Ничего не возьму с собой

Виктор вздохнул и достал записную книжку. Он записывал номера телефонов в блокнот, не доверяя электронным носителям: телефон ведь можно потерять, он может сломаться и сам сотрет все контакты, а бумажная записная книжка вещь надежная. И вот он, нужный телефон!

– Привет, Генка.

Как-то получилось, что, скорешившись с отличным парнем и компьютерным гением Генкой Щелкановым, он предпочитал обращаться к нему за помощью даже чаще, чем к собственным коллегам из соответствующего отдела.

Особенно сейчас, когда его лучшего друга и напарника Дэна Реутова не было не то что на работе, но и в стране, и Виктору разбираться с делом нужно было самостоятельно. А для этого ему понадобится команда людей, которым он безоговорочно доверяет. И Генка Щелканов как раз такой человек.

– Привет, Витек! – неразборчиво прошамкал Генка. Видимо, Виктор помешал ему завтракать. – А мы тут с Машкой недалеко от вас, поесть заехали перед работой. Случилось чего?

– Не то чтоб случилось… Но может, заскочишь ко мне? Есть разговор.

– Идет, через полчаса буду.

В кабинет просочился сердитый Семенов с пакетом в руках. В пакете угадывались очертания бутылок, и настроение у Виктора улучшилось. Выпить сейчас пива и поразмыслить – очень нужно.

– Генка скоро приедет. – Виктор взял протянутую ему бутылку пива и отхлебнул. – Все, кто страдает пивным алкоголизмом, говорят, неизлечимы, Виталь.

– А мы им не страдаем, мы им наслаждаемся. – Семенов тоже отхлебнул пива и вытянул ноги. – Витек, вот ты объясни мне как старший, мать твою, товарищ. Отчего качество новобранцев снижается год от года? Дегенераты какие-то приходят, смотреть тошно.

– Снова за отчеты песочил?

У Семенова был пунктик – он нещадно клеймил позором тех, кто игнорировал правила грамматики. Особенно от него доставалось стажерам и молодым сотрудникам, которые и правда, словно назло капитану Семенову, сооружали в протоколах и отчетах лингвистические конструкции, несовместимые с жизнью. И Семенов обрушивал громы и молнии на головы бывших троечников, наивно полагающих, что ужасы непобедимой средней школы остались позади.

– Словарь выдал, сидят теперь и переписывают, дебилы. – Семенов вздохнул и снова отпил из бутылки. – Тебе поспать удалось?

– Нет, сразу на работу приехал. У генерала совещание будет, а я же сейчас Дэна замещаю, так что придется еще тащиться туда, сидеть с умным лицом. Ну, сейчас с Генкой вопрос перетрем, и поеду на совещание. А оттуда сразу домой, часика три-четыре покемарю. Что у тебя?

– В машине убитого ничего интересного не обнаружили. Судя по всему, он был аккуратным и рациональным мужиком. В машине, в кабинете, на столе и полках – везде абсолютный порядок, дела свои тоже держал в порядке. В квартире, где он проживал с родителями и младшей сестрой, не обнаружено ничего, что могло бы указывать на какие-то возможные причины для убийства. Приходил с работы и читал книги, иногда общался с друзьями в скайпе. Дневников не вел, никаких покупок, свидетельствующих о левых доходах, не делал, банковский счет вполне согласуется с доходами. Вся его жизнь проходила на работе. В выходные любил ездить на велосипеде, обычно катался на Острове – либо один, либо в компании нескольких приятелей, с которыми пересекался только во время таких вот покатушек и познакомился с ними как раз там, катаясь на велосипеде. Постоянной девушки у него на данный момент не было. Родители не знают ни о чем, что могло бы стать причиной для убийства. Он не был обеспокоен, не нервничал, не рассказывал ни о каких проблемах. В общем, на первый взгляд этого несчастного кладовщика убивать было совершенно не за что. Если только он не вел двойную жизнь, о которой не знал никто из его близких. Но пока не обнаружено ничего, что бы указывало на наличие второй версии его реальности.

