Зачем?

Кто знает, какие у Него предпочтения? Православные просили о победе, католики и протестанты просили Бога о том же. С кем же Он был? А может, смотрел свысока: кто кого? Как это у людей называется? В чью победу Он верил? Почему позволил офицерам СС носить на пряжках ремней надпись “С нами Бог”? А может Его разрешения никто не спрашивал? Как узнать: во что Он вообще верит? Людей Он заставляет верить в чудо, желать чуда. И одно из них – бессмертие. Если Душа и Разум не умирают, кто скажет, где они обитают? Общаются ли между собой? Образуют сообщество душ? Организуют Вселенский Разум? Как влияет эта общая Душа на мою одинокую душу? Помогает? Советует? Подсказывает? Или равнодушно ждет ее прихода? А Разум? В чем проявляется Его влияние на каждого из нас? А может, все проще? Ведь Он состоит из огромного множества умных и глупых, способных и бездарей, восторженных и равнодушных, талантливых и никчемных. Может, Он уравновешен противоположностями? И тогда, в результате, не стоит ждать особого эффекта Великого Разума?

Может, Душа и Разум умершего живут другой, непонятной нам вечной жизнью, и не имеют к нам, живым, никакого отношения? Кроме памяти и снов. Господи, скажи, Ты дал нам Разум для иллюзий? Говорят, что у человека избыток энергии по сравнению с животными. Скажи, этот избыток нам дан Тобою для разума?

Бог, Ты самый легкий ответ на самый сложный вопрос.

Интересно, Тебе нужна вера человека, или достаточно выполнения религиозных обрядов? Зачем мы нужны Тебе только слепо-послушными? Подскажи, как уложить в мозгу чувство реальности и веры в Тебя? А может, Тебе достаточно нашей сопричастности вере? Мы так много знаем о Боге карающем, и так мало о Боге любящем. В чем выразилась Твоя любовь к нам? А может, Ты занят борьбой с Дьяволом? Интересно, как это у вас происходит? Главное, что ни с одной стороны нет смертельного исхода, нет потерь. Кто научил людей доказывать свою правоту только “до крови”, “до смерти”, “до слез”, “до страданий”? Почему Ты не дал человеку один единственный способ доказательства своей правоты – убеждение? Ведь это же Твоя первая заповедь – не убий.

Посмотри на убитого солдата, лежащего на земле. Руки в стороны. Как распятый на кресте. Зачем Ты позволил надломить этот крест страдания, который нечестивцы назвали свастикой? ЗАЧЕМ?

У Тебя, похоже как у человека, все имеет обратную сторону. Посмотри: по-английски слово “жизнь” пишется “LIYE”, а наоборот – “EVIL”, то есть “зло”. “Жизнь” в прошедшем времени “жил”, по-английски “LIVED”, а наоборот “DEVIL” – “дьявол”.

Почему Ты не передаешь человеку разумному все свои знания? Чего Ты боишься? Что он станет умней Тебя? Что перестанет Тебе верить? Почему из 30 евангелий, то есть благих вестей, Новый Завет предлагает только четыре (от Иоанна, Луки, Матфея, и Марка)? Остальные очень сложны? А четыре легкочитаемы? Почему глубокое, истинное, тяжело воспринимаемое находится вне интересов большинства верующих? Почему Ты вообще решил, что нам комфортней всего будет жить на планете Земля? Почему не на другой планете, где больше воды, и планетарное притяжение приблизительно вполовину меньше нашего, родного? Где бы мы не падали и не ломали кости. Почему Ты заставил женщину рожать в муках, почему младенец, родившись, кричит? Им обоим больно? ЗАЧЕМ? Почему Ты считаешь, что человек может использовать возможности своего мозга только на 10%? Остальные 90% не нужны для жизни на Земле? Или Ты этого не хочешь? Почему человеку, единственному живому существу на Земле, невозможно жить без одежды? Ни шерсти, ни перьев, ни подкожного жира. Может, ему, в самом деле, нужна другая планета? Посмотри, Вечность бесконечна во времени. Но почему же так коротка разумная жизнь? А время, когда человек пользуется своим разумом, еще меньше. Господи, Ты знаешь, что такое прогресс? Это так просто: человеку стало холодно, захотелось покушать повкуснее и лень далеко идти.

