Свенельд. Зов валькирий

Вечером на Русском дворе снова был пир, но теперь уже только для приезжих, а окрестные старейшины, сдав свою дань и расспросив о привезенных товарах, удалялись, чтобы вновь встретиться на торгу. В покое стало заметно теснее: по углам громоздились мешки с самыми дорогими мехами, бобрами, лисами, куницами, которые Боргар не хотел оставлять в клети на дворе – мало ли что? Мешок с подношениями лично ему он положил в изголовье, уверяя, что нигде и никогда ему так сладко не спится, как на половине сорочка куниц. Свенельд и Тьяльвар понимающе ухмылялись: у них тоже было по такому мешку. Всякий старейшина, уплатив положенное с его тукыма, находил разумным поклониться сборщикам парой хороших шкурок ради дружбы. Эти подарки они, по уговору с Олавом, оставляли себе, не считая положенной им доли в дани. Умные старейшины подносили Свену куниц «для молодой жены», и он ухмылялся про себя: Вито богатела на глазах, сама о том не зная.

Когда стемнело, мерен разъехались, но в гриднице было тесно и шумно: кроме приезжих, собрались русы, жившие в самом Арки-вареже и окрестностях.

– Фьялар, это ты! – заметив нового гостя у двери, Тьяльвар встал и пошел ему навстречу. – Ты жив, медная голова!

Свен, обернувшись на голос, тоже поднялся и пошел здороваться; еще несколько человек окружили гостя, осторожно похлопывая по плечам. Фьялар, как и Хравн, был из русов, живущих в Арки-вареже, и по виду мало отличался от здешних жителей, даже носил медное колечко в правом ухе. Крепкий, хотя и среднего роста человек, он был уже не молод – между тридцатью и сорока годами; у него были густые волосы цвета темной меди, того же цвета длинная борода, а на красновато-буром обветренном лице и на руках круглый год сидела россыпь веснушек цвета ржавчины, из-за чего его звали Медный Фьялар. В сочетании со всем этим пристальный, острый взгляд желтоватых глаз придавал ему вид какого-то огненного духа, и казалось, при неосторожном прикосновении он может обжечь. Одно плечо у него было заметно выше другого – след прошлогодней встречи с медведем. Вместе с братом и двумя ловцами-мере они прошлой зимой, перед приходом хольмгардской дружины, подняли зверя из берлоги, но тот, уже получив острие рогатины в грудь, извернулся и в смертной ярости достал плечо Фьялара. У того оказались разорваны мышцы всей левой стороны и сломана ключица. В прошлый приезд дружины он лежал больной, еще в лихорадке, и было неясно, выживет ли.

– Всю зиму пролежал, только весной выходить начал, да все лето учился заново рукой шевелить, – рассказывал он теперь, усаженный за стол. – Логи один нас всех кормить пытался, все десять ртов!

Он похлопал по спине парня лет двадцати, который пришел за ним следом, – это был его младший сводный брат Логи. Оба они, хоть и считались русами, родились в Арки-вареже. Их отец еще при Тородде конунге пришел туда искать пушного зверя вслед за дружинами, подчинившими этот край. Меренками были обе его жены, от каждой родилось по сыну. Фьялар сам был женат на меренке и растил семерых детей; Логи, выше него ростом, парень с розовым круглым лицом и соломенно-желтыми волосами, падавшими на низкий лоб, имел почти такой же угрюмый вид, хотя во внешности братьев лишь в глазах было что-то общее. Да еще Логи носил такое же медное колечко в ухе.

– Теперь-то ты как? – расспрашивали Фьялара. – На лов ходишь?

– Хожу теперь понемногу. Да с долгами не рассчитался еще, так что товара у меня для вас особо нету. Так, зашел новости узнать…

– Кому ты должен? – спросил Свен.

– Тойсару, само собой. Прошлой зимой брал у него и рожь, и просо, и соль, и полотно, и репу. Полгода он нас кормил. Потом сына старшего забрал к себе на двор.