– На то она и двойная жизнь, не так просто ее обнаружить. – Виктор вздохнул. – Но совершенно точно я могу сказать: убийство готовилось и не было спонтанным. И прежде чем строить достоверные версии, нам нужно собрать больше данных. И чтобы мне не копать впустую, попрошу Генку найти для меня информацию о бывшей жене Никиты, директора этого злополучного магазина. А ты собери следственную группу, потому что очень быстро нужно накопать все что можно о сотрудниках, которые сегодня были в магазине: семьи, круг общения, судимости, профили в соцсетях. Если кто-то или что-то покажется подозрительным, сразу сюда. Поручим Геннадию покопаться более детально. Глядишь, что и выстрелит.

– Думаешь, все-таки он причастен? Директор, в смысле.

– Не так, как ты это сформулировал. То, что он кладовщика не убивал, мы с тобой сегодня выяснили. В момент смерти Недзвецкого директор находился в своем кабинете вместе со старшим кассиром. И хотя камеры вырубились, но путем опроса персонала я выяснил, кто заходил к директору, в какое время и сколько занял визит. В его кабинет на протяжении дня заглядывали самые разные люди, в том числе и главный бухгалтер, и можно считать установленным фактом, что до момента закрытия магазина он никуда не отлучался. Но вполне возможно, что каким-то образом смерть кладовщика все-таки связана с ним. Ну, и результатов экспертиз подождем. – Виктор открыл новую бутылку пива. – Спасибо за пиво, Виталь, мне его очень не хватало.

– Не за что. – Семенов поднялся. – Ладно, мне задача ясна. Ты Михалычу скажешь о деле? Дело-то не наше. Забрали себе, но что Михалыч скажет…

– Если только он сам спросит, а так пока не стану говорить, ему и без этого забот хватает. Хочу вначале как можно больше фактов собрать. Тут вот еще какая штука: примерно часа за два до смерти убиенный позвонил менеджеру Лепехиной и попросил ее зайти к нему на склад. Дескать, нужно посоветоваться, он якобы «кое-кого увидел».

– А она не зашла.

– Нет, не зашла. – Виктор вздохнул. – Замоталась, день был очень насыщенный, девчонку разрывали на части, и вспомнила о звонке только тогда, когда труп кладовщика лежал на носилках. Тут уж она себя в полной мере обвинила: если бы не забыла и зашла, то Недзвецкий был бы жив, а так он мертв, и получается, именно она во всем виновата и все в таком духе.

– Может, и так. – Семенов отхлебнул пива. – А может, было бы два трупа вместо одного.

– Ясно одно: кого-то кладовщик увидел, и этот человек не должен был находиться в магазине. – Виктор хмурится. – По отзывам, человек он был довольно мягкий, и его решительности хватало только на то, чтобы в складе был идеальный порядок. Тут он вел себя как Наполеон на поле боя. Но в остальном он был закрытым и испытывал сложности в общении с людьми вне привычной обстановки. Так что даже если он кого-то увидел, то не подошел и не спросил: а что ты тут, друг ситный, делаешь? Такое не в его характере. Но он позвонил своей подруге Анюте и позвал к себе, чтобы посоветоваться, как быть.

– Глупо как.

– Это для нас с тобой глупо, но не для него, – Виктор покачал головой. – Все люди разные. Другое дело, что данная история указывает на то, что убил кладовщика тот, кого он увидел, но это не согласуется с очевидностью того, что убийство готовили заранее. Ладно, оставим это пока, все равно ответа нет. А мне еще к Михалычу идти…

Генерала Бережного его подчиненные между собой называли Михалычем. В этом было и уважение, и симпатия, потому что именно генерал задавал общий тон в отделе. А его беспощадность к нечистым на руку сотрудникам, равно как и к любителям свободно обращаться с уликами, или к тем, кто в отношениях с задержанными пускал в ход кулаки, была общеизвестна.

– Ну, тоже верно. Ладно, я пойду к себе. Если что – на телефоне.

Семенов открыл дверь и буквально столкнулся с тощим высоким парнем.

– О, Геныч, привет! – расплылся в улыбке Семенов. – Сто лет не виделись!

– Так ты ж последние шашлыки пропустил.

– А если дежурство, то что ж? Но в следующий раз я уж непременно.

Виктор поднялся навстречу вошедшему и пожал протянутую руку. Извечный мужской ритуал, означающий дружественные намерения.

Но Виктор и вправду откровенно радовался приходу Генки, потому что работа, которую он хочет поручить приятелю, была сложная и деликатная. Конечно, у них в отделе есть компьютерщики, но обращаться к ним Виктору пока не хотелось. Пока не стоит афишировать свой интерес к делу. Но интересы следствия требуют рассмотреть все возможные версии.

