Планка абсолюта

– Жуй и глотай! – загремел мучитель.

Я что-то промычал, и он со злобой бросил в ответ:

– Ах, не хочешь жевать, тогда глотай сразу, так быстрее дурь прожжет…

Описываемое кормление стоит за пределами ощущений и впечатлений. Мучитель буквально впихивал в меня скомканные клочья крапивы, так что через минуту глоткой было не только невозможно кричать, но и дышалось с большим трудом. Мне казалось, что место, где голова соединяется с телом, превратилось в один раскалённый шар, который вот-вот лопнет.

Сознание покинуло меня быстрее, чем красный взрыв, но кошмар не кончился. Возвращаясь в мир обыденности, я видел кровожадного библиотекаря с готовой порцией крапивного салата. Листья этого жгучего сорняка были много крупнее обыкновенного и нещадно поджаривали глотку и пищевод. Я давился и поглощал дьявольскую микстуру, пока библиотекарь не произнес:

– Довольно, посмотрим, насколько этого хватит…

Сказать ничего не получалось, какое там – невозможно было даже промычать. Всю ночь я мучился в агонии и к утру отключился. Но даже и во сне явился кровожадный библиотекарь и ругал меня последними словами. Проснувшись, я хоть и страдал от боли, но заметил, насколько поздоровели мои мысли. Думать о самоубийстве или подпускать отчаяние было невозможно – между мною и этими мыслями пролегала полоса красно-зеленого крапивного огня. Казалось, я помолодел и стал смотреть на все яснее, проще. Мне не вспоминались грустные происшествия, а вся нудная кутерьма раздумий, бежавшая за мною следом все прежние дни, отвалилась и исчезла. Также я не помнил, что мне надо делать в этом странном месте, для кого я здесь и что ищу. Поминутно я вспоминал детские дни, стеллажи маминых книжных полок с загадочными корешками увесистых книг. Давным-давно мне думалось, что с годами я вырасту и впитаю все мудрости из толстых томов, – стану большим и важным. Промчались годы, и книги снова стали поучать меня, рассказывая, как познать свой мозг и заставить его работать на сто процентов. Кто же знал, что мозг сам кого угодно заставит работать на всю катушку, что у него есть свой мир с законами и правилами, о которых мы и не подозреваем…

Одни книги вершили революции внутри, задавали непростые вопросы, другие давали разъяснения прежним загадкам, но ставили перед тобой новые проблемы. Умом ты бросался решать задачи века и все время рос и рос на новых огнях знаний.

Так славно было, что в тот день я был свободен от чтения, выискивания, сравнения, – я отдыхал и спокойно себе болел. В иное время можно было устрашиться размеров ожогов и травм, подумать о месяцах, которые уйдут на восстановление. Спасибо Богу, это страхи не подходили и близко, вероятно, остерегаясь новой крапивной взбучки. Чистка удалась, и пусть, кроме повсеместного жжения и распухшей глотки, я ничего не ощущал в своем теле, дух мой был преисполнен умилением. Я уж точно не «смердел депрессией», как выразился интеллигент с крапивным кнутом.

Глава 52

На меня смотрели корешки нескончаемых книг, а я плюсовал давно известные мне вещи о жизни и убеждался, что знаю массу всякого разного: пуды и центнеры знаний покоятся в голове, и больше класть некуда.

Когда ты мал, голова пуста, и жизнь летит вперед, как поезд, полным ходом, – ее запустили, и движение не прекращается. Все идет само собой от рождения и до поры, когда все про все известно. Яркие краски и веселье со сверстниками, такими же, как ты, длинные дни и игры, без конца и повсюду. Я смотрел на мир много лет назад и не сомневался, что все так, как я вижу. Повзрослев, я стал сомневаться, без доверия относился к себе и еще больше к другим. Детством и остальной жизнью управлял один и тот же закон – его-то и надлежало разгадать. Он был плох, но в нем находились такие части, которые устраивали всех.

