Домой

Нина кивнула. Какой все-таки Володя умный. Сама она мало задумывалась о происходящих событиях. Пока ничего хорошего от революции она не видела – голод, холод, страх. Но это же временно, наверное.

И вообще в такой прекрасный день не хотелось ни о чем думать.

На углу Загородного и Звенигородской несколько человек кололи лед. Нина вгляделась – интеллигентные, усталые лица, хорошие пальто, непривычные к работе руки. Она слышала об этом от отца – что буржуев сгоняют на работы по уборке, но сама видела это первый раз.

Охранял работавших солдат – с тупым, деревенским лицом. Преисполненный важности, он прохаживался мимо и покрикивал:

– А ну работай, сволочь! Прошло ваше время.

И с удовольствием оглядывался на редких прохожих.

Пожилой мужчина в теплом пальто и шапке остановился, тяжело дыша и отирая пот с лица. Солдат двинулся к нему:

– Работай, сволочь! Что встал?

Мужчина посмотрел на него и тихо ответил:

– Сейчас… передохну минутку.

– Я те передохну, сволочь! – вдруг взбесился солдат, – на том свете передохнешь, гадина, мать твою! А ну взял лом и лед долби!

Мужчина стукнул ломом по льдине, но тут же остановился и схватился за висок:

– Минутку, минутку…

Солдат сорвал с плеча винтовку:

– Работать!

Мужчина непонимающе смотрел на солдата, не убирая руку от виска.

– Вот как, гадина?

Раздался выстрел. Мужчина удивленно посмотрел на солдата и медленно осел на землю. Женщина с ломом закричала, другая подхватила ее крик. Солдат обернулся к ним:

– И тебя стрельнуть? И тебя? А ну работать, твари, суки!

И тут он заметил оцепеневших от ужаса детей. Он подошел к мужчине, присел, заглянул ему в лицо и, повернувшись к детям, глупо расхохотался:

– Вот видите, ребятки, как мы буржуев кончаем?

Помолчав, он тупо усмехнулся:

– Вот только дышал – и нету…

Володя медленно двинулся на него. Нина в ужасе схватила его за руку:

– Володенька, милый, нет! Домой пойдем, пойдем скорее!

Она тащила его за собой, плача и что-то приговаривая, не помня и не понимая своих слов. Володя тупо шел за ней, иногда останавливался и порывался идти обратно, но Нина висла на нем, снова уговаривала, просила, тащила.

Измученные, они с трудом добрались до дома. Нина силой втащила Володю в квартиру.

Увидев детей, Арсений Васильевич перепугался:

– Маленькие мои! Что сделалось?

Нина с плачем повисла у отца на шее:

– Папочка, он его застрелил! Просто взял – и выстрелил, и убил, а тот только остановился – отдохнуть! Папочка, просто застрелил, убил!

Рыдая, она повторяла одни и те же слова. Арсений Васильевич гладил дочь по голове, целовал и шептал:

– Ну доченька! Ну маленькая!

Володя так и стоял у двери. Арсений Васильевич посмотрел на него и вдруг сорвался, закричал:

– А ты куда смотрел? Куда вы гулять потащились? Бестолочь! Неслух! Кто вас туда отпускал, отвечай!

Володя вздрагивал на каждый окрик, но не шевелился. Нина очнулась:

– Папа, что с ним? Да не кричи на него!

Смирнов опомнился. Он подошел к Володе:

– Прости, мой маленький… я и сам напугался. Ты не виноват ни в чем, слышишь? Просто… не ходите вы никуда! Не ходите! Володя! Ну, что с тобой?

Арсений Васильевич потряс мальчика за плечи. Тот наконец перевел на него взгляд:

– Он его убил.

Нина снова расплакалась. Володя, глядя на лавочника остановившимися глазами, повторял:

– Он его убил. Совсем. Захотел – и убил. Убил – потому что захотел. Ни за что убил. Совсем. Потому что захотел – взял и убил.

– Володя, очнись! – тряс его Арсений Васильевич, – очнись, мальчик!

– Папа, что с ним?