19

Назавтра намечалась поездка в Версаль, по дороге назад посещение кладбища Сен-Женевьев, чтобы поклониться праху русских, покинувших Родину или наоборот тех, кого Родина заставила себя покинуть. К вечеру в планах был Дефанс. Но утром, непонятно почему, планы поменяли, и решили ехать в Фонтенбло. Хорошо, что была суббота, нерабочий день. Иначе встреча с Мадлен могла бы и не состояться.

После короткого разговора по телефону я договорилась о встрече в 10 утра.

– Мадлен, как мне узнать тебя?

– Я копия мамы.

– А найти?

– Мимо нашего кафе будет обязательно проезжать ваш автобус. Продиктуй его номер.

– Фонтенбло небольшой городок?

– Небольшой, но очаровательный.

– ?

– Старинный, уютный. Понимаешь, французские и русские провинциальные города – это, как говорят у вас в Одессе, “две большие разницы”.

Я убедилась в этом, как только автобус въехал в город. В отношении провинции мадам явно преувеличивала. Во-первых, от Парижа мы ехали не больше получаса. Во-вторых, вдоль улиц стояло столько больших, старинных, красивых, ухоженных особняков, что слово “провинция” никак не вязалось со всем этим.

Практически напротив Дворца Наполеона наш автобус стал разворачиваться, и я увидела маленькую женщину, машущую рукой. Передо мной – постаревшая Франсуаза. Надо же, чтобы дочь была абсолютной копией мамы. И совершенной противоположностью сестре.

После объятий Мадлен настоятельно порекомендовала пойти во Дворец и парк.

– Я подожду.

Потом пошла к гиду, о чем-то быстро поговорила с ним.

– Я сказала, чтобы он не волновался, что мы тебя в целости и сохранности вернем в гостиницу.

Я мало знала об этом Дворце. На слуху у нас больше Версаль. А жаль. Очень большой и интересный. С удовольствием прослушала все, что рассказывал экскурсовод. Прогулялась по большому ухоженному парку. Наполеон и Россия так связаны исторически, что каждая новая информация воспринималась с интересом. Честно говоря, мне раньше казалось, что он жил поскромнее.

Когда я вышла, Мадлен стояла на том же месте. Ее лицо излучало счастье. У меня перед глазами – старая военная или послевоенная фотография, где Франсуазе чуть-чуть больше 20. Сейчас, глядя на Мадлен, увидела ее в зрелом возрасте – под 60. Если бы не знала, что она и Сара сестры, то не поверила бы, что они вообще родственницы.

Мадлен тоже ухоженная, с французским шармом женщина. Она говорила по-русски значительно лучше Сары.

– Папа учил тебя в детстве говорить по-русски?

– Нет. Он учил маму.

– А она тебя?

– Нет. Я с мамой говорила по-французски, а с папой – по-русски.

– Можно я спрошу?

– Конечно. Все, что угодно.

– Ты помнишь, когда вас разлучили на границе?

– Очень хорошо. Мне было восемь лет.

– Большая девочка.

– Мы ничего сначала не поняли. А потом было поздно. Папу куда-то попросили пойти и все…

– Извини, я как-то сразу с грустного начала наш разговор.

– Ты папу давно видела?

Мадлен задала тот же вопрос, что и Сара.

– Давно. Но разговаривала по телефону перед отъездом.

– Знаешь, когда он нам рассказывал о знакомстве с вами, мама улыбалась грустно-грустно.

– Почему?

– Потому, что их встреча из серии невероятных.

– Но ведь мужчины и женщины обязательно когда-нибудь встречаются.

– Ты представляешь, если бы не было войны, чтобы мальчик из кавказского аула и девочка из французской провинции встретились?

– Нет. Но встретиться в одной стране людям из разных городов, в общем-то, возможно.

– Я не о встрече. Я о том, что знакомство перешло в жизнь.

– А разве такое бывает редко?

– Думаю, не часто. Тем более, благодаря стараниям ваших государственных руководителей вы живете сейчас в разных странах?

– Мадлен, ты знаешь, что очень многие проблемы у нас в мозгах. А в наших головах и душах мы продолжаем жить в одной стране.

Почти напротив Дворца остановились у двухэтажного, очень обыкновенного дома, на первом этаже которого находилось кафе. Все хотела запомнить название улицы – не получилось.

– В каком районе твоя гостиница?

– Сейчас вспомню номер.

– Рядом есть станция метро?

– Да. Габриэль Пери.

– Все понятно, доставим.

– Какие планы у вашей группы на завтра?

– Версаль, Сен-Женевьев, Дефанс. А чего ты спросила?

– Думала оставить тебя до завтра.