Отложив очередную книжку, я задумался: мой милый Май, как я его люблю, и никто другой мне не нужен! Однажды друг спросил, чем заслужил он мою привязанность. Я отвечал, что он замечательный друг, понимает меня, у него чуткое сердце, он океан щедрости и для меня ему ничего не жаль.

Май щурился и отвечал:

– Выходит, твоя любовь держится на всем, что я для тебя делаю, или, может, я ошибаюсь?

Я возразил – не только: ты милый, любишь всех людей, а в целом трудно сказать, из-за чего любят, – объяснение всегда неказисто.

Тогда Май меня обнял, будто хотел услышать такой ответ. Теперь же в колодце-библиотеке у меня не шло из головы, что причины моих чувств были неправдивы. Я не знал, почему люблю, и не интересовался этим. Я не ведал, почему люди любят одних и ненавидят других, – из книг получалось: любовь сидела на голове у ненависти и ненавистью заканчивалась каждая вторая любовь, но ни одна книжка не отвечала, почему все так. В реальности, в зеленом омуте Семизонья, жил охранник, который не любил меня, однако и не испытывал ненависти. Это и понятно, ведь он не человек. Значит, только люди могут менять одно чувство на другое и при этом оставаться слепыми, почему и зачем происходят такие крайности. Из всей массы печатного слова не нашлось ничего для ответа на вопрос – кто повелитель джунглей. Все истории из книжек были не о том. Все, что я понял, – что есть отсутствие главного знания, знания о правде. Мне доступна только тень от правды, но сама истина тонким волосом струится внутри и поэтому не видна, сколько ни всматривайся.

– Невежа, так неуклюжим и вырастешь! – вспомнил я отчаянные слова матери, когда сделал чернильную лужу в тетрадке. Расплесканная жижа выглядела черной, блестящей пуговицей, если взгляд падал на нее, и, напротив, когда в фокусе была белая бумага, клякса казалась несовершенством, помехой, ненужным пятном.

Маме казалось, что белый лист такой прекрасный, и она жалела, что он испачкан чернилами. Но я смотрел на лист и восхищался: сколько чернил, блестящая грязь, такая красота!

– Сама невежа, – огрызнулся я, – смотри, сколько тайны!

Помню, мама застыла от неожиданности, но потом вместо упрека обняла меня и шепотом сказала:

– Мы оба невежи: ты и я! Пойдет?

Я безропотно согласился, поскольку уже жалел о необдуманной реплике.

Теперь разговор о двух невежах обрел новый смысл. Когда мне было восемнадцать, мать призналась, что мой дед называл ее в детстве «невежей», – слишком беспутной она была, училась еле-еле и с трудом доползла до профессионального училища, где ей наконец дали специальность, с которой она прошла всю жизнь. До старости она кроила и шила и другого делать не умела. На удивление деда, я рос смышленым и учился легко, но мать то и дело называла меня невежей, чтобы я боялся любой оплошности и не делал одной и той же ошибки несколько раз.

Отчего, не знаю сам, я, находясь в колодце, вспомнил, что малограмотная мама и ее образованный сын – оба были невежами, несмотря на то, что мать не смогла бы понять ни одной из этих книжек, не говоря уж о том, чтобы найти в них запрятанное имя. Я перекопал уже добрую сотню, замучил себя анализом и сравнениями, отведал крапивного лекарства от депрессии, но все так же оставался слепым и невежественным, какими были моя мать, дед, отец и сотни других, не постигших, что за невзгода засела во всех нас и мешает видеть весь мир целиком, знать все и про всех, а не подозревать и сомневаться.

Мне сделалось смешно оттого, как по-разному слагаются судьбы, но все мы одинаково не знаем, уродство ли клякса или творение красоты, для удовольствия ли мы испытываем дружбу и любовь или у них есть какое-нибудь иное, небесное предназначение. Мы не ведаем, нужна ли нам ненависть или она есть изъян, а если так, то почему ее не бросают прочь от себя?! Мы презираем мучителей, всех этих охранников и надзирателей, но от них только и получаем убедительное воспитание, пилюлю от невежества.

