Советско-Вьетнамский роман

Кроме яростной любви к науке, мать сумела вбить в сына и французский язык, бывший для нее когда-то вторым родным. Приехав из Канады, она считала, что самую лучшую карьеру сын сможет сделать именно там. За годы общения с матерью язык сын выучил. А вот остальная учеба его не блистала. Студентом он посвятил все время попойкам и хулиганству. Дважды за пьяную драку в баре он попадал в полицейский участок. Однажды он сорвал с дверей магазина рождественский венок, притащил к себе в общежитие и повесил на дверях собственной комнаты.

Дональд не любил зануд и зубрил. Он изо всех сил пытался прибиться к хулиганам, и однажды совершил поистине хулиганский поступок. Выпив вечером, осмелевшие юнцы под покровом темноты втроем прокрались на университетский стадион. Там они почти час трудились, разбирая футбольные ворота, и утащили их в парк. Они договорились молчать, но кто-то не выдержал и проболтался. Мюррея вызвал сам ректор и долго стучал согнутым пальцем ему по лбу. Зато Дональд на целый день стал героем университета, второй раз в жизни.

А еще раз на вечеринке он подошел к одной почтенной пожилой женщине в компании своих друзей-оболтусов и, глядя ей в глаза, спросил:

– Ну, и каково это – заниматься сексом после пятидесяти лет?

И опять ректор сумел замять скандал. При помощи Генри Мюррея. Словом, Дональд был весьма разносторонний юноша, и родители в нем души не чаяли. Именно поэтому отец, уже отточивший свой политический нюх, понял, что Дональд может попасть в плохую историю. Из Индокитая тянуло порохом, военные заказы шли один за другим. Его сынок, окончивший университет, вполне мог загреметь в армию, чего отцу, имевшему дело с военным ведомством, страшно не хотелось. Поэтому отец тут же после окончания университета направил его в летную школу Национальной гвардии Техаса.

Мюррей-младший в этой школе делал успехи. Он научился водить поршневой учебный самолет и даже пару раз, с инструктором, поднимал в небо реактивную машину. А также он научился петь непристойные песни и посещать публичные дома с выпивкой.

Вот в таком-то относительно недорогом борделе с ним и произошла неприятная история. Вместе с курсантом Джорджем, сынком нефтяного магната и партийного лидера, тоже скрывавшегося от армии, они немного выпили. Затем выпили еще. А затем поучаствовали в драке и утром оказались в полиции.

Папаша Джорджа срочно ринулся к губернатору штата и что-то шепнул ему на ушко. Джорджа отпустили. А вот папаша Дональда правильных слов не нашел, и Дональд вылетел из Национальной гвардии. Еще не успели высохнуть на его щеках слезы от внезапной разлуки с училищем, как Пентагон ласково заключил его в свои объятия. И Мюррей, пройдя ускоренный курс обучения, получил звание младшего лейтенанта ВВС и отправился на гостеприимную землю свободы острова Фукуок.

Глава 5. Знакомство читателя и лейтенанта Кашечкина с полковником Рузаевым

Кого возьмем с собою? – Вот древняя загадка.

Кто будет командиром? Кто денщиком? Куда

Направимся сначала? Чья тихая лошадка

Минует все несчастья без драм и без труда?

Булат Окуджава. «Агнешке Осецкой»

Служба младшего лейтенанта Василия Кашечкина сразу же началась с боевого крещения. Не успел он прибыть на место назначения, познакомиться с командиром батареи, получить место в офицерском общежитии, как последовал приказ собираться. Их зенитно-ракетный дивизион спешно снимали с дежурства, приводили аппаратуру в походное положение и убирали все ракеты в хранилище. Офицерские жены, обливаясь слезами, пекли мужьям пирожки в дорогу. Весь гарнизон находился в каком-то движении, но это движение означало временную остановку всяческой деятельности. Что же случилось? А случилось то, что регулярно врывается в налаженный быт всякой строевой части – учения. Полк, в котором служил Кашечкин, отправляли на стрельбы в Казахстан.

Конечно, зенитно-ракетному комплексу вовсе не обязательно куда-то ехать, чтобы стрелять по учебным целям. Да и целям, в общем-то, безразлично, где по ним стреляют. Не все равно только окружающим комплекс городам и поселкам, на которые начнут сыпаться обломки ракет и беспилотных мишеней. Поэтому весь дивизион готовился к отъезду в степь на полигон, где на сто верст вокруг не было ни души.