А Геннадий Щелканов сделает все тихо и быстро и копнет там, куда не догадаются заглянуть другие, не побеспокоив при этом фигурантов.

– Я видел это в интернете. – Генка побарабанил пальцами по столу. – Избиваемая мужем трогательная девушка, и муж – проклятый тиран, негодяй и рукосуй. Ты знаешь, я вначале даже пожалел девицу – хрупкая барышня, глаза на пол-лица горестные такие. А потом посмотрел, какую она волну разогнала, и как-то быстро остыл. Мне вся эта история показалась нарочитой, напоказ. Жертвы насилия, как правило, так агрессивно себя не ведут. В общем, что-то в этой истории показалось мне странным, но копать я не стал, не мое дело. Зато теперь с удовольствием копну, ты даже представить не можешь, как я рад твоему расследованию.

– Тогда по рукам.

Виктор очень обрадовался, когда Геннадий согласился помочь так охотно, поскольку ему совсем не хотелось отрывать приятеля от дел.

Конечно, тот бы не отказал в любом случае, но одно дело, если работа – это обуза, а совсем другое, когда человек работает от души и в охотку.

– Ты, главное, отследи все, что связано с этой барышней до ее брака с Радецким, – Виктор покачал головой. – Нужно выяснить, откуда она вообще такая красивая нарисовалась рядом с ним. Нет, парень он толковый и внешне, Раиса говорит, симпатичный, а я своей Раисе верю, но такая барышня, по идее, вообще не должна была им заинтересоваться. Такие обычно повыше метят, куда как повыше… Нет, любовь может случиться между совсем разными людьми, но тут на любовь было вообще не похоже.

Виктор решил рассказать Генке всю, так сказать, предысторию событий: как он вообще узнал о Никите Радецком, и зачем приезжала Раисина племянница, и что есть какие-то ненормальные, которые из-за разборок в интернете готовы человека уничтожить в совершенно реальной жизни, где нет кнопки «вернуть назад» и «сохранить». Но все это Генка и сам уже знает, да и свободного времени у него не так уж много.

– Я проверю. Ладно, пойду я, Витек. Дэн когда вернется?

– Через две недели, а пока я на хозяйстве остался. И надо такому случиться, дело интересное подвернулось, Дэн вернется – обзавидуется.

* * *

Никита торопится домой и досадует на задержку – везти менеджера Лепехину через промзону на ее улицу Лизы Чайкиной кажется делом долгим, а еще нужно купить продуктов, как мать просила.

– Аня, вы не против, если мы сначала заедем в супермаркет, а потом я завезу продукты домой? – Никита знает, что мать беспокоится, хотя он и предупредил о задержке. – Это недолго.

– Конечно, Никита Григорьевич, я тоже в супермаркете кое-что куплю.

Анне ничего не нужно покупать, но впервые за все время, что она знает Никиту, в его броне наметилась маленькая трещинка. Как и все люди, он ходит в супермаркет за продуктами и где-то живет. Конечно, начальник не станет приглашать ее домой, но зато она узнает, где он живет. Она, конечно, могла бы об этом спросить и у Лильки-кадровички, но не хотелось обнаруживать свой интерес. А тут случай представился сам собой.

Супермаркет «Восторг» светится в темноте красными и желтыми огнями. Аня Лепехина думает о том, как они с Никитой сейчас войдут туда и станут покупать продукты. Может даже, одну тележку на двоих возьмут и со стороны будут выглядеть парой. И ей очень хочется, чтобы так оно и было. Но она знает – не будет, никогда так не будет, потому что где-то там живет на свете мерзкая лгунья Габриэлла. А у нее, Ани, нет ни единого шанса, ведь она совсем обычная: и таких карих глаз пруд пруди, и фигура у нее обычная, и волосы не такие экзотичные, как у Габриэллы. И нос вот распух, потому что Игоря она знает всю свою жизнь, а кто-то убил его, и так страшно, а страшнее то, что убийца среди них, и сегодня она с ним здоровалась и, возможно, о чем-то говорила, и утром он еще не был убийцей, но теперь-то.