– Знаешь, Мадлен, после встречи с тобой и Сарой у меня появилось чувство, что я обязательно еще раз приеду в Париж, и мы обязательно встретимся.

Мне показалось, что Мадлен восприняла это как реверанс.

– Я говорю искренне. Понимаешь, у меня почему-то со вчерашнего дня и сегодня это внутреннее чувство окрепло. Не говоря о том, что в Париж хочется всегда.

– Париж – это не Франция.

– Я об этом слышала. У меня в планах, если будут здоровье и деньги, попутешествовать по городам юга Франции, переехать Пиренеи и отдохнуть в Испании.

– Сколько же дней такое удовольствие?

– Думаю, недели две.

– Ты покупаешь такой тур у себя в Харькове?

– Да.

Мы сели за столик прямо на улице. Просто напротив Дворца. Подошел официант – очень пожилой француз. Мадлен что-то сказала ему четко и утвердительно. Я не поняла ни единого слова. Через минуту подошла очень молоденькая девушка. В руках – поднос. На нем: две чашечки кофе, две необычайно изящные рюмки (не маленькие), крошечная бутылочка (100 – 150г) с изящной стеклянной ручкой сбоку и на блюдце что-то сладкое: то ли маленькие конфеты, то ли маленькие шоколадные печеньица.

– Ты уже пробовала французские пирожные?

– Да.

– Хочу чтобы ты поняла: такого больше нигде нет.

– Ты тоже будешь кормить меня ими?

– Почему тоже?

– Начала Сара.

– Вы были в кафе?

– Да. На Монмартре.

Мадлен сморщилась.

– Там так шумно.

– Во-первых, я попросилась туда.

– А во-вторых?

– А во-вторых, мы прошли Санкре-Кер и спустились вниз по маленькой улочке. Вот там-то и было это кафе.

– А-а. Понятно.

– Что понятно?

– Я знаю это кафе. Оно мне тоже очень нравится.

– Господи, в Париже столько кафе. Как их можно запомнить?

– В любом большом городе их много. Но каждый выбирает несколько, в которых вкусно и комфортно. У тебя в Харькове есть такие?

– Есть. Но у нас это только начинается. Во всяком случае, для людей моего возраста.

– Почему?

– Ты в Ленинграде обратила внимание на то, что общение вечерами в кафе среди немолодых людей не распространено?

– Может, пока?

– Может.

– Давай выпьем за встречу. Ты любишь кофейный ликер?

– Очень. Давай.

Ликер был на славу. Кофе тоже. Ликер немного расслабил меня. Нет, я не была скована, скорее, устала. Хотя и в доме Сары, мне не пришлось напрягаться и думать, о чем и как говорить. Может, этому способствовал Рауль.

Видимо я замешкалась. Мадлен начала говорить о себе. О том, что на втором этаже они живут. Что для нее с мужем кафе – это работа и источник доходов. Что их единственная дочь вышла замуж за англичанина и живет в Эдинбурге. Что француженке с англичанином ежедневно уживаться тяжело. Но за многие годы привыкла.

– Она не очень счастлива?

– Не знаю, не понимаю. В моем представлении слово “счастье” предполагает эмоции.

– У англичан с этим сложновато?

– Это очень мягко сказано.

– Но ведь она была до свадьбы с ним некоторое время знакома?

– Была. Мне кажется, что ее замужество ответ на несчастную любовь.

– Грустный ответ.

– Неправильный.

– У вас не принято давать советы взрослым детям?

– В каждой семье по-своему. У меня получилось так, что она много времени проводила с мамой.

– Франсуазой?

– Да. А у мамы, как ты понимаешь, были свои представления о любви и верности.

– По-моему, неплохие.

– Да. Но уж очень тяжелые для жизни.

– Бог его знает, Мадлен, ждать всю жизнь тяжело. А жить с тем, с которым тяжело, наверно, еще тяжелее.

Я обратила внимание, что сегодня, как и вчера, обе дочери Заура говорили со мной как с очень близким человеком, который много-много знает, перед которым нет тайн.

Мадлен помолчала, а потом каким-то усталым голосом сказала:

– Давай выпьем еще ликера, и я выскажусь.

– Давай.

– Она любила хорошего мальчика. Им было лет по семнадцать.

Опять молчание.

– Здесь есть моя вина.

– В чем?

– Мы решили поехать отдохнуть и попутешествовать в Италию. Она уговаривала не ехать. Так просила остаться. Но я настояла.

– И во что это вылилось?

