Обожженные «Бураном»

– Да! – честно ответил Магомед.

По сути, за пройденный этап можно было сказать, что коллектив сформировался: все хорошо знали друг друга. Кто на что способен. Ответ Магомеда ошеломил многих, а это со слов командира пахло отчислением прямо сейчас. Среди них был и Орлов. Все сейчас, затаив дыхание, ждали следующего вопроса командира: «Кто?».

Командир приблизился к Магомеду и, глядя в лицо, спросил:

– Кто?

Наступил момент истины. В голове у Магомеда пронеслись тысячи мыслей одна хуже другой. Его лицо побагровело, губы сомкнулись и началась внутренняя борьба. Его поставили перед выбором: либо – либо. Но, сколько бы ни копался Магомед в дебрях своих мыслей, он знал, что ответ лежит наверху: он ни при каких обстоятельствах не стал бы предавать друзей. Не долго думая, он ответил:

– Нет. Я не скажу.

Капитан застыл, затем медленно повернувшись к курсантам, объявил:

– Я сейчас же подам рапорт на отчисление Толбоева и пусть это будет на совести тех, кто это сделал. – Он поднял голову еще выше и скомандовал. – Разойтись!

Все разошлись, а Магомед остался стоять один на плацу как вкопанный. У Орлова от чувства вины отнялась речь, и он тоже ушел. В столовой все «алкоголики» собрались за одним столом, где кроме компота не было ничего – еда не шла в горло. Орлов сжал руку в кулак и ударил об краешек стола:

– Всё! Больше ни капли в рот на территории училища, – грозно произнес и, недолго думая, добавил, – в городе тоже. На дни рождения – торт и песочные пирожные.

– А лимонад можно? – спросил Дмитрий, держа в руке кружку с компотом.

Орлов медленно повернул голову к нему:

– Тебе и компот запрещаю.

Дима изобразил испуганный вид и вернул кружку на стол.

– Хватит шуток, – сказал Орлов. – Сейчас все встаем и идем к начальнику училища. Признаемся и извинимся. Если посчитает нужным, пусть отчисляет. А Магомед один не должен за нас отдуваться. Он же не пил и его не было с нами, хотя ему ничего не стоило защитить свою шкуру – горцы так не поступают.

В кабинете начальника

В кабинете начальника училища была полная тишина, если не учитывать монотонное тиканье громоздких часов, висевших на стене возле знамени части. Генерал, восьмидесяти лет, знаменитый военный летчик, сбивший во время войны не один десяток вражеских самолетов, перелистывал бумаги.

Адъютант вошел и, молча, стал ожидать внимания генерала и, как только он поднял голову, доложил:

– Товарищ генерал, группа курсантов с первого курса просит приема.

– Пусть заходят!

«Алкоголики» зашли тихо один за другим с полуопущенными головами.

– Присаживайтесь, – вежливо предложил генерал, что вызвало у курсантов полное недоумение.

Они протиснулись по левой стороне большого стола под окнами, завешанными дорогими занавесками, и сели, спрятав руки под стол. Стеснительность, вызванная недостойным поступком. Орлов первым нарушил молчание:

– Товарищ генерал, мы…

– Подожди, Орлов, – он поднял руку, – сначала говорить буду я. А где Толбоев?..

– Он в казарме, – ответил Орлов. – Собирает свои вещи.

– Позовите его сюда, – сказал генерал и свел руки вместе, скрестив пальцы, потом опустил голову до упора глазниц на оттопыренные большие пальцы обеих рук. Седая голова засветилась, и старческая фигура беспомощно сжалась, сверкая золотыми погонами.

«Наша судьба в его руках, – подумал Орлов. – Интересно, о чем сейчас он думает: в училище вроде все хорошо, кроме попойки. Может, по дому, по детям или внукам».

Вошел Толбоев – на нем лица нет. Он стал докладывать:

– Товарищ генерал, курсант Толбоев…

– Садитесь! – перебил его генерал, подняв голову.

Магомед сел по другую сторону стола: это означало, что в семье возникла ссора.

Психологический момент, на которое, наверное, начальник обратил внимание.

