Ничего не возьму с собой

Сама Аня заняла место позади прощающихся. Она совсем уж было решила не приходить, потому что категорически не хотела видеть Игоря таким. Там, в этом ящике, который скоро заколотят, опустят под землю и зароют. И смысла во всем этом нет, потому что самого Игоря в этом ящике точно нет, есть только поврежденное тело, которое не смогло удержать в себе Игоря. Или то, что делало это тело собственно имеющим индивидуальность объектом. А теперь это просто кучка гниющей органики.

Аня вдруг подумала: а что, если все не так, как все предполагают? Что, если искорка сознания все-таки остается и вот сейчас внутри этого тела, наряженного в нелепый костюм, исходит криком ужаса Игорь? А никто его не слышит? И он все будет осознавать: и то, что его вскрывали, и то, что его сейчас выставили на всеобщее обозрение, и то, что он внутри разлагающегося куска плоти, и тем более – когда его зароют, и…

Она даже головой тряхнула, отгоняя от себя эти мысли. Слишком мрачно!

Но, если не думать об этом, остается другое: кто-то убил Игоря, и убийца, возможно, сейчас в толпе прощающихся. Собственно, ради этого Аня и пришла на церемонию прощания. В том их последнем телефонном разговоре Игорь сказал, что кое-кого видел, кого не должно было быть в магазине. Но что он хотел сказать? В магазин может прийти абсолютно любой человек, и нельзя сказать, что он не должен быть здесь.

А значит, Игорь имел в виду кого-то, кому не было места именно на складе.

Аня чувствует руку Никиты на своем плече. Она безмерно благодарна ему за то, что он пошел с ней, в то время как у него самого тяжелая ситуация и надо быть рядом с матерью. Аня вдруг поймала себя на мысли, что смотрит на своих родителей, как на посторонних людей. Она больше не принадлежит им, да она и нужна-то им никогда не была. А вот Игорю она была очень нужна, и Никите сейчас тоже.

«Я не вернусь домой. – Аня закрывает глаза, ощущая только руку Никиты. – Ни за что! Пусть живут как хотят, а я… Ну, пока у Никиты поживу, если он позовет. А нет, так квартиру себе сниму. Деньги в принципе есть, и хоромы мне не нужны, все равно прихожу только ночевать».

Она вдруг осознала, что с этим домом и с этими людьми ее связывал только Игорь, которого она с самого детства привыкла поддерживать и защищать. Игорь, который не понимал окружающий его мир и очень сложно заводил какие-то социальные связи.

«Они обе по сей день живут так, словно нас у них нет. И мать Игоря сейчас ведет себя так, как вела бы себя моя мать, если бы вдруг я умерла. – Аня смотрит на гладкое лицо матери и думает о том, что она понятия не имеет, что за человек ее мать. – А мы-то с Игорем привыкли, что мы есть друг у друга. А теперь…»

Теперь начинается какая-то совсем другая жизнь.

Проблема смерти как раз в том и заключается, что у оставшихся меняется жизнь. Меняется всегда, но не всегда в лучшую сторону…

Нет, если кто-то взялся заботиться о дальней родственнице, из жалости или из корысти, то понятно, что смерть такого человека для принимающей стороны означает освобождение от тягостных обязательств. Но если уходит близкий, то жизнь меняется у всех без исключения членов семьи. Например, что-то нужно решать с оставшимся пожилым родителем, у которого полностью меняется жизненный уклад и эмоциональное состояние. С уходом близкого все оставшиеся испытывают стресс и скорбь, при этом понимая необратимость самой смерти и новые обстоятельства, связанные с тем, что жизнь семьи нужно перекроить заново.

Для Ани смерть Игоря означает, что в родительском доме ей больше нечего делать – она там никому не нужна.

Аня оглядывается и среди провожающих видит полицейского, одного из тех, кто приходил вместе с Виктором. Аня не помнит его имени и поспешно отводит взгляд. Она не хочет, чтобы полицейский понял, что она его заметила, потому что, если он вдруг попробует с ней заговорить… В общем, она сейчас не настроена ни на какие разговоры.

Толпа приходит в движение. Видимо, начинается прощание. Аня старается не смотреть ни на мать, ни на тело в гробу, она только чувствует, как Никита осторожно поддерживает ее за локоть. Лицо Игоря загримировали, и почти не видно глубоких рубцов, оставшихся от прыщей, и Аня думает, что Игорь сейчас был бы доволен, раз уж он очень комплексовал из-за этих отметин.

