Ничего не возьму с собой

– Просто так звоню. – Виктор думает о том, что очень мало времени уделяет матери, а ведь времени этого вполне возможно, что не так и много осталось. – Мам, ты бы хоть в гости приехала, что ли. Ну, ладно я – с этой работой себя не помню, но ты-то у меня сознательная гражданка.

– Ну, так я и приеду, чего бухтишь. Вот в выходные соберусь и приеду, пирог твой любимый привезу тебе. С чем сделать, с мясом или с сыром?

– И с мясом, и с сыром. – Виктор улыбнулся. – Только ты приезжай обязательно, мам.

– Обещаю.

Это тоже была их игра. Когда Виктор хотел чего-то добиться от матери, он обычно говорил: пообещай мне. Потому что свои обещания мать всегда выполняла. И вот она сама сейчас пообещала. Значит, точно приедет. И дорога не то чтоб дальняя – с другого конца города, но мать занята, у нее ученики, какие-то свои интересы… Однако если пообещала, значит, железно приедет.

– Витюш, все в порядке?

– Да. – Виктор вздохнул. – Соскучился просто.

– Ври больше. – Мать хмыкнула. – Рая и дети в порядке и ты сам здоров?

– Все хорошо, честное слово.

– Ну, и ладно, в субботу ждите в гости. А сейчас я побежала. Пока-пока! Люблю тебя.

– И я тебя люблю.

Вот так они всегда прощались. И даже когда это слышали посторонние, и даже когда Виктор был подростком, и это слышала вся его компания, все равно. Потому что он не стеснялся их с матерью такой вот абсолютной дружбы и близости. А если кому-то это казалось смешным, значит, это были его личные трудности.

На улице его встретил холодный моросящий дождик.

Виктор вышел из больницы в странном расположении духа.

Отчего-то он был уверен, что Семеныч и на этот раз вытащит многострадальную Анастасию Петровну. И что пока Никитиной матери лучше побыть в больнице, в безопасности и покое.

Пока он, Виктор, не разберется с тем, что творится вокруг ее сына и их жизни. Но его расследование уперлось в огромный монолит – неосвоенные просторы интернета. И для рядовых полицейских, и для начальства киберпреступления пока были чем-то новым и плохо познаваемым. Собственно, никто вообще не понимал, как бороться с этой угрозой.

Как найти того, кто скрывается за ником «Громовержец» или «Привиденька», то есть реального гражданина или гражданку, с домашним адресом и прочими атрибутами, пригодными для совершения следственных действий? И как доказать вину недоумков, сыплющих угрозами в адрес Никиты Радецкого и предлагающих различные варианты казней египетских, если сегодня эти угрозы в интернете есть, а завтра их уже нет? Непонятно и другое: кто из этих отморозков просто прыщавый задрот, проводящий все время за компьютером и не выползающий в реальную жизнь из-за своей полнейшей несоциализованности, а кто и правда может совершить то, о чем пишет? Как отличить реального полудурка от потенциального убийцы?

Чтобы успешно бороться с такими преступниками, нужна новейшая техника и хорошие профессионалы, но ничем таким похвастаться их отдел пока не может. Вот и приходится эксплуатировать Генку, думал Виктор.

Он сел в машину и поехал на работу, раздражаясь и накручивая себя все больше. Ему нужно было выпить пива и подумать. А еще ему нужен был его напарник, и вообще нужна хоть какая-то информация, а не интернетные привиденьки. Вот же прицепилось, так и крутится в голове – привиденька, привиденька… Кем надо быть, чтобы так назваться? Впрочем, вообще какую пустоту в башке нужно иметь, чтобы интернет-разборки перенести в реальную жизнь? Нужно же тратить время на подготовку и осуществление разных пакостей. Они ведь готовились, и тщательно: узнали нужный адрес, следили, выясняя график проживающих в квартире, раздобыли маски, куклу эту жуткую, даже кровь настоящую нашли!

– А ведь если выяснить, откуда взята кровь…

Снова зазвонил телефон, и на этот раз Виктор звонка очень ждал.

– Привет, Ген.

– Привет. – Генка Щелканов яростно-веселый, и это хороший признак. – Ты у себя?

– Еду.

– Ну, и я еду, нарыл тут того-сего.

Виктор обогнал серый внедорожник и вдавил в пол педаль газа. Ему обязательно нужно встретиться с Генкой, раз тот что-то нарыл. Обычно то, что находит Генка, очень полезно для расследования, а Виктор сейчас как никогда остро ощущает, что скоро упрется в глухую стену.