– Не знаю… испугался. Володенька!

Вдвоем они трясли Володю за плечи, Арсений Васильевич умыл его холодной водой, и мальчик наконец пришел в себя. Оглядевшись, он сел на стул и глубоко вздохнул.

– Что это, Арсений Васильевич? – спросил он дрожащим голосом, – что это?

Смирнов с жалостью смотрел на детей. Что им говорить?

– Володенька, – наконец заговорил он, – не знаю, малыш, что тебе сказать. Ничего не буду! Только прошу, дети, никуда не ходите. Нечего вам на улицах делать, сидите дома, слышите!

– Он его убил! – крикнул Володя, – просто так взял – и убил! Почему он думает, что может убить?

– Он бандит, – неуверенно сказала Нина.

– Не бандит. Потому что бандита посадили бы в тюрьму, а этот считает, что прав… Он не бандит… или – кругом бандиты. Революция – бандиты. Убивают…

– Замолчи, Володя! – строго сказал Арсений Васильевич, – замолчи и послушай меня. Следи за языком своим, слышишь? Нигде, никому! Ничего!

Володя перевел на него усталые глаза:

– Так ведь – свобода…

– Замолчи, я сказал!

– Папа! – вмешалась Нина, – что ты на него все кричишь? Посмотри, какой он!

Она подошла к Володе и потянула его за руку:

– Пойдем книжку посмотрим?

Когда книжка закончилась, Нина встала:

– Пойду нам чаю сделаю…

Арсений Васильевич подсел к Володе:

– Сынок, послушай меня. Время сейчас опасное, у тебя родители, сестренки. Ты никуда не ходи, ни с кем не разговаривай.

Володя повернулся к нему:

– Мы с Ниной когда туда шли, как раз говорили, что революция – это хорошо. И вот такое… Как нам дальше… ну, жить?

– Ну, сынок. Так и жить. Что поделаешь?

– Я боюсь.

– И я боюсь. Все боятся.

– А вас тоже могут на такие работы забрать? – спросил Володя.

– Могут, наверное, – сказал Арсений Васильевич и покраснел. На работы его уже забирали, но вовремя сунутые старинные серьги спасли положение.

– И папу.

– И папу. Но ты не переживай. Справимся, если что. Мы оба здоровые, сильные. Не бойся. Все кончится, мой хороший. Пойдем-ка чаю выпьем.

Арсений Васильевич собрался проводить Володю. На улице тот остановился:

– Не говорите моим родителям про сегодняшний день, ладно? И Нину попросите. Не хочу их пугать. Дома и так… невесело.

– Не скажу. А ты обещай потише себя вести.

Володя кивнул:

– Постараюсь. Арсений Васильевич!

– Что, мой хороший?

Володя глубоко вздохнул:

– Когда застреливают – что происходит?

Арсений Васильевич оторопел:

– Не знаю, сынок, и я бы без этого как-нибудь обошелся.

– Я… знаете что? Я видел на Загородном, как двое солдат молодого человека вели. И баба одна сказала – стрелять сердешного… о чем он думал?

Арсений Васильевич покачал головой:

– Володя, как бы сделать, чтобы не болтался ты где не надо… ну, что ты? Баба сказала… всех слушать – ушей не хватит.

– Но ведь убивают! Вот этого человека убили. А вы смерти боитесь?

Арсений Васильевич задумался:

– Да не сказал бы. Что ее бояться? Я есть – ее нету, а она придет – так меня не будет…

– А я боюсь. Я боюсь, что я буду знать – вот завтра умру… или что меня убьют завтра… что я в этот день делать буду?

Арсений Васильевич молчал, не зная, что говорить.

– Вот если бы вы знали, что вас убьют завтра?

– Господи, Володя! Наступит такой день – тогда и подумаю! – рассердился Смирнов, – что сейчас-то об этом? И ты не думай, сынок. Ты маленький, тебе играть надо, читать…

– Я уж не маленький.

– Иди-ка домой.

Арсений Васильевич довел его до парадной:

– Ну беги.

