И грех, и смех

сроки, его начали мучить сомнения – сеять или нет.

Посевная техника была собрана в углу большой

клетки. Рабочие беспечно сновали между тракторами и сеялками, резвясь как маленькие дети – им

было на все наплевать: проблемы вождя их не интересовали. Лишь Саша, одетый в резиновые сапоги и гимнастерку, уныло хранил молчание. Он

осматривал огромное поле, которое может преподнести сюрприз. Так что это было для него шекспировским вопросом – «быть или не быть?».

– Александр Николаевич, – обратился к нему

один из старых трактористов, сочувственно глядя

из-под насупленных бровей. – Что будем делать?

Саша тяжело вздохнул. Он нагнулся и взял горстку

чернозема, и начал катать между пальцами до тех пор,

пока она вся не просыпалась обратно на землю.

– Не знаю, – беспомощно признался Саша.

– Вы знаете, что, – посетовал тракторист, – надо

поинтересоваться у старика Дмитрия Яковлевича.

Он точно не ошибется: один из лучших агрономов

района все-таки. Я помню в добрые времена с соседних колхозов приходили к нему за советом. И…

34

– А что сейчас времена не добрые? – перебил

его фермер, – мало плачу?

– Дело не …

– Ладно, – Саша взмахнул рукой, – еще политики тут не хватало. Поеду до агронома.

Саша окликнул сына, который знакомился с

кабиной трактора, взял его с собой и укатил в

село.

Дмитрий Яковлевич, старик семидесяти пяти

лет со светло-голубыми глазами, морщинистым

лицом, медленно добрался до калитки из глубины

двора, где стояла его пасека.

– О, Саша, – приятно удивился старик, снимая

с головы сетку от пчел. – Проходите. Тут у меня

столик и самовар. Сейчас позову старушку и…

– Да, нет. Спасибо, Яковлевич, – вежливо отказался Саша, хотя слово «самовар» прозвучало

вполне заманчиво, – торопимся в поле.

– Мое дело пригласить…

Саша давно его не видел и заметил, как время

беспощадно старит людей. Глаза слезились, кожа

на лице повисла. Но его не покидали любовь к жизни и крепость духа. Советский характер.

– Знаете, я не могу сидеть, сложа руки, – продолжал старик общение, в котором он, видимо,

нуждался больше всего. – Я тут завел пчел, занимаюсь медом. Вообще, доволен, что делаю бизнес.

И не только это: пчелы – удивительные создания,

и они увлекают человека. Знаете, что сказал Эйнштейн про пчел. Он сказал, что человечество умрет, если исчезнут пчелы. Я…

– Извините, Яковлевич, – перебил его Саша. –

Мы торопимся. В следующий раз я приеду к чаю и

поговорим о пчелах и политике.

– Вы не хотите меня слушать, – с обидой в голосе произнес старик, – говорите, что вас привело

в мою берлогу.

35

– Да, я хотел спросить Вас насчет сева, – Саша

развел руками. – Видите, поздняя весна. Что будет,

если посеять яровые?

Старик около секунды обрабатывал вопрос в

голове, потом поднял голову к небу, где караваном

неслись кисейные белоснежные облака в сторону

Эльбруса. Его шейные мышцы давно стали дряблыми и повисли. Он ответил:

– Ничего не будет!

Тягостная пауза.

Саша хотел кое-что уточнить и раскрыл рот, но

старик отвернулся и стал уходить.

Они простились на тяжелой ноте. Старику нужно

было поболтать, видимо, дети не баловали его посещениями, а Саша торопился в поле. Такова жизнь.

Приехав в поле, Саша дал команду на сев. Тракторист Семен попытался что-то сказать, но Саша

быстро дал понять, кто хозяин и все понеслось:

трактора загудели, и рабочие засуетились. К концу

дня с севом все было покончено.

Прошел месяц. Возвращаясь из города вместе с

семьей, Саша свернул с трассы на грунтовку. Машина запрыгала, и Света проснулась.