Генка вошел в кабинет Виктора на две минуты позже хозяина. По его виду Виктор понял, что нарытое воодушевило приятеля и он будет продолжать копать.

– Колись, Геныч. – Виктор достал из холодильника пиво. – Вижу, у тебя что-то есть.

– Надо сказать, наше дело не такое простое, как казалось. – Генка Щелканов нетерпеливо побарабанил пальцами по столу, ожидая, пока загрузится его ноутбук. – Вай-фай у вас тут вообще ни в дугу.

– Нам хватает.

Виктору не терпится услышать, что нарыл Генка. Но тот без своих электронных игрушек отказывался общаться с окружающим миром. Иногда Виктор думал о том, что мир вокруг стремительно меняется и появилась новая раса – все эти электроннозависимые граждане, которые живут в двух измерениях. И он понимает, что сам так никогда не сможет, голова у него устроена по-другому, и чувствует себя иногда динозавром, чудом выжившим после катастрофы, но тут уж ничего не поделаешь.

– Есть теория, согласно которой каждое следующее поколение умнее предыдущего. И если судить по компьютерной грамотности, которую мои дети освоили едва не с пеленок, причем совершенно свободно, а я вот с трудом, то так оно и есть.

– Вить, не парься. – Генкин ноутбук наконец сообщил о готовности сотрудничать со следствием. – Вот, начну сначала. Потом скину тебе, распечатаешь. А пока так, в устном режиме.

– Не томи.

– Да я не томлю. – Генка посерьезнел. – Просто так много всего узнал, что не знаю даже, с чего начать.

– Начни с начала.

– И то. – Генка щелкнул мышью и развернул фотографию. – Вот это Григорий Васильевич Радецкий, генерал-лейтенант. Начинал свою службу с младшего лейтенанта и сам, без протекции, дослужился до чина и должности. Прослыл отличным командиром и человеком исключительной отваги и честности, и выдержка была железная. Не нажил ни палат каменных, ни миллионов, не торговал совестью и армейским имуществом. Жалел солдат, а к нерадивым или проворовавшимся подчиненным, а еще более к тем, кто допускал у себя в хозяйстве случаи жестокого обращения с рядовым и сержантским составом, был беспощаден. Умер внезапно – от сердечного якобы приступа.

– И что тут не так?

– Да все не так. – Геннадий вздохнул. – Почитаешь, тут даже мне подозрительно, а ты сам увидишь. Расследовала смерть военная прокуратура, но заключение – смерть от естественных причин. Тем не менее никаких патологий при вскрытии обнаружено не было.

– Ну, бывает всякое… внезапные приступы. Хотя вот так чтоб совсем не осталось следов… Надо у Семена Львовича спросить.

– Вот и спроси. – Генка значительно посмотрел на Виктора. – Тут ведь вот какое совпадение. За семь лет до своей смерти генерал Радецкий возглавлял комиссию по расследованию злоупотреблений в одном из южных округов. Масштабы хищений там были такие, что комиссия в полном составе подверглась массированному давлению, и все нити заговора шли на самый верх. Видимо, Радецкий и был назначен во главе комиссии как раз благодаря своей репутации. Эту репутацию он полностью оправдал, под стать себе он и комиссию собрал, так что многие фигуранты в результате этой проверки тогда лишились погон, должностей – в штабе и в министерстве в том числе. Были разжалованы, уволены, а многие сели на вполне реальные сроки, с конфискацией. Работа комиссии продолжалась без малого полгода, и за это время члены комиссии подавали рапорты о неоднократных угрозах им и их семьям, а также о попытках шантажа, подкупа и прочего, что в таких случаях идет в ход.

– О как! – присвистнул Виктор. – Ну, я им всем не завидую, но дело прошлое.

– Не совсем! – Генка значительно поднял палец. – Дело в том, что эта проверка оказалась для членов комиссии Радецкого как вскрытие гробницы Тутанхамона.

– Это как?

– Вить, ну нельзя же читать только Уголовный кодекс. – Генка скорчил гримасу. – В двадцатых годах прошлого века в Египте была найдена гробница фараона восемнадцатой династии, сына Эхнатона и Нефертити, юного Тутанхамона. Это было и до сих пор есть величайшее открытие: нетронутые артефакты, неразграбленная гробница, абсолютно целая мумия. В общем, это была находка века, на членов археологической экспедиции разом свалилась всемирная слава. И вот жить бы им да радоваться, но – упс! – вдруг, на ровном месте, принялись умирать археологи. Сначала скончался лорд Карнарвон, финансировавший эту экспедицию, умер якобы из-за укуса москита, а потом в течение достаточно короткого времени умерли практически все, кто принимал участие в раскопках.