И в тот самый миг, как мелькнула последняя мысль, сотни, а может, тысячи страниц со всех ярусов подземной библиотеки выпорхнули из своих гнезд, подняли беспокойный шелест и стали кружиться в колодце, словно стая желтых и белых птиц. Моя грудь вздымалась, я испускал восторженные возгласы, – столь дивно парили, взметаясь вверх, и пикировали листы, их шепот был подобен пересказу истории всего мира, застывшему на их страницах. Представление длилось несколько минут, и в голове все время крутилось одно слово – невежество, невежество!

Когда листопад поредел, на противоположной стороне своего яруса я увидел ненавистного интеллигента в жилетке и с охапкой крапивы в руках. Его физиономия не оставляла сомнений, что мое дело – труба. Добраться до меня у него заняло бы минут двадцать.

Глава 53

В своих мышцах я почувствовал прилив бодрости и очень правильно сообразил, что надо делать ноги. Над головой было около пяти ярусов, и, забыв об осторожности, какую необходимо соблюдать в библиотеках, я обрушил стопку книг, вскочил на книжный стеллаж и стал карабкаться вверх. Сил хватало, чтобы ухватиться за потолок моего уровня и подтянуться на другой. Оглянувшись, я не заметил погони, только в глубине шахты прощально мелькали последние плывущие вниз листы былого фонтана восторга.

Каждый следующий уровень давался мне с большим трудом. Клетками тела я чувствовал сзади преследователя – крапивный дьявол мог знать обходные пути.

– Цербер, охранник, где ты? – заорал я. Без посторонней помощи выбраться с первого яруса на поверхность было невозможно.

Глава 54

Что имеет регулярность, что имеет предсказуемость в изменчивости и фальши джунглей, так это охранник. Его физиономия уже свисала надо мной, но руку протягивать он не спешил.

– Раб, а ты мастер эффекта – раздул библиотекарю все хранилище, он, должно быть, разъярен…

– Вытащи меня, я, кажется, понял имя повелителя!

– Все еще нет уверенности, понял ты или нет. Но наверняка поймешь, если оплатишь…

– У меня ничего нет… сейчас не время, потом договоримся!

– Сейчас как раз подходящее время…

Подлец не спешил и тянул слова.

А библиотекарь тем временем пользовался неизвестными мне лестницами; подтягиваться и прыгать, как я, он не мог из-за своего сюртука. Но, несмотря на его длинный путь, я уже слышал тяжелое дыхание.

– Дурацкие игры в шантаж…

– Этим и живем, – с пониманием в голосе произнес цербер. – Но времени и впрямь мало, условие не мое и себе я ничего от твоего выкупа не получу. Итак, даешь обещание?

– Что-о-о?

– Он просит обещание…

– Кто, повелитель?

– Да, он.

– Что я должен пообещать: буду покорным, правильным, что-то еще?..

– Любите вы, люди, играть словами, это бессмысленно. Главное обещание, самое главное, даешь?

Очевидно, моя физиономия убедительно говорила, что я не представляю, о чем идет речь. Не дожидаясь умножения непонимания, надзиратель пустился в пространные объяснения. Из его слов следовало, что люди, когда они еще не совсем люди, а, как охранник, в каком-то промежутке и у них нет мозга, а только чистая сущность, душа или свет, – в этом вот «безобличном» состоянии люди дают обещание. Они будто бы клянутся, что никого не обидят, когда придут к другим людям, никого не станут ненавидеть и только любить божье творение неоскверненной любовью. Я выпятил глаза, не понимая этой метафизики, и, в частности, что я такого наобещал, пока не облачился в земные одежды.