«Или был. – Аня торопится за Никитой, который вышагивает впереди, толкая проволочную тележку на дурацких колесиках. – Это не сгоряча он убил, а планировал. Значит, в душе уже был убийцей. Уже тогда, когда начал это планировать, он знал,что сделает, и, как он это сделает, тоже знал. Он был к этому готов не сегодня, а вчера и третьего дня тоже… А все ли так? Ну, способны на такое? Или это надо родиться с каким-то таким ущербным геном? Можно назвать его геном Каина, ведь именно Каин был первым официально пойманным и осужденным убийцей! У всех ли есть этот ген? Интересно, вот я смогла бы так, не то чтоб сгоряча или нечаянно, заранее спланировать и осуществить убийство? А потом как ни в чем не бывало ходить, разговаривать, смеяться, делать что-то обыденное?»

Аня даже содрогнулась от такой мысли, просто представив себе, как бы она стала планировать такое – вот просто взять и оборвать чью-то жизнь. Получается, сейчас этот человек еще человек, он о чем-то думает, что-то видит, радуется или огорчается, строит планы и вдруг в какой-то момент становится просто неодушевленным предметом. Потом человек вообще исчезает: от него не остается ничего, или остается просто кучка праха, от которой все стараются поскорее избавиться.

И она думает о том, что Игоря будут хоронить, а ей придется идти на похороны. Прощание с телом – необходимый ритуал, в котором должны участвовать те, кто еще жив. И это дико, если вдуматься. Потому что, по сути, человека уже нет, и она совсем не хочет видеть то, что когда-то было ее другом, нечто неодушевленное и даже отчасти страшное, уложенное в длинный ящик, нечто, совершенно не похожее на того парня, которого она знала всю свою жизнь.

И родители, как на грех, уехали отдыхать. Они всегда в это время года уезжали туда, где было тепло: мать любила лето и солнце и перед наступающей зимой хотела снова окунуться в солнце и теплое море.

И если родители не приедут, то от их семьи только она вынуждена будет провожать Игоря. Ей придется смотреть, как его мать старательно изображает скорбь, хотя ей, скорее всего, плевать, и как плачут его сестра, и отец… и она сама тоже будет плакать, но Игорю это уже не надо, ему ничего уже не надо, потому что его просто нет. Нигде нет, вообще. И никогда не будет уже. И ничего нельзя изменить или исправить. И она даже сказать никому не может, что это она виновата. И если бы она зашла к Игорю, когда он звал, то он бы до сих пор был бы жив. Но она не зашла, и случилось то, что случилось.

Слезы покатились из глаз сами, и сдержать их совершенно никак не получалось.

– Аня…

Никита, который все это время шел впереди, толкая перед собой тележку с покупками, останавливается. Конечно, он поступает сейчас как бесчувственная скотина, и тут двух мнений быть не может. У девчонки погиб давний друг – друг из детства. То есть они дружат всю сознательную жизнь, а если дружили еще и их родители, значит, и бессознательную, скорее всего, тоже. И вот сегодня этот человек погиб. Так нелепо, страшно и необъяснимо. А он тут ходит, покупает молоко и сыр, как будто нельзя было все это сделать потом, магазин-то круглосуточный!

Обругав себя скотиной, Никита нашаривает в кармане платок. Вот отчего-то женщины никогда не носят с собой платков. В лучшем случае в сумочке заваляется пакетик одноразовых платков, оставшихся от насморка, или влажные салфетки, которые на случай слез вообще не годятся. А у мужчин, как правило, всегда есть с собой платок. У Никиты тоже есть, мать ежедневно кладет ему в карман чистый отглаженный платок, и сейчас он пригодится менеджеру Лепехиной.

– Вот, возьмите платок. – Никита протягивает девушке платок. – Берите, берите, у меня их достаточно. Не надо плакать, что ж теперь… раз так вышло.

– Я знаю. – Анна всхлипывает, и не искусственно, как всхлипывала Габриэлла, и слезы у нее тоже были настоящие, а не пролитые перед зеркалом, установленным позади камеры. – Просто я вот сейчас вдруг поняла до конца… Мы же сюда после работы часто заезжали. Здесь выпечка очень хорошая, и его мама очень любит пончики с малиной, а мой папа булки с маком. И мы покупали, болтали, смеялись… Он был хорошим другом, понимаете? И у него, кроме меня, никого не было. У нас сложные отношения с семьями, в этом мы очень похожи. Он мне был почти братом, потому что мы даже в одной кроватке часто спали, когда или его, или моим родителям куда-то было нужно. Нас тогда укладывали в одну кроватку, то в мою, то в его… и в школе мы вместе были, и потом тоже… а теперь как же? А главное – за что, зачем так-то с ним потом? Ну, убили, а подвешивать зачем?

