Полная версия
Désenchantée: [Dé]génération
От природы смуглая Коюн, слушая Вольфа, бледнела буквально на глазах:
– Дезашанте?
– Ну, отважный борец за неотъемлемые права винтика на неповторимую индивидуальность, что это Вы, струхнули, что ли? – голос Вольфа стал мягким, баюкающим. – Расслабьтесь, Дезашанте – это Ваш шанс, который Вы получили за честность, и, какую-никакую, но смелость. Смелость, кстати, Вам сейчас понадобится.
– З-зачем? – спросила Коюн, испуганно глядя на то, что Вольф извлекал из отсека в столе. Проследив направление ее взгляда, Вольф разулыбался:
– Вижу, эти предметы Вам знакомы. Знаете, мы могли бы запустить Вам наноботов прямо в кровь, в лимфу, в спинной мозг, не только для того, чтобы взять у вас образцы стволовых клеток для клонирования. С помощью наноботов человека можно подчинить, сделать послушным орудием, но….
…это не наш метод. Нам не нужны роботы из плоти и крови. Нам нужны граждане. И мы умеем прощать ошибки, но только после того, как человек изменится и осознает свою неправоту. Знаете, что такое Дезашанте?
– Концлагерь, – кивнула Коюн.
– Если исходить из определения, то да, – сказал Вольф. – Если же проводить исторические параллели, вовсе нет. Все концлагеря – американские, английские, фашистские, большевицкие – были лагерями смерти. Как Аушвиц – «выключатель». А Дезашанте – лагерь возрождения.
Вольф взял в руку инъектор и быстро кольнул Коюн в шею. Та вздрогнула, браслет ожил, но Вольф успел заблокировать разряд, сунув палец между разрядником и тонкой девичьей кистью. Палец обожгло током, но Вольф даже не поморщился.
– Это парализует Вас, – сказал он, – но чувствовать Вы будете все, иначе нет смысла.
Он расстегнул и снял браслет с кисти Коюн. Браслет и пустой инъектор Вольф положил на стол. Затем взял со стола нечто вроде небольшой электродрели:
– Рождение человека всегда сопровождается болью и кровью, Коюн. Вы бездарно потратили свою первую жизнь, но мы готовы дать Вам еще один шанс. Поскольку Вы часть народа, народа, от имени которого я выступаю. Потому, что имею на это полное право.
Двумя пальцами он открыл рот девушки и посветил встроенным в «дрель» фонариком. Довольно цокнул языком и запустил «дрель». Не обращая никакого внимания на ужас в глазах девушки, он поднес сверло к алой десне позади идеально-белых коренных зубов:
– Вы хорошо ухаживаете за ротовой полостью, Коюн. Это похвально. Между прочим, у Вас вот-вот должен прорезаться зуб мудрости. Мы ему немного поможем, идет?
* * *
Когда бледную Коюн на ватных ногах увели в ведомство Греты, полицай-президента Райхсштрафабтайлунга, заместительницы Вольфа по вопросам работы пенитенциарных учреждений и распределения отбывающих наказаний, Вольф заметил, что вредные амадины, оравшие все время, пока работала его портативная бормашина, самым свинским образом нагадили в собственную поилку. Он вынул пластиковую емкость из клетки и прошел до туалета, чтобы помыть ее и наполнить водой. Магда, его жена, наказывала наливать птицам воду только из кулера, «потому, что по трубам одно говно сливают», но это ее ценное указание Вольф, понятное дело, игнорировал. Амадинов Вольф не любил, даром, что их подарила Магда, чьи прочие подарки Райхсминистр ценил и бережно хранил. «Ничего, не сдохнут, а если и сдохнут, невелика потеря», – думал он, возвращаясь в кабинет.
Он поставил плошечку на стол, чтобы вызвать по селектору Брунни, своего неизменного секретаря, и попросить приготовить чашечку кофе, но тут поступил вызов по видеофону. Вольф велел асе7телефона включить связь, и над столешницей появилась фигурка его жены Магды. На ней было легкое ситцевое платьице, с ее же легкой руки вошедшее в моду по всему Нойерайху.