– Я сижу в этом кресле не для того, чтобы проводить свою старость, – начал генерал вкрадчивым голосом, – а для того, чтобы подготавливать стране сто пятьдесят летчиков в год. Не получается, и за это меня часто ругают: стены училища покидают меньше выпускников, чем требуется. Вас сейчас двести двадцать пять человек, а окончат от силы сто тридцать. Это уже закономерность, с которым я примирился. – Он сделал паузу, налил себе стакан воды из хрустального графина – все услышали, как заурчала струя воды, пригубил и продолжил. – Для того чтобы стать хорошим военным летчиком нужны три вещи – высокое мастерство, высокий моральный дух и, – он сделал акцент, – железная дисциплина. Если тут есть пробел, то лучше не испытывать свою судьбу и отложить свои мечты о небе в сторону, чтобы жизнь ваша не прошла даром.

Толбоев молчал, склонив голову и упершись на побелевшие суставы скрюченных пальцев. Его мысли не хотели уходить за училище. Завеса тумана. Два раза его взгляд пересекался с Орловым. Начальник продолжал тем же тоном:

– Я учился в Тушинском училище и по окончании сразу же – на Балтику, в пятый истребительный полк. Мне посчастливилось воевать рядом с такой легендой, как Костылев Георгий Дмитриевич, героем Советского Союза. Он подбивал вражеские «мессершмидты» пачками за один бой и общее количество составило пятьдесят четыре самолета. Может быть, кто-нибудь из вас читал повесть Николая Чуковского «Балтийское небо». Лунин – это о нем, об асе, для которого небо стало родной стихией: когда он устраивал показательные выступления, мы смотрели на него, как на бога. В бою рядом с ним, все чувствовали себя как за каменной стеной.

Толбоеву показалась интересным рассказ генерала – он чуть приподнял голову, повернув в сторону генерала. За спиной – портрет Ленина и горка со множеством вымпелов, грамот и сувениров. На одной полке – макет истребителя в золотом обрамлении. Он с огорчением подумал, что это его уже не касается.

– Один раз мы взлетели в пасмурный день, – продолжал генерал, – был густой туман и моросил дождь. Вскоре мы ввязались в бой, фашистов было больше, и они решили атаковать с малой высоты. Я быстро разгадал их замысел и пошел на атаку, но, – он развел руками, – обнаружил, что у меня кончились боеприпасы, и я оказался мишенью – вскоре у меня на хвосте повис противник. И я отчетливо видел, как Костылев бросился наперерез фашисту и услышал, как застрочил его пулемет. Это было высокое мастерство и взаимная выручка. Плененные немецкие летчики признавались: «…русские, несмотря на опасность, всегда помогают поверженному другу уходить, а парашютиста, кружась, сопровождают до земли».

Толбоев расслабился, но не переставал ожидать поворота речи начальника на тех, кто сейчас слушал его, называя имена и поступки. Он скажет: «Уходите, вы не достойны называться советскими летчиками».

– Немного лирики, – продолжал генерал, – шло заседание комиссии по приему Костылева в партию, когда зазвенела сирена тревоги. Он, никому ничего не сказав, сорвался с места, как угорелый, быстро выскочил на полосу и взлетел. Он приземлился через полчаса, и как ни в чем ни бывало, зашел в комнату, где продолжала заседание комиссия и заявил с иронией: «Летают гады, когда надо и не надо. Сбил я его».

Курсанты тихо засмеялись.

– Но с Костылевым случилась неприятность, – сказал генерал. – Когда его отпустили в отпуск, он поехал к матери в Ленинград и стал свидетелем страшной картины: в полном окружении люди испытывали муки и голодали. Он там, уже Герой Советского Союза, познакомился с одним майором службы тыла. И у него в гостях, увидев роскошный стол с мясом и колбасой, не выдержал: пропустил лишнюю рюмку водки и избил его, пустив в ход табуретку.

Генерал, увидев легкий смешок на губах курсантов, сказал:

– Это не смешно, друзья мои. Он за это поплатился штрафбатом. Он вернулся в строй лишь после наших многочисленных обращений по инстанциям. Всего лишь какое-то мгновение слабости и все коту под хвост – он нарушил дисциплину, которая, как я вам уже сказал, должна быть железной не только в какой-то удобный, выборочный момент, но всегда и несмотря ни на что. – Он смолк. – И только так можно с гордостью носить имя советского летчика. Вы меня понимаете?

Все хором одобрительно:

– Да, товарищ генерал.