– Не знаю. Я…

– Сынок!

Никита вздрогнув, оглядывается. Откуда здесь в такой час могла взяться мать, он даже не представляет, но это, несомненно, она.

– Решила постирать, тебя ожидая, а порошка не оказалось. Ну, вот и вызвала такси, приехала. Час поздний, открыт только этот магазин.

– Что ж ты мне не сказала?

– Сразу позабыла, а потом решила пройтись по магазину. Да тебя-то и ждать долго, а стирать сегодня хотела. – Мать встревоженно смотрит на заплаканную девушку. – Деточка, что ж ты плачешь так? Никита, что стряслось?

– Мам…

Никита знает, что у матери есть способность – растормошить человека и вытащить из него всю правду, и так у нее тихо и необидно получается, что человек еще и благодарен ей остается – за восстановленное душевное равновесие.

– Давай-ка, Никитка, на кассу пойдем и домой. Я плов приготовила, салатик порезала. Посидим, чайку попьем, поговорим.

– Нет, спасибо… я домой. – Анна снова всхлипывает. – Я… поздно уже…

– Тебя дома ждут?

– Нет. – Анна покачала головой. – Родители уехали на отдых, но…

– Вот и ладно. Тогда едем.

Мать берет Анну за руку и ведет между стеллажами. Анна Лепехина, старший менеджер и взрослая девушка с двумя высшими образованиями, покорно идет за ней, а Никита толкает им вслед тележку с продуктами и стиральным порошком, будь он неладен, и думает о том, что более нелепой ситуации придумать невозможно. И теперь все это совершенно непонятно, чем закончится, а ведь всего и надо было, что отвезти злосчастную Лепехину на эту ее чертову улицу Лизы Чайкиной. И сейчас он был бы на пути в супермаркет, а дома, наевшись плова, залез бы под плед, и… Но история не знает сослагательного наклонения, и любая прожитая секунда – уже история, изменить ее нельзя, а потому нужно рисовать теми красками, что есть.

Их с матерью квартира стала для него последней крепостью, единственным местом, где Никита чувствовал себя в безопасности. И когда он переступал порог их дома, то всякий раз ощущал, как история с Габриэллой сломала его. И если вначале осознание этого пугало, то теперь он привык. Что ж, есть вещи, которые сложно переживаются, если вообще переживаются. И даже если ты их все-таки переживешь, все равно никогда уже не будешь прежним. Меняешься ты, меняется что-то в мире для тебя, иногда значительно, а иногда неуловимо, но действительность и ее восприятие меняются навсегда.

– Никитка, иди кушать! – зовет Никиту мама.

Есть события и явления, постоянные в своей изменчивости: приходят зима или весна, по календарю в свой черед, а фактически – когда им угодно; и солнце тоже встает, но всякий раз по-разному, так что его тоже нельзя назвать неизменной величиной; а о реке так и подавно все всем известно – нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

А есть вещи, которые никогда не меняются. Например, то, как мать зовет его к столу. Одна из последних постоянных констант в его изменчивом мире.

И он рад этому и хочет каждый день сидеть за столом – есть плов, который у матери получается отлично, или что-то другое, неважно что. Да только теперь за столом сидит старший менеджер Лепехина, зареванная и абсолютно неуместная в их с матерью размеренной жизни. Жизни, которую он так старается наладить. Правда, получается пока так себе, надо это признать.

– И что ж, так и не выяснила полиция ничего?

– Нет, ничего. – Анна опасливо косится на Никиту. – Да вот Никита Григорьевич знает лучше меня, наверное.

Никита готов придушить Лепехину за то, что она все выболтала матери. Анне ведь невдомек, что его матери нельзя волноваться, что она едва не умерла и если бы не доктор Круглов, то непременно умерла бы. Конечно, не рассказать его матери что-то, если она спрашивает, вообще немыслимо. Но могла бы посопротивляться, а ведь к гадалке не ходи – выболтала все сразу же. И всего-то они вместе на стол накрыли, пока он был в душе.

– Садитесь кушать, дети.

