Чабанка

Со свинарника, за спиной Красного дома, спускалась канава в пересохший лиман – такая себе, практически, экологически чистая система канализации имени двадцатого века. По этой канаве спускали воду с нечистотами, когда мыли свинарники. Канава была не широкая и не глубокая, настолько, что с одной стороны канавы торчали сапоги, а с другой кисти рук нашего свинаря, а само тело было покрыто жижей.

Нас ждали, чтобы вынуть тело. Мне чернильно-фиолетовых кистей рук было достаточно, как будут вынимать тело, я смотреть не стал. Одно скажу, что Балакалов, который прошёл Афган, в машину садился цвета свежевыпавшего снега и комбат не шутил по своему обыкновению. Молча мы вернулись в часть.

Вообще наши командиры перетрухали изрядно – они то отмечали в журнале присутствие убиенного. Свинарник только числился за нашей ротой, но находился вдали от части. Конечно, дежурный по части должен был проверять наличие личного состава, но на свинарник офицеры ездили редко – воняет.

А через некоторое время суть случившегося стала достоянием общественности. Убитый со своими дружками насиловали сторожа-общевойсковика, пост которого располагался неподалеку свинарника. И делали это довольно регулярно. Как это началось, осталось для нас неизвестным, но только происходило уже не раз. А в тот вечер этот общевойсковик убежал от своих мучителей, ему вдогонку бросилась жертва, настигла того между свинарников, они оба упали в грязь, сторож случайно, как он утверждал, нащупал в месиве гаечный ключ. Удар, висок, труп. Испугавшись, он труп оттянул и сбросил в канаву. Земели, конечно, догадывались, что с исчезновением дело не чистое, но молчали, так как сами были соучастниками, очень мягко говоря, неуставных взаимоотношений.

Этого парня-убийцу мы видели. Его привозили на следственный эксперимент на свинарник, а потом под конвоем привели в нашу часть пообедать. Большой такой увалень с очень отсталым лицом. Дали ему, кстати, меньше чем насильникам, на которых он показал. Я потом спрашивал у полковника Зелёного, почему?

– Вы бы видели фотогхафии в деле! Они использовали его задницу, как пепельницу – вся в ожогах от сигагет. Изуиты, нелюди.

Всё, всё. Больше не буду. Больше никакой чернухи. Самому противно, …но, простите, это же было. Каким ластиком подтереть мне мою память?

А вскорости вляпался Юрка Карев. Хотя я так думаю, что сделал он это специально. С его-то опытом и так глупо влететь! Не знаю точно, я ему таких вопросов не задавал, хотя я же его и судил, но очень уж по-лоховски он попал. Дело в том, что после небольшого перерыва он опять оказался на командировке в третьей роте. Вот, должно быть, и не выдержал тамошнего беспредела. Юрка по пьянке украл у гражданских из прорабского вагончика маленький копеечный кассетный магнитофон. Пока вор отсыпался, магнитофон в его машине и нашли. Мелочь по масштабам нашей части, но делу, суки, дали ход. Судили Карева в нашей части. Я вновь был кивалой и на этот раз по собственной воле – хотелось мне хоть чем-то помочь. Председателем был хорошо мне известный скот капитан Зверинцев. Я уже знал, что он пытается понять, чего хочет подсудимый, чтобы сделать всё наоборот, ударить побольней.

Дело было ясным, пустяковым, конвой не лютовал – причин для этого не было. В перерыве Юрка сидел в курилке, а пара конвоиров стояли недалеко, на крыльце первой роты, где в ленкомнате и проходило, собственно, заседание трибунала. Я нагло, не спрашиваясь, подошёл к подсудимому и сел рядом. Конвой на меня не среагировал – я же был участником процесса, народным заседателем.

– Покурим?

– Покурим, если угостишь. Я, Геныч, пустой.

– Юрчик, как это ты в такой блуд попал? Дембель в маю – всё по хую? Не понимаю, ведь всего несколько месяцев до дембеля!

– Да заебало меня всё!

– А что, теперь легче будет?

– Пойду на тюрьму, домой как-бы. Не впервой. Судьба моя такая, – сам себя уговаривает, а в глазах серое небо.

– Зона? А вдруг дэбэ?

– Да ты чё?! Это же у меня будет третья ходка, мне рецидив маячит. Какой дизель?

– Я эту суку знаю, председателя нашего. Если почувствует, что ты не хочешь в дисбат, он всё сделает, закон по своему прочтёт, но тебе впаяет дэбэ.