Наконец последовал приказ к выступлению. Дивизион свернули поздно вечером, и уже ночью, под покровом темноты, мощные тягачи поволокли агрегаты к ближайшей станции, на которую подогнали специальный эшелон. Оборудование грузилось всю ночь, а под утро в больших товарных вагонах, служивших прикрытием, уже невозможно было опознать военное имущество.

Ехали двое суток, разгружались опять ночью и утром прибыли на полигон. Сразу после разгрузки Кашечкин начал профилактические работы, после которых его вызвали на командный пункт для обсуждения оперативного плана.

Совещание проводил полковник Рузаев, которого Кашечкин видел впервые. Ходили слухи, что он отличался отличным знанием техники и неистощимой выдумкой по части всяческих тактических приемов. И еще рассказывали, что на его счету были первые боевые стрельбы комплекса. Кашечкин с удовольствием послужил бы под началом этого опытного боевого офицера, но вся беда состояла в том, что именно Рузаеву было поручено инспектировать их полк. Следовательно, все знания и вся смекалка Рузаева направлялись на то, чтобы сделать боевую задачу Кашечкина как можно сложнее.

– Товарищи офицеры! – начал свое обращение Рузаев. – Я прекрасно понимаю, что в ваших руках находится совершенно новое оружие. Вы еще не в полной мере овладели его возможностями. Поэтому первая часть учений будет организована стандартно. Мы начнем со стрельб по одиночной мишени. Может быть, это будет высотная или скоростная цель. Но все же ничего сложнее одиночного сверхзвукового истребителя мы сбивать не будем.

Кашечкину стало грустно. Если уж проверяющий считает высотный скоростной истребитель простой целью, то у него явный перегиб учебно-тренировочного рвения. Это какую же цель придумает полковник Рузаев в качестве сложной? У Кашечкина при одной мысли о такой цели противно засосало под ложечкой. А еще он вспомнил, как на каждой политинформации политрук напоминал им об огромном труде, вложенном в ракету. Политрук напоминал о необходимости повышения точности стрельбы и всемерной экономии боезапаса. И в конце каждого политзанятия говорил о недопустимости промахов и неэкономного расходования ракет.

– Стрелять будем много, – продолжал тем временем Рузаев. – Сейчас мне напомнят об экономии боезапаса. Да, конечно, в армии каждый патрон на счету, не говоря уже о ракетах. Так вот, на этих учениях экономить не будем!

Рузаев стукнул кулаком по столу так, что зазвенел графин.

– Эта экономия может дорого обойтись нам во время войны. Мы с вами не в царской России, а в свободном социалистическом отечестве. В качестве исторической справки хочу напомнить о том, что перед Цусимским сражением царская эскадра из экономии ни разу не практиковалась в стрельбе боевыми снарядами. К чему это привело, всем известно. Мы будем действовать иначе!

Рузаев откашлялся и продолжил:

– Мы должны, конечно, изучать теорию, но надо овладеть и всей практикой боевых стрельб. Поэтому в конце учений попробуем отразить налет группы целей под прикрытием интенсивных помех. И в заключение – марш-бросок на запасную позицию.

В воздухе раздался тихий стон. При стрельбе в помехах неизбежны промахи, и командование припомнит им улетевшие «в молоко» ракеты. Да и за снижение процента попаданий никто по головке не погладит. А уж марш-бросок был и вовсе неожиданным сюрпризом. Конечно, по уставу каждый дивизион имел запасную позицию. И каждый дивизион маскировал ее. Но дивизион – это целый поселок, с офицерскими женами, детьми, хозяйством и скарбом. На запасной позиции зеленел огород, на задворках казарм весело хрюкали свиньи. Чтобы услаждать взгляд начальства, городок оборудовали асфальтированным плацем, дорожками, белеными казармами. Городок был чист, подтянут и виден с воздуха, как мишень. А уж о том, чтобы поднять на ноги этот табор вместе со свиньями и плацем в установленное время и переселить его на запасные огороды, страшно было и подумать. Здесь, в степи, скарба, детей и живности не было. Но были тяжелые сборы, движение на собственной тяге и развертывание комплекса.

– И сразу после марш-броска… – Рузаев передвинул на карте цветные фишки…

«Обед с награждением лучших», – подумал Кашечкин.