– С чего это ты принарядилась? – удивился Вольф. Магда не видела ничего предосудительного в наготе и не стеснялась звонить ему в неглиже, не обращая внимания на то, что у него могут быть посетители.
Впрочем, для бывшей «актрисы в жанре бурлеск», а ныне женского воплощения Орднунга в буквальном смысле (Орднунг в виде прекрасной обнаженной женщины, демонстрирующийся в тысячах уличных голограмм и сетевых роликов был 3Д-моделью Магды, и моделью во всех смыслах очень точной) такие условности были не важны. Да и для Вольфа тоже: он знал, что Магда ему верна, и этого ему было довольно.
Он вообще ей много позволял, но лишь потому, что у Магды, кажется, чутье на красные линии было прошито в подсознании наряду с безусловными инстинктами. Потому даже когда она на него сердилась, Вольфа это только веселило. Сердилась она на него часто, и со стороны могла показаться даже сварливой… но лишь со стороны.
– Травишь моих амадинов канализационными помоями? – вопрос Вольфа Магда проигнорировала, а плошку на столе ухитрилась заметить. – Или с блядями развлекаешься?
– Развлекаюсь, – признался Вольф. – Только что одну в Дезашанте отправил.
– Красивая? – заинтересовалась Магда. Как это часто случается у представителей таких вульгарных жанров, как бурлеск, у нее было очень хорошо развито чувство прекрасного вообще и чутье на женскую красоту в частности.
– Тебе бы понравилась, – пожал плечами Вольф, беря со стола плошку. – Можешь сама глянуть, дело девять, литера г, номер пятьдесят две тысячи сто четыре.
– То-то прошмандовка Гретхен порадуется, – сказала Магда, задумчиво глядя, как Вольф ставит плошку в клетку с верещащими амадинами. – Она ни одну симпатичную девочку не пропускает… я к тебе, между прочим, по важному делу звоню.
– Я весь во внимании, – кивнул Вольф, закрывая клетку. Амадины слетелись к плошке, самец уселся на жердочку над ней, а самочка принялась пить.
– Блин, смотри, куда ты плошку ставишь! – взорвалась Магда. – Ты поставил специально под жердочку, чтобы Франк-Вальтеру срать туда удобней было?
Франк-Вальтером звали самца-амадина, в честь покойного президента Германии. Самочку звали Ангелой.
– Буду я еще им плошечку выставлять, – буркнул Вольф.
– Ну да, не тебе же из нее пить! – ядовито заметила Магда. – Давай я тебе в тарелку…
– Так какое, ты говоришь, у тебя дело? – спросил Вольф.
– Подвинь мисочку, тогда скажу, – надула губы Магда. Вольф вздохнул и вернулся к клетке.
– Я не знаю, что мне надеть на вечер, – сообщила Магда, когда плошечка была выставлена так, как надо. – Драная сука три, литера ф, номер две тысячи пятьсот пятьдесят пять куда-то засунула мое платье, которое я думала надеть. Я ее спрашивала, но гадина врет, что не знает…
– Ты могла его сама куда-то положить, – предположил Вольф. Магда сжала губы:
– Ну да, я, по-твоему, склеротичка?! Говорю тебе, эти унтергебен-менши8 только и делают, что гадят! По мелочи, конечно, но платья-то нет!
– Во второй гардеробной, – ответил Вольф, успевший подключиться к «умному дому» и пробежаться по комнатам в поисках искомого платья. – Справа, там, где лисья шуба.
– Так это ты его туда засунул?! – возмутилась Магда.
– Нет, это ты его сняла там, сразу вместе с пальто, – напомнил ей Вольф. – Кстати, там же туфли, а белье – над ними на антресоли….
– На кой мне оно? – спросила Магда. – Уж не думаешь ли ты, что я надену уже ношенное?!