– В рабы? – Боргар поднял брови.

– Не в рабы, а сказал, пусть служит, долг отрабатывает.

– Велик ли долг?

– Да с полмарки еще будет. И не знаю, когда я столько куниц набью, – детей ведь кормить надо каждый день. Брата не могу женить, – Фьялар кивнул на Логи, – он по здешнему счету уже старик, а не жених, но кто нам дочь отдаст, если и выкуп нечем платить, и свадьбу не на что справить, и хозяйство не на что завести? Так и живет при мне. Но если бы не он – мы бы прошлую зиму все не пережили.

– Но вы же знаете верное средство поправить дело! – Гунни, третий десятский, с воодушевлением похлопал Логи по спине. – Ты-то, понятно, при жене и детях останешься, а Логи-то пойдет с нами на сарацин? Привезет серебра и на хозяйство, и на свадьбу, и на выкуп… да и невесту саму привезет – только взятую бесплатно!

Парни вокруг засмеялись, и даже Логи ухмыльнулся.

– Этот уж верно пошел бы в поход, – кивнул Фьялар, – если до того похода дело дойдет…

– Да уж мы слышали! – с досадой воскликнул Свенельд. – Тойсар, ётуна мать, увидел нехороший сон!

– Он спит не с той бабой! – бросил Гунни, и дренги опять засмеялись.

Гунни, среднего роста, худощавому, еще не исполнилось, как он считал, тридцати; лицо с широким лбом и впалыми щеками резко сужалось к подбородку, а крупный, прямой, заметно выступающий вперед нос придавал ему воинственный вид. Светло-русые волосы его были всегда растрепаны, пряди торчали, как будто в них набились перья, за что Свен дразнил его Пернатым Гунни.

– Ты почти правду сказал! Но не только в Тойсаровых снах дело, – Фьялар качнул головой. – Тут глубже барсук зарылся.

– Какой еще барсук? – нахмурился Боргар.

– Да их много тут – Аталык, Коныш, Мантур, Пагай, а еще старуха Еласа, Камакаева вдова. Эти знай толкуют меж собой, как тяжко им жить под русами и платить дань. Как, дескать, было бы хорошо и красиво, кабы они могли продавать своих бобров хазарам в обход русов…

– Ну, пусть поищут такой путь! – засмеялся Гунни. – Может, через луну… или через Ётунхейм и выйдет пробраться к хазарам мимо нас.

На восток от Мерямаа лежали глухие леса, населенные воинственными враждебными племенами; о них было мало что известно, и то по большей части от хазар, которые пересказывали полученные от булгар слухи, будто лесные народы к западу от Итиля убивают всех чужеземцев, которые к ним показываются. Сбывать свои товары и получать взамен хазарские мерен могли только через южные реки, которыми владели русы, но и туда они не смогли бы выйти без согласия Олава из Хольмгарда.

– Зря вот вы смеетесь! – Фьялар окинул русов угрюмым взглядом исподлобья. – Они ведь не от лени отказываются идти с вами на сарацин.

Все притихли.

– Тут у них хитрый расчет. Еще весной, как было у них моление общее, Аталык говорил: если люди Олава не добьются успеха в походе, если Олав потеряет войско, то если мы возьмем и откажемся платить ему дань, как и чем он нас принудит? Глупо было бы, говорит, помогать своим недругам держать нас же в подчинении. Мы не пойдем с ним и тем сохраним своих воинов, а он, ослабленный без нас, своих потеряет. Сарацины разобьют его, и у него не будет сил неволить нас. Аталык сидит у себя на Келе-озере, но раза два я его здесь видел на больших праздниках, и он все норовил и Тойсара к тем же мыслям склонить. Тойсар пока держится, а вот Пагай, его шурин, ту же песню запевает, я сам летом от него слышал.

– Так они, ётуновы дети, поражения нам желают? – возмутился Тьяльвар.

