Божий контингент

Расписался с невестой, а потом выяснилось, что у неё уже трое детей от разных мужиков – то ли венгров, то ли цыган – кто у них там в Закарпатье водится. И весь выводок не постеснялась сюда притащить. Мать Валеры в дыбки, а он, видно, влюбился сильно. Еще своих двоих заделали – вот старшенькую-то из родных Валеркиных детей, пятнадцатилетку Анюту, и катал Кошелёк вчера в ночь. Симпатичная, беленькая, душевная девочка, простоватая, наивная – в отца пошла, на мать-гуцулку не похожа.

Сказали, под утро прибежала Анечка домой в синяках, бледная, ни жива ни мертва, и на Сашку показала, а Валерка с утра рвался с топором к коттеджу, хотел Кошелька уж порешить, да Нина-фермерша в крик:

– Не возвращался он ещё, сама ищу, не знаю где он.

Врала, небось, покрывала. Матери – они такие …наверно. В милицию позвонила мать-гуцулка, а Валерка не хотел шум поднимать – дурак-то дурак, а честь знает, сам наказать хотел, чтобы пятна позорного на семье не было, и так все в пятнах ходят, как олени. Жалко девчонку, очень жалко.

– Степанов Азер Мухаммедович, – записал оперативник из жигулей, – Эк тебя угораздило с имячком! Ты чей такой южный будешь?

– Митревны внук неродной, Васьки безногого пасынок, – подсказали из толпы, – здешний, казачинский, с мальства знаем. Васька его усыновил, фамилию дал, а отчество своё осталось.

– Документик бы, – стушевался опер, – Ладно, когда Кошелева Александра видел в последний раз?

– Вчера вечером.

– Тут говорят, задолжал ты ему?

Началось…

Азер рассказал суть разговора, не забыл упомянуть, что с утра его уже полсела видели на остановке, готового отрабатывать долги, а Кошелёк так и не появился.

– Подпиши протокол.

Азер внимательно прочитал оперативные каракули и, взяв протянутую ручку – тьфу, что ж у них у всех стержни так пачкают, – лениво подмахнул бумагу.

Через неделю дело замяли. Азер всё понял, когда Нинка-фермерша путанно объяснила несостоявшемуся работнику, что у неё финансовые затруднения и строительство магазина-остановки откладывается на неопределённый срок. В то же время у Данилкиных во дворе появилась корова, а Валера ушёл в долгий мутный запой. Анюта не казывала из дома носа, и в довершение – уже где-то через месяц – снова стал слышен в селе по ночам рокот Кошельковского мотоцикла – Сашок, как ни в чём не бывало, обкатывал какую-то новую девицу.

Азер колебался, но всё-таки принял решение – съездил в райцентр на вокзал в последний раз, вернулся, и изловив вечером Сашку одного, без компании и свидетелей, выбил ему передние зубы и, затолкав в свежую кровавую прореху долговые деньги, оставил насильника валяться в молодой крапиве под церковной стеной.

Странно, но после этого никто Азера ни в чём не обвинил, а Анюта начала выходить из дома, и в глазах её читалась благодарность тому единственному, кто не побоялся за неё хоть так отомстить…

…Всё забылось, и жизнь текла своим чередом. За два десятка лет многое в Казачке изменилось. Изменилось и само село. Поговаривали, всю совхозную землю, в том числе и кошелевскую, скупили саратовские банкиры. Правда, в селе их никто не видел. На новом планту упрямо отстраивался Азер. Отделывал дом с каменным забором, скотный двор, конюшню. Всерьёз увлёкся лошадьми – оказалось выгодно и в то же время радовало душу. Их с Анютой Данилкиной первенец и "главный архитектор" усадьбы уже давно вырос в чернявого смуглого парня и, вдоволь накрасовавшись по казачинскому центру верхом на отцовском вороном жеребце, пошёл служить в армию. Сказал, когда вернётся, всей семьёй обязательно сходят проведать две могилы в одной оградке – в том дальнем углу кладбища, который каждое лето утопает в пышном васильковом цвету.

СТИХОТВОРЕНИЯ

***

Бабушка, мой милый ангел,

Мой хранитель на века.

Ты в каком небесном ранге

Так незримо далека?

В керамическом овале

Образ твой и чист, и свят.

Там, куда тебя позвали,

Адресов не говорят.

Где теперь тебя искать мне?

Здесь ли следующий дом? -

Белый памятник из камня

Не сдаёт дома в наём.

Над могилкой месяц ранний -

Озаряет город Брест.

Вновь сочится старой раной

Нарукавный красный крест.

Под лихим огнём вставая,

Забывая боль и страх,

Воевала фронтовая

Медицинская сестра.

Выносила с поля боя:

"Братец, миленький, держись!"

Снились небо голубое

И бинты длиною в жизнь

И в одну шестую суши.

Спит душа…

Проснись, страна!