– Э, Геныч, выручай. Мне дисбат совсем не в цвет! Что ж я – из огня да в жопу?

– Я постараюсь.

Юра Карев всегда мне нравился. Как и ожидалось, капитан начал на формальном совещании трибунала давить на то, что преступление, мол, совсем мелкое и судимости не стоит и поэтому «трибунал считает возможным ограничиться… двумя годами дисциплинарного батальона». Я был категорически против:

– Карев, товарищ капитан, законченный уголовник.

– Это ваше личное мнение, товарищ сержант. А материалами дела установлено, что, встав на путь исправления …

– А я вот открываю УПК УССР и читаю, что ранее судимые…

– Не забывайтесь, старший сержант. Я знаком с уголовно-процессуальным кодексом. А вы вот знаете, что трибунал должен выполнять не только карающую функцию, но и воспитательную.

– И какую же воспитательную функцию мы выполняем, направляя Карева в дисбат?

– А вы не боитесь, что ваши сослуживцы узнают, как вы добивались более строгого наказания вашему товарищу?

– А кто им расскажет? Вы? Угрожаете, товарищ капитан? Не боюсь. Книжку писателя Кашина читали, «Справедливость – моё ремесло» называется? Я за справедливость.

– А вам знакомо слово «гуманизм», сержант?

– Мне знакомо слово «демагог…», – я осёкся.

– Что?!! Я вынужден доложить о вашем возмутительном поведении командованию!

– А я полковнику Зелёному!

Капитан с ненавистью смотрел на меня, челюсти его шевелились, на губах оседала пыль эмали с зубов. Но по закону я был прав и спорить со мной было в этом случае ой как не просто. Он сдался. Потом, уже поменявшись доводами, мы спорили о сроке. В результате Юрчик получил вместо двух лет дисбата всего год, правда, строгого режима. Конечно, он был рад.

Наша рота шалила и это тормозило мои позорные планы. Сегодня стыдно, но я должен признаться – да, я хотел вступить в коммунистическую партию. Чего уж греха таить? Играл я по правилам того времени. Я бы быстрей поверил в пришествие инопланетян, чем в возможность того, что произошло в стране впоследствии. А тогда только членство в коммунистической партии давало виды на жизненные перспективы такому простому парню из Соцгорода, как я. В университете поступить было абсолютно нереально, спускаемые лимиты на интеллигенцию были ничтожны. Не зря же добрый дедушка Ленин предупреждал, что «интеллигенция не мозг, а говно нации». Весной 1986 года я предпринял такую попытку в армии, командование батальона меня поддержало, но я был с негодованием отвергнут старыми пердунами, членами парткомиссии политотдела стройуправления. Когда я увидел этот гербарий, засушенные лица, пожухлые глаза, то сразу понял, каким будет мой приговор.

– Вы что сержант, белены объелись?! У вас в роте преступление за преступлением. Думаете, только офицеры в ответе за это? А вы, как секретарь комсомольской организации, какую роль отводите себе в деле укрепления воинской дисциплины? Искорените преступность в роте – станете кандидатом. А пока – недостоин!

Ну и ладно. Спасли от позора. Слава ветеранам!

А преступлений и точно было хоть отбавляй. Хулиганствующая была наша рота. Редкие кадры её населяли. Решил недальновидно как-то патруль проверить документы у слегка подвыпившего стройбатовца в центре Одессы. К несчастью всех участников инцидента этим стройбатовцем оказался наш Паша Шеремет – пацан правильный и гордый. Заспорили они с командиром патруля – имеет ли право стройбатовец гулять по Одессе в хэбэ и под шофэ111? Мнения сложились совершенно противоположные. Используя последний довод, Паша в два удара уронил командира патруля, сбацал на нём пару па ногами и пошёл себе мирно своей дорогой. Солдатики, кстати, патрульные в дело благоразумно не вмешивались. Офицер не поверил в доказательную базу Шеремета и после предупредительного выстрела, метко, по-ворошиловски прострелил Паше ногу.

Огнестрельное оружие опасный, но убедительный довод. Хотя в жизни по-всякому бывает.

Лето 1992 года. Поезд Одесса-Киев

Вёз я свои сапфиры из Одессы, огранённые на тамошнем ювелирном заводе. Как всегда, когда я был с продукцией нашего МП – малого предприятия, ехал я в вагоне СВ. Сев в вагон, убедился в первую очередь, что ночник исправен, а значить смогу почитать на ночь, стал я ждать попутчика. Кто он на этот раз? А вдруг повезёт…?