– Чего ж дивного, если это им волю сулит?

– Мы привозим им каждую зиму серебро, шелк, медь, олово, железо, какого они в своих лесах не видели и не увидят без нас никогда! – вставил Пожит. – Так и сидели бы со своими куницами, а благодаря нам у них столько серебра, что, вон, чаши им отделывают!

– Каждое племя хочет воли, – сказал Хравн. – Питье из серебряной чаши кажется горьким, когда поднимать ее сперва приходится за чужого конунга. Вот и толкуют: мы им не рабы…

– Отказываться от товаров хазарских они и не хотят, – ответил им Фьялар. – Хотят только не платить дани. Если они Олаву войском не помогут и вы будете разбиты, Тойсар откажется платить и вынудит Олава заключить новый договор – о торговле, но равноправный.

– Вынудит? – Свенельд в негодовании хлопнул себя по колену. – Погляжу я, как эти вы… хухоли к чему-то вынудят Олава конунга!

– Я тоже слышал… – с явной неохотой признался Даг. – И похуже даже…

– Что – похуже? – обернулся к нему Боргар. – Говори уж.

– На пиру зимой болтали… – Даг взглянул на Фьялара, призывая того в свидетели. – Что, дескать, пока люди Олава будут у сарацин, можно свое войско отправить по Маламге, где уже словене живут. Разорить, полон увести. И тогда уж договор предлагать…

Русы уставились на него в изумлении и негодовании, раздавались бранные слова.

– Что ж ты молчал-то? – хмуро взглянул на него Боргар. – Это ведь измена!

– Да они так, спьяну… На пиру всякий хвалится и хочет само небо завоевать! А протрезвеет – и опять за работу, чего уж…

– Кто это болтал? – быстро спросил Свен. – Кто здесь такой Харальд Боезуб?

– Ну, Пагай тот же, Аталык… Но это еще не измена, это просто болтовня пьяная. И не все так думают, как они. Многие тоже говорят: дескать, не такую уж тяжкую дань мы платим, и ради мирной торговли можно и дать по кунице с ловца. А Умай хочет на сарацин идти, я от него сам слыхал, он со своего конда[43] два десятка отроков собрать и вооружить сулил.

– А что Тойсар?

– Тойсар ничего такого не говорил, – ответил Боргару Хравн. – Юксо-ерге, родня жены, его настраивают против вас – Пагай ей исвеля… то есть младший брат, – но сам Тойсар считает, что дружить с нами полезнее, чем враждовать.

– Ну еще бы! – воскликнул Свен. – При тех дарах, что он от нас получает…

– Но ты понимаешь, почему я так хочу высватать для Арни Тойсарову дочь, – вставил Даг.

– Теперь я понимаю, почему это будет так трудно сделать, – хмуро бросил Боргар. – Если вообще возможно.

– Если вы пойдете сватами, ему будет труднее отказать.

– Мы пойдем, я же сказал!

Боргар обвел своих младших товарищей пристальным взглядом. Судя по их сосредоточенным лицам, все понимали важность происходящего. Речь шла не только о красивой девушке, даже не только об участии мере в сарацинском походе. Если не склонить их выступить заодно с русами против сарацин, как бы они не выступили против русов, когда все воины, которых Олав сможет собрать, будут за южными морями, откуда вернуться не сумеют, пожалуй, и за год.

– Я говорил им, – подал голос Фьялар, – русов можно разбить, можно даже прогнать, но они поднакопят сил и вернутся. Обязательно вернутся. Они тянутся в эти края уже лет двести и не отступят. Это надо помнить тем, кто вздумал с ними искать ссоры. Но вы же понимаете…

– А ты чего тут лазишь? – вдруг спросил Хравн, глядя куда-то за спину Свена.

Свен обернулся и обнаружил ту девчонку, что видел в доме Кастан. Она стояла с таким видом, будто имеет полное право здесь находиться. У ног ее виднелся большой, в половину ее самой, берестяной короб с крышкой.