– Скажешь три эф две пятьсот пятьдесят пять, чтобы постирала, – закончил свою мысль Вольф. – После того, как приготовит тебе платье.
– Не учи ученую! – отрезала Магда. – Кстати, о пальто… мне к нему еще не доставили горжетку, а ведь сегодня…
– Я помню, что у нас сегодня, – сказал Вольф. Сегодня был день рождения фюрера. «Все пойдут почитать труп», – подумал он.
Фактически, во главе Нойерайха стоял Райхсфюрер Эрих Штальманн, но официально главой государства и Партай был фюрер. В две тысячи двадцать втором году, когда первого идеолога Орднунга герра Брейвика переводили из шведской тюрьмы в немецкую, один из его последователей, Дитер Лянце, с группой товарищей предпринял неудачную попытку его освободить. В результате погиб и сам Брейвик, и те, кто его освобождали – все, кроме Лянце. Того, правда, опознали только по зубной карте – семидесятипроцентный ожог и многочисленные травмы головы полностью обезличили несостоявшегося «освободителя». Будущего фюрера госпитализировали, и после этого он больше не выходил из медикаментозной комы, но дело было сделано – его трудами и трудами Брейвика заинтересовался тот, кому суждено было реализовать великий Reinigung – сам Штальманн.
Фюрер не принимал участия в АЕ, он даже не знал об этом. Не знал, что был избран фюрером Нойерайха, что «ведет за собой народ Германии к восстановлению былого величия». Он лежал в коме – и символизировал.
А сегодня был его день рождения, тринадцатое марта 002АЕ.
– Помнишь, и что? – продолжала Магда. – Может, ты поднял жопу, и хоть что-то сделал?
– Будет у тебя горжетка, – пообещал Вольф, думая вовсе не об этом, а о том, что сегодняшний прием будет напряженным. Кому не знать, как ему? Кроме всего прочего, у Вольфа была обширная сеть из информаторов, добровольных и не очень.
– Будет, будет, когда Пасху на новый год отпразднуют, – продолжала Магда, прищурившись. Вольф на выражение ее лица не обратил внимания, занимаясь выяснением того, почему служба снабжения до сих пор не доставила злосчастную горжетку. И зря не обратил:
– Ну-ка, покажи мне свою руку, – сказала Магда. Вольф машинально вытянул руку под обзор потолочной камеры. Глаза Магда потемнели:
– Это что у тебя на манжете?!
– Где? – Вольф недоуменно глянул на свой манжет… тьфу, пакость! На снежно-белой ткани были пятна крови, очевидно, брызнувшие из десны или зуба Коюн. А Магда продолжила:
– Я тебе сколько раз говорила, чтобы ты не пачкал одежду, когда пытаешь своих блядей?! Ты понимаешь, что кровь не отстирывается?! Я имею в виду, нормально, отстирать, конечно, можно, но рубаха после такой стирки будет, как из жо…
– Слушай, да у меня этих рубах прорва, – спокойно ответил Вольф. – Заеду за тобой – переоденусь, пока ты будешь готовиться к выходу.
– Я буду ждать тебя уже одетой! – не унималась Магда. – И не собираюсь ждать и потеть, пока ты будешь копаться со своей рубахой, понял?
– Просто скажи три эф две пятьсот пятьдесят пять, чтобы подготовила мне рубаху, – челюсти у Вольфа сжались, что означало приближение его красной линии. Которую Магда опять не пересекла:
– Учти, что времени у нас будет мало. Эти ур-роды назначили свой сраный прием слишком рано. Как будто не понимают, что людям надо подготовиться, переодеться…
– Большинство мужчин будут в форме, потому переоденутся прямо на работе, – напомнил Вольф. – А большинство дам не работают. И потом, я сам в числе «этих уродов», и уж мы с тобой точно не опоздаем.
– Я, между прочим, за твою безупречную репутацию беспокоюсь, – тоном обиженного ребенка сказала Магда.