Но дело в том, что этому телу уже все равно, а Игорь теперь непонятно где. А может, и нигде. Кто это может знать точно?

– Ань…

Это Влада, сестра Игоря. Очень некрасивая, что сильно огорчало ее мать, с такими же рубцами на щеках. Влада всегда старалась быть как можно более незаметной, и в какой-то момент ей удалось превратиться в невидимку.

Аня остановилась, понимая, что только нечто очень важное могло заставить Владу заговорить с ней.

Но ничего важного Ане сейчас обсуждать не хотелось. И из-за полицейского, который пришел посмотреть, кто с кем общается, а главное – из-за матери, которая решительным шагом идет в ее сторону, и Аня точно знает, что та собирается сказать. Слушать бред о неподобающей одежде и неправильном выражении скорби Аня не хочет категорически.

– Ань, я… мне кое-что надо тебе сказать.

– Давай в машине поговорим. – Аня умоляюще посмотрела на Никиту: – Можно?

Никита удивлен – она спрашивает разрешения!

– Конечно, давайте только уйдем отсюда. – Никита жестом пригласил Владу следовать за ними. – Тем более в машине тепло.

– Я… это, ненадолго.

Мать приближалась, элегантно лавируя между надгробиями, и Аня вдруг ощутила приступ паники.

– Идем. – Она схватила Владу за руку и почти силком потащила за собой. – Прекрати упираться!

– Я… отпусти!

– Или ты скажешь мне, что хотела, но в машине, или проваливай. – Аня вдруг ощутила ту злость, которая нечасто овладевала ею, но имела обычно весьма разрушительные последствия. – Прекрати мямлить и шарахаться, идем.

Влада никогда не нравилась Ане. Впрочем, она толком и не знала Владу, настолько та, затюканная матерью и ровесниками, не чувствовавшая ничьей поддержки, научилась прятаться. Но ведь Аня и сама жила в семье, которую семьей можно было бы назвать только юридически, так что отговорок о тяжелом детстве она не понимала и не принимала.

Каждый сам определяет, кем и каким ему быть. Выбор Влады быть жалкой жертвой и невидимкой вызывал у Ани неприязнь. Может, оттого, что она понимала, насколько сама была близка к такому выбору.

– Ты идешь?

Влада покорно поплелась за Аней. Приказной тон действовал на нее как звук волшебной дудочки на крысу. Краем глаза Аня увидела, как мать остановилась и достала телефон. Но Аня знает, что ей сейчас не дозвонится даже сам Господь Бог, потому что ее вконец разрядившийся телефон валяется на дне сумочки.

В машине пахнет чистотой и освежителем – Никита очень тщательно следит за своей механической колесницей.

Влада неуклюже втиснулась на заднее сиденье машины и затихла. Аня обернулась к ней. Влада была заплаканной и еще более уродливой, чем обычно. Ее пальцы с обкусанными до мяса ногтями сжаты в кулаки, и время от времени Влада начинала неистово чесаться. Верно, разодрала бы руки в кровь, если б не сгрызла раньше ногти.

– Я только хотела сказать… Игорь… он с кем-то разговаривал по вечерам. – Очень заметно, с каким трудом дается Владе разговор. – Несколько месяцев подряд, в скайпе. Я слышала.

– О чем разговаривал?

– Ну, о магазине… о том, как там все устроено. Во сколько закрывается, как смены организованы… с какой-то девушкой разговаривал.

– Ты ее видела?

– Нет, только слышала. – Влада вздохнула. – Он ей рассказывал о новом директоре… Подробности всякие: где его кабинет, что там, как директор себя ведет, когда приезжает и уезжает… Я сначала думала, что у него просто девушка завелась, но потом поняла, что нет, другие разговоры. А потом…

Влада всхлипнула и еще сильнее сжалась.

– Что потом?

– Ну, они вроде как поссорились. Недели две назад. – Влада пытается овладеть собой, и ей это почти удается. – Она уговаривала его… ну, я не поняла до конца, чего она хотела… а он говорил – нет, это слишком, и вообще он считает все ошибкой… не знаю, о чем он говорил.

– Ты не спросила?

– Нет, иначе он бы понял, что я слышала… Ну, подслушивала.

Конечно, подумалось Ане. Конечно, ты подслушивала, потому что собственной жизни у тебя не было и нет. И, наверное, не будет. Ведь не в прыщах дело, лицо можно привести в порядок, но тут надо мозги в порядок приводить, а кто этим станет заниматься?

– Ты полиции сказала об этом?