Зашёл парень примерно моего возраста с «дипломатом» в руке – не повезло! Состоялось быстрое поездное знакомство. Парень оказался одесситом, юристом. Ехал он в Киев на суд, отстаивать права какого-то Одесского предприятия. После первой бутылки под кусок копченой колбасы, наткнулись мы с ним на армейскую тему. Я сказал, что в Одессе у меня друзья-сослуживцы, а он, оказывается, в Киеве останавливается у своих друзей-сослуживцев. И пошло и поехало. Тема армии бездонна, лишь бы выпивки хватало. Среди ночи, чтобы не будить других пассажиров своими шумными выходами в тамбур на перекуры, мы получили разрешение курить прямо в купе. Была и вторая бутылка, и, кажется, третья. Пили и с проводницей, и без, и много…

Просыпаюсь, смотрю в окно – проплывает медленно здание Киевского вокзала. О, чёрт! Прощай мечта – побыстрее почистить зубы.

– Э, юрист, вставай давай. Приехали.

– Что, где?!

– Вот зараза, проводница не разбудила! Не умоемся теперь, туалеты поди уже давно закрыты.

– Ох и дали!

Юрист сел на полке. Я отдернул занавеску. Странно, скорость проплывания вокзала заметно увеличивалась.

– Ё-моё! Мы же уже отходим.

– Как отходим? Куда?!!

Я оттянул дверь и мы выглянули в коридор. В конце вагона, глядя в окно, стояла и пила чай наша проводница. Повернувшись на шум и увидев наши лица, она зашлась в хохоте.

– И чего бы я ржал, как та кобыла?! – резонно заметил юридически образованный человек.

– Да я же вас будила. Вы мне крикнули из-за двери, что уже встаёте.

– Проверять надо! У меня суд через час. Куда едем?

– Ой, не могу! В отстойник мы едем. Это в часе езды отсюда.

– Что теперь делать?

– Одевайтесь бегом. Вещи в зубы. Перед Киев-Московским мы всегда притормаживаем, я вас выпущу.

Мы, как на службе, за сорок пять секунд оделись и взмыленные выскочили в тамбур. Продница открыла нам дверь наружу.

– Прыгать умеете? Не убьетесь?

– Не боись, красавица, я два года на ж\д станции отслужил. Давай артиллерия – делай как я. По ходу поезда…

Выпрыгнули мы в районе конца Байкового кладбища. Быстро поймали тачку.

– Давай сначала ко мне на работу, в Красный корпус университета.

– Зачем?

– Там у меня в лаборатории умывальник есть. Умоешься. Как ты на суд в таком виде поедешь?

– Не. Выпусти меня поближе к вокзалу. Меня же там мой друг сослуживец, я тебе о нём ночью рассказывал, на своём «Жигуле» встречает.

– Какое там «встречает»? Поезд то ушел, ты не вышел, а следовательно твой друг уже уехал.

– Нет. Должен ждать. Дай мне свой адрес, я может заскочу позже.

Не успел я умыться и привести себя в порядок, как в нашу подземную лабораторию, служившую нелегальной базой малого предприятия, постучали. На пороге стояли юрист со своим приятелем – парнем огромного роста и богатырской комплекции.

– Гена, познакомься, мой армейский друг Виталий.

– Ты как здесь? А суд?

– Перенесли. Повезло. А мы не пустые. Давай опохмелимся.

Опохмелившись, я понял, что работать сегодня не в состоянии. Ребята ехали на Троещину. Мне было по дороге, они вызвались подвезти меня домой. Едем по мосту Патона, я с юристом на заднем сидении, обсуждаем уровень преступности в Одессе, который в начале девяностых просто зашкаливал. В наш разговор встрял немногословный Виталик:

– Не только в Одессе хулиганьё расходилось. Мне жинка в квартире курить не даёт, на улицу выгоняет. Вот вчера днём сижу значит после ночной на лавочке под подъездом своим, курю. Подходят трое ребят. Говорят «дай закурить», а я: «ребята я с этажа спустился, пачку не брал, одну сигарету взял. Так что, извините, нету», а они «так сгоняй по-быстрому и деньжат прихвати» и, представляете, один из них наган вытаскивает и на меня наставляет. Ничего не боятся. Прямо днём. Так что и в Киеве, под своим домом нарваться можно на неприятности.