– Знаю, – ответил Вольф. – И очень ценю. Ich liebe dich, mein Kleiner. У тебя еще что-то?
– Я тебя тоже люблю, – тихо сказала Магда. – Потому и злюсь. А ты не ценишь, только говоришь.
– Ценю, – повторил Вольф, улыбаясь. – Очень ценю. Иначе тебя бы со мной не было.
«Иначе ты была бы в Дезашанте», – подумал Вольф, и едва заметно вздрогнул. Он не хотел себе даже представить такое. Но у Магды, у два литера бэ три нуля сорок три такая перспектива была… когда-то.
В принципе, перспектива «заново родиться», получив вместо имени личный номер, была у каждого. Никто, даже сам Райхсфюрер, от этого был не застрахован. Теоретически. Практически, для Райхсфюрера подобное было возможно лишь в виде абстрактного допущения. К сожалению, не для него одного.
Чтобы произошло ЕА, потребовались усилия очень многих, очень разных людей. И это тревожило Вольфа: вопреки обвинениям Коюн, историю он знал очень хорошо. Любой переворот заканчивается крысиными боями его организаторов. Революция (слово, находившееся в Нойерайхе под запретом, волей всесильного Райхсфюрера) всегда пожирает своих детей.
Он хорошо знал это, и его шеф, его друг и бывший его заключенный Эрих Штальманн тоже хорошо это знал. Второй год Эрих тайно от других партай геноссе «накачивал мускулы» Райхсполицай. Лучшие бойцы FSP переводились в «силы усиления» – то есть, в штат Райхсполицай, а на их место становились новые бойцы, деятельной борьбой с либерал-ретроградами доказавшие верность идеалам Орднунга.
Reinigung должен был повториться, ради полного очищения, на сей раз, уже Партай. Но не сейчас. Пока враг слишком силен. У Партай есть свои собственные силы безопасности, Партайгешютце. Вооружены и организованы они немногим хуже Райхсполицай. И есть еще армия. Райхсмаршал Швертмейстер – друг Эриха, но он слишком прямолинейно понимает Орднунг, и может даже выступить против любого возмутителя спокойствия, включая самого Райхсфюрера…
Или не удержать армию от распада на противоборствующие лагеря. Меньше всего Вольфу, равно как и его шефу, хотелось, чтобы между лояльными Эриху Райхсполицай и Партайгешютце, которые подчинялись непосредственно фроляйн Партайсекретарин, и потому Райхсфюреру были неподвластны, началась полноценная война с применением тяжелого вооружения – плазмагаубиц, танков, орбитальных штурмовиков, тактического ядерного оружия…
Этого следовало избежать, но и дело очищения рядов не медлило. В конце концов, девиз Партай был все тот же, lang lebe die Reinigung – да здравствует очищение.
Им удалось очистить Германию. Теперь нужно было очистить Партию. А если удастся, то можно будет очистить и всю остальную Европу. Или даже мир.
«Ты бы рубашку свою очистил», – ехидно заметил внутренний голос Вольфа, подозрительно похожий на голос уже отключившейся Магды. Вольф покосился на заляпанный кровью манжет, вздохнул и вызвал генерального квартирмейстера. Тот перепуганным голосом доложил, что горжетка фрау Магде Шмидт доставлена. Вольф одобрил эту новость, и попросил привезти ему пару белых рубах. Обязательно новых и безупречно чистых.
В смысле чистоты их с Магдой вкусы совпадали до тождества – кровь на манжетах раздражала Вольфа не меньше, чем его жену.
Братство волков
В две тысячи втором году фирма «Дорнье» вошла в состав европейского аэрокосмического концерна, и с тех пор не выпускала новых самолетов. Инженеры и конструкторы откочевали, в основном, в американские и английские фирмы, вроде «Цессны» и «Фэйрчайлда». Нельзя сказать, чтобы подобное перемещение их радовало – возможно, их доходы на некоторое время выросли, но перспективы карьерного роста, конечно, ухудшились: будь ты хоть семи пядей во лбу, в вопросе повышения начальство скорее предпочтет тебе соотечественника, своего.