– Нет.

Конечно, нет.

Аня подумала, что ей сейчас очень хочется стукнуть Владу, но она понимала, что это делу не поможет, колотушки та стерпит, но тогда уж ничего из нее будет не вытащить.

– Так что же случилось?

Конечно, что-то случилось, но Влада никому об этом не сказала. Она, как и ее брат, тоже очень долго обдумывала возможные контакты с внешним миром, а потом все равно обращалась к кому-то, кто не вызывал у нее тревоги.

– Дней за пять до… Ну, до того… – Влада словно споткнулась, не в силах произнести слово «смерть». – Он был чем-то обеспокоен, и я слышала, как он сказал: «Я должен рассказать ему».

– Кому?

– Ань, я не знаю. Просто он иногда сам с собой разговаривал, особенно когда его что-то очень беспокоило, и тогда…

Аня вздохнула. Да, в последние дни ей казалось, что Игорь чем-то сильно обеспокоен, но напрямую она не спросила – с ним это не работало. Он со своими проблемами обычно маялся сам и только потом ей рассказывал, и тут вопросы могли только оттянуть взаимодействие.

Но в данном случае социофобия стоила ему жизни.

– Ты… там… поминки. Вы меня подвезите, пожалуйста.

Никита, молчавший все время, решил не подавать признаков жизни, чтобы нервная девица, чего доброго, не выскочила из машины с криками. Он уже понял, что происходило в семье Недзвецких: красотка-мать вышла замуж за неудачника. Прогадала по молодости, бывает. Дети получились, точнее не получились, – в отца. Значит, мужа – под каблук, а детей, чтоб не мешали, просто не замечать. А рядом живет лучшая заклятая подружка, у которой и муж получше, и жизнь побогаче, и дочка симпатичная. Поэтому внешне все должно быть безупречно. Да только безупречность эта фальшивая, как мех на ее горжетке, стоит только взглянуть на обгрызенные до крови ногти Влады.

– Ты на поминки не пойдешь? – Влада делает вид, что Никиты нет в машине, до того ей неудобно от его присутствия. – Твоя мама рассердится, если ты не придешь.

– Пусть сердится, если ей больше нечем заняться. – Аня вдруг ощущает необыкновенную легкость. – Но ей же все равно, ты знаешь.

– Им всем… – Влада вздохнула. – Я… хотела спросить. О работе. Игорь говорил, мне надо выходить на люди, где-то работать. Но кто меня возьмет?..

– Приходи ко мне в среду, что-нибудь придумаем. Где наш магазин находится, знаешь? Вот и приходи часика в четыре. Придешь?

– Я… да, наверное, приду. – Влада съежилась, нервно дернув себя за волосы. – Ладно, я пошла, пока.

Она выбралась из машины и пошла по лужам, не заботясь о своих сапожках.

Аня старается не смотреть на Никиту. Ей ужасно стыдно за то, что сделал Игорь, ужасно стыдно, что она этого не знала, а ведь могла и узнать, если бы пришла к Игорю, когда он звал.

Но теперь-то что толку голову пеплом посыпать, ничего уже не изменишь.

– Надо полиции рассказать. – Аня вздохнула. – Но из Влады им этого ни за что не вытащить, она и мне-то рассказала едва-едва, ты же сам видел.

– Тогда поехали в полицию, а потом к матери. – Никита вздохнул. – Не люблю я похороны…

– А кто их любит.

Аня отчего-то знает, что Никита сейчас думает о своем отце.

– Когда отец служил в Казахстане, у нас в военном городке был капитан, а у него сын пятнадцати лет. Такой, знаешь… хулиган, в общем. Выглядел он, кстати, лет на тринадцать. И этот мальчишка постоянно ко всем задирался, пакостил, и я даже одно время думал, что он одержим дьяволом. Вот на полном серьезе так думал. Тогда еще фильм «Изгоняющий дьявола» шел. И я в этом мальчике находил все признаки, представляешь?

– Ну да, – Аня кивнула. – Есть такие люди. У нас во дворе такой же фрукт был, дня не проходило, чтоб он не сотворил какое-то хулиганство. Ну, сейчас в тюрьме, как и ожидалось.