– Это что еще? – удивился Свен, не ждавший встретить здесь Тойсарову служанку.

– Ты за мной, Финский Альв? – спросил Хравн.

Девчонка повела плечом и кивнула на короб.

– Госпожа Кастан прислала хлеб, – на чистом северном языке ответила она, поразив этим Свена почти так же, как если бы человеческим языком заговорила коза или некий предмет домашней утвари.

– Это моя дочь, – пояснил Хравн, видя недоумевающие лица.

– А я думал, она местная… меренка, – сказал Свен.

– Она местная и почти меренка, – кивнул Хравн. – Ее мать была меренка. Она ее назвала Алдыви – «непоседа», а я ее зову Альвинн – Финский Альв.

– Похоже! – хмыкнул Тьяльвар.

В лице малорослой девочки с оттопыренными ушами и гладко зачесанными и заплетенными в тонкую косу волосами и вправду было нечто странное: скрытое лукавство при внешнем простодушии, тайная насмешка, запрятанная под мнимым безразличием. Она умело напускала на себя такой вид, будто ничего не видит, не слышит и не соображает, но даже за напускной пустотой ее глубоко посаженных глаз светилась спрятанная хитрость.

– Я видел ее у Кастан, – сказал Свен. – Думал, она тамошняя.

– Ава Кастан любезно взялась присматривать за нею, – пояснил Хравн. – Мне-то когда с девчонкой возиться? Замуж скоро выдавать, а без матери кто ее прясть-ткать научит?

– Скоро! – Велерад засмеялся. – Лет через десять всего-то, да, Свен?

Алдыви на вид была не старше Витяны, но сейчас Свен вспомнил свою юную супругу не без удовольствия: Витислава, с ее тонким личиком, была красивее маленькой меренки, и светло-русая коса ее, несмотря на молодость, была толщиной в ее собственную руку.

– Я женился пятнадцать лет назад, вот и посчитай, сколько ей. В Хольмгарде ее уже пора было бы обручить. Здесь придется повременить, чтобы другие молодухи не засмеяли… ну, это если никто из вас не пожелает взять ее за себя и увезти, – добавил Хравн не то в шутку, не то всерьез и посмотрел на Велерада.

– Я пойду выложу хлеб, – Алдыви кивнула в угол, где уже приметила разложенные съестные припасы.

– Выложи, – позволил Свен. – И поблагодари от нас госпожу Кастан! – крикнул он, когда девчонка уже отошла, волоча короб.

Разговаривая с Хравном, Свен замечал краем глаза, как Алдыви, переложив хлеб в корзину, слоняется по дому: разглядывает пожитки, задает какие-то вопросы хирдманам, поднимает с пола и сворачивает разбросанные парнями сорочки и еще какие-то вещи – Кастан приучила ее не проходить мимо беспорядка. Видно было, что, несмотря на юность, девушка у Хравна растет неробкая и деловитая. Должно быть, она ждала отца, чтобы вместе идти домой, но ей было любопытно поговорить с его соплеменниками, из которых она знала лишь немногих, живущих в Арки-вареже и тоже больше походящих на мерен, чем на русинов.

Однако, поглядывая на Алдыви, думал Свен больше об Илетай. Заметив раз, как за девчонкой следит глазами Велько, отметил: и этот тоже. Велерад сидел не с ними у стола, где стояла корчага пуре и лежало вяленое мясо, а на своей лежанке; вид у него был мечтательный, и он все вертел в пальцах помятую и совершенно бесполезную восковую нить. Вот Алдыви подошла к нему, что-то сказала, Велько что-то ответил, и девчонка засмеялась.

– Ладно, засиделся я с вами, – наконец Хравн отставил деревянную чашу и поднялся. – Заболтался, а завтра работать. Силан тау, пойду к себе.

– И я пойду, – Фьялар тоже поднялся.