После ЕА в Германию вернулись многие, не только авиаторы, и новая власть по достоинству это оценила. Например, Решад Буркхан (немец по матери, турок по отцу), занимавший в старом «Дорнье» должность совсем незаметную, но сумевший в «Боинге» подняться до заместителя подразделения беспилотных летательных аппаратов самолетного типа, сразу же получил от Райхсфюрера под свое управление целое КБ. В нагрузку к нему шло задание – за три месяца разработать аэродинамический челнок для коротких, внутриевропейских рейсов. Требования к челноку были поставлены высокие: он должен был сочетать маневренность и скоростные характеристики истребителя, комфортабельность лимузина и безопасность домашнего дивана в бункере.
Решад получил нервный срыв, довел до нервного срыва шесть своих подчиненных, но задачу выполнил. В марте прошлого года они с Райхсфюрером посетили новый завод, построенный у Боденского озера. На момент их приезда штат завода на девяносто процентов состоял из безымянных. К первой годовщине ЕА половина персонала вернула личные имена (но осталась работать там же), а в небо поднялись два первых «Минизенгера».
«Минизенгер» понравился Райхсфюреру, более того – он понравился Магде, которая в Нойерайхе отвечала за эстетику, и чьему вкусу Райхсфюрер доверял не меньше, чем ее муж, а остальным приходилось доверять скрепя сердце и скрипя зубами. Райхсфюрер однажды даже пошутил, что вывел для себя «критерий Минизенгера» – тем, кому ВКС нравился, можно было доверять. Впрочем, все это Эрих произнес с совершенно каменным лицом, так что, возможно, это была не шутка.
Человек, спускавшийся по трапу на пустынную бетонную полосу Тейгель-север, оценил «Минизенгер» по достоинству, еще в салоне, когда пилот объявил о посадке:
– Che cazza, уже прилетели? Che pallo, я бы еще покатался! Ce bella figata этот ваш «Минизенгер»!
– Вообще-то, это твой «Минизенгер», Чезаре, – поправила его спутница. – Don Enrico нам его подарил, не забыл?
– Cazzarolla, я еще не такой старый, чтобы забывать, что было на прошлой неделе, – ответил мужчина, надевая белое плащ-пальто. И действительно, тому, кого назвали Чезаре, было чуть больше сорока, но выглядел он при этом моложе своих лет. В его облике вообще было что-то пацанское. Его спутница была немного степеннее, но тоже казалась моложе, возможно – из-за болезненной худобы и хрупкости. Они вообще были чем-то похожи, а главное, несмотря на то, что Чезаре зябко ёжился, а его спутница хмурилась, казалось, они привезли в заснеженный Берлин кусочек вечного неаполитанского лета.
Берлинская погода мужчине не понравилась:
– Che cazza, ну до чего же холодно! – сказал он, спустившись по короткому трапу. На улице было чуть холоднее пяти градусов ниже нуля, но пронизывающий восточный ветер усиливал мороз.
– Не ной, – посоветовала его спутница. – Ты знал, что едешь не на пляж.
Мужчина пробормотал какое-то ругательство и поплотнее закутался в пальто. К счастью, мерзнуть им пришлось недолго – к покрывающемуся изморозью борту «Минизенгера» подкатила большая черная машина, увидев которую мужчина воодушевился:
– Cazzarolla, глянь, Пьерина, какая figata! Не будь я Чезаре Корразьере, если это не Mercedes-Benz 770 K!
– Вы правы, дон Чезаре, – сказал мужчина в райхсуниформе без знаков различия, выбравшийся с водительского сидения и подошедший к парочке. Мужчина был одного возраста с Чезаре, с непримечательными чертами лица, такими, что он казался безликим: – это точная копия названной Вами модели, только начинка вся новая. Двигатель Стирлинга мощностью 375 киловатт, автоматическая коробка, бортовой компьютер… кстати, это подарок Райхсфюрера.