– Именно. – Никита покачал головой. – А тут этот мальчишка… я ведь много раз переезжал и всегда находил общий язык с ребятами, но этот… Не могу тебе даже передать, как он досаждал мне. Он был старше на три года, весь такой злобно-жилистый. У нас были и другие дети в городке, но меня он невзлюбил особенно. Возможно, потому, что мой отец был тогда заместителем начальника военной части, или я более-менее подходил ему по возрасту. Но вышло так, что мы не просто не подружились, а он превратил мою жизнь в ад. Я не говорил отцу, а он спрашивал иногда: «Ты почему с Костей не дружишь?» А я не мог сказать, мне казалось, отец станет презирать меня. Я избегал открытого конфликта, как только мог, но как-то я шел из школы, а он догнал меня, начал толкать, говорить гадости, и я впервые не стерпел.

– И что ты сделал? – интересуется Аня.

– Мы подрались… ну, как подрались: он меня сильно избил, настолько сильно, что домой я не дошел, меня нашли на обочине солдаты из нашей части – ехали откуда-то. И они меня знали. Привезли домой, и мать в два счета выяснила, что случилось. Я умолял ее не говорить отцу, но у меня фактически не было лица. Скрыть такое было невозможно. Мать тогда очень ругала меня за то, что я не сказал раньше. Меня уложили в наш госпиталь с сотрясением мозга, а когда я вышел, тот мальчишка обходил меня десятой дорогой. Как я потом узнал, отец вызвал к себе капитана, отца этого Кости. О чем они говорил, я не знаю, но, когда капитан пришел домой, он так бил мальчишку, что на его крики сбежались все соседи. А это что-то да значило, потому что капитан регулярно колотил жену и детей. Отец не раз делал ему замечания насчет этого, но тот не каялся: после нагоняя какое-то время тихо, потом опять крики, шум, жена его с разбитым лицом… Отцу говорили – не вмешивайся, это их семья, но отец считал, что такое поведение недопустимо для офицера, да и вообще недопустимо. А его мальчишка, насмотревшись, колотил всех вокруг. Ну, и меня тогда отделал – я реально сутки не видел ничего, до того заплыли глаза, маму только по голосу узнал. И за это папаша его избивал часа два, пришлось вмешаться начальнику военной части, иначе убил бы.

– О господи! – Аня поежилась. – Ужас какой.

– Ну, мне тогда это показалось достойной расплатой. – Никита свернул с проспекта во двор. – Срежем тут немного… так я о чем тебе говорю. Мальчишка этот где-то поймал небольшую гюрзу – это змеи такие, в Казахстане водятся. Хотел подбросить ее мне в окно, потому что он от меня отстать-то отстал, но выволочки не забыл и хотел мне отомстить. Он думал, меня нет в комнате – в тот день у нас была школьная экскурсия, но я остался дома, у меня горло разболелось. А он не знал и собирался бросить эту гюрзу в мою комнату, чтоб по возвращении я наткнулся на нее и она меня укусила. И вот я сижу себе в уголке, сооружаю из конструктора автомобиль, а тут он сунулся в окно – у нас такие домики были, с высоким выступающим фундаментом. Так он влез на фундамент, змея в руке – за голову держал, а я увидел и закричал. Он не ожидал и разжал пальцы, а гюрза эта возьми извернись, да и укуси его. Как он кричал, если б ты знала! Упал на землю, катался по ней, рвал на себе одежду, а змея под кровать утянулась. Мама очень испугалась, тут же позвонила отцу, сбежались люди, изловили змею, а мальчишку отвезли в госпиталь, где через два часа он умер. Ань, ну честное слово… когда мне сказали, что он умер, я был счастлив. Вот до какой степени он отравил мне жизнь. Потом уже я услыхал разговоры других, и никто о нем не сожалел, даже родной отец, у которого из-за такого сына были огромные неприятности по службе, и не раз. Он досаждал, как оказалось, абсолютно всем!

– Да, бывают такие люди, – согласилась Анна, вспомнив противную кладовщицу Ирку.