– Как-то неправдоподобно…

– В таком случае, ведь совсем не жалко дать «неправдоподобное» обещание. Что, по рукам?

Мне вдруг захотелось узнать, в чем именно мое обещание, но охранник этого не знал или заявлял, что не знает. Я поставил вопрос иначе: чем мне грозит передача в чужие руки своего обещания? Тут стал удивляться охранник:

– Чужие руки… ты о повелителе хочешь сказать, как о чем-то чужом? Ты, должно быть, не приблизился к разгадке его имени, раз утверждаешь такую нелепость. Просто сейчас обещание – это то единственное, что представляет в тебе ценность… а вот теперь можно оглянуться, наш заботливый архивариус!

Я быстро крутнулся и сразу пригнул голову. В миллиметре от меня пронесся интеллигентский кулак. Библиотекарь стоял рядом с каменным лицом.

– Что тебе надо, идиот, иди дежурь в свой книжный отстойник…

– Поговори у меня… – интеллигент замахнулся для следующего удара и на этот раз точно бы попал. Я бросился бежать по кругу яруса, но через шаг своей торцевой стенкой на пути встала книжная полка, шедшая вровень с внешним диаметром шахты.

Я выхватил несколько книг с полки и швырнул в библиотекаря, это его разозлило пуще, и он изловчился и пнул ногой. Удар вышел крепким, так что я закричал:

– Невежество, повелитель джунглей есть невежество, невежда… как и я!

Спиной я упирался в книжную полку, образованную стволами вьющегося растения, – что-то сдвинуть было нереально, и отступать было можно, только упав вниз, но даже этого не позволил бы проворный библиотекарь. Тут моего плеча коснулся чужеродный сук, и я задрал голову. Охранник стоял прямо надо мной и шипел:

– Хватайся быстрее, имя правильное. Обещание дашь все равно…

Не раздумывая, я вцепился в кусок древесины и взлетел вверх, получив прощальный пинок.

Глава 55

Когда охранник меня обхватывал, то снова произнес:

– Обещание надо дать, иначе будет нарушен закон!

Прозвучал вжик, и мы переместились в новую неизвестность, осматривать которую охранник не дал. Он вперил в меня взгляд и заладил, что спас меня только в обмен на обещание. После таких доводов и дитя бы поняло, что обещание – ценная штука, пусть я об этом многого и не знал.

– Положим, я его дам, что со мной будет?

– Ты останешься человеком, все так же, как то, к чему ты привык.

Не зная того сам, я заманил цербера в ситуацию, когда впервые ему что-то нужно от меня, и предметом торга можно воспользоваться. Мои уговоры, что обещание я могу передать в любой момент, что за мной не станет, охранника не убеждали. Но игра стала интереснее – в ней возник конфликт интересов, что в сто раз лучше подчинения и беспрекословной работы на грубого дядю. К тому же, я теперь узнал и имя местного правителя – Невежество, а этого открытия охранник от меня не ожидал.

– Хорошо, если ты не можешь отвести меня в сад, тогда доставь меня к его границам, откуда я смогу дойти.

– Это возможно, но я должен знать, что ты вернешься назад, – твоя работа не закончена.

– Очень просто, я дам тебе обещание, о котором просит Невежество, но ты должен будешь его вернуть при исполнении моего условия: возвращения из сада к тебе.

– Нет. Я передам Невежеству то, что возьму от тебя, и у меня этого больше не будет, не так ли? Это логика.

– Раз логика такова, и ты будешь не в состоянии вернуть то, что я тебе отдам, то сделка невозможна, мне жаль!

Я был чрезвычайно рад, что проехался по логике. Мой реванш в споре с цербером приносил даже больше восторга, чем я ожидал, – парень не знал, как себя вести в нестандартной ситуации. Еще минута, и он бы начал лебезить передо мной.