– А вылилось это в беременность ее лучшей подруги от него.

– А как любовь?

– Эмоции, темперамент, чувства, ответственность – слышала такие слова?

– Все мы их знаем.

– Первые два слова в молодости легче произносятся и больше впечатляют.

– Но ведь маме с папой было почти столько же?

– Во-первых, была война, во-вторых, дедушка все поставил на места.

– То есть, обвенчал их?

– Обвенчал? А разве они были обвенчаны? Они зарегистрировали брак в мэрии.

–Мне казалось, что Заур не раз произносил слово “обвенчаны”.

– Он говорил, как это было?

– Подробностей не помню.

– Я этим не интересовалась. Но, в общем, интересно. А у Сары ты не спрашивала?

– Мадлен, у нас вообще не зашел разговор на эту тему. Да какая сейчас разница. Так что дальше?

– Моя девочка замолчала, закрылась и все. А ее подружка вышла замуж и родила сына.

– Дочка не смогла его забыть?

– Это было бы полбеды. Прошло года полтора. Он начал одолевать вниманием мою девочку.

– И она поверила?

– Не так быстро. Но нас, женщин, нетрудно уговорить. Особенно, если мы любим.

– Ключи от нашего сердца, чаще всего, лежат не в нашем кармане.

– У нас говорят иначе: никогда не забывайте, что ключи от сейфа, где хранятся ваши тайны, ваше богатство и ваша совесть, есть не только у вас.

– Ох, как здорово. И чем все кончилось?

– Он убедил ее, что любит, что случайная беременность привела к браку, что разводится, что жить без нее не может.

– И она поверила?

– Не только она.

– Кто еще?

– Я. Тебя это удивляет?

– Нет. Человеку доверчивость свойственна намного больше, чем об этом говорят. А муж?

– Жан?

– Да – да. Твой муж?

– Конечно же, не поверил.

– Но его никто не слушал?

– Конечно. Он очень просто объяснял свое неверие.

– Как?

– Мужчина всегда знает, что он делает, или должен, обязан знать.

– Мадлен, но ведь Жан прав. Может, этот парень романтик? Они сначала делают, а потом думают.

– Никто не возражает.

– Я с Жаном познакомлюсь?

– Конечно. Через десять минут он уже будет дома.

– Зауру ведь тоже было столько же.

– Да.

– Ну вот и все ответы.

– Только их никто не хочет слушать до поры до времени.

– Подруга не дала развод?

– Это само собой. Но ведь начал уже щебетать сын.

– Ты-то это понимала?

– Понимала. Но ты бы видела, что вытворял наш жених. Каждое утро на пороге цветы.

Я усмехнулась.

– Учти, это маленький городок, где все знают друг друга. И еще. Ты знаешь, что мужчины французы отличаются скупостью?

– Нет. Вот почему Франсуаза оценила Заура.

– Представь себе. Это очень важно. А тут наш дом осыпан, как из рога изобилия. Мы отправили ее в Грецию на пароходе. И там оказался он.

– Боже мой, чем же это кончилось?

– Ужасно. Через пару месяцев подруга назначила ей свидание.

– Мадлен, в нашей стране сопернице вырывают волосы.

– В нашей тоже дерутся.

– Как же ты ее пустила?

– Она ничего не сказала. Поехала, встретила свою бывшую лучшую подругу с сыном.

– Она попросила твою дочь не разлучать ее с мужем из-за ребенка?

– Нет.

– А что?

– Она сказала, что он решил посмеяться и унизить мою девочку.

– Тут что-то не так. Это не он, это она решила. Просто, молодая леди не знает еще старую истину: в слове “победа” всегда есть неприятный привкус поражения.

– Все так. Через пять минут пришел наш влюбленный и, смеясь, повторил все слово в слово.

–Боже мой! Как она выдержала? Как ты выдержала?

– Понимаешь, видимо, аргументация отца отложилась у нее в голове. Она вернулась и как-то отрешенно все подробно нам рассказала.

– Вы за нее испугались?

– Ужасно. Но тут я услышала: предательство второй раз уже не так впечатляет.

Я промолчала. Я не хотела говорить о том, что чувство страха и унижения сидит в нас дольше и больнее, чем память о чувстве любви.

– И тогда появился англичанин? Слушай, а может, бывший жених и бывшая подруга ей завидовали?

– Может. Джон – наш зять – ученый-математик.

– Ученые-математики своеобразные люди. Их души на все смотрят цифрами.

– А мы?

– Наверно, ассоциациями.