Он замолчал, рулит. Мы, в нетерпении поддавшись вперед и практически соприкасаясь головами, ждали продолжения, прошла минута. Пауза явно затянулась. Стало очевидным, Виталик свой рассказ посчитал законченным. Юрист не выдержал:

– А дальше что?

– Что дальше? – очнулся наш водитель и посмотрел на нас в зеркальце.

– Ну, дальше что было?

– А-а, ты об этом. Хочешь, я тебе этот наган подарю?

Часть 6. Дембель ли?

Весна 1986 года. Чабанка

Лично свидетельствую – на кулаке дисциплина крепче. Противно, но это так. Знаю, что обычно самая страшная дедовщина в образцово-показательных частях, чем строже устав днем, тем крепче кулак ночами. В начале моей службы, когда казахи держали роту в кулаке, стольких и таких происшествий не было. В первой роте такого не было и сейчас. Там чеченцы держали порядок под своим контролем. У нас же собрались все похуисты части: или студенты, все как один на придурочных местах – солдат спит, служба идёт, или прожженные зеки, которым «ссучить и мельтешить масть не позволяет». Об офицерах и говорить не приходится. Корнюш – не в счёт. Он, как и прежде, пытался навести порядок. И надо отдать ему должное, он был единственным человеком в части, с авторитетом которого все считались. К нему по разному можно было относиться, но не признавать, что власть, и власть реальную, он таки имеет, было невозможным.

Часть третьей роты на какое-то время оказалась в части. Уж и не знаю, что там у них произошло, но поссорились крепко они с нашей крымской босотой. Столкнулись по серьёзному. Крымчане, в проблемы свои никого не впрягая, пошли ночью на абордаж казармы третьей роты. Оружием были выбраны черенки от лопат. Только Кириченко не стал разбирать лопату на составные части, использовал её, как есть. Потерпевших оказалось немало. Факт массовой драки, как явление никоим образом не свойственное многонациональной семье Советской Армии, из официальной памяти был стёрт. Виноватым сделали одного Кирю. Единичный, так сказать, случай использования неуставного оружия.

Я не участвовал в трибунале над Кириченко. Его не арестовывали до самого трибунала, так как инкриминировали ему всего лишь телесные повреждения средней тяжести. Киря имел, таким образом, возможность консультироваться.

– Руденко, слышь, что мне светит?

Грубый он был пацан, острый и неприветливый.

– По 102 УК УССР до четырёх лет, Ки-ри-чен-ко!

– Ладно, Геныч, не заводись. Скажи лучше, как мне с зоны спрыгнуть?

– Ну, подкоп ты вряд ли будешь рыть…

– Не гони, я серьёзно. Не хочу на зону. У меня сын, не хочу, чтобы у моего сына отец был судимым.

– Стоп! Ты что ранее несудимый?

– Нет.

– А я думал, что весь призыв с Крыма был черным.

– Да приводов у меня, как клопов в нашей роте, но я несудимый. Слушай, я слышал, что дисбат судимостью не считается. Правда?

– Да. Постой-ка, …ты хочешь в дисбат?!!

– Да.

– Ты себе представляешь, что тебя ждёт?

– Да. Я никого не боюсь. Никто меня не нагнёт.

– … а потом ещё дослуживать.

– Похуй.

Кириченко получил свой год дисциплинарного батальона. Впервые в нашей истории отвозил к новому месту службы осужденного человек из нашей части – прапорщик Байков. Вернулся он бледненький. Окружили мы его в курилке:

– Ну, как там товарищ прапорщик?

– Что вам сказать, парни? Одно слово – дикость, ебать Катьку в сраку!

– А что было? Что вы видели?

– Да вроде ни хуя я не видел. Я ж только там на КПП был, сдал из рук в руки, так сказать. Но и этого хватило. Вроде и часть, как часть, только колючка поверху и вертухаи на вышках. Зашли мы, блядь, с Кириченко на КПП. Он до этого хорохорился, но видно было, что волнуется слегка…

– Ещё бы. Я бы в натуре, ещё по дороге обосрался.

– Ну, от тебя и здесь говном всё время несет, – под смех остальных незамысловато шутит Байков.

– Дальше что?

