кора уехала из Питера. Она изменилась, перестала быть активисткой, чудом избежала тюрьмы, поэтому и скрылась подальше от власти где-то в деревне. Знаю, что у неё был сын, который погиб на войне в 1942 году.

– Это был мой дед по материнской линии.

– Вот как. Значит, я могу вернуть вам сокровища вашей прабабушки Фимы с легкой душой, как законное наследство.

На остановке пришлось прыгать с нижней ступеньки на каменистую насыпь. С этого места была видна вся долина, до самого горизонта, помеченного узкой розовой полоской восхода. В центре плато возвышалась квадратная крепость. Дождевые тучи, как груженые баржи, задевали «днищами» за геральдические флаги на её башнях.

Внутри цитадели приходилось запрокидывать голову, чтобы разглядеть за галереей второго уровня гипсовые арки потолка. Посреди холла возвышался памятник из черного гранита в честь воинов, защищающих Ландракар. Шесть гигантских фигур чуть наклонились вперед, словно хотели сокрушить своей мощью невидимого врага. Их развевающиеся одежды, напряженные мышцы создавали невероятную динамику. Я до жути испугалась, когда заметила, что глаза одной из фигур следят за мной. Стало понятно, отчего все тут ходят «шнурком».

Куратор подошел ко мне очень близко, настолько, что я почувствовала древесно-горьковатый запах его одеколона, и тихо сказал:

– Не бойся. Ничего противозаконного ты не совершила, поэтому попугают и отпустят.

Потом, оглядев мою растрепанную голову и мятое платье, заметил:

– Живенько.

Я и забыла, до чего же он милый.

Куратор подписал формуляр и очень быстро направился к лестнице на второй этаж, кивком головы велев мне следовать за ним. Один из стражей крикнул вдогонку, что доставленного к допросу надо регистрировать, но Куратор продолжал подниматься, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Мы почти преодолели площадку между пролетами лестницы, как дорогу нам перегородил какой-то чиновник, остановив Куратора вопросом:

– Куда ведёте?

– В переговорную.

– Ведите к Демпферу в допросную.

– В этом нет необходимости. Нумератора привезли на обыкновенное дознание. Обвинений не предъявлено.

Распорядитель посмотрел на лист бумаги в своих руках:

– Жетон номер 5528?

– Да.

– Ведите к Демпферу!

– Но…

– Подчиняйтесь!

Куратор тяжело задышал, ноздри его яростно раздулись. Развернув за плечи, он задал мне противоположное направление – в цокольный этаж. В подвале было очень светло, но вереница стальных дверей, которые Куратор одну за другой открывал и закрывал разными ключами, и ещё отсутствие окон, сразу подействовали на меня угнетающе. Куратор тоже не добавлял оптимизма, негромко используя разговорную лексику при подборе очередного ключа. За последней дверью я была готова увидеть настоящее чудовище, которое неспроста прячут за семью замками.

Демпфер же оказался обыкновенным мужчиной средних лет. Конечно, не красавец, хотя, может, он просто терялся на фоне славного Куратора, по-прежнему пыхтевшего и сопящего, как паровоз. Или всё дело было в некоем родовом отклонении, в какой-то непропорциональности черт лица, в рыхлости тела, в излишней выпуклости глаз и тонкости рук и ног Демпфера? Он не выглядел устрашающе, а просто молча, в упор смотрел на меня и медленно шевелил пальцами рук. Меня заворожили эти плавные движения, поэтому вступительную речь Куратора я почти прослушала. Там было что-то про Закон и Порядок, про то, что Нумератор – государственный служащий, а ещё целый перечень нарушений, которые я совершила, находясь в должности. Куратор зачитал с листа список моих прегрешений, как то излишняя настойчивость при разговорах с горожанами, опрос обывателей на улице, езда на машине с тонированными стеклами, вторичные контакты, общение посредством почтовых отправлений. Исполнив обязательную процедуру извещения, Куратор подпер стену, передавая тем самым полномочия Демпферу:

– Почему вы самоустранились от выполнения своих обязанностей?

– Я решила немного отдохнуть.

– Как вы попали на собрание, на котором были задержаны Брежатыми?

– По приглашению.

– Назовите имена тех, с кем вы контактировали, вступив в должность?

Я отпила воды из стакана, что поставили передо мной. Вдруг, одномоментно, все мои капилляры сжались. Кровь отхлынула куда-то вглубь тела, кожа похолодела и покрылась холодным потом. Глаза Куратора становились ярче и холоднее, они переливались всеми оттенками лазури, блеск волос стал нестерпим, а за пределами его контура проявленное крошилось на мельчайшие зеркальные осколки. Каждая грань отражала свет, направляя отблеск в мою голову. Лишь Демпфер не терял целостности, не бликовал и не переливался, как всё окружающее.

Я хотела, чтобы Куратор остановил нарастающую панику, тошнотворную слабость, бессилье и безволье, накатившие на меня одновременно, но даже не могла его разглядеть. Приглушенный голос Демпфера пробивался ко мне как через вату.

– Вам кто-нибудь помогал во время опросов?

Я попыталась сконцентрироваться на какой-нибудь мысли, чтобы не рассказать про Михаэля, сестру, сны, Этель. Позвала своего Дракона на помощь, прежде чем меня вырвало только что выпитой водой.

В голосе Куратора мелькнуло сострадание:

– Довольно. Даже меня замутило.

Демпфер не подчинился. На каком-то бессознательном уровне я поняла, что сейчас моему физическому телу будет нанесён непоправимый ущерб, но Куратор вовремя встал между нами:

– Хватит, я сказал! Убери щупальца в карманы, пока я тебе их по одному не переломал.

– Я соблюдаю протокол, – вежливо ответил Демпфер.

– Вот и засунь его себе в ж…

– Как он это делает? – я старалась не поворачивать голову в сторону Демпфера, чтобы не зацепиться взглядом.

– Скачивает энергию. Много и жадно.

– Я всё слышу, – негромко заметил мой мучитель. – Ещё пара вопросов и закончим… Вы когда-нибудь встречали Дракона?

– Нет!

– Чувствовали его присутствие?

– Нет!

– Может, вы просто не поняли, что перед вами Дракон?

– По-вашему, я не разглядела бы мифическое существо размером с двухэтажный дом?!

Куратор захлопнул папку, лежащую на столе, и вынес вердикт:

– Всё бестолку.

Наконец, и Демпфер с ним согласился:

– До чего упорная мшица! Ни на один вопрос не ответила.

Было больно, когда сильные руки Куратора подхватили меня и поставили на ноги. Сама я вряд ли я смогла подняться со стула. Медленно, шаг за шагом, мы вышли в коридор. Запах одеколона Куратора стал резким, озоновым, а тусклый свет ламп – режущим и пульсирующим. Через батист рубашки я чувствовала жар его тела, и эта живая теплота поддерживала меня на слабеющих ногах.