– Логика никогда не подводила: ты даешь обещание, я доставляю тебя на границу, ты идешь смотреть свой сад, потом возвращаешься…

– Стоп! С какой стати мне возвращаться, у меня нет стимула…

– Тогда назад к архивариусу с крапивой. Это тоже вариант.

Охранник сделал ход ферзем. Но минутку, у меня тоже должен быть ферзь: с какой стати безумный библиотекарь примет меня обратно? У него была камера, он меня снимал, – для чего? Если не для охранника, то?..

– Этот полоумный джентльмен-садист делал снимки для повелителя, для Невежества!

В моем голосе чувствовалась сила, ее воспринял и охранник.

– Он… для своего архива, для внутреннего использования.

Я с ходу возразил, что это нелогично – снимать свои преступления на пленку. Пришлось соврать, что библиотекарь сам сказал, что отдаст снимки повелителю, так как каждый в джунглях должен что-то ему платить.

Последним аргументом я попал в точку. Бог его знает, этого шельму-охранника, что он там задолжал невежеству, что теперь хочет откупиться моим обещанием.

Вторая нестандартная ситуация ненадолго обесточила охранника: все в его облике говорило, что он не знает, как поступать. Ему оставалось применить силу, но и тогда бы он проиграл! Грубая сила нелогична, вдобавок я замкнусь, сделаю вид, что поранен, и уж точно не отдам обещания.

– Пойдет, ты даешь обещание и идешь в свой сад… После возвращения я отдаю тебе обещание назад…

– Верно, ты доставляешь меня к Маю, и я окончательно расстаюсь с обещанием в твою пользу!

– Мая не было в начале…

– Постой, приятель, как раз в начале он и был – это от него ты забрал меня в Семизонье, вспомни.

Возникла пауза: насколько мне пришла охота торговаться, настолько же непривычным был этот спектакль охраннику. Должно быть, он высчитывал, опасаясь остаться в проигрыше, и я решил вмешаться:

– Ты всегда просчитывал все мои ходы, так что все у тебя на глазах. Делаем первое – первым, а второе – вторым.

Мое заклинание сработало, и в голове надзирателя шестеренки вновь совпали: первое переместилось к первому, и он решился:

– Ты сразу отдаешь обещание, как только окажешься у границы. Все так?!

– Ага, уже столько об этом толкуем…

Он коснулся моего плеча, и мы переместились.

Глава 56

Я был о себе слишком высокого мнения, когда полагал, что все получится так запросто. Охранник вернул меня обратно в Джи Даун, и я понял почему. Когда я заговорил о Мае, он все смекнул, – такая жертва ему ничего не стоила, а получить от меня «обещание» можно позже. В конце концов я измучаюсь и отдам его так, без всяких условий.

Раскрыть весь сложный план хитреца я не успел, поскольку скоро передо мной выросла чья-то фигура. Доверять в Джи Даун было слишком опрометчиво, и я спросил имя незнакомца, хотя по походке понимал, что это мой Май.

– Это ты, дружище?

Давешняя собака, несшая меня на своем загривке через этот ад, оказалась рядом и, зарычав, встала на дыбы. Май быстро взглянул на меня и сразу все внимание обратил на животное. Зверина, казалось, хотела куснуть Мая, а я так сжился с болью, что страха перед такой мелочью не испытывал. Май стоял близко и был без оружия, и чугунное животное это понимало.

– Отставить, – я уставился на хищника с чувством, что теперь могу им повелевать, и тогда непонятная собака зарычала на меня. Закрывшись локтем, я прокричал:

– Что за штучки? Вылетишь у меня к чертям собачьим!

Угроза подействовала, и зверюга принялась лязгать челюстями, но ни на кого не покушалась. Но даже на секунду я не хотел спускать с нее внимания, – последствия могли быть плачевными.

– Пойдем отсюда, – проговорил я, – она сейчас не должна трогать, а если нападет, я встану первым!

Май молча кивнул головой, и этот жест развеял сомнения – передо мной мой друг, Май! Мы удалились с того места.