Ангелы поют всё глуше…

Всё морозней тишина…

***

"Все для фронта!" – бывало, скомандует сумрачный старший.

"Для победы!" – сквозь ругань и лай отзываются кашлем в груди.

Ломом яму долбили во льду для смертельно уставших.

Без крестов и имён, без оград и наград: "Победим!"

В том краю – беспредельно холодном, безжизненно лютом,

В память ратных побед – перекрестия рельсов и шпал.

Отгремят ли когда-нибудь залпы победных салютов

Над могилами тех, кто и здесь, кто и так… воевал?

***

Помню поезда общий вагон:

Полка верхняя, полка нижняя;

Дед рассохшимся сапогом

Подпирает корзину с вишнями.

Кто-то спит, калачом застыв;

Кто-то в карты всю ночь играет.

Телеграфных столбов кресты -

Горизонт без конца и без края.

Полустанок. Тревожная тишь -

Будто воздух из вечности соткан.

– Ты куда, шебутная, летишь?

Захотела под поезд, красотка?

Заскочила в вагон навзрыд:

– Я уж думала – всё… Не уеду..

Взвыл гудок, покатились дворы

По колдобинам дымного следа.

Сверху – карт козырной переплёск,

Снизу – ягод дыхание пьяное.

А в стекле – отражение слёз

И подлунный пейзаж с бурьянами.

МАЙ СОРОК ПЯТОГО

Барахолка в обугленной каменной крошке.

Суетливые фрау в переднем ряду:

– Дивандеки, наряды, губные гармошки -

"Битте, битте, зольдатен", в обмен на еду.

Принимало трофеи голодной украдкой

Вещмешка холостое нутро:

Фройлен-кукла, чулки, перстенёк, шоколадка,

Портсигар. Позабытый патрон.

До Берлина с боями шагали три года,

А обратно – в теплушках за пару недель.

Подступали полком, а разъехались взводом.

Хорошо, что весна. Не метель.

Под напевную сказку медалей негромких

По пути вспоминал уцелевший отряд,

Как ходили в атаку и как похоронки

Устилали победный "ни шагу назад".

И души огневая бетонная точка

Наконец оживала, в боях прожжена -

Когда новую куклу баюкала дочка.

И в чужой фильдекос наряжалась жена.

***

Разрастается город – смыкает бетонную цепь.

Заковав небеса, стал безлик и высок он.

Потерялась душа, и на новом стеклянном лице

Гипнотично мерцают созвездия окон.

Этажи. Гаражи. Магазинов ночных стеллажи -

Леденцовая ширма трущобного рая.

Охраняют твоих миражей рубежи

Облака воронья. А орлы умирают.

Вязкий призрачный город, ты как паразит -

Подсадил на крючок и, баюкая, шепчешь: "Не больно…"

Омертвевшею плотью в твоих небоскрёбах сквозит.

Умирают орлы. Вороньё раскричалось довольно.

Под слоями бетона томятся родные луга.

Солитёрным токсином отравлены воды.

Раздаются всё шире подземной реки берега.

Размывает страну. Разъедает породу.

Вольный ветер, нужны тебе эти чертоги до звёзд? -

Ты же веешь над всем окоёмом без малого вечность…

Ты сметёшь всё на свете, и сгинет из каменных гнёзд

Воронья ненасытная нечисть!

Вспомни, Русь – ты святыми корнями в земле

И зелёным побегом колышешь звезду на востоке.

Ты сама себе Солнце, и в волнах пшеничных полей

Твоя жизнь и твои золотые истоки.

Велика ты, Россия! Терпением благ твой народ.

Широтою души он подобен степному простору.

Он снискал себе веру, молясь у небесных ворот.

Так зачем на земле ему призрачный город?!..

***

Из попутки с рассветом вышли,

Покидав рюкзаки в кювет.

Сильно пахло цветами и вишней.

И бензином тянуло вслед.

– Поглядишь, откуда мы родом, -

Вёл отец меня полем к жилью:

Деревенька в три огорода

Опрокинулась в колею.

Пустоцветами смотрим в небыль.

Навевает тоску ветерок.

Задрожало бескрайнее небо

В голубых разливах дорог.

Всё распахнуто ветру и водам -

Рассевай, поливай, мели!

Ту лазурь, из которой мы родом,

Закрутили вихри в пыли.

Зашумели прогибы кровель -

Плакал дождь, отпуская грехи.

Со стены почернел, посуровел

Старый дом на раскрестье стихий.

Ветер сгинул. Из сумрачных далей

Солнце тянет слепящую нить.

Просветлело. – Ну что, повидали?

Нам попутку ещё ловить…

***

Позвонила любимая – стало теплей на душе,

Кофейку привезёт – на последние, может быть, деньги.

Покоряются из года в год одному и тому же клише

Боевые листки моего скоростного паденья.

Мне опять станет стыдно за мелкий пижамный горох,

За ослабленный ум и похмельную немощность тела.