– Ты куда?

– В поле, – ответил Саша. – Посмотрим, как

всходы.

По мере того, как машина приближалась к посевам, у Саши росло напряжение: еще издалека

ему не понравился цвет поля. Он сосредоточился

и сморщил лоб.

Света искоса наблюдала за переменой в настроении мужа.

– Что-то не так?

Саша, погруженный в тяжелые мысли, оставил

вопрос жены без ответа до тех пор, пока машина не

остановилась, въехав в поле.

– Да, случилось, – ответил Саша, выпрыгивая из

машины. – Все. Крах. Это конец.

36

В поле не было всходов. Саша понес большие

затраты и все коту под хвост.

Вова, все время дремавший на заднем сиденье,

проснулся и вылез из машины.

– Старик долбаный, – произнес Саша сквозь

стиснутые зубы. – Все пропало.

– Так, ты объяснишь, что случилось? – спросила Света, повышая голос.

– А ты не видишь своими глазами? – закричал

Саша. – Смотри! Не будет урожая. Кредиты…

– А при чем здесь старик?

– Он сказал – сеять, – произнес Саша, тяжело

дыша, – Это он…

Вова вмешался в разговор.

– Папа, не надо обманывать, – вставил он. –

Яковлевич сказал: «Ничего не будет». Смотри –

ничего нет.

Саша глубоко задумался, обрабатывая в голове

перипетии русского языка.

– Эх, ты, – сказала Света, хлопая мужа по плечу, – теперь, надеюсь, ты понял значение русского

языка для фермера – «Намек да невдомек»

37

НИКТО НИКОМУ НЕ НУЖЕН,

НИКОМУ НИЧЕГО НЕ НАДО

Диссо, студент инженерного факультета из

Шри-Ланки, наклонившись над кульманом, наносил последние штрихи к курсовому проекту, когда

в комнату вошел его единственный сосед из Камеруна – Бо. Всегда целеустремленный, задумчивый,

победитель всех олимпиад среди иностранных студентов. Шляпа серого цвета, галстук по последней

моде и костюм, купленный в Париже, подчеркивали его статность, прищуренные глаза – ученость.

– Все, я бросаю учиться, – заявил он соседу

возмущенным голосом, бросая дипломат на свою

кровать.

Диссо выпрямился, подбирая слова, чтобы

выразить свое удивление, ведь Бо был отличником учебы, примером для подражания для других студентов.

– Ты что, с ума сошел или… – Диссо сделал

паузу, строя догадки, – провалил зкзамен?

– Нет, пятерка, – ответил Бо, откидываясь на

кровать.

– Тогда в чем дело? – продолжал удивляться

Диссо.

– Ты представляешь – Олег, советский студент,

который проживал в комнате напротив, тоже получил пятерку.

На лице Диссо появилась улыбка.

– Ты что, завидуешь? Это нехорошо с твоей

стороны. Все-таки он твой лучший друг.

– Да, это так, – Бо подтянулся на кровати, чтобы

поудобней расположиться, – это несправедливо. Ты

понимаешь, он же не учится, лекции не пишет. Да,

он всегда пишет только первую лекцию, потом идет

в библиотеку, чтобы искать, какой книгой пользуется

профессор и все. Если не найдет в университетской

38

библиотеке, то он любыми путями находит где-нибудь в другом месте. Я наблюдал за ним. – Он приподнялся, выставил указательный палец. – И он целый

семестр валяет дурака, изучая иностранные языки, а

в конце на тебе – пятерочка в зачетке по инженерным

предметам. Как думаешь, это справедливо?

Диссо, с лысеющей кучерявой шевелюрой и бакенбардами как у Пушкина, отошел от кульмана.

– Бо, ты же умник, приехал в Университет

дружбы народов, проучившись два года в Сорбонском университете в Париже. Кто тебе мешает? Делай как он.

Бо тяжело вздохнул. Ему надо было принять ответственное решение.

– Ну, что, – не унимался Диссо, – кишка тонкая?