* * *

Капитан Анисимов все это время находился в приемной, нервно расхаживая из угла в угол. На лице – мина, готовая взорваться в любой момент. Двери распахнулись и начали появляться головы курсантов. И, судя по выражению их лиц, он не мог предположить, чем закончилась затянувшаяся беседа у руководителя. Толбоев, который пребывал в полной прострации, вышел последним. Проходя мимо капитана, он сверкнул на него глазами и влился в толпу, которая вскоре исчезла, закрыв за собой двери.

Увидев на его лице капитана растерянность, адъютант спросил:

– Зайдете, товарищ капитан?

– Думаю, товарищ лейтенант, – трагически произнес капитан. – Если я знал, кто пил, а наказал невиновного Толбоева, то, по логике вещей, получается, что он сейчас накажет меня. Зайду, а что делать.

– А по какому вопросу?

Капитан хмыкнул.

– По вопросу пьянства, – укоризненно произнес капитан. – А что, вы не знали?

– Нет, а кто пил?

– Вы не видели этих балбесов, которые, как герои, только что вышли из этого кабинета?

Лейтенант выпучил глаза.

– Это же чрезвычайное происшествие, – странно произнес лейтенант. – Выходит: он их погладил по голове. Я что-то не пойму.

– Я тоже, – солидарно сказал капитан, хватаясь за ручку двери.

Генерал набирал номер телефона, удерживая трубку между ухом и приподнятым плечом, а руками ковырялся в документах. Увидев капитана, он отстранил бумаги и повесил трубку на рычаг.

– Я знаю, Николай, какой у тебя вопрос, – произнес генерал. – Почему я их не наказал?

– Ну, да, – стесненно выдавил капитан. – Безнаказанность порождает вседозволенность.

– А ты знаешь, какие бывают самые большие ошибки у человека?

– Поступки, которые они совершают по пьянке?

– Я понимаю тебя: никак из капитанов не выберешься в майоры, – генерал улыбнулся. – Нет! Это ошибки, которые человек уже не может исправить, а рядом нет другого, который бы помог это сделать. – Он замолк и отвел взгляд на большое окно с раздвинутыми шторками, за которым было видно, как на плацу маршируют курсанты, оттачивая строевую подготовку. – Я не зная, что на меня нашло сегодня – слишком много воспоминаний. Я вырос в деревушке на Волге в семье, где было одиннадцать детей, и я был самым старшим. Трудное было время: не доедали, не досыпали, одежды не доставало – все в заплатках, но были счастливые. Однажды в самый разгар сезона ловли рыбы с отцом пошли на пирс рыбачить. К концу дня большой тазик был полон сазанами – отец был радостный. Я все время баловался, несмотря на его замечания, и кончилось тем, что я случайно опрокинул тазик в воду вместе с рыбой. Отец так и стоял, отчаянно глядя то на меня, то на тазик, которого уносило течение. Он даже словом меня не обидел. Спустя много лет, когда я его об этом спросил, он, знаешь, что мне сказал? Он сказал: «Боль от палки проходит быстро, сынок, а осознание вины залегает в душу на всю жизнь». Он мне тогда позволил осознать эту вину, почему мои маленькие братья и сестры остались без рыбы. Понимаете?

– Да, мудрый был дядя Тимофей.

Генерал достал носовой платок и почистил заслезившиеся глаза.

– Так вот, я сегодня позволил этим курсантам осознать свою вину, – продолжал Григорий Тимофеевич как бы с самим собой. – У каждого у них в руке был свернутый листок: это мог быть или рапорт об отчислении либо рапорт о раскаянии. Скорее всего – рапорт об отчислении, так как, – он демонстративно притянул к себе лист бумаги и, держа пальцами над столом, порвал пополам, – так как вы написали рапорт на курсанта Толбоева, хотя его вины нет. Я увидел их солидарность и то, как зарождается летное братство. – Он сделал паузу. – Я дал им возможность осознать свою вину и уверен, товарищ капитан, что это будет нашим лучшим выпуском училища за все время.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Интуиция. Интуиция!

* * *

Через несколько дней Магомед по заданию замполита занимался оформлением красного уголка ко дню училища, когда за спиной услышал голос Орлова.

– Магомед, есть две новости… – начал было Орлов, но, видя, как Магомед резко на стуле повернулся к нему, подкачал и чуть не грохнулся со стула, он осекся.