– Для начала: они считают, что образование – это обязанность человека.

– Как с ним не согласиться?

– Никак. Но все-таки мне кажется, у ученых мироощущение очень абстрагировано.

– А как насчет любви?

– Пересказываю его сентенцию. Важно, на какой почве основана любовь.

– И какая может быть почва?

– Цитирую: твердая, мягкая, топкая, сыпучая.

– Боже, какой класс!

– Вот-вот. Зато умный. Зато кроме жены и сына никого не видит, не слышит, и не хочет видеть и слышать.

– А как насчет нудности?

– Не задавай вопрос, на который понятен ответ.

– Она в Англии работает?

– Конечно. Бабушкино влияние.

– Врач? Как Франсуаза?

– Да.

– Мадлен. Но ведь мы же прожили лучшую часть жизни и знаем, что все хорошо не бывает. Главное выбрать те недостатки, с которыми можешь согласиться и смириться. Она сильная женщина?

– Да.

– Ну, вот и ответ на не поставленный вопрос. Сильной и умной женщине нужен не сильный, а умный и уравновешенный мужчина. Силой на силу ничего не решишь.

Подъехала машина. Вышел полненький, лысенький, невысокий мужчина.

– Жан.

– Очень приятно.

Одного слова и улыбки было достаточно, чтобы понять: этому мужчине красота не нужна. Даже излишня. В нем столько мужского обаяния – на десятерых красавцев хватит. Ох, Мадлен, Мадлен, как же тебе живется с таким обаяшкой? А может, во Франции вопрос верности, особенно сексуальной, стоит не так остро как в нашем обществе?

– Пошли домой.

– Вы ужинаете дома?

– Не всегда.

– А как быть с гостями?

– Смотря какие. С гостями из России только дома.

– С Украины.

Он говорил очень плохо по-русски, но вполне терпимо. Рауль говорил тоже плохо, но у Жана была внутренняя раскованность. Его не смущал ни акцент, ни неправильно собранное предложение, ни неправильно подобранные и сказанные слова.

У хозяина кафе в маленьком элитном городке Фонтенбло и директора дорого отеля на улице Риволи разные жизненные критерии и все, что с ними связано. Кроме того, для родителей Жана Франция – родная страна.

– Как вам наше кафе?

– Очень.

– Это кафе моих родителей.

– Вот как?

Интересно, как Заур находит общий язык с такими разными зятьями? Думаю, Рауль ему внутренне ближе.

Квартира у семьи Девалье по размеру такая же, как у Сары. Складывалось впечатление, что со времен бабушки и дедушки Жана мебель здесь не менялась. Но при этом, как говорят у нас, все до ладу. Может, ее реставрировали. Посуде, по-моему, просто, нет цены. А спальня! Мечта!

Я привезла им те же подарки, что и чете Глаас. Только другой пейзаж. После благодарности Жан начал искать освещенную стену для картины, а Мадлен тихо смотрела.

Странно, ведь для Заура русский пейзаж не родной. Для Франсуазы – подавно. Почему на дочерей он производит такое впечатление? Мне кажется, дело не в том, что там нарисовано, а в том, сколько внутреннего тепла вложил художник. И обе сестры интуитивно его чувствуют.

Жан позвонил. Наверно, вниз, в кафе. Пришла та же молоденькая девушка, и пока я рассматривала в кабинете отменную огромную библиотеку, накрыла на стол. Представить себе не могла, что хозяин кафе не в первом поколении читает так много и такие книги.

Интересно, тот, кто много читает, знает, что много знать – не значит быть мудрым.

   При появлении Жана девушка не поднимала глаз, и сложилось впечатление, что она одна из жертв его обаяния. Интересно, он платит ей взаимностью?

Я знаю, что люди, у которых в доме хорошая библиотека, всегда с удовольствием слушают похвалу в ее адрес. Сейчас это было явно к месту. Жан расплылся в улыбке – его оценили. Мадлен подтвердила, что он всю жизнь читает много серьезных и интересных книг.

– А дочка тоже любит книги?

– Очень.

– Мадлен, вот тебе и ответ на вопрос.

– Какой?

– Наши друзья не прощают нам ни успехов, ни интеллекта, ни удачи, ни много другого.

Жан удивленно посмотрел на Мадлен.

– Я рассказала нашу историю.

– А-а. Вы считаете, дело в зависти?

– Зависть, вообще-то, от чувства второсортности, в котором человек не хочет себе признаться.

– Ух, как здорово!