– На лов завтра?

– А куда ж? Семеро детей кормить надо, вторую зиму пропущу – все перемрем.

– Пригласил бы вас в ответ, да у меня все хозяйство ведет вон та мышь ушастая… – Хравн огляделся, отыскивая дочь, – с нее много не возьмешь.

– А у нас у самих хлеб пополам с заболонью… – проворчал Фьялар.

Свен тоже огляделся и обнаружил, что Алдыви все еще болтает с Велерадом. На зов отца она тут же метнулась к нему, волоча берестяной короб вполовину ее собственного роста; Велерад проводил ее взглядом, в котором Свену почудилось недоумение. Девчонка обернулась, быстро поклонилась Боргару и Свену, а потом выскочила за дверь впереди отца.

Вслед за тем и русы опомнились: не только кузнецу завтра приниматься за дела, их ждали объезды более отдаленных селений. Боргар уже храпел, укрывшись плащом с головой. Отойдя к своей лавке, Свен уселся и стал развязывать ремешки на башмаках.

– Слышишь, Свенька! – Велерад придвинулся к нему вплотную и зашептал на ухо: – Слушай, что скажу!

– И ты туда же? – Свен насмешливо покосился на него.

– Что?

– Ты сам врезался в ту лебединую деву и хочешь отбить ее у бедняги Арни?

– Да ты сдурел! – возмутился Велько, однако румянец на его щеках стал гуще. – Ты лучше слушай. Она… Мне девчонка кое-что сказала.

– Что сказала? – Свен бросил башмак и развернулся к младшему брату. – Давай уже, телись!

– Она сказала, что если мы хотим успеха нашим делам, то должны потребовать нового гадания! Воля богов могла измениться, и теперь они могут оказаться на нашей стороне.

Свен застыл в удивлении. Он и сам подумывал о том, что волю меренских богов, неблагоприятную для Олава, можно изменить, но услышать о том же от какой-то девчонки-служанки, ходячей кринки, было очень странно.

– Она сказала… – Велерад на миг опустил глаза, – что говорит это не своей волей, но передает речи… Пиамбар. Той, помнишь, которая…

– Коровы с серебряными рогами и козы с серебряными копытами, – пробормотал Свен: эта часть сказания о небесной деве задержалась у него в памяти. – Она ведь о ней говорила, да, на самом-то деле? Об Илетай?

Имя красавицы он произнес почти неслышно, оглянувшись и убедившись, что никто их не услышит – в особенности Арнор.

– Да уж верно, – кивнул Велько.

– Это старухина дочка тебе совет передала? С чего бы?

– Да не мне, – Велерад мотнул головой. – Это она тебе передала.

* * *

Выйдя из ворот Русского двора, Алдыви повернулась к отцу:

– Ты иди домой, я занесу короб! – Она встряхнула пустым коробом, который держала в руках.

– Завтра отнесешь! – пытался остановить ее Хравн, которому не хотелось стоять на морозе.

– Она велела – сегодня! – непреклонно ответила дочь, имея в виду, что воля авы Кастан не допускает пререканий.

Вздохнув, Хравн пошел за ней ко двору Тойсара. Алдыви и без него не заблудилась бы, но сейчас, когда в городе имелись три десятка посторонних, к тому же выпивших мужчин, Хравн предпочитал держать дочь на глазах.

– За каким троллем ей сдался ночью пустой короб! – ворчал он себе в бороду по дороге. – Съем я его до утра, что ли?

Меж густо-серыми, плотными, как комки нечесаной шерсти, тучами висела убывающая луна. Алдыви покосилась на нее: эта луна казалась ей такой же служанкой могущественной госпожи Кастан, как и она сама. Как понадобилась для ворожбы – так вот она.

Алдыви исчезла в Тойсаровом дворе, Хравн остался ждать снаружи. Вернулась она быстро, уже без короба, и молча скользнула в сторону собственного дома.