Бо растянул рот в улыбке.

– Да не так ты говоришь, – произнес Бо наставительно. – Это русская поговорка: «Кишка тонка».

Так надо спрашивать.

– Тебе виднее, – вставил Диссо. – Ты же победитель всесоюзной олимпиады по русскому языку

среди иностранцев. Ну что, кишка тонка?

– Нет не тонка, – решительно произнес Бо. –

Увидишь, что я сделаю в следующем семестре. – В

подтверждение он встал и протянул руку Диссо. –

Я не уверен, но я попробую. Не уверен, потому что

у нас с Олегом разные системы школьного образования: у него – советская, у меня – западная.

Каникулы закончились, начался семестр. Бо

отошел от систематической учебы. Не зная, что делать со свободным временем, стал у Олега учиться играть в шахматы. Это его на время затянуло,

и частенько можно было видеть Бо в коридорах

общежития с шахматной доской под мышкой. Он

радовался как ребенок, когда выигрывал, и сильно

переживал, когда проигрывал. Даже когда здоровался, на вопрос «Как дела?» отвечал с огорчением: «Плохо. Опять проиграл».

39

Следующим увлечением Бо стала игра в спортлото. Студент Игнасио из Доминиканской республики, сосед Олега по комнате, с первых дней учебы в Москве увлекался этой игрой, не имея особых

успехов: то выигрывал, то проигрывал. Когда к

нему подключился математик Бо, они стали разрабатывать к этой игре математические модели,

используя теорию вероятности. К ним пришел

успех – в один день они выиграли крупную сумму.

На радостях Бо приобщился к пиву. Можно было

этих двоих видеть в коридоре сидящими на корточках и попивающими пиво из горла бутылки. Азарт

затягивал Бо все глубже. Но вскоре удача стала отворачиваться от них: то ли в теорию вероятности

закралась ошибка, то ли спортлото раскусило их.

И один раз оба они остались без средств к существованию на месяц, заложив целиком стипендии в

лото. Кое-как, при помощи одной стипендии Олега

они выжили втроем. С горя Бо закурил. Он начал

медленно, но затем быстро приобщился к куреву.

У него вскоре появился кашель. Врач вынес категоричное заключение – бросить курить. А Бо не

мог – мозг все время требовал никотин.

Бо придумал хитрое философское решение: он

отдал целую нетронутую пачку сигарет Олегу, попросив его при этом не давать сигарету, когда он

попросит. Не прошло и десяти минут, как Бо тихо

постучался в комнату Олега и вежливо попросил

одну сигарету. Получив отказ, Бо без обиды вернулся к себе в комнату. Но мозг требовал дозу и, не

выдержав и пяти минут, Бо вновь оказался в комнате Олега в роли попрошайки. Он получил вежливый отказ во второй раз. Но в третий раз он получил пачкой сигарет в жесткой упаковке в лоб. Это

вразумило Бо, и он после этого перестал курить.

Семестр шел своим чередом. Двое в группе не

учились – советский студент Олег и Бо из Камеруна – у них была своя тактика. Диссо наблюдал

40

и иногда, видя беспечного Бо, смеялся – шутка ли

провалить сессию. Бо был спокоен, потому что получил кое-какие инструкции от Олега, внушавшие

уверенность.

За пять дней до начала сессии они вдвоем

пошли в библиотеку и обзавелись нужной литературой. Они забрались каждый к себе в комнату

и начались гонки, при которых время приобретает другие очертания. Начинает его не хватать ни

на отдых, ни на еду. Это время, когда так хочется,

чтобы в сутках было больше часов, чем двадцать

четыре. После первого же дня Бо осунулся – он,

потеряв ориентиры времени, систематически стал

опаздывать в столовую. Он голодал, уставал, нервничал, потому что чувствовал большие нагрузки. И

случилась сенсация – Бо провалил первый экзамен.

Первый в своей жизни. Авантюра закончилась крахом. Все переживали за Бо.