С этими словами мужчина открыл дверь в салон. Чезаре пропустил вперед Пьерину, и уточнил:
– Я вижу, дон Энрике очень щедрый человек. Хотелось бы знать имя того, кому Райхсфюрер подарил такой шикарный подарок.
Мужчина выглядел чуть смущенно:
– Вы не поняли, дон Чезаре, – сказал он. – Это подарок Вам. А я всего лишь буду вашим шофером на время пребывания в Берлине. Я хорошо знаю город и обладаю нужными навыками. Разрешите представиться: райхсфарер Вольфганг Порше.
– Райхсюрер? – удивился Чезаре. По-немецки он говорил с сильным акцентом. Пьерина ухмыльнулась, но поправлять его не стала.
Герр Порше побледнел:
– Нет, что Вы! Райхсфюрер у нас один – герр Эрих Штальманн. Просто похожие слова: фюрер – вождь, фарер – водитель.
– Che cazza, забавно, – Чезаре наморщил высокий лоб. – Порше… тот самый, что ли?
Герр Вольфганг вздохнул:
– Так точно, синьор. Правнук Фердинанда Порше и бывший совладелец Райхсконцерна Порше. В признание заслуг моей семьи перед Орднунгом мне оставили имя и фамилию, а учитывая мое отношение к автомобилям – назначили райхсфарером, то есть шофером Райхсканцелярии. Герр Райхсфюрер специально отметил мои заслуги в новогоднем приказе в числе других служащих эр-цэ9, – и Порше вновь вздохнул.
– Для меня честь, что Вы будете моим водителем, – серьезно сказал Чезаре. Определить, что Чезаре говорит серьезно, было довольно просто: когда он не употреблял нецензурных слов, это означало, что он серьезен.
– Спасибо, дон Чезаре, – ответил Вольфганг. Было видно, что он тронут.
* * *
Вольфганг отвез их в отель «Дас Райх» на Уландштрассе возле Тиргартена. Здание, ранее принадлежавшее Хилтону, было сильно перестроено в новом имперском стиле, тяготевшем к монументальности форм. Чезаре по достоинству восхитился полуобнаженными кариатидами, символизирующими добродетели нового Орднунга: так, у главного входа посетителей встречали труд и отвага, чуть дальше виднелись верность и правдивость.
– Не знала, что тебе нравятся столь крупные дамы, – заметила его спутница, выбираясь из недр машины.
– Cazzarolla, cara mia! – возмутился Чезаре. – То, что я женат на самой красивой женщине этого cazzo di mondo, еще не означает, что я, как caccare di monaco не могу по достоинству оценить un qualche bella fica! Что, по-твоему, я трахать этих кирпичных баб собираюсь, что ли?
– Они не кирпичные, – флегматично заметила Пьерина, доставая из пачки тонкую черную сигарету и вставляя ее в длинный мундштук того же траурного цвета. – Они из мрамора. И я пошутила, pezzo mio.
Тем временем, к ним подошел пронумерованный служащий отеля и справился о багаже. Багаж в виде двух чемоданов, содержавший, преимущественно, вещи Пьерины, служащему передал Вольфганг. Пронумерованный утащил увесистые чемоданы, что-то тихонько бурча под нос, вероятно, жалуясь не весть кому на тяжесть – мужчина был отнюдь не крепыш, невысокий и пухленький, эдакий менеджер среднего звена, до ЕА из всех грехов предпочитавший вульгарное чревоугодие.
– Не спеши ругаться, – посоветовал ему вдогонку Чезаре. – Когда мы будем уезжать, чемоданов будет четыре, не меньше.