– Сам Тойсар небось спит со всеми своими давно… – ворчал Хравн: от пуре похмелье приходит быстро, и у него начинала болеть голова.

Тойсар и правда спал, но из домочадцев его на своих лавках и подстилках посапывали только сыновья – Талай и Тайвел, из которых старший должен был жениться летом, а младший – годом позже, да две дочери-подростка. Авы Кастан и ее старшей дочери в доме не было, зато из щелей на крыше кудо поднимались в темно-синее небо серые пряди дыма – там еще не загасили очаг.

Туда Алдыви и отнесла короб. На скрип двери разом обернулись Кастан и Илетай, сидевшие у очага; Алдыви подтащила к ним короб, поставила на пол, знаком показала, что ее ждут снаружи, поклонилась и выскользнула за дверь. Илетай проводила ее глазами: в сером заячьем кожушке, неслышная и проворная, как мышь, Алдыви напоминала ей какого-то из мелких духов дома, что живут под порогом и снуют возле очага, – почти бессловесных, но всевидящих. Если же уметь с ними обращаться, они могут оказать весомые услуги.

Кастан подняла крышку короба, заглянула внутрь и кивнула. Потом вынула скомканную рубаху, развернула. Рубаха явно была та самая – из хорошего беленого льна, сшитая по-варяжски, с боковыми клиньями, на рослого мужчину, уже несколько поношенная и с заплатами в верхней части спины, над лопатками. Мужская рубаха в первую очередь рвется здесь, и еще через какое-то время придется менять всю верхнюю часть стана – вытертая ткань начнет расползаться, и заплатки станут бесполезны.

Илетай тоже поднялась, стараясь не показать, как взволнована. По взгляду, который Алдыви бросила на нее перед уходом, она поняла, что хитрая девчонка угодила им обеим, старой госпоже и молодой. Но Кастан не следовало знать, что у дочери завелись и свои цели.

Кастан кивнула куда-то в угол. Зная, что нужно делать, Илетай без единого слова поднялась и отодвинула от стены два бочонка-ленгежа. Потом опустилась на колени и принялась долбить земляной пол сломанным наконечником старого копья. Плотно убитая земля поддавалась с трудом, но Илетай усердно трудилась, отгребая разрыхленную землю большим обломком глиняного горшка.

Но вот яма стала достаточно велика для задуманного. Кастан подошла к очагу, где еще держался огонь, положила ржаной тыртыш и кусок белого сыра, плеснула на камни пива из ковша.

– Поро куго Юмо! – произнесла она над облачком пара. – Главный бог, покровитель народа, Мать рождения, Мать свидетельница, Мать Солнца, Мать Луны, Мать звезд, Бог грома, Бог молний, Мать бога молний, Мать земли! Зову вас в свидетели, будьте свидетелями! Лесной медведь, лесной волк, лесная лиса, лесной лось, лесная куница! Зову вас в свидетели, будьте свидетелями! Семьдесят семь разных зверей в свидетели зову! Лебедь, кулик, утка, гусь, журавль, коршун, ворона, сова! Зову вас в свидетели, будьте свидетелями! Семьдесят семь разных птиц в свидетели зову!

Закончив призыв помощников, Кастан подошла к яме. В одной руке она держала рубаху, а в другой – взятый от очага топор. Положив топор наземь, она встала обеими ногами на лезвие, выровнялась, подняла рубашку к лицу и зашептала:

– Железными зубами заговариваю Севендея из рода руш! Как стены привязаны к дому, так же его сердце будет привязано ко мне, Кастан Юксодыр! Как очаг привязан к полу, так же его сердце будет привязано ко мне! Как матица привязана к кровле, так же его сердце будет привязано ко мне! Как оконный косяк привязан к стене, так же его сердце будет привязано ко мне! Как дужка ведра привязана к ведру, так же его сердце будет привязано ко мне!