Володя скрылся за дверью. Арсений Васильевич прислушался. Где-то за Фонтанкой раздался выстрел, еще один.

Услышав стук двери на втором этаже, Арсений Васильевич поспешил домой.

***

Наступило лето. Ни о какой даче речи не шло, Арсений Васильевич подумал и отправил Нину на Охту:

– Там, Ниночка, всяко ближе к воздуху.

Нина уезжала неохотно:

– А ты тут как один?

Арсений Васильевич уверял, что справится, да и приезжать он будет часто.

Тетя Лида с самого утра садилась за машинку – заказов было много, то перешить пальто, то перелицевать пиджак. Нина с увлечением готовила обед, потом уходила гулять.

На Охте события были заметны куда меньше – все та же тихая, зеленая окраина. Иногда по вечерам собирались пьяные мужики, спорили, плевали на землю. Нина обходила их стороной.

Иногда она заходила к Тонечке. Маленький Гриша подрос, девочки брали его и уходили на берег Невы.

– Ты знаешь, папа вступил в партию большевиков, – сказала как-то Тоня.

– Да? – рассеянно спросила Нина.

– Да… Нина, мы с тобой подруги?

– Конечно.

– Вот я хочу с тобой поговорить, – задумчиво продолжила Тоня, – знаешь, папа говорит о разных классах. О том, что ты – дочь владельца магазина, а значит – ты принадлежишь другому классу.

Нина недоуменно посмотрела на подружку:

– И что?

– Он, мне кажется, не очень доволен, что мы дружим.

– Вот как?

– Мама его урезонивает, говорит, что не след вмешивать в политику детей. Сегодня я сказала ему, что ты тоже пойдешь гулять с Гришей, он нахмурился.

Нина молчала, не зная, что сказать.

– Он ушел, а мама сказала, чтобы я ему не говорила, когда с тобой гулять ухожу.

Нина кивнула:

– Ясно.

Разговор не клеился, и обе, не сговариваясь, стали собираться. Нина помогла Тонечке дотащить корзинку с Гришиными вещами и медленно пошла домой.

Тетя Лида строчила на машинке. Нина подсела рядом.

– Случилось что-то, моя девочка?

– Да… тетя Лида, мы, кажется, больше не дружим с Тонечкой.

– Почему?

– Ее отец сказал, что мы принадлежим к разным классам, и он недоволен, когда мы вместе гуляем. Ее мама сказала, чтобы Тоня ему не говорила, если мы вместе гулять пойдем.

Тетя Лида вздохнула:

– Идиот… Как же он поезда-то водит, если идиот?

– Что мне делать?

– Не знаю, Ниночка. Пусть решит Тоня – если будет к тебе приходить, дружите, а сама не ходи. Так, наверное.

– Мне обидно, – пожаловалась Нина, – я вообще никакой не класс! Я – просто я.

– Понимаю, Ниночка. Но что уж тут поделаешь?

Тоня не приходила, и Нина приставала к тетке:

– Мне скучно, тетя Лида!

На Охту приехал Арсений Васильевич, и Нина рассказала про Тонечку. Отец пожал плечами:

– Ну, моя маленькая, было бы о чем думать. Это часто в жизни – сначала дружат, потом расходятся. И дело тут не только в, как ты говоришь, классах. Люди делаются старше, на многое смотрят по-разному… Это ничего, нестрашно. Потом будут новые подруги. Ты же без нее не больно и тоскуешь?

– Без нее – нет, – хмуро согласилась Нина, – а ты Володьку видишь?

– Видел, он ко мне заходил. Они дачу сняли еще в начале лета, а перебираются только сейчас.

– Мне тоже хочется за город.

– Так поехали.

– Сейчас?

– Что же?

– А тетя Лида?

– И она с нами. Лида, собирайся, поехали.

– А как поедем?

– На паровичке.

Станция была прямо напротив Тонечкиного дома. Как раз прибыл поезд, и Нина увидела, как отец Тони подходит к паровозу и по лесенке забирается в кабину.