– Дежурный по КПП вызвал дежурного по батальону. Я ждал офицера, но зашёл старший сержант. Румяный такой, упитанный и улыбчивый. Думаю «вот те, сука, и дисбат, ебать-копать-козу-на-выгоне». Идёт этот сержант ко мне и тут вдруг, проходя мимо Кириченко, не меняя смысла своего радостного ебальника, как упиздит того с кулака в грызло. Какой ни есть Кириченко крепкий, а в стенку влетел на полной. А сержант только походя, даже не оглянувшись: «воротничок застегните, товарищ солдат» и ко мне: «Здравия желаю, товарищ прапорщик, новенького привезли? Откуда?». Я вам скажу, именно вот это – то, с каким выражением лица было всё проделано, как даже не оглянулся на звук удара дежурный по КПП… в общем я и смекнул – пиздец, котёнку.

– А Киря?

– Дурака не включайте, на. Команда «Строиться», рота!

Заскочили мы в казарму по-быстрому только руки помыть. А на выходе из роты в дверном проёме пробка. Я подхожу ближе и глазам своим не верю, ссорятся лучшие друзья – Алик Григорян и Витя-волейболист из Молдавии. Они оба служили при складах, много времени проводили вместе, поэтому и корешились. Глаза Алика горели яростью.

– Ну чё ты ноздри раздуваешь? Что горячий кавказский норов показать хочешь? – Витя.

Из-за моей спины возникла фигура и въехала кулаком в лицо высокого Вити. Это был Султан Тимирханов, у которого, надо сказать, как у водителя хозвзвода, были наилучшие отношения с обоими спорщиками.

– Ты чего хавальник свой открыл? Ты на кого тянешь, шакал? Что ты про Кавказ сказал?

– Султан, ты куда? – я потянул того назад.

– Вы, что совсем оборзели свиноеды? – взвизгнул он, – С Асланом хотите поговорить?

– Эй, чуваки, остыньте, – Алику Григоряну было уже неловко за создание взрывоопасной ситуации между друзьями.

Прошло несколько дней и Аслан с чеченцами таки наведались в нашу роту, но, слава Богу, не по нашу с Витьком душу. Кто-то из крымчан кого-то ни того на этот раз зацепил из первой роты. Обознался, одним словом. Вот Аслан и приходил найти обидчика. Было это в ночь с субботы на воскресенье и я эту ночь в части не ночевал – был у себя на Кулиндорово. А вернувшись, застал роту, как развороченный улей. Мне рассказали, что Аслан ночью поднял всех крымчан, построил (это нашу босоту!) на взлётке и убедительно уговаривал выдать виновного. Убеждал он в основном кулаками, но на лбах у Гнома и Зини были страшные ожоги от сигарет – Аслан гасил бычки об их головы. Кипишевал прапорщик Гена:

– Я этого так не оставлю! Наглость какая. А где остальные были? Вы, что не могли за своих товарищей постоять?

Но, как обычно, никто, ничего не сделал и не собирался делать. И крымская босота съела и даже не гоношилась, что, мол, отомстим. Они, как никто другой, знали об особых правах сильнейшего в этом паскудном мире.

Но были и приятные моменты. Той весной мы много играли в волейбол. Даже в будни старались приехать с работы пораньше, чтобы поиграть. Принимал я участие и в первенстве Одесского военного округа по настольному теннису. Правда, меня там быстро вышиб из турнирной таблицы один курсант, мастер спорта, как потом оказалось, наглая подстава. А в волейболе мы отрывались по полной, забывая, где мы и кто мы. Классно было играть в одной команде с Витей. Он был самым настоящим профессионалом – и пас даст, и сам «гвоздя» заколотит. Единственный со всего молдавского призыва Витя разговаривал без акцента, глаза его светились умом и сообразительностью. Высокий, сильный, симпатичный, его, наверняка, ждало большое и светлое будущее.

Весна 2002 года. Бельц, республика Молдова

По делам своей фирмы я часто бывал в Молдавии в конце прошлого и в начале этого века. Прогуливаясь улицами Кишинева, внимательно вглядывался в лица – все ждал, что встречу Витю-волейболиста. Я был уверен, что, если он остался в стране, а не уехал куда-нибудь, то живет и работает, конечно, в самом центре. Хотя встретить такого человека, как Витя, просто на улице представлялось мне маловероятным – скорее всего он должен был перемещаться в авто с личным водителем. Поэтому особенно внимательным я был, проходя мимо правительственных зданий, я искал знакомое лицо среди людей, выходящих из дорогих иномарок.

Как-то однажды был я с визитом вдалеке от Кишинева, в Бельцах на местном масложировом комбинате. После переговоров был приглашен командованием завода отобедать вместе. Сели мы в заводской микроавтобус и поехали в центр города в единственный в то время приличный в Бельцах ресторан. Проезжая самым центром города, я вдруг увидел знакомую фигуру, бредущую по улице. Я немедленно заорал так, что перепугал своих бизнес-партнеров:

– Стоять! – и быстро опомнившись, – Остановите, пожалуйста.