– … Дополнительные стрельбы с целью проверки качества запасной позиции, – закончил Рузаев свою мысль. – Для желающих дополнить этот план напомню, что именно так и следует действовать по Уставу. А поскольку Устав мы все знаем и любим, я даже не стану сообщать вам время первого налета. Он может случиться и завтра, и послезавтра, а может последовать и через час. Так что организуйте боевое дежурство по всем правилам. Все свободны.

***

В этот вечер Кашечкин получил свой суп не на тарелке в столовой, а в мятом алюминиевом котелке в кабине управления. И лег спать в этой кабине. А ночью в степи почему-то стоит лютый холод, тем более, что и сам сентябрь был не жарким. Один бок Кашечкина мерз, а другой припекало разогретой аппаратурой. Он натягивал шинель то на плечи, то на ноги, и шепотом ругал этого затейника Рузаева.

Впрочем, мучился бессонницей Кашечкин недолго. Прямо посреди ночи завыла сирена воздушной тревоги, и весь боевой расчет мгновенно занял свои места. Цель была не очень сложная, сложна сама обстановка. Кашечкин в первый раз стрелял настоящими боевыми ракетами. Подумав о сотне килограммов взрывчатки, насаженных на стартовый ускоритель, он сразу покрылся холодным потом. Почему-то в голову полезло сравнение с первой учебой по гранатному бою в училище. После долгих тренировок на муляжах на полигоне Кашечкину дали в руки настоящую боевую гранату – тяжелый металлический шарик с маленьким торчащим запалом. И от осознания, что он сжимает в ладони смерть, Кашечкин никак не мог разжать руку. Он два раза замахивался, и два раза граната оставалась у него в кулаке. И только с третьего замаха он смог метнуть ее в цель, крикнуть «ура» и пробежать через вонючее желтоватое облачко.

Боясь упустить цель, боясь сделать какое-то неловкое движение, Кашечкин вцепился в штурвальчик. Он аккуратно передал цель операторам и изготовился к стрельбе.

– Вторая установка – пуск!

Услышав приказ комбата, Кашечкин протянул руку к хорошо знакомому пульту и нажал кнопку. И в первый раз звук зуммера и стук секундомера утонул в громе стартового ускорителя. С каким-то восторгом Кашечкин почувствовал, как дрожит кабина, передавая дрожь блиндажа.

Кашечкин следил, как на экране появилась засветка от ракеты, как она полетела к наведенному им на цель перекрестью, и как обе засветки, от цели и от ракеты, встретились и лопнули, рассыпавшись кучей металлических осколков.

– Цель поражена! – отрапортовал Кашечкин.

Но комбат не слышал его. Он уже был поглощен вопросом, успеют ли солдаты перезарядить установку в положенный регламентом срок.

Стрельбы в помехах потребовали значительно большего напряжения от Кашечкина, но он уже не нервничал. Первая в его жизни ракета поразила цель. Вторая тоже. А дальше все его действия ничем не отличались от действий на тренажерах. По едва заметным изменениям скорости, по силе засветки, а иногда и просто внутренним чутьем, Кашечкин выделял истинную цель на фоне ложных, и всегда попадал.

На третий день учений Рузаев вызвал комбата по ВЧ.

– Николай Степанович, это кто там у тебя такой меткий завелся?

– Младший лейтенант Василий Кашечкин! – отрапортовал комбат.

– Давно он офицером наведения?

– Никак нет, товарищ полковник! Только что из училища.

– Ишь ты! – удивился Рузаев. – Хорошо их учат! Значит, так, – продолжил он. – Я лично буду присутствовать на вашей батарее на марш-броске. И мы посмотрим, что у вас там за Кашечкин.

Рузаев дал отбой. Комбат повесил наушники, развернулся и пристально посмотрел на Кашечкина.

– Да, братец, – наконец протянул он, – молодец. Постарался на славу. Хвалю.

– Служу Советскому Союзу!

Кашечкин вскочил и отдал честь.

– Молодец. Возможно, к концу учений нас наградят. А вот пока что – внеплановая проверка.

Как только стемнело, комбат дал команду готовиться к маршу. Рузаев подъехал к их батарее в командирском «газике» с откинутым брезентовым верхом. Он сам, в отличие от других командиров, вел машину.

Комбат подбежал было с докладом, но Рузаев тут же отпустил его, выразительно показав секундомер и блокнот, разложенные на соседнем сиденье.