Она шептала быстро, не прерываясь, чтобы сделать вздох, сливая все слова в одно, будто тянула суровую нитку, и Илетай, хоть и стояла рядом, не смогла бы ничего разобрать, если бы сама не знала уже этого заговора:

– Как смотрят друг на друга семьдесят семь разных деревьев, пусть так же привяжутся ко мне его сердце и печень! Как горит огонь в очаге, пусть так же горит его сердце и печень, чтобы ни единой мыслью он не вышел из моей воли! Как день и ночь стонет ветер, пусть так же стонет его сердце и печень! Как серебряная вода день и ночь ревет и воет, пусть так же сердце его и печень ревет и воет!

Глаза Кастан были прикрыты, но Илетай с робостью и беспокойством поглядывала на лицо матери. Перед мысленным взором той сейчас проходили ее помощники – птицы и звери, боги и их приближенные. Все они участвовали в ворожбе, и умение призвать их составляло главную силу мудрой матери Кастан.

Илетай уже не раз видела, как мать творит ворожбу, но сейчас слышала, что заговор идет не так гладко, как обычно. Шепот Кастан звучал с натугой, как будто вот-вот ей не хватит дыхания и она умолкнет; Илетай различала легкие заминки, будто на пути этого голоса встают некие препятствия. Изумленная, она забыла о робости и уставилась в лицо Кастан; веки той были опущены, лицо слегка подергивалось.

Но вот шепот стих. Несколько мгновений Кастан стояла молча, покачиваясь на положенном плашмя топоре и ловя равновесие. Илетай видела, что ее мать с трудом переводит дух. Наконец Кастан открыла глаза и стала связывать между собой рукава рубахи. Потом свернула ее в плотный комок, уложила на дно ямы и зашептала снова:

– Как связаны рукава этой рубашки, так же связаны руки Севендея из рода руш! Когда рукава этой рубашки смогут развязаться, тогда Севендей выйдет из воли моей, Кастан Юксодыр!

Склонившись над ямой, Кастан резко дунула на рубаху и обвела ее руками по кругу, заключая внутри призванную силу. Медленно кивнула Илетай. Подгребая землю обломком горшка, девушка принялась закапывать яму. Вернув всю вынутую землю на место, осторожно притоптала, так чтобы над погребенной рубахой не осталось бугорка.

Только после этого Кастан сошла с топора и вновь встала на земляной пол. Топор был ей необходим: годы и рождения детей лишили ее нескольких зубов, а без них, если не заменить их «железным зубом», заговор выйдет слабый. Простую, легкую ворожбу она уже давно доверяла Илетай, у которой имелись все зубы и сила нерастраченной молодости, но сейчас случай был слишком важным, требовался опыт и мудрость.

Когда на поверхности земли почти не осталось следа, Илетай вернула на место бочонки-лянгежи. Теперь никто даже при ярком свете не заподозрит, что здесь недавно копали землю и творили связывающую ворожбу.

Мать и дочь вернулись к очагу и присели отдохнуть. Огонь почти погас, только головни еще вспыхивали багровым.

– Как все прошло, ави? – шепнула Илетай. – Все сложилось как нужно?

Сердце ее билось так сильно, что было трудно дышать; казалось, бронзовая узорная застежка на груди сейчас зазвенит. Она попыталась обмануть мудрую аву Кастан, нарушить ее волю и подчинить своей! Что если духи-помощники выдали ее, и под спокойствием Кастан сейчас таится гнев, готовый обрушиться на голову непокорной? Догадайся мать о ее помыслах – ей ничего не стоит подчинить волю Илетай, и тут уж промаха не будет. Впервые в жизни Илетай пошла против матери, хоть и тайно, и в эти мгновения морщинистое лицо Кастан, едва видное в тусклом свете с очага, казалось ей лицом самой Матери рождений, всесильной и строгой.

– Нет… – медленно обронила Кастан, и у Илетай оборвалось сердце, а в груди разлился холод. – Не все сошло гладко. Нам мешали.