– Гена, что случилось?

– Знакомого, сослуживца своего армейского увидел. Вон он по улице идёт.

Я вылетел из притормозившего автобуса и бросился вдогонку. Знакомая фигура входила в гастроном, настиг её уже внутри магазина.

– Витя! Витя, дружище, ты меня узнаешь?

Я развернул фигуру к себе лицом и оторопел. Да, я не ошибся, это был наш Витя-волейболист, но то, во что он превратился, должно было быть уже другим человеком. Испитое, сильно постаревшее лицо, бельмо на глазу и седина в волосах резали мне глаза, а перегар и авоська с тремя пустыми бутылками дополняли картину.

– Геныч, привет! Ты откуда, в натуре, здесь? А я шоферил, машины через Киев гонял, все тебя, блядь, мечтал встретить. А ты сам как здесь, тоже водилой пашешь? Давай банку по случаю встречи раздавим, – затараторил мой бывший друг.

– Нет, Витя, меня ждут. А ты местный, ты из Бельц?

– Ага, давай тогда…

– Нет, Витя, я спешу, я теперь найду тебя, – перебил я его и выскочил из магазина.

Около микроавтобуса меня ждали.

– Ген, что обознался?

– Нет.

– Так зови своего сослуживца, вместе и пообедаем.

– Нет, господа, он не может, он спешит. Спасибо.

Проклятое время!

Весна 1986 года. Чабанка

К концу службы время начало замедлять свой бег и потянулись дни, как и первые дни в роте. Тоскливых дней стало даже больше, только тоска эта была другой. Если поначалу, в основном, тосковалось от неустроенности с небольшой примесью страха, то в конце тоска была уже уютней – в армии мне комфортно, тепло и сухо, но надоело и хочется домой. То, что мы видим, вещь субъективная и зависит от того, с какого положения мы смотрим. Вроде ничего не изменилось – те же люди и те же обстоятельства. Но к концу службы я стал видеть иное, разное, подчас неожиданное.

У нас в роте периодически квартировали разные специальные бригады, которые обслуживали все стройки стройуправления округа. Действительно, зачем в каждом стройбате иметь, например, свою бригаду сантехников, если их работа начинается только перед сдачей дома. Имеются в виду те сантехники, которые умывальники, смесители да унитазы устанавливают. Мы на таких квартирантов и внимания особого не обращали – у них своё кино, у нас своё. Однажды вечером остановил меня Юрка Тё и говорит:

– Гена, меня земляки, что у нас квартируют, на день рождения пригласили. Пойдём вместе.

– Юрчик, а я что за еврейский подарок канаю?

– Меня на хе пригласили. Я сказал пацанам, что у меня друг есть, хохол, нашу еду, корейскую любит. Так что ты приглашён. Хе настоящего попробуешь.

Был поздний вечер, час прошёл после «отбоя». Мы с Тё зашли в угол, где располагались гости. В казарменном сумраке я разглядел две, составленные вместе, тумбочки, которые располагались в проходе между двухъярусными койками. Нас встретили трое корейцев. Сели за «стол». Перед нами стояла большая кастрюля, накрытая крышкой, три трёхлитровые банки с водой, две буханки солдатского хлеба кирпичиком, кружки и ложки. Все расселись, каждый кореец на колени положил себе полотенце. Я этому слегка удивился, так как о такой степени чистоплотности, речь в нашем стройбате до этого не шла.

– А это зачем?

– Увидишь, – корейцы заулыбались, – На, держи.

Мне тоже дали чистое полотенце, которое я постелил себе на колени, на хэбэ. Из тумбочки появилась бутылка самогонки, разлили сразу в пять кружек, подняли тост за новорожденного. Выпили, открыли кастрюлю. Там я с трудом разглядел невзрачные белые кусочки чего-то в специях и кольцах фиолетового лука. Закусили. Самогонка была крепкой и вкуса закуски я не ощутил. Вкинул я в себя ещё одну полную ложку закуски и задохнулся. Рот, казалось, сначала свело судорогой, потом он онемел и, наконец, запылал огнём. Пить!!! Мне в руки сунули банку, я припал к ней, как к пожарному гидранту. Глаза наполнились предательской влагой.

– Юра, а ты говорил, что твой приятель любит корейскую кухню.