– Я отгоню машину в гараж? – уточнил Вольфганг, косясь на Пьерину, при словах Чезаре так недовольно пыхнувшую сигаретой, что у Вольфганга появилась непрошенная ассоциация с разбушевавшейся не так давно Этной. Тогда досталось всей Южной Европе, и Вольфганг решил убраться подальше – возможно, разгневанная женщина не столь опасна, как разгневанный вулкан, но зачем рисковать?
– Вы мне вскоре понадобитесь, – сказал Чезаре. – Я ожидаю звонка от дона Энрике, и сразу же отправлюсь к нему. Как я могу связаться с Вами?
– Я буду ожидать в фойе, в столовой пронумерованных, – ответил Вольфганг. – Просто позвоните на ресепшен, они меня вызовут.
– Почему в столовой пронумерованных? – удивилась Пьерина. Вольфганг немного расслабился – извержение Этны пока откладывалось. Вольфганг не знал, почему рассердилась спутница дона Чезаре, и не хотел это знать. Настроение женщины – это стихия, и вопрос «почему» здесь неуместен.
– У меня нет средств для того, чтобы рассиживаться в кафе для орднунг-менш, – Пояснил Вольфганг, садясь за руль. – У меня есть имя и звание, но кофе по шесть марок я со своим довольствием не потяну.
Чезаре запустил руку за пазуху – у него были артистичные кисти музыканта, но музыканты не носят перстней с печатками, а у Чезаре таких было целых два, причем таких размеров, что сразу было понятно, за что их некогда прозвали гайками. Из-за пазухи он вытащил горсть кирпично-красных купюр, и протянул несколько Вольфгангу:
– На кофе, думаю, хватит. И я хотел бы, чтобы Вы пропустили пару стаканчиков вина – за меня и мою любимую. Держите.
Вольфганг неуверенно взял купюры; Чезаре заметил, что мизинец и безымянный палец у него малоподвижны: вероятно, сломаны и плохо срослись:
– Спасибо, дон Чезаре! Я буду ждать вашего вызова! Сейчас вернется служащий отеля и проводит вас в отведенные вам апартаменты!
– Чего-то он не торопится, – отметил Чезаре, когда Вольфганг отъезжал. – Если он уронит наши чемоданы, я его…
Видимо, упоминание о чемоданах спровоцировало Пьерину:
– Сколько можно таскать бабло за пазухой? – спросила она довольно холодно. – Ты когда себе лопатник купишь?
– Ты прямо как моя мамочка, – фыркнул Чезаре. – Я так привык. Quo cazza я буду складывать все бабки в один кошелек – чтобы все разом посеять?
– И кто-то мне обещал не швыряться баблом, – не обращая внимания на слова Чезаре, продолжила Пьерина.
– Che cazzo tuoi? – огрызнулся Чезаре. – Там всего-то пару сотенных было, pezzo di merde!
– Тут пол Берлина за пару сотенных месяц пашет, – ответила Пьерина. – Не говоря об остальной Германии. А в Неаполе ты на эти деньги можешь купить себе сбирскую роту10.
– Ты мне еще начни советы давать, как дела вести, – рявкнул Чезаре. – Знай свое место, женщина!
– Ах, так! – в глазах Пьерины вспыхнул огонь, но начавшийся, было, скандал прервало появление сотрудника охраны отеля. Эфэспешник11 носил на форменной куртке нашивку с именем и фамилией в тонком лавровом венке, что означало, что он принимал участие в событиях ЕА. Возможно, это придавало ему смелости:
– Простите, герр, – сказал он, обращаясь к Чезаре, – я заметил, что поведение Вашей спутницы может свидетельствовать о проявлениях латентного феминизма. У нас в Германии это считается гражданским правонарушением, и если Вы хотите…
– Che cazza, по-твоему, я не могу сам справиться со своей женщиной? – вспыхнул Чезаре. – Или что ты имел ввиду, rotto in culo?!
– Я обязан пресекать нарушения правопорядка, – эфэспешник, тем не менее, даже на шаг отступил, впечатленный напором Чезаре. – Поскольку даже малейшее действие, идущее против Орднунга – уже начало преступления…