– Оставь меня в покое!.. – громко прокричал Магомед, сверкнув глазами. – Не хочу от тебя ни хорошего, ни плохого. Отстань. – Магомед тяжело переживал то, как он так из-за ничего оказался на грани судьбы. Тяжелый осадок продолжал его мучить. Отношения в группе обострились. Зная это, Андрей предпринимал несколько попыток вернуться в прежний мир, но Магомед был тверд как скала и ушел в себя. Сюда прибавилось еще не начавшееся знакомство с продавщицей военторга.

– Тогда только хорошее, – Андрея не покидало чувство вины перед другом, и он старался растопить лед – тебе не надоело играть в обиды.

Магомед спустился со стула, сделал шаг навстречу Андрею и спросил.

– Ну что ты ко мне пристал? – зло проговорил Магомед. – Новости хорошие, новости плохие. Ты уже сделал один раз хорошее…

– Я видел Любу, – сообщил Андрей, прерывая монолог друга, – я ей сказал, что пожарником был именно ты.

Магомед смяк в одно мгновение, почесал подбородок: в нем вновь забурлили чувства.

– И… и что?

– Ничего, – ответил Саша. – Она поверила.

Первое знакомство с самолетом

«Здравствуй, Л-39», – про себя сказал Магомед, изучая и гладя металлическую обшивку учебно-тренировочного самолета. На фюзеляже табличка с надписью: На нем летал летчик-космонавт Комаров.[2]

Известные имена придавали чувство причастности к космосу. «Но для меня он так далек. Еще не известно – доучусь или нет». У него было необъяснимое чувство: облачиться в металл и покорить воздушную пустоту, летать быстрее и выше всех.

* * *

– Теперь слушайте меня и запоминайте, – начал летный курс капитан Злобин, выпускник училища предыдущих лет, приступая к кропотливой работе по подъему курсантов «на крыло». – Все прыгали с парашютом на базовом аэродроме училища? Довольны?

– Нет, товарищ майор, – сострил Орлов, пытаясь сходу познакомиться с новым командиром. Он шутил без разбора, хотя на этом он обжигался не один раз. Что поделаешь, человек рожден, чтобы сеять смех и радушие. – Я прыгнул только один раз.

– А почему?

– Парашют не раскрылся.

Лицо офицера вытянулось в недоразумении.

– Запасным приземлился?

– Нет.

В рядах курсантов оживление, готовясь взорваться смехом.

– А как выжил, товарищ курсант?

– Это, что, жизнь, что ли – пить нельзя, кругом колючая проволока, строевой шаг и вечные учения…

Хохот оглушил воздух.

Злобин с непривычки растерялся, но шутку оценил.

– Отставить смех! – скомандовал неискушенный капитан. – Это вам не театр и не кино. – А ты, курсант, зайдешь ко мне после полетов. Мне кажется, тебя надо погладить по голове… Еще вопрос. Катапультирование прошли все. Но этот восторг оставьте лучше в запасе на всю жизнь, потому что после трагического катапультирования карьера летчика заканчивается. Непонятно, почему? Травмы могут быть несовместимы с летными требованиями. Самолет вы должны чувствовать, прислушаться и привыкнуть к шуму двигателя. Облетать его конструкцию, влиться с ним в единое целое и прочувствовать всеми органами то, как он разрезает воздух, таким образом, чтобы вы могли улавливать по его поведению неисправности, неожиданные нештатные ситуации и мгновенно реагировать. Потерянные секунды могут стоит очень дорого. Запомните: летчик – это особая профессия, самая опасная, самая престижная в нашей стране, потому что в сегодняшней войне решительные действия проходят не на земле, а в воздухе. Поэтому, дорогие мои, прошу отнестись к тренировочным полетам вместе с инструктором очень серьезно. – Он повернул голову и наставил палец на курсанта. – Как фамилия?

– Орлов, товарищ майор, – ответил Андрей.

– Слова на счет серьезности особенно относятся к тебе, артист, – добавил майор. – Есть вопросы?

– Есть, – ответил Орлов. – А почему, товарищ майор, вы так настроены против катапульты. Вот, например, летчик Краснов – тоже майор – спас людей при аварии автомобиля.

Магомед локтем толкнул Андрея, чтобы прекратил комедию. Но это не возымело действия.

– Хм, – хмыкнул майор, – а при чем здесь автомобиль?

– А при том, что майор Краснов любит катапультироваться и однажды, когда ехал в такси, полном пассажирами, предотвратил катастрофу.

– Как это? – недоумевал майор.