В посольстве от Бо потребовали объяснения.

– Я не знаю, почему так случилось, – оправдывался Бо. – Я провел эксперимент и понял, что

наша система образования учит мозг, а советская –

тренирует.

– Это как? – недоумевал представитель посольства.

Бо выдержал паузу, чтобы правильно высказаться.

– Вы знаете, советские студенты на экзаменах могут запоминать огромный объем информации, если

она нужна, и забыть наотрез, если она не нужна.

Дипломат не понял и продолжал сидеть с открытым ртом.

– Вы понимаете, вот, например, мой сокурсник

Олег, когда сдает экзамен, знает все, а когда, сдав

экзамен, выходит из аудитории, он не помнит ничего. Это как магнитофон: хочет – записывает, не

хочет – стирает. Это я считаю продуктом тренировки мозга.

– Одну минуту, – недоумевал дипломат, – какой

смысл учить, чтобы потом забыть.

41

– У них есть поговорка: не для знаний, а для экзамена.

Дипломат не понимал, он не усваивал сказанное и мотнул головой.

– Дело в том, – начал Бо втирать мысль, – Олег

учится на инженерном факультете, и он не думает

работать по специальности – он хочет стать переводчиком.

– Почему?

– Потому что у них инженеров хоть пруд пруди.

Зарплата низкая, а переводчики хорошо зарабатывают.

– Ладно с этим Олегом, – сказал дипломат, махнув рукой. – И что надо нам делать, чтобы быстро

черпать много информации?

Бо сделал заключительный, тяжело удавшийся

вывод с тяжелыми последствиями и, глядя в глаза

дипломата, сказал:

– Надо учиться в советской школе.

Бо после этого случая перестал искушать судьбу, остался верен своему стилю и, успешно окончив учебу, поступил в аспирантуру, а авантюра

осталась в памяти как детская попытка залезть в

чужой огород.

Прошло много лет. Группа иностранцев проводила исследования на предмет образованности

в российской глубинке. Результат обескураживал:

практически они не находили людей, владеющих

иностранными языками. Они возвращались обратно в город, когда на окраине хутора встретили

взрослого мужчину в резиновых сапогах и оборванной рабочей одежде. Он толкал впереди себя тачку.

Это был Олег.

– Пардон, – безнадежно обратился к Олегу один

из группы, глядя на него поверх очков. – Ду ю спик

инглиш?

Ответ всех ошеломил. Олег с достоинством ответил на чистом английском:

42

– Ес, ай ду. Еще я говорю на испанском и

арабском.

– Это невероятно! – воскликнул очкарик, – а…

Олег не позволил ему закончить вопрос, без

труда догадавшись о его сути. Он с огорчением в

голосе произнес: «Никто никому не нужен и никому ничего не надо».

Он развернулся и засеменил дальше, толкая

тачку по ухабистой грунтовой тропе, которая шла

от его сарая к свалке на окраине села.

43

СЫН БУДЕТ ТАКИМ,

КАКИМ ВОСПИТАЕШЬ

(Лезгинская поговорка)

Незваные гости

Первыми о наступлении утра оповещали петухи, кукарекая раскатистым гимном по всему селу.

По выработанной годами привычке Гаджалим из

Кураха вставал одним из первых, потому что он с

детства освоил один урок – хочешь хорошо жить,

надо трудиться. В его хозяйстве было два быка для

пахоты, лошадь, на которой он любил ездить по

окрестным селам, где у него было много друзей.

Этот июньский день был насыщен запахами

лета – трава на горных лугах ждала своего часа, поблескивая в лучах солнца зеленым переливающимся цветом и раскачиваясь на ветру. Следом покос

пшеницы, затем помол и пахота.