Сворачивались быстро, даже немного быстрее норматива. Взревели двигатели тягачей, и дивизион начал строиться в колонну.

– Садитесь! – Рузаев подъехал к комбату и распахнул перед ним дверцу. – Теперь и без вас справятся.

– Справятся, – кивнул комбат.

– Ну, тогда покажите мне вашего меткого стрелка.

– Лейтенант Кашечкин! – крикнул комбат. – К полковнику Рузаеву!

Кашечкин быстро подбежал к ним.

– Ну что, младший лейтенант, как служба? – спросил Рузаев с усмешкой.

– Отлично!

– Молодец. Вижу, стрелять и командовать вы научились. А что еще должен уметь офицер?

– Офицер должен быть примером для подчиненных, – отрапортовал Кашечкин.

– Правильно, – кивнул Рузаев. – А скажите мне, лейтенант, что вы будете делать, если водитель одного из тягачей будет убит?

– Вызову запасного!

– И второй убит. Вести машину некому.

Рузаев хитро смотрел на Кашечкина.

– Сам поведу!

– Молодец, – одобрил Рузаев. – Лейтенант Кашечкин, слушайте приказ! Сесть за руль и вести сцепку номер три!

Кашечкин козырнул, развернулся, побежал к кабине тягача и ловко вскарабкался внутрь.

– Вперед!

Рузаев махнул флажком.

Тягач взревел, в нем что-то лязгнуло, он дернулся и затих. Скрежетнул стартер, и тягач еще раз дернулся.

– Стой! – Рузаев махнул флажком. – Вылезай.

Бледный Кашечкин выскочил из кабины и подошел к Рузаеву и комбату.

– Ты что делаешь? Ты что, водить не умеешь?

– Так точно, не умею, – отрапортовал Кашечкин. – В училище не учили.

– А зачем же ты в машину полез?

– Приказ был.

Рузаев и командир батареи переглянулись.

– Как же ты вести собирался?

– Приказ надо исполнять, – бодро ответил Кашечкин, – а способ его исполнения зависит от смекалки. Доехал бы!

– Молодец! Вот молодец! – Рузаев радостно похлопал его по плечу. – Знаете, лейтенант, я бы взял вас с собой в разведку.

– Спасибо, товарищ полковник!

Это было высшее доверие, которое можно оказать офицеру. В разведку берут далеко не всех.

– Тогда еще один приказ, лейтенант! За год научитесь водить машину, и на следующих учениях поведете колонну!

Полковник Рузаев еще не знал, что учений у него уже больше не будет. Что ровно через месяц его вызовут в Москву и поручат подготовку группы вьетнамских военных специалистов новым методам противовоздушной обороны. А весной его, как лучшего военного специалиста, командируют во Вьетнам, которому угрожали Соединенные Штаты, для управления новым вооружением. Но все это будет потом.

***

Учения закончились. Гроза командиров зенитно-ракетных дивизионов, ветеран Великой Отечественной войны, кавалер ордена Славы, полковник Георгий Семенович Рузаев сидел в купе скорого поезда Бишкек-Москва, курил и думал о жизни. Поезд стучал колесами на стыках, вагон качался и поскрипывал. Ехавшие вместе с Рузаевым в купе трое колхозных чиновников, выделявшиеся среди пассажиров строгими черными костюмами и остроносыми лаковыми туфлями, с утра ушли в вагон-ресторан и до сих пор не появлялись. Рузаев ехал один, и это было ему на руку – можно было не выходить в тамбур, а дымить прямо здесь. Он специально закрыл дверь и приоткрыл окно, впустив ветер. Тянуло сыростью и холодом.

Рузаев любил осень. В его родной Казани осень была на редкость красива. Будучи еще мальчишкой, он бежал к Кремлю, залезал на стену и долго-долго смотрел на одетый золотом противоположный берег Казанки. Вдалеке могучим простором текла Волга, и другого ее берега не было видно даже с Кремля. Любил он ходить и на площадь, где в двадцати шагах друг от друга стояли так и не закрытые советской властью православная церковь и мусульманская мечеть. Он прибегал рано утром и видел, как площадь торопливо перебегал одетый в странный длинный халат мулла. Перед входом в мечеть мулла благочестиво оглаживал бородку и кланялся своему храму. Затем мулла поворачивался к церкви и так же кланялся ей. Потом мулла исчезал внутри мечети, и через несколько минут с минарета раздавалось его заунывное «Алла акбар!»