И эта фраза тоже была привычной – когда в очередном новом городе, куда переводили по службе отца, у Никиты появлялись приятели, то часто местом их сборов оказывалась квартира, выделенная Радецким. Мать готовила нехитрое угощение – не держать же детей впроголодь! – и звала всех к столу, даже если на столе было только варенье, чай и нарезанный аккуратными ломтями белый хлеб. Чем богаты, тем и рады.

– Самое главное – совершенно непонятно, зачем все это проделали. – Мать задумчиво смотрит на Никиту. – Ты сам-то что думаешь?

Никите очень не хочется обсуждать убийство с матерью. Он боится взволновать ее: мать вида не покажет, а все равно будет переживать, думать об этом, представлять всякие ужасы, опасности. И закончится это снова больницей, а там… да ну, подумать страшно.

Вот только мать об этих его страхах ничего не знает. Сидит себе как ни в чем не бывало, с Лепехиной о разной ерунде болтает. А старший менеджер уже и не плачет, освоилась совсем, словно и не висел сегодня убитый кладовщик на месте утреннего пугала.

Никиту клонит в сон, и ему категорически не нравится мысль о том, что ему еще везти Лепехину на край географии. Вызвать бы такси нервной девице, и пусть катится на свою улицу Лизы Чайкиной, а он хочет спать.

– Иди спать, Никитка, ты совсем сонный. Ложись у меня, чтоб мы тебе своей болтовней не мешали, я чистое белье там для тебя постелила. – Мать трогает Никиту за плечо. – А мы тут еще поболтаем немного. Машинка достирает, нужно будет развесить стирку.

Значит, Лепехина решила все-таки ехать на такси, понимает Никита, и такое решение ему нравится. За мать он не переживает: она абсолютная сова, в первой половине дня практически бесполезная для общества, потому что ее биоритмы заставляют развивать бурную хозяйственную деятельность ближе к вечеру. Стирать по ночам для матери самое то – она любую работу предпочитает оставлять на вечер, потому что вечером в ней словно включается какой-то двигатель, и она с легкостью справляется с любыми задачами, не выказывая никаких признаков усталости.

Сам же Никита, как и когда-то его отец, рано встает и практически сразу готов вступить в новый день, но в десять вечера заряд его батареи истощается, словно кто-то невидимый включает режим сумерек, плавно переходящих в ночь. И тогда он замирает и впадает в кататонию, и лучшее, что ему при этом нужно сделать, – просто найти подходящее для сна койко-место и поспать свои положенные восемь часов.

Вот и сейчас он идет в спальню матери, ощущая такую страшную усталость, что просто на ходу уснул бы, и немудрено: на часах уже новый день, и так поздно он уже давно не ложился.

Никита сбрасывает одежду и падает на кровать, пахнущую свежим бельем, засыпая раньше, чем его голова коснулась подушки.

Ему снится покойный отец, одетый в парадную генеральскую форму, в фуражке с блестящим околышем, и он что-то говорит Никите, глядя на него серьезно и значительно, только его слова тонут в шуме ветра, и Никита не разбирает ни слова.

8

Генерал Бережной не ждал посетителя. Он готовился к совещанию – секретарша принесла ему последние сводки, и, когда в кабинет быстрым шагом вошел Игорь Капинус, Бережной был немало удивлен. Незваного визитера его неподдельное удивление очень позабавило.

– Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. – Капинус протянул руку для приветствия. – А я все жду, когда ты позвонишь мне. Сегодня даже по лбу себя хлопнул: Игорь, старик, ты забыл, с кем дело имеешь? Не позвонит старинный друг-приятель, гордый он у тебя. Ну, а я не гордый. Я проезжал мимо – дай, думаю, загляну, крестнице гостинец передам. Полчаса есть у нас?

– Ну, полчаса есть. – Бережной хмыкнул, стараясь не показать, как рад визиту приятеля. – Присаживайся, расскажи, каким ветром.

Капинус поставил перед Бережным объемистую коробку.

– Тем же, каким ты должен был позвонить мне еще позавчера. – Капинус подвинул к себе один из стульев и оседлал его. – Диана-то умнее тебя, брат. Кстати, вот – крестнице гостинец передай, обещал ведь. Скажи мне, кто такая есть – Рейвен Квин?

Бережной рассматривает коробку с пластиковой крышкой, в которой разместился набор мебели самого зловеще-гламурного вида. Что-то похожее он видел краем глаза на экране, когда Аленка смотрела свои мультфильмы.