Гаджалим вернулся домой с сенокоса вместе с

сыном Хидиром, взрослым юношей, который уже

стал опорой в ведении хозяйства, иногда ленивый,

иногда шальной, временами трудолюбивый. Они,

поджав ноги, расположились на ковре за скатертью. Замаячила дочь Пержиан в свободном платье,

штанах из черного бархата, низ которых был украшен разноцветной тесьмой. Длинная коса спрятана

в чухта, сшитой из дорогого шелка. Туникообразная рубаха с прямыми встроенными рукавами, с

вертикальным разрезом на груди подчеркивала ее

высокую, стройную фигуру, которая делала ее похожей на лань – вся собранная, ни нотки голоса при

отце, на лице ни тени улыбки. Со светлыми глазами, тонким поющим голосом и благородным отзывчивым сердцем она больше была похожа на свою

мать. Трудолюбие, дисциплину, принципиальность

44

унаследовала от отца. Временами отец, видя ленивость сына, жалел, что она не родилась мальчиком.

Быстрыми, размеренными движениями она подала

свежий горячий лаваш, кусок овечьего сыра и суп

из айрана с рисом.

В комнату вошла обескураженная жена Хадижа.

– Гаджалим, у нас гости, – мрачно сообщила

жена с порога.

Гаджалим поднял суровый взгляд на нее. Ровные арки бровей и тонкие губы подчеркивали его

решительный характер.

– Кто такие? – спросил Гаджалим и встал с легкостью охотника.

– Не знаю, – ответила Хадижа. – Говорят из

Ахты.

Гаджалим, еще спускаясь по лестнице, по голосу узнал старого знакомого Керима. Только он

не знал и не мог догадаться, зачем он к нему пожаловал.

За воротами дома стояли три всадника на породистых лошадях в длинных серых подпоясанных

бешметах, на боку висели кинжалы, оправленные

в серебро.

– О-х, Керим, – произнес Гаджалим, раскрыв

руки для объятий. – Какими судьбами! – Церемония рукопожатий. – Заходите домой. Пошли,

пошли. – Он завел их в гостевую комнату. Жене

Гаджалим на ходу повелел приготовить хинкал из

сушеного мяса.

– Да, нет спасибо, Гаджалим, – отказался Керим, усаживаясь на толстую подушку, набитую

шерстью. – Мы ненадолго и по очень деликатному

вопросу. На хинкал у нас еще будет много случаев.

– Ну, рассказывай, какие у вас новости в Ахтах, –

начал беседу Гаджалим.

– Ничего нового, – сказал Керим. – Тихо идет

коллективизация, и ты же знаешь – у меня самый

45

большой двор в селе. У начальников большие планы. Они хотят освоить и склоны гор, и долину

реки – вообще, я дал добро и отдаю своих коров

и лошадей в колхоз. Думаю, зачем идти против течения. К тому же, моему сыну предложили стать

председателем.

– О-о, – одобрительно кивнул Гаджалим, – это

уже меняет дело.

Керим лукаво и многозначительно улыбнулся.

– Гаджалим, – начал Керим, переходя на официальный тон, – мы с тобой давно друг друга знаем.

Ты влиятельный человек в твоем селе, а меня хорошо знают в Ахтах. И-и, – он замешкался, раздумывая над каждым словом, – нам следовало бы быть

теснее. Ну, другими словами, нам бы следовало

скрепить семейные узы.

У Гаджалима, который уже догадался, в чем дело,

дрогнула мышца на лице, и он с напряжением продолжал слушать самого богатого человека в Ахтах.

– У меня есть сын, – продолжал гость, – он уже

взрослый, самостоятельный мужчина. А у тебя

дочь, Пержиан. И я вместе с моими братьями пришел в твой дом просить руки твоей дочери.

Гаджалим застыл и продолжал сидеть с открытым ртом, от неожиданности не в силах произнести

ни слова.

– Это будет богоугодное дело, Гаджалим-халу, –

продолжил другой, видимо, младший брат Керима.

Из-под папахи из овечьей шкуры на Гаджалима

смотрели карие глаза, которые разделял нос с горбинкой.

«Он тоже хочет убедить меня в богоугодном

деле», – успел подумать Гаджалим.