– Что-то такое я помню… Грибок там какой-то вредоносный был в воздухе, что ли.

– Сам ты грибок. – Генка раздраженно фыркнул. – Никакого там грибка не было, граждане умерли по разным причинам, но умерли все.

– И?

– Ну, так члены комиссии генерала Радецкого тоже почти все уже на небесах. – Генка побарабанил пальцами по столу. – Сначала попал под машину подполковник Любарский, заместитель Радецкого и его доверенное лицо. Да не просто под машину попал, а его сшиб шальной грузовик. Водитель был совершенно пьян и толком сказать ничего не смог, а потом внезапно скончался в камере следственного изолятора от сердечного приступа.

– Ну надо же! И этот – от приступа!

– Видишь? – Генка щелкнул мышью, выводя на экран какой-то документ. – В протоколе о вскрытии сказано, что патологий не обнаружено, чувак внезапно схватился за грудь, упал и тут же умер, куча свидетелей из числа сокамерников. Это было за два года до смерти самого Радецкого.

– Интересно.

– То-то же, что интересно. – Генка вздохнул. – Потом погиб полковник Савицкий, через три месяца после трагедии с Любарским. Савицкий был талантливый офицер, молодой и очень перспективный, отлично разбирался в вопросах снабжения. У него было высшее образование не только военное, но и экономическое, в частности он производил бухгалтерский аудит в различных подразделениях. Как бы тщательно «концы в воду» ни прятали, Савицкий умел это обнаружить.

– Дай угадаю. Тоже сердечный приступ?

– Нет, полковник умер от столбняка, которым неизвестно как заразился. Не смогли спасти, да.

– Боже ж ты мой! Это же мучительная смерть.

– Именно. Вот выводы патологоанатома: на теле не было обнаружено никаких повреждений, кроме длинной царапины у левого запястья. Чтобы получить так смертельную долю токсина, столбнячных палочек должно было быть очень много. Но где и чем оцарапался полковник, так и не выяснили.

– Смерть от естественных причин.

– Да, Витек. Мол, что ж тут толковать, бывает. – Генка снова щелкнул мышью. – Через два месяца погибла майор связи Лидия Дороховская, прикомандированная к комиссии Радецкого от компьютерного подразделения. Ее укусила змея.

– Змея?!

– Да, ядовитая змея, блин. Дороховская снимала часть частного дома на окраине города – она страдала от аллергии, и городской смог был ей противопоказан. Змея каким-то образом оказалась на веранде дома, ужалила ее, и Дороховская скончалась до приезда врачей от анафилактического шока.

– Бывает, да. – Виктор почесал в затылке. – Ну, сыпь дальше.

– Через три месяца в случайной перестрелке, устроенной в баре пьяным посетителем, был застрелен майор Грабовский. Убийца был совершенно пьян, как попал к нему пистолет, объяснить не смог. Оказался шизофреником со стажем, по сей день заперт в психбольнице, где ему самое место, как по мне.

– Красочно! – Виктор покачал головой. – Осталось шесть негритят, да?

– Чуть поменьше. – Генка что-то прикинул в уме. – Через три месяца после гибели майора Грабовского в бассейне утонул подполковник Березин.

– И никто не связал эти смерти?

– Нет. – Генка вздохнул. – Но Радецкий что-то такое, видимо, стал подозревать. Сохранился его рапорт, где он пытался каким-то образом связать между собой череду этих смертей. В какой-то момент подобные смерти, как казалось, прекратились. Но так лишь казалось, потому что никто не следил за судьбами членов семей погибших. А зря. Мать Лидии Дороховской скончалась от сердечного приступа через полгода после смерти дочери. Та же картина – никаких видимых причин, просто упала и умерла. Жена Грабовского покончила с собой, бросившись с крыши пятиэтажки. Ни единого свидетеля, никто ничего не видел и не слышал. Я подозреваю, с крыши сбросили бесчувственное тело, а то и труп. Повреждения при падении скрыли настоящую причину смерти, а токсикологию вряд ли кто-то производил ввиду оставленной записки.

– И что в записке?