Под славословия Аллаха через площадь важно проходил поп. У него была огромная, веником, борода, а на толстом пузе горел крест. Поп крестился и кланялся иконе над входом в церковь, затем брал свой огромный медно сияющий крест, крестил минарет и раскланивался с муллой. Мулла завершал свои призывы, а на православной колокольне начинал звонить колокол. Так они и жили, в мире и согласии.

Так же мирно в воскресное утро шли сюда и двое жителей из дома Рузаева. До площади они шли вместе и лузгали семечки из одного кулька, а затем расходились. Старушка в черном платке шла в церковь, а старый бритый татарин – в свою мечеть. Бывало, мальчишкой Жора дразнил их обоих за темноту и неграмотность. Они качали в ответ головами и научили его двум фразам: «Отче наш, иже еси на небеси…» и «Нет бога, кроме Аллаха, а Магомет – пророк его». Жора в насмешку весело выкрикивал их им в лицо, а они, сидя на лавочке, важно кивали головами.

Вспомнил эти фразы Жора только в мае сорок второго, когда командир их батареи пытался хоть как-то прикрыть переправу на косе Чушка…

Этой переправе предшествовали многие важные события в жизни Рузаева. В мае 1940 года он окончил школу. Может показаться странным, но мальчишка-сорванец получил серебряную медаль и право поступать в институт, сдав лишь два вступительных экзамена. Интересовавшийся техникой Рузаев поехал в Москву поступать в Энергетический институт на радиофак. Его приняли и дали комнату в общежитии с окнами на немецкое кладбище.

Его школьные годы прошли в бурную эпоху – время сталинских пятилеток, время грандиозных строек. Это были Днепрогэс и Магнитка, Волховстрой и стахановское движение на Донбассе. Газеты пестрели фотографиями передовиков, со всех плакатов смотрели сильные юноши, призывавшие развивать армию, авиацию и войска химической защиты. Значок Ворошиловского стрелка был как орден, и когда Рузаев в десятом классе сумел получить его, вся школа бегала любоваться новым снайпером. Вся страна следила за экспедицией Папанина. И каждый юноша-комсомолец стремился стать полезным своей Родине. Стремился к этому и Жора Рузаев, мечтавший стать инженером и принести максимальную пользу государству.

Учиться в институте ему довелось ровно год. Отлично окончив первый курс, Жора собирался ехать домой к матери и отцу на каникулы. Но грянула война. Рузаев, не дожидаясь призыва, сам пошел в военкомат, прекрасно понимая, что теперь его долгом является не учеба, а защита Родины. Его сразу отправили в Мытищи, в батальон связи, а затем зачислили в штат фронтовой радиостанции зенитно-артиллерийского полка. Через месяц полк погрузили в эшелоны и отправили в Крым. К тому времени Крым был уже практически полностью захвачен немцами, и только героический Севастополь держался из последних сил. Остатков пехотных дивизий уже не хватало, чтобы удержать город. В бой шли моряки Черноморского флота. По наступавшим танкам прямой наводкой били корабли эскадры. Не в силах сломить героев-моряков, немцы в обход Севастополя рванулись на Кавказ. Для отвлечения их сил и поддержки Севастополя советское командование бросило десант на Керчь и Феодосию.

В состав этого десанта и попал бывший студент, вчерашний школьник Георгий Рузаев. Зенитный полк прикрывал переправу со стороны Керчи, а Рузаев обслуживал смонтированную на машине радиостанцию.

Стоял декабрь 1942 года. Со стороны моря дул ледяной, промозглый ветер. Шел постоянный дождь со снегом, превращавший землю в непролазную грязь. Не было ничего. Не было палаток, и пришлось копать землянки, на полу которых постоянно хлюпала холодная вода. Не было никакого топлива, не было огня и возможности обсушиться. Постоянно бомбили, и полк физически не мог отражать все атаки. Не хватало еды, не было даже воды, ее для чая черпали из луж и потом страшно мучились животами.

И все время шел липкий снег. Ночью обслуживали вечно отсыревавшую аппаратуру, а днем батареи едва успевали отражать воздушные атаки. Самолеты шли волнами на расположения, бомбили и войска, и зенитчиков. Иногда самолеты сбивали. Иногда штурмовая авиация громила батареи.

Так, под дождем и снегом, просидели в землянках четыре месяца. Рузаев похудел. Ноги от сырости опухли и покрылись язвочками, которые пропали только на теплом апрельском солнышке. И настоящим счастьем показалась баня с веником, когда в первых числах мая полк отбыл на отдых.