– У водителя отказали тормоза и, когда до столкновения с деревом оставались доли секунды, Краснов потянул ручник. Все удивились и благодарные пассажиры спросили: «Как это у вас получилось?». Краснов ответил: «Да у меня рука натренированная: я летчик, а рычаг автомобиля похож на рычаг катапульты».

Все снова засмеялись: им было хорошо с Орловым, потому что он относился к вещам с другой позиции. «Жизнь – это суета, – любил он говорить. – Раз так, то суетиться лучше со смехом, потому что так легче жить».

Отрыв

За день до первого самостоятельного полета Магомед заметил, что Орлов заныл. Они с первого дня в училище были вместе, сдружились и могли узнавать настроение другого по лицу. Он видел, что с ним что-то происходит и решил узнать об этом, наставив на него вопросительный взгляд.

– Чего на меня так смотришь? – спросил Андрей.

– Ты мне не нравишься.

– Я же не баба, чтобы понравиться, – проронил Андрей, залезая в карман за сигаретой. – Ты не замечаешь, что что-то должно произойти? – спросил он, засовывая сигарету в зубы.

– Я вижу: с тобой это уже случилось, – ответил Магомед. – Я тебя никогда не видел таким убитым.

– Завтра у нас первый самостоятельный отрыв без инструктора, друг мой, – пролепетал Андрей, – и завтра все будут смеяться надо мной.

Магомед повернулся к нему. «А завтра все будут смеяться надо мной».

– Да, к сожалению, это правда, – добавил Андрей. Ни в голосе, ни на лице не было иронии.

– Ты можешь по-человечески объяснить, что случилось – я твой язык не понимаю, – открыто сказал Магомед.

– Есть опасения, жгущие меня изнутри.

– Какие?

Андрей встал со скамейки, где они сидели, и швырнул камешек через дорожку в палисадник. «Он за три года учебы сильно окреп», – подумал Магомед, глядя на его высоту с сидящего положения: веса прибавилось, подружился с турником, стал самым успешным курсантом, которого уже пророчили в большие генералы.

– Глаза, – громко сказал Андрей, приложив пальцы к глазам. – Они у меня не видят. Я… я не вижу полосу приземления.

Магомед замер.

– Ты же летал, Андрей. Ты же садился.

– Это было с инструктором. Сначала я думал, что это из-за боязни неба, но я не боюсь. Все время думал над этим, и все время боялся приближения этого дня самостоятельного полета.

– А инструктор, что, не видел этого?

– Видел и молчал.

Магомед в недоумении хмыкнул.

– Есть одна притча про слепого, – сказал Андрей. – Рассказать? Может, ты слышал?

К скамейке торопливо приближался Сергей Морозов. В руке у него был железный прибор. Он остановился.

– Ну, давай, – поддержал Магомед. – Сережа, подожди.

– Однажды утром слепой мальчик сидел на улице в тени дерева, положив возле себя пустую шляпу с запиской: «Помогите – я слепой». Элегантно одетый мужчина, увидев мальчика, подошел и прочитал записку, затем перевернул ее и сделал другую запись. К концу дня, когда он возвращался обратно, он увидел шляпу полную деньгами. Мальчик, интуитивно почувствовав того незнакомца, спросил: «Я вам так благодарен. Что вы написали на бумаге?» Незнакомец написал: «Я знаю, что сегодня весна, но я ее не вижу». – Андрей с минуту молчал. – Я точно также тронул за живое инструктора Суханова. Я написал в его журнале: «Виктор Степанович, я – слепой. Но очень, очень хочу летать». Вместе думали, что все, может быть, наладится, но, увы.

– На, – сказал Сергей и протянул прибор Андрею.

– Что это? – поинтересовался Магомед.

– Полуоптический, полуводяной, полупроводниковый прибор, при помощи которого он сбирается посадить самолет на полосу, – сказал Сергей. – Вместе и скрытно разрабатывали. Посмотрим, что получится.

Магомед плохо спал. Утро было прекрасное: чистое небо без облаков и ветра. Счастье омрачал лишь переживания за друга, для которого этот день может быть последним в училище. «Как трудно находим друзей и как легко их теряем…» На летной площадке торжественная обстановка – приехало много гостей и офицеров, в курилке на столике по старому обычаю сигареты «Столичные», дабы соблюсти советские летные традиции: не стричься перед стартом, не ходить вокруг борта против часовой стрелки, избегать тринадцатого числа. «Зачем? Я читал про советскую подлодку за номером тринадцать – она потопила особо охраняемый немецкий корабль, который перевозил тысячу триста подводников вермахта. Имя капитана забыл. Потом подумаю».