– Как тебя сюда занесло? – услышал он мой вопрос.

– Наверное, так же, как и тебя. Меня охранник доставил.

– Тебя? За что? Это ведь худшее из худшего, в Джи Даун энергия жизни проходит чистку. Кроме боли, я ничего здесь не чувствовал.

Меня захлестнуло жалостью: как это было нелепо и чудовищно – попасть из спокойной периферии в самое пекло ада! Май тоже состроил горемычное лицо. Наверное, у него был нешуточный конфликт с охранником, – что еще мог сотворить этот большой ребенок?

– Охранник?

Друг кивнул.

– Май, – прорвало меня, – они искусили мою человеческую природу, выставили напоказ Невежеству, и я пал к его стопам. Поезд, понимаешь?! Я дошел до того, что хотел там остаться, хотел там жить, забыть про цель, про все. Но ты? Ты всегда был святым, ни на миг не прекращал лить свет, быть светом. Неужели Невежество слизало и тебя? За тебя не зацепиться, какой выступ оно нашло в самом лучшем из всех людей?!

Во мне заныли все раны, голова пошла кругом, и я стал задыхаться. Несправедливость казалась такой жестокой.

Май кротко улыбался, как улыбаются дети, застенчивые и невинные. Рыжеватые волосы солнышком окаймляли его круглое лицо, и под добрыми глазами мирно сплелись морщинки. Он мог улыбаться и понимал, смотрел, видел меня, сквозь меня и все время светился на меня глубокой, незримой субстанцией.

Он на миг сделался серьезным и посмотрел не мигая.

– Дело во мне? Ты мало говоришь, а я хочу знать, – я стал догадываться.

– Друг, дорогой друг, я только могу представить, сколько выпало на твою долю! Теперь я здесь и рад, поверь, рад, что мы свиделись.

– Да, наконец-то! Так давай придумаем, как отсюда бежать, должен быть выход. Я видел высоко в желтом небе серебряные полосы. Там точно лучше – что блестит, то лучше.

– Отсюда выводит охранник, или надо быть в Джи Даун слишком долго, пока, наконец, ты не минуешь барьер «я». Мне доводилось слышать, что Джи Даун прекращает приносить страдания, когда тот, кто страдает…

– Говори, почему замолчал?

– Он должен перестать чувствовать, что мучается именно он.

– Как так? Я не понял.

Май видел мое недоумение, но не мог объяснить лучше:

– Кто страдает? Ты, да? Представь, дорогой мой студент, что страдаю я, а ты смотришь со стороны.

– Я никогда не смогу так сделать. Боюсь, так!

– Понимаю, хорошо понимаю…

– Объясни, наконец, ты же тоже бьешься в агонии…

– Нет, мне выпала печаль.

– Выходит, здесь мучаются все, но по-разному, так?

– Здесь место страданий, но они неразрывны с тем, что на периферии мы называем любовью. Кому-то надо всего день, чтобы миновать этот мир, у другого это займет вечность или близко к тому.

– Но вечность – это абстракция, у нее тоже есть конец!

– Боюсь, ни ты, ни я не знаем правды.

Меня не оставляла мысль: как он сюда угодил?

– Я стал спорить с охранником и изобразил покушение. Я знал, что он отвез тебя в Джи Даун и почти наверняка сошлет и меня.

– То есть? Ты что, специально?

– Могло случиться, что мы больше не увидимся. Когда, как не сейчас, глянуть друг другу в глаза? Я тебе хотел еще сказать…

– Зачем ты пошел на такое безумие?

Горячая слеза просилась из груди, – ну, где на всем свете найдешь такую душу? Самопожертвование было и есть выше моего понимания ценностей жизни и смерти.

– Нет, не говори, ты убьешь меня раньше презренной вечности. Ты сделал это ради меня, но кто я такой… из-за меня в ад?