– На все воля Аллаха, Керим, – наконец выдавил Гаджалим. – Я и не думал, что моя дочь такая

уже большая, и ее можно выдать замуж. – Время так

быстро бежит, и я не замечаю, как все меняется. – Я

не знаю, что и сказать.

46

– У нас славный и уважаемый род, Гаджалим-халу, – вмешался в разговор третий с квадратным лицом. – Вы не пожалеете – мы будем беречь

ее как зеницу ока. Мы, прежде чем придти в ваш

дом, долго думали и решили, что наше объединение станет хорошей основой для дружбы двух сел.

«Этот косой еще и политик, – подумал Гаджалим, – складно говорит».

– Я не могу дать вам ответ сразу, – вежливо

произнес Гаджалим. – У меня есть старший брат. Я

должен обсудить это.

– Конечно, конечно, – согласно кивнул Керим. –

У нас есть время, и мы можем подождать.

Гаджалим склонил голову в нерешительности.

Он понимал, что это хороший вариант, чтобы обзавестись родственными отношениями с состоятельным родом: у его сыновей будет хорошая опора и

поддержка, а у дочери будет обеспеченная жизнь.

Вдруг дверь в гостиную приоткрылась и появилась голова Хадижы.

– Извините, – произнесла она робким голосом. –

Гаджалим, можно тебя.

Она увлекла мужа в дальний угол коридора.

– Они пришли засватать Пержиан? – спросила

она немедля.

– Да, – коротко произнес Гаджалим.

– Ты уже решил? – Хадижа смотрела в глаза

мужа.

– Нет еще.

– И не думай!

Гаджалим нахмурился.

– Почему?

Хадижа молчала, она не знала, как это сказать

мужу… Она проглотила комок.

– Ты знаешь сына Габиба, Джабраила?

– Знаю.

– Он примчался только что и…

– Что «И»?

47

Хадижа подняла глаза полные ужаса на мужа.

– Он сказал, что если вы выдадите ее замуж, то

он ее сегодня же похитит, – произнесла Хадижа

дрожащим голосом, – она в подавленности опустила голову.

Гаджалим пришел в ярость – его зубы заскрежетали.

– Он, сын Габиба, будет диктовать мне условия.

Я убью его. – Гаджалим, забыв, что дома у него

гости, направился за ружьем. Хадижа выступила

вперед и взмолилась.

– Гаджалим, я тебя умоляю, не делать этого. Не

надо пачкать себя кровью. И… – она сделала паузу. –

О дочери подумай.

– Что! – громко прокричал Гаджалим, теряя самообладание. – Что ты говоришь. Моя дочь…

Гости, тихо сидевшие в гостиной, глядя друг

на друга и безучастно шаря глазами по интерьеру

комнаты, услышали глухой выстрел, затем окрики:

«Остановись! Не надо убивать!» – и они переполошились. Младший аж подпрыгнул на месте и тупо

уставился на старшего брата.

– Что такое? – выдавил он с открытым ртом и

скосившимися от страха глазами. – Он хочет нас

убить. Уходим!

В коридоре шум усиливался.

Братья вскочили и один из них сунул голову в

проем двери и застыл.

– Пустите меня, – кричал Гаджалим, вырывая

ружье из рук жены и подоспевшего сына. На полу

лежали осколки разбитого пулей глиняного кувшина, залитые его содержимым – молоком.

Гости молча прошмыгнули мимо разбушевавшегося не на шутку хозяина дома, опасливо глядя

по сторонам, быстро отвязали лошадей и дали деру.

– Слава богу, – сказал младший, вздыхая с облегчением, – успели унести ноги живыми. Ей-богу,

эти курахцы, я всегда говорил, ненормальные каки-

48

е-то. Расскажи кому – не поверит: всего-то хотели

засватать его дочь, а он в ружье. Нет, я больше в

Курах за невестой – никогда, брат. Так что, давай

ищи невесту где-нибудь в другом месте, но только

не в Курахе.

Сенокос

Гаджалим долго не мог прийти в себя от ярости,