– Все стандартно: не могу жить, потеряв любимого человека, прошу никого не винить. Записка есть в деле.

– Да, нужна повторная графологическая экспертиза. – Виктор хмуро цедит пиво. – Кто еще?

– Дочь Савицкого умерла от передозировки наркотиков, хотя до этого вообще никогда не была замечена в употреблении.

– И никто это все не обнаружил? Ты это хочешь сказать?!

– Именно, никто этого не обнаружил.

– Твою ж мать…

Виктор встал и прошелся по кабинету.

– Кто еще?

– Жена и сын Любарского угорели на своей даче – забыли открыть вьюшку и угорели. Несчастный случай.

– Ага, только что-то их очень слишком много. – Виктор открыл бутылку пива. – Есть еще?

– Есть, как не быть. – Генка хмурится. – Два года назад при невыясненных обстоятельствах погиб на учениях майор Кришталь. Год назад…

– Ясно. – Виктор отхлебнул пива и закашлялся. – Ну, ты смотри, впервые в жизни пиво не пошло! Ген, ты понимаешь, что получается: ведь если между всеми этими смертями есть связь, а она есть, я уверен, то неясно, почему эту связь до сих пор не обнаружили, а если обнаружили, то…

– То мы с тобой в дерьме по самый подбородок.

– Именно. – Виктор машинально почесал подбородок. – Ведь это что ж получается: прошло одиннадцать лет, а некто до сих пор планомерно убирает всех, кто имел отношение к той старой истории. Причем с годами ярость не ослабевает. Кто-то с абсолютно холодной головой планирует и осуществляет убийства, обставляя все так, что убийства не выглядят убийствами. Что с остальными членами семей погибших офицеров?

– Много чего. – Генка вдруг растерял кураж. – Вот, почитаешь, много интересного найдешь для себя. Думаю, семейство Радецких оставили на закуску. Генерала вынуждены были убрать, потому что он что-то такое заподозрил и начал задавать вопросы. Его слово много значило, так что, как только он копнул, его тут же устранили.

– И тут же в жизни Никиты появилась Габриэлла. – Виктор вспомнил недавний разговор. – Да, картинка складывается весьма занятная. А ведь теперь мне надо с этим идти к Михалычу.

– Андрей Михалыч все поймет.

– Ген, дело не в том, что он не поймет. Дело в том, что я, похоже, сам того не желая, втянул нас всех в крупные неприятности. – Виктор собрал со стола страницы. – А если предположить, что все эти смерти намеренно спустили на тормозах и намеренно не стали устанавливать связь между ними, хотя вот лично для меня она вполне очевидна, то значит, замешан кто-то с самого верха. Он и дал отмашку не смотреть в эту сторону. Это армейское руководство или спецслужбы, а больше ни у кого нет таких возможностей. И нам из этой передряги живыми не вылезти, в чем было бы полбеды, если б эти уроды не трогали семьи. Но, как видишь, члены семей тоже автоматически оказываются в расстрельном списке. Собирая эти данные, ты был осторожен?

– Как кот у мышиной норы.

– Отлично. Больше в это не лезь. – Виктор жестом пресек возражения. – Бери Машку и дуй в Миннесоту, или еще куда, хоть к черту на рога, но подальше отсюда, пока я тут не разберусь со всем этим.

– Вить…

– Нет, Ген, сам я не брошу. Я так – все это уже увидев, не могу. Нет, не брошу. Пойду к Михалычу. Пусть он скажет, как быть.

– Ладно, увидимся. – Генка закрыл ноутбук и засунул его в рюкзак. – Будем на связи. Я никуда не поеду, пока мы не прищучим этих уродов.

– Или они нас.

– Руки коротки.

Виктор вздохнул: что-то не похоже, чтобы руки у неведомых врагов были коротки.

И деваться некуда, нужно звонить Дэну. По защищенному каналу, дожили.

Хорошо хоть приятелю не надо ничего долго объяснять. И большое счастье, что женат он на Соне, дочери нефтяного магната Афанасьева, который не раз помогал им неофициально в некоторых вещах, но теперь помощь нужна конкретно ему и его собственной семье.

– Витек, ты вляпался по самые помидоры! – жизнерадостно объявил верный друг Дэн. – Генку тоже надо вывозить, вместе с женой. И семью Михалыча тоже. Жена у него хоть и строптивая тетка, но не глупая.

– То-то и оно. Круг лиц, кого это может коснуться, неограничен.