На моём перепутье всё меньше и меньше дорог,

По которым бы ты прогуляться со мной захотела.

Я опять повернул не туда и никак не пойму,

Почему с каждым шагом моим по дороге к Голгофе

Ты всё чаще приходишь ко мне, словно ангел, сошедший во тьму,

И всё большей любовью наполнена баночка кофе.

***

Безумный поезд мчится прямо,

Но мне неведомо, куда.

Как линии кардиограммы -

В окне мелькают провода.

Я равнодушьем верхней полки

От неги нижних отлучён -

Там в карты две старушки долго

Играют с солнечным лучом.

Но если поезд хоть немного

Замедлит свой железный ход -

Откроют мне мою дорогу

Листы старушкиных колод.

***

Город Павлово. Овраг. Вороны. Роща.

Пристань. Ресторан. Ока. Понтон.

Легендарный Павел-Перевозчик.

Рядом – Ленин с бронзовым бантом.

Дальше церковь – поднята из пыли.

Пламенеет в небе пятерик.

Вещевого рынка изобилье

И в заплатах – павловский старик.

Он из-под бровей посмотрит строго,

а в глазах – реки и неба свод.

Поползла разбитая дорога

В гору, где автобусный завод.

Частный сектор в крашеных заборах.

По субботам – бань душистый дым.

Школа. Переулки. Светофоры.

И сады, сады, сады, сады, сады…

Ребятня напоминала птиц -

Кто чижом дрожит, кто цаплей замер.

Серый ветер в опуши ресниц

Смотрит вдаль мальчишьими глазами.

Гомонили. Этот – бас берёг,

Тот – пищал птенцом, взъерошив перья.

Улетал нескладный матерок

Через реку на пологий берег.

– Пацаны, давайте сиганём! -

И шальной гурьбой бросались с кручи.

На крыло! – кричало вороньё,

Из-под неба выкликая лучших.

– А давайте наперегонки! -

Полилось разноголосой трелью, -

Маханём за дальние буйки!

На слабо! А ну-ка, кто быстрее?

Бронзой полыхали на волнах

Безрассудной молодости плечи.

С плеском расступалась пелена!

Занырнул, и кажется – навечно!

…Скольких вознесут и искалечат

Разного полёта времена!

***

Воскресенье. Родное село. Девяностые годы.

Привезли семена на рассаду и первых цыплят на базар.

Громыхнуло ведром – кто-то вышел из дома по воду.

И тотчас пролила над степным захолустьем гроза.

Хлестануло стеной по товару в нехитром развале.

Утекли в закипевшую грязь помидорные всходы с лотков…

Разметало коробки с птенцами. И бабы в тепле горевали,

Что весенним ручьём посмывало, поди, цыплаков.

А гроза бесновалась, стреляя небесной пищалью.

Продавцы по машинам совали добро в закрома.

А у местных мальчишек истошно фуфайки пищали,

Пока шли по селу и тащили улов по домам.

НА ГЛУХАРЯ

Весна, похожая на осень -

Рыжеволоса и угрюма.

В тысячемачтовиках сосен

Текут пустующие трюмы.

Ветвей тугая тетива

В тиши выцеливает воздух.

И снег, отзимовавший в гнездах,

В лесной ручей откочевал.

Туман живёт крылатым эхом,

К земле густеет и лоснится,

Но редко чёрную прореху

В нем пробуравливает птица.

А временами полнолуний,

Когда глазами правит страх,

Гнилые волосы колдуний

Ползут среди погибших трав.

Дрожа, иду несмелым скрадом -

Спешу расслышать до зари,

О чём толкуют где-то рядом

Невидимые глухари.

То волком на прогалах рыщу,

То зайцем кувыркаюсь в ночь.

Нашёл дорогу к токовищу…

....А птицы улетели прочь…

СЕВЕР

Рассыпается долгая ночь. Сонно ухают филины

В бесполезной надежде сдержать отступление тьмы.

Самовластие снега. И насыпь, и лес обессилены

Затянувшимся бременем лесоповальной зимы.

Но и здесь, в бесконечно растущих еловых торосах,

Где не слышно десятками лет человеческих слов,

Как ружейными выстрелами, от великих морозов

Наполняется бор оглушительным треском стволов....

Успокоилось эхо. Доносится глуше и глуше

Трепыхание птиц, притворившихся битыми влёт.

Снова выстрел… И снова седые еловые уши

Прижимаются к мёртвой земле придорожных высот.

Обрекая озёра туманов, холодно-апрельских,

На короткое небытие, словно ржавая сталь,

Рассыпается ночь. И, звеня в промороженных рельсах,

Догоняет вагоны, давно унесённые вдаль.

Снова радужно-чистое небо, как будто весна в нём

Размела облака. И не знавшая грусти звезда

Загорелась нежданно-негаданно воспоминаньем

Обо всех проходивших под синим лучом поездах.