– Мы уже начали об этом, и я рад, что мы приближаемся к правильному ответу. Может, ты и не понимаешь, но я толкнул тебя к разгадке. Кто ты? – это правильный вопрос. Как твое имя?

– Май, зачем, ты же умрешь, я этого не переживу. Эй, эй, пес, скотина стальная, иди ешь меня, куда ты запропал!

Я стал суетиться, надеясь отойти на тот свет быстрее, чем друг!

– Обожди, дорогой, пусть все по-твоему, только дай сказать.

– Конечно, говори…

– Твоя цель осталась такой же – сад, прекрасный сад! Да, сто раз да! Не паникуй, не сравнивай ценности одной бесполезной жизни и другой. Эти жизни не стоят и сотой доли аромата сада. Веришь? Но пока молчи, – вступил опять Май. – То другое: зоны, территории, поезда и что ты здесь видел…

Май резко посмотрел в сторону и зажмурился. Приближалась песчаная буря, которая в прошлый раз нанесла мне в рот и глаза пуд жгучей массы. Вокруг нас стали кружиться песчинки, нарастал свист.

– Руби себя, руби себя любовью, – донеслось до меня, – не принимай ничего, где будет отсутствовать любовь! И ад превратится в сад…

Между нами стала возникать стена из летящего песка.

– Какой любовью, кого любить? Кого я любил, тех уже нет, и ты, ты… держись за меня, слышишь?!

Я тянул вперед руки в попытке ухватить его за одежду, но получал острые уколы раскаленного песка.

Ветер с песком немилосердно толкал в сторону.

– Май, Май! – с каждым новым криком в рот набивался раскаленный песок. Ноги подвели, и ветер снес меня к здоровой холодной трубе. Я был зажат между жаром и стужей – вечный контраст Джи Даун.

Пока по щеке расползался леденящий холод, в голове то сужалось, то разрасталось с удвоенной силой: Мая я больше не увижу, они отобрали у меня все, все на свете!

Не получалось впасть в обморок или другое измененное сознание, и я мог только существовать: и то, кем я был, и что со мной происходило, мне отчаянно не нравилось.

Бывают в жизни «люблю – не люблю», «нравится – не нравится». Ничего общего не имели эти охи с тем днем в Джи Даун. Я просто не мог оставаться в прежней шкуре, в оболочке человека, которого я знал, который кого-то любил и кого когда-то любили…

– Дама-смерть! Прошу, теперь я готов. Приходи…

Мои вопли утонули в песчаной буре, в голове крутились слова черной Дамы: ты молишься двум богам – Всевышнему и смерти. Да, одного Бога я знать не знал, а в смерть теперь верил, успел пообщаться, и все оттого, что я отчаянно хотел избавиться от реальности, а эта проклятая Зона – «Джи Даун» никуда не уходила и была живее живых. Май завещал, что я должен рубить себя любовью, и эти слова хороши, очень хороши, когда сказаны перед смертью или на прощание. Материя любви отсутствует в концлагере «Джи Даун». В природе бабочки любят цветы, а цветы любят солнце. Животные сколько угодно любят друг друга и поедают любимых собратьев тоже, наверное, из любви. Но если кому-то доведется попасть в «Джи Даун», то трудно вообразить, что сумасшедший песок и сочащиеся кислотой трубы без ума от высокого чувства. Это местечко создано не для любви, оно и не для ненависти, а такой небольшой образовательный центр: ничего личного – просто получи, что заработал! Если надкусил запретное яблоко, про которое было сказано – «не касаться!», то какая здесь любовь? Думал ли я найти любовь в муках и страданиях? Или в раскаянии, что я такой плохой? В этом вихре противоречий моей памяти коснулось крылом одно воспоминание. Случай, который был в моей жизни еще до джунглей. Эпизод запечатлел день, когда меня задержала полиция. Все было из-за небольшого скандала. Я был невиновен, я просто заступился за жену, хотя и немного жестко, – вот и все, что произошло.