Орлов был грустным, его сомкнутые губы и растерянный вид производили жалкое впечатление. Магомед сомневался, взлетит он или нет. И советовать ему, как поступить, он не мог. Было видно, что он в полной прострации ведет внутреннюю борьбу. Сложная ситуация – он, видимо, решил тянуть и оставаться летчиком как можно дольше.

– Орлов! На вылет! – прозвучал голос руководителя полетами.

Орлов вышел из строя и зашагал совсем в том направлении. Он приблизился к начальнику училища.

– Извините, товарищ генерал, – сказал он. – Я не буду летать. Офицеры переглянулись от неожиданности. Наступила тишина.

Генерал всех обвел взглядом, потом выругался себе под нос.

– Почему? Что случилось?

– Я не вижу полосы, товарищ генерал.

Генерал склонил голову с застывшим взглядом.

– А как ты сажал самолет с инструктором? – он перевел взгляд на Суханова и со злостью спросил его. – Лейтенант, ты знал об этом?

Суханов медлил с ответом.

– Суханов, я тебя спрашиваю, ты знал, о том, что твой курсант слепой? – начальник закричал. – Как это он не будет летать! Я на него потратил три года, и он отказывается летать! Курсанта отчислить! Суханова отстранить от работы.

Заведующий кафедрой радиотехники подошел к начальнику и ему на ухо что-то нашептал. Начальник наставил взгляд на Орлова и смяк.

– Что за прибор ты изобрел?

– Это для беспилотной посадки летательных аппаратов.

Лицо начальника посветлело. Он вмиг просчитал перспективу самой идеи.

– Завтра зайдешь ко мне, – сказал он Орлову, потом приказал через плечо. – Суханову написать объяснительное.

– Толбоев, на вылет!

Магомед ловит взглядом Орлова, который собирается покинуть площадку, а может и училище, хочет подойти и обнять его, понимая чувство человека, в котором убили цель всей жизни.

У Магомеда от волнения перехватило дыхание. И он начал сосредотачиваться: главное делать все по инструкции и заповедям. Он, поглаживая рукой обшивку машины, обошел ее по часовой стрелке, поднялся и сел в кабину.

Запустив двигатель, он окинул взглядом кабину изнутри, посмотрел на приборы, бросил взгляд на трибуну и помахал рукой механику: от винта!

Перед стартом от стоянки прислушался к работе двигателя – монотонный гул, готовый взорвать воздух при акселеризации, бросил взгляд на оборудование – всё нормально.

– Разрешите взлет, – голос уверенный. – Начал проверку тормозов, затем отпустил их, одновременно набирая обороты двигателя. Пошла чуть вправо из-за действия воздушного винта – он надавил на руль влево. Линия предварительного старта. Нет помех ни впереди, ни по бокам.

– Разрешите взлет!

– Разрешаю! – прозвучал механический голос командира.

Техник закрывает фонарь и убирает колодки…

Магомед двинул машину метров на пятнадцать, чтобы поставить переднее колесо на линию взлета.

Двигатель загудел, он отпустил тормоза и начался разбег. Скорость 60 км в час. Середина разбега. 90 км час – отрыв. Ручку управления до начала подъема держал в нейтральном положении. 120 км час – ручку управления потянул на себя и оторвал переднее колесо от земли сантиметров на 15 и так держал до полного отрыва.

«Не торопись!» – успокаивал себя Магомед, заглушая волнение.

120 км и полный отрыв. Взгляд на землю.

«Неужели?»

Под ним дороги, поля и люди, как муравьи.

«Я хозяин неба!»

170 км час Высота 500 метров.

«Убрать шасси».

Задание самое простое: совершить самостоятельный полет по кругу. Значит – взлет, набор высоты, разворот, подъем до 500 метров, горизонтальный полет до очередного разворота, далее – снижение и четвертый, самый ответственный разворот, который определяет успешную посадку. Радости нет предела. Он смотрел на поля, разбитые на разноцветные квадратики: зелёные, коричневые, чуть желтоватые – очевидно, цвели какие-то растения. Его поразила удивительная гамма красок лесов и полей.