– Как я понял, обычно бьют по самым близким. Поэтому круг лиц, подлежащих эвакуации, вполне можно очертить. Понял тебя, сейчас позвоню тестю и сам вернусь.

– Ты в своем уме? Нет, брат, хоть ты не ввязывайся.

– Ты, наверное, в одиночестве там спятил слегка. Что значит – не ввязывайся? Ты нарыл нормальную тему, работаешь, радуешься жизни, а я тут отдыхаю как проклятый. Думаешь, я все веселье пропущу? Потом отпуск догуляю, девчонки тут без меня и заскучать не успеют, как мы с тобой в два счета всех негодяев прищучим. Пива привезу тебе, хорошее в Америке пиво.

Виктор вздохнул. Он знал, что этим все и закончится: Дэн плюнет на свой отпуск и прилетит вытаскивать из дерьма его задницу. Теперь еще к генералу надо идти, и самое главное – винить-то некого, сам ввязался… а не ввязаться было никак.

Хорошо еще, генерал на месте, и приемная в кои-то веки пуста, даже секретарша куда-то ушла, никто не помешает поговорить.

Виктор вздохнул – он не любил приносить плохие новости, но сегодня у него других нет. И генерал должен знать, что он втравил их в неприятности. На то он и начальство.

Хотя, конечно, было бы правильнее расхлебать эту кашу самостоятельно. Но, зная характер Бережного, Виктор понимает: такое в принципе невозможно.

* * *

Диана торопилась. Пока Лиза сидит с Аленкой, ей надо было успеть в несколько мест, и она тщательно обдумала маршрут: магазин, рынок, аптека, гаражный кооператив и управление полиции. Обед, приготовленный для мужа, надежно укутан, так что не остынет.

Проходя мимо книжных рядов, Диана заметила знакомые бело-синие корешки – Диана Макарова, «Последняя улика». Диана довольно улыбнулась – эта книга ей удалась. Она очень критично относилась к тому, что пишет, и всякий раз, отдавая новый текст, она думала, как это бездарно, скучно, и вообще ей пора завязывать, потому что она, видимо, «исписалась» – уже сказала миру все, что о нем думает, и достаточно. А когда через время возвращалась к тексту, то оказывалось, что он очень даже неплох. Ну, находила, конечно, мелкие огрехи: вот тут бы и тут она сегодня сделала бы его немного по-другому, но в целом ей все нравилось.

А «Последнюю улику» она любила – так, словно эту книгу написал кто-то другой. Не то герои были близки Диане, не то сам сюжет, который в одну из ночей просто приснился ей. Нет, не полностью, а какими-то урывками: вот вокзал, на скамейке девочка, ей холодно и страшно, и какая-то женщина забирает девочку себе, и это совсем чужая женщина, и Диана знает: ребенка отдала женщине собственная мать.

Диана тогда писала другой роман, и герои толпились в ее голове, говорили, плакали, смеялись, и она просто хотела поскорее избавиться от персонажей. Иногда она думала, что ее писательство просто разновидность психического расстройства, а иногда она представляла себе, что создает некий новый мир. Ну, вот как если бы ей, например, дали планету – просто голый шар, и она бы шаг за шагом населяла ее людьми, наполняла городами, и этот новый мир возникал из слова. Ведьсказано, что вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. И если ее наделили Словом, то почему она не может создавать миры?

И она создавала.

И хотя иногда ее огорчало, что вот не может она жить как все люди. Но с другой стороны: а где гарантия, что Бог, глядя на то, как иногда фордыбачат его творения, не расстраивается? И ему, может быть, тоже хочется жить как все нормальные боги: нюхать фимиам и слушать восхваления, принимать почитателей и снисходить в мир, чтобы пообщаться с девственницами, которые потом рожают всяких атлантов. Но конкретно этот Бог слишком занят тем, что обустраивает мир, и ему приходится нелегко, потому что граждане, сотворенные им, постоянно норовят сделать какую-то гадость: то войну затеют, то еще что-то такое. Не до фимиамов тут, поспеть бы все исправить и виновным по рукам надавать. А остановиться он не может, он тоже одержим идеей созидания, и ему явно интересно то, что он делает.

Диана, конечно, не претендовала на вселенский размах, но и в ее мире иногда случалась неразбериха. Ведь иногда, создавая очередной текст, она подозревала в преступлении одного человека, а в итоге оказывалось, что это и не он вовсе – не может быть душегубцем главный подозреваемый, и виновник всех злодейств – совсем другая личность. Притаился, подлец, живет себе как ни в чем не бывало! И как тут уследить за всеми?