– В общем, хоронили его на местном кладбище, – продолжил Никита. – И я помню свое какое-то странное чувство: с одной стороны, я испытывал невероятное облегчение, ведь мальчишка этот изводил меня каждый день, хоть из дома не выходи, а с другой стороны, его мать так убивалась, так сильно кричала, бросалась на гроб… В общем, это и понятно, он-то для нее был ребенком, этот скверный мальчишка, в голове которого были только злые мысли и злые намерения. Его мать выла и проклинала всех, кто пришел на эти похороны, ее муж пытался заткнуть ей рот, и было видно, что ему до смерти хочется ее ударить. После похорон он ее сильно избил, мы слышали крики, но не вмешивались, никто не вмешивался. Она была туркменка, маленькая такая, тонкая, с огромными глазами, а ее младшие дети – погодки, мальчик и девочка – им тогда было лет пять-шесть, наверное, были на нее очень похожи. А вот Костя этот получился точной копией отца – высокий такой, белесый и такой же злобный ублюдок, как и папаша. Но мать его любила безумно, старший сын для мусульманки много значит… а, как я уже говорил, капитан имел обыкновение поколачивать жену, и она молча терпела. После похорон она стала просто черная от горя, каждый день на кладбище ходила и выла, как волчица, или разговаривала с ним там, вот так сидела и разговаривала. А как-то утром мама увидела, как она сыплет землю под моим окном! С кладбища землю. Она сама потом сказала – считала, что, если бы не я, ее сын был бы жив. По своему-то она, конечно, была права. Если забыть о том, что ее сын влез в мое окно с живой змеей в руках! В общем, ее увезли в сумасшедший дом, а мне вдруг стало казаться, что Костя этот ночью придет и постучит в окошко. Я просто спать не мог, все ждал. Я поверить не мог, что такое зло может исчезнуть бесследно! Родители таскали меня к доктору – до того я похудел и осунулся, дошло до того, что я шарахался от каждой тени и перестал выходить из дома, но и один находиться не мог. И рассказать отцу не мог – боялся, что он станет презирать меня, а для меня его уважение очень много значило. Я боялся, что отец скажет: ты должен себя перебороть! А как перебороть, когда я иногда по ночам уже трупный запах чувствовал от окна?!

– Как это?

– А так. – Никита хмурится. – Только ночь, я все окна запру, шторы задерну, лампу включу, а от окна мертвечиной тянет. Я как-то раз маму позвал и, словно между делом, говорю: не пойму, что за запах от окна идет, чем-то воняет, а мама говорит: нет, ничего не чувствую, что-то ты придумал себе. Так вот доктору этому я все выложил, как есть. И он тогда пообещал решить проблему, а сам поговорил с отцом и посоветовал ему перевестись с этого места как можно дальше, и отец за пару дней все уладил, и уехали мы оттуда очень далеко. Не стал он ни увещевать меня, понимаешь, ни призывать взять себя в руки, ничего. Просто написал рапорт о переводе, и через неделю мы уже обживали новое место. И все сразу прекратилось, само собой наладилось. Но с тех пор я терпеть не могу похороны.

Аня кивнула, вполне разделяя чувства Никиты. А еще с горечью подумала о том, что Никита для своих родителей значил куда больше, чем они с Игорем для своих.

* * *

– Да, брат, умеешь ты задачки задавать. – Бережной, надев очки, просматривал распечатанные страницы. – Но что-то тут есть, безусловно, и следствие мы с тобой засекретим. Официально его не будет. Зарегистрируем факт хулиганства, раз есть пострадавшая, и пострадала она очень ощутимо. А сами осторожно копнем старые дела, я сам сделаю запрос. Есть у меня приятель, выдаст нам в лучшем виде все дела, и никто об этом знать не будет. Плохо то, что половина трупов по военному ведомству, но и это мы, по итогу, порешаем. Да, задачка… Тут ведь замысел чувствуется! Масштаб! Мориарти какой-то, ей-богу. Сколько людей в этом задействовано, я не берусь даже предположить. Большинство из них вряд ли понимало и понимают, для чего именно их используют, даже рыжая бабенка, оттяпавшая у Радецкого генеральские хоромы, и та вряд ли понимает, в какой игре участвует.

– А вы думаете, это звенья одной цепи?

– Уверен. – Бережной потер подбородок, досадливо морщась. – Тут, брат, такие умельцы работают, что никаких случайностей не допустят. Ну, ладно, давай пока наметим план, но я бы предпочел не обсуждать дела в этих стенах.

– А где же?..

– Я подумаю. Вить, ты пока займись убийством кладовщика, Семенов пусть хулиганство копает, все должно выглядеть естественно: если никаких официальных движений не будет, у нашего злого гения могут возникнуть вопросы – он-то как раз ожидает от нас определенных шагов, он их уже успел просчитать, я уверен. Давай пока играть по его нотам, а сами по-тихому сочиним собственный концерт для скрипки, можно даже с оркестром.

– Съезжу к Важинскому. – Виктор поднялся, ощущая, что ноша его стала легче. – Не нравится мне этот тип, скользкий какой-то. Не люблю я, знаете, таких, как он, хитрецов с насмешливым прищуром. И то, что он у Никиты в кабинете камеры установил, а ему не сказал, о многом говорит. Вряд ли владелец бизнеса в курсе таких методов работы.