– Это не я. Это ваш Андре Моруа: не говорите о себе плохо, ваши друзья сделают это с большим удовольствием.

– Да-да-да. Помню. У Заура тоже отменная библиотека. Он говорил, что в вашей стране это очень ценится.

– Да. Только, что мы ищем в книгах?

– Может, истину?

– Трудный путь.

– Не понял.

– Поиск истины – трудный путь.

– Но останавливаться на нем нельзя.

– Нельзя или невозможно?

– Думаю невозможно, опасно и трагично.

– Ух, как здорово. Я подумаю над этим.

– Уверен, что согласитесь.

– А может, за чужой счет хотим стать мудрее?

– Конечно. Только при этом попадаем в капкан.

– Какой?

– Когда приходит мудрость, нас покидают требования.

Жан, видимо, относится к тому типу мужчин, у которых все всегда O’кей. Они улыбаются, они шутят. Складывается впечатление, что с годами они играют с жизнью в прядки. Выдают только глаза. Именно у таких людей самые грустные глаза.

– В последнее время, – сказала я, – все больше сталкиваюсь с людьми, у которых хорошее образование и, соответственно, большой объем знаний, но при этом они упиваются таким примитивом. Честно говоря, не могу это объяснить.

– Наверно, не все получившие в молодости образование, воспитали в себе потребность в постоянном пополнении знаний.

– Жан, я думаю, вы правы.

– Он любит, когда хвалят.

– Это любят все.

– Ему нравятся русские женщины.

– Чем?

– Полненькие, – уточнила Мадлен.

– Да ты что! Мне казалось, европейским мужчинам нравится, когда женщина до старости остается изящной.

– Вы хотите сказать: худой?

– Какая разница.

– Есть разница. Еще у русских есть выражение “тощая”.

– Есть.

– Так вот, ваши дамы теплые, уютные, от них пахнет необыкновенной женственностью.

– Не поняла.

– А женщины такое не понимают.

– Зато они понимают другое.

– Зато.

– Бедные наши женщины. Как они стремятся похудеть. И чаще всего, безрезультатно.

– Зачем?

– С одной стороны, от зависти к худым, с другой (открою вам маленькую тайну) – они злословят, что если женщина после 40 лет худая, то она или злая, или больная, или завистливая.

Жан очень понимающе ухмыльнулся и промолчал.

– Во Франции столько женщин из нашей страны в поиске работы. Они аккуратны, хозяйственны, хорошо готовят.

– Я знаю. Мадлен против.

Все понятно. Я промолчала.

– Вы бываете в Англии?

– Редко. Чаще они у нас.

– Здесь теплее?

– Конечно. Совсем другой климат.

– Сколько у вас внуков?

– Один.

– Не густо.

– Взяли пример с нас.

– У меня еще хуже: ни невестки, ни внуков.

– Гуляет?

– Гуляет.

– Когда появятся внуки, знай: пришла последняя любовь. Только когда они становятся взрослыми, понимаешь, что они совершенно чужие люди. Внуки подводят черту и, наконец, раскрывают перед нами все карты, в которых все ясно показано – и в жизни, и в любви мы одиноки.

Мы говорили до двух часов ночи. Нам было комфортно и душевно. А главное, понятно. Только к трем часам Жан подвез меня к гостинице.

Представить не могла, что далеко-далеко на маленькой улочке, в небольшом городке, недалеко от Парижа я буду долго-долго, умно-умно разговаривать с потомственным хозяином маленького кафе.

Я обещала еще раз приехать. Я так искренне хотела этого.

20

Вечер. Автобус привез к гостинице. Не хочу ложиться спать. Успею. Хочется гулять по Парижу. Спускаюсь в метро, и еду в центр. В самый что ни на есть. Мне казалось, вечером на Елисейских полях кипит жизнь. Но почему-то тихо и спокойно. Во-первых, не туристический сезон. А во-вторых, будний день. Я понимаю, что они, эти поля, относятся к затасканным брэндам Парижа, как Монмартр, как художники на берегах Сены. Нет, нет, там все роскошно. Но для других. Опять та же мысль: все на продажу. Гуляя по улицам, переезжая из одного района города в другой, в метро общаюсь на отвратительном английском. Хуже не бывает. Ну, совсем very bad. А если учесть, что французы не любят английский, то, казалось бы, должна быть полная немота. Но нет. Парижане привыкли к туристам, гордятся этим, и очень доброжелательно стараются понять, хоть и с большим трудом, таких как я.