Тот, кто не сидел месяцами в сырой и холодной землянке, тот не знает, какое это счастье – баня. Рузаев это счастье познал. Он подставлял свое тело березовому венику, выданному старшиной, мылился вонючим коричневым мылом и наслаждался. А потом он переоделся во все чистое, вышел на берег моря и сел на камень…

Счастье продолжалось неделю. Восьмого мая немцы прорвали фронт, и танковые колонны пошли на Керчь. Связь частей была потеряна. Началась паника. Войска, почти неуправляемые, кинулись к переправе на косе Чушка.

Картина была жуткая. Все шли плотными колоннами, спрятаться было некуда, а немцы бомбили и бомбили. Берег был усеян разбитыми автомашинами, повозками, вещами. На солнце разлагались сотни трупов, между ними бродили потерявшиеся кони и обезумевшие люди.

Все рвались к переправе, немецкая авиация волнами заходила и заходила, бомбила и бомбила. Не было ни моста, ни лодок. Раненые люди плыли через пролив на бревнах, досках и автомобильных камерах.

Кто-то пытался организовать сопротивление. Командиры действовали энергично, но разрозненно. Две оставшиеся батареи полка развернулись без всякого прикрытия, на голом месте, и сразу открыли огонь последними снарядами.

После того, как удачными выстрелами сбили сразу три самолета, немцы обратили свое внимание на батарею, возле которой расположился штаб. Пятнадцать пикирующих бомбардировщиков буквально вбили орудия в землю, правда, потеряв при этом еще две машины. Едва забинтовав просеченную осколками руку, Рузаев всю ночь греб веслом на плоту, сделанном из кузова грузовика, поддерживаемого пустыми бочками из-под бензина. На плоту стояла чудом уцелевшая радиостанция. Вместе с Рузаевым гребли еще трое солдат и пожилой штабной старшина.

Потом Рузаев лечился. И как только он выписался из госпиталя, его пригласил представитель фронтовой разведки и пояснил, что для подготовки специальной операции формируются разведгруппы, а в них катастрофически не хватает радистов.

Рузаев, конечно, не мог отказаться, и попал в разведку на Сталинградский фронт. Больше месяца провел он в тылу врага. Получив очередное донесение, он разворачивал радиостанцию, отбивал шифровку и начинал играть в пятнашки со смертью в виде специальной зондеркоманды. Немцы пеленговали рацию и ловили Рузаева сначала по всему Поволжью, а потом по белорусским лесам. Поймать не смогли. Старший сержант Рузаев закончил войну в немецком городе Йене.

Демобилизовали его не сразу. Связисты были нужны для организации жизни послевоенной Германии, и Рузаев смог вернуться на Родину лишь в сорок шестом году. За эти военные и послевоенные годы армия прочно вошла в его жизнь, и он, чтобы не расставаться ни с армией, ни со специальностью, поступил в Свердловское командное училище связи.

Именно там, в Свердловске, Рузаев и познакомился с любимой женой Анастасией.

Рузаев с удовольствием откинулся на спинку диванчика и затянулся. Милая, добрая Настя! Спасибо тебе за все – за любовь, за двух детей, за то, что ездила с ним по всем местам службы.

Рузаев любил свою жену, простую русскую женщину. В послевоенные годы мужчин было мало. В офицерском клубе на танцы собиралось много девчат. Но Рузаев познакомился со своей любимой вовсе не на танцах, а на подшефном заводе, где она работала в швейном цеху.

Рузаев с нежностью вспоминал свое рыжее, все в мелких веселых веснушках, счастье. Он залез в карман и достал фотографию. Анастасия улыбалась своей беззаботной широкой улыбкой, а к ней прижимались две счастливые девочки

Сразу после училища Рузаева отправили служить в Белоруссию. Анастасия, только ставшая его женой, попрощалась с родителями и поехала с ним. Медовый месяц они провели уже в военном городке. Утром он тихонечко вставал, стараясь не разбудить молодую жену, но Настя вскакивала и бежала готовить ему завтрак. И когда днем Рузаев тянул свою служебную лямку, он знал, что дома его ждет доброе любящее рыжее счастье. И вечером, придя в свою комнату, он обнимал ее, душа его переполнялась нежностью. Они садились ужинать. А потом их стало трое.