– Владелец бизнеса – некто Марконов, и он в такие мелочи вряд ли вникает. – Бережной выставил на стол судки с едой. – Давай пообедаем, меня жена провиантом снабдила, словно в стране голод, вот поедим, а потом уж поедешь. Пока экспертизы идут, все равно ничего толком ты не сделаешь.

– Генка говорил, в магазине работал крот: кто-то фотографировал Никиту, изучал работу магазина. Я пришел к тому же выводу, а сегодня позвонила Аня Лепехина, менеджером она там работает. Она поговорила на похоронах Недзвецкого с его сестрой, и та сказала, что на протяжении нескольких месяцев ее брат рассказывал кому-то о делах в магазине и о Никите Радецком.

– Вот оно что! – Бережной покачал головой. – Ну, теперь, по крайней мере, мы имеем вероятный мотив для убийства.

– И теперь с большой долей вероятности мы могли бы предположить, о чем убитый хотел поговорить с Лепехиной в день убийства. Сестра убитого так же уверена, что брат разговаривал именно с женщиной. Она даже поначалу решила, что у него завелась подружка, но уж больно их разговоры не были похожи на разговор влюбленных. А в последний месяц все прекратилось, мало того – Недзвецкий очень резко поговорил со своей собеседницей.

– Ясно. – Бережной перелистал страницы протокола. – Что ж, кроме кладовщика, у убийцы были и другие сообщники. И конечно, кто-то помогал ему в день убийства. Кто-то внутри магазина, он же и впустил убийцу, снабдив его форменным комбинезоном и кепкой. Пусть твой Генка будет осторожен в своих поисках, ты же видишь, что делается. У тебя есть какие-то сомнения или мне показалось?

– Нет, не показалось. – Виктор повертел в руках карандаш, Бережной терпеливо ждал. – Дело в том, что показания сестры убитого расходятся с уликами. Мы изъяли ноутбук, планшет и телефон убитого. Компьютерщики изучили их: следов переписки не найдено ни на одном устройстве. Они, конечно, еще поищут, но в таком контексте слова сестры вызывают сомнения.

– Да, пусть еще покопают. Что еще?

– Сегодня хоронили Недзвецкого.

– Так скоро?

– Тело не улика, с ним все ясно. Я попросил Львовича поторопиться с экспертизой, чтоб тело отдать родственникам. А то ведь вы знаете, как у нас иной раз.

– Это правильно, и так горе у людей, что ж мариновать в ожидании похорон.

– Именно. – Виктор полистал свой блокнот – больше для порядка, факты он знал наизусть. – Я послал туда парочку своих, посмотреть и поснимать. Покажу фотографии Лепехиной и Радецкому, может, кого-то узнают.

Микроволновка, установленная в примыкающей к кабинету комнате отдыха, подала сигнал. Виктор принялся накрывать на стол. Собственно, генерал использовал одноразовую посуду, и только стаканы были настоящими – генерал терпеть не мог пить из пластиковых стаканчиков, даже воду.

– Как вариант: весь этот парк кровавых аттракционов задумал и организовал один человек. Скорее всего, один из разжалованных офицеров. Потому что убийства начались, когда главные фигуранты еще находились в местах лишения свободы, а вот просто уволенные, разжалованные вполне могли начать мстить. – Генерал налил Виктору какао из термоса. – Ешь вот пироги, Диана у меня их мастерски печет. Кто-то, кто много потерял и у кого было свободное время и навыки, чтобы разработать такую операцию. Нужно раздобыть старое дело и составить список всех, кто по итогам проверки комиссией Радецкого так или иначе был наказан. Думаю, наш злой гений в этом списке, и мы отработаем каждого. Причем сроки у нас очень сжатые, и сделать все нужно будет тихо настолько, насколько это вообще возможно.

– Понял.

– Теперь вот еще что… – Генерал развернул к Виктору экран своего ноутбука. – Смотри, какая штука интересная.

– Эти передачи? – Виктор скептически прищурился. – Моя племянница Алина показывала их моей жене и дочери. Инкриминировать этим мстителям в общем-то нечего, но тенденция к самосуду очень так себе… Хотя, конечно, я бы на площадях порол тех уродов, что протягивают руки к своим женам. Тут в какой-то из передач и бывшая жена Радецкого сопли пускает. И если остальные видео вполне достоверные, то видеодневник этой дряни – очень хитрая афера, которую готовили месяцами. И тут я готов спорить до хрипоты.