Диана вошла в здание управления, отягощенная мыслями и судками с едой. Дежурный приветливо улыбнулся ей – жену генерала Бережного все знали, она нередко угощала сотрудников вкуснейшей выпечкой, особенно когда генералу приходилось оставаться в управлении на ночь.

Диана поднялась по ступенькам, думая о том, что задерживаться не стоит, пора домой. Лиза, конечно, посидит с Аленкой, но злоупотреблять ее добротой нехорошо. Аленка, безусловно, могла бы час-полтора побыть одна дома, но Диана знает, что дочка не любит оставаться одна.

– Привет.

Диана обернулась. Навстречу ей шел, нешироко раскинув объятия, Игорь Капинус. Вот уж кому Диана всегда искренне была рада, так это Игорю. Они с Бережным друзья детства, а если люди знакомы с детства, это совсем другая дружба, даже если и дружбой она не выглядит.

– Привет! – Диана улыбнулась Игорю. – Ты к Андрею пришел?

– Да уж не прогуляться. – Игорь засмеялся. – Обставил меня твой супруг, по всем статьям обскакал. Вот, иду пить горькую чашу своего позора. И потом, пожалуй, на пенсию.

– Тогда тебе надо подкрепиться. – Диана открыла дверь приемной. – Идем, чаша тебя ждет. И пирожки с абрикосовым джемом.

Бережной встретил их, встав из-за стола, и Диана сразу же поняла: муж чем-то встревожен.

12

В день похорон Игоря Недзвецкого осень отступила, и солнце выглянуло из-за туч впервые за много дней. Это был хороший день для прогулки в парке, для поездки на Остров, где клены роняют золотые листья, вода прозрачная и холодная, а мелкая рыбешка подходит совсем к берегу в надежде получить горсть хлебных крошек от гуляющих людей.

И, конечно же, раз уж похороны, то лучше в такой день, чем в пасмурный и дождливый.

Но в остальном все ужасно.

Аня стоит рядом с Никитой и думает о том, что жизнь ее меняется, и это ее немного пугает. Она старается не смотреть на гроб с телом, потому что там совсем не Игорь, несмотря на то что в морге ему придали более-менее нормальный вид. Если есть что-то нормальное в том, что умер ее лучший друг, которого она знает с рождения.

Мать Игоря одета в черное платье, вызывающе облегающее ее тонкую фигурку. На плечах черная горжетка из какого-то искусственного меха, но выглядит ансамбль отлично. Она не плачет, поскольку это может испортить ее идеальный макияж. Рядом с ней Аня видит свою мать. Родители все-таки прервали свою поездку и приехали соблюсти приличия. Конечно же, приличия. Это для них важнее всего на свете.

На матери отлично сшитое платье и норковый полушубок. Аня вздыхает: мать Игоря всю жизнь тянется за ее матерью, перенимая манеры и повадки. Они выросли в этом старом доме, учились в одном классе, но Аниной матери гораздо больше повезло с родителями и мужем. Они были нужны друг другу, две подруги – в школе дополняли друг друга, помогая с уроками по предметам, которые давались одной и не давались другой, во взрослой жизни – по очереди занимались с детьми, а еще Анина мать отдавала матери Игоря разные вещи, которые уже не собиралась носить. И всегда что-то привозила для нее из своих поездок.

Они даже внешне были похожи, не говоря уже о том, как они были похожи внутренне – обе достаточно эгоистичные и зацикленные на себе, обе озабочены лишь внешними приличиями. При этом их дети выросли совершенно разными: Игорь страдал социофобией, как и его сестра Влада. Аня же, наоборот, была открытой, дружелюбной и всегда готовой к диалогу, с абсолютно любым человеком. Не получая в семье тепла, она искала его во внешнем мире, но и отдавала так же.

В отличие от Аниного отца, вечно занятого на работе или разъезжающего по миру, отец Игоря был обычным наемным служащим – менеджер среднего звена. Он не мог позволить себе никаких излишеств, но он любил своих детей и дорожил семьей. Но как-то так вышло, что из-за его занятости ни Игорь, ни его сестра Влада понятия об этом не имели. И сейчас Аня смотрела на стоящих у гроба Игоря людей и думала о том, что по-настоящему скорбит о нем, наверное, только отец.