Нина с отцом и теткой сели в вагон. Поезд тронулся. Нина вдруг рассмеялась:

– Представляете, вот пройдет еще время, и он нас возить не будет. Скажет – я вожу только людей своего класса.

– С дурака станется, – подтвердила тетя Лида.

Они вышли на маленькой станции. Нина прочитала:

– Дача Долгорукова.

– Мы сейчас в деревню пойдем, – сказал Арсений Васильевич, – тут хорошая деревня, вот река.

– Купаться можно?

– Можно. И молока можно будет попить, наверное.

– В самую жару потащились, – сказала тетя Лида.

– А мы тут можем в гости зайти, – сказал Арсений Васильевич, покосился на сестру и покраснел.

Тетя Лида покачала головой.

Деревня казалась вымершей. Они дошли до берега реки, тетя Лида расстелила покрывало, достала из корзинки хлеб и холодный чай в бутылке. Нина отошла за кусты, разделась и бросилась в воду.

В холодной воде сновали рыбки. Наплававшись, Нина вылезла на берег. Рядом с отцом и тетей Лидой сидела молодая женщина. Нина поздоровалась. Женщина внимательно рассмотрела ее:

– Дочка твоя на тебя похожа? И на тебя, Лида.

– Да, на мать совсем нет, – согласился грустно Арсений Васильевич.

– Меня Марфа зовут, – сказала женщина, – жарко тут. Ты, Лида, бери девчонку да в дом идите, вот мой, прямо напротив. Там квас. А мне Арсений тут сейчас поможет.

Тетя Лида поднялась:

– Пойдем, Ниночка.

Дом Марфы стоял на самом берегу. В холодных сенях Нина вздохнула:

– Как хорошо! На улице вправду жарко.

Они вошли в комнату, и Нина увидела двух маленьких мальчиков – они сидели на чистом половичке и катали паровозик. Тетя Лида нахмурилась. Мальчики доверчиво заулыбались. Нина подошла к ним:

– Вы играете? Давайте и я с вами.

Скоро выяснилось, что мальчиков зовут Федя и Алеша, им по четыре года, папа на войне, а старая бабушка живет за паровозом – в Малиновке. Нина взяла у печки несколько деревяшек, и они построили вокзал. Тетя Лида выпила квасу и прилегла.

Вернулся отец с Марфой. Он схватил кружку, налил квасу и залпом выпил:

– Ох, жара какая…

Марфа довольно улыбалась. Мальчики бросились к Арсению Васильевичу:

– А вы нам игрушки принесли?

– Игрушки нет, а вот возьмите-ка, – и он достал из кармана по петушку на палочке.

Марфа поставила на стол большую миску:

– Окрошку будете?

– Будем! – обрадовалась Нина.

Тетя Лида села к столу. Отец умывался под краном. Марфа внимательно смотрела на тетю Лиду.

– Ты на петушков да на паровозик не гляди – сам он, я ничего не прошу, не требую, – сказала она медленно, – и греха нет, я считай вдовая… каким муж мой вернется, коли вернется? Письмо было – газом травленый. Так что не стыди ни меня, ни его.

Тетя Лида нахмурилась:

– Ты что это при детях разговоры ведешь?

– Ничего пока не понимают твои дети.

Отец примирительно улыбнулся:

– Давайте окрошку есть.

Тетя Лида неохотно взяла ложку. Нина доела и попросила еще:

– Тетя Марфа, так вкусно!

– Вкусно – ешь. А ты, отец сказывал, молоко любишь?

– Люблю.

– Ну так вот после окрошки и налью. Утром пирог еще пекла, хороший вышел.

После окрошки пили молоко, ели пирог с вареньем – кислый, сахару было не достать. Тетя Лида сидела притихшая.

– Трудно тебе одной? – спросила она Марфу.

– Трудно, – согласилась та, – трудно. Но сейчас всем непросто, Лида, выживем как-нибудь.

– Если тебе что перешить – давай.

– Спасибо, Лида. Вот пальто мое было да мужнин тулуп – детям сможешь переделать?

– Смогу, сейчас замеряю их.

– На вырост шей, мне не из чего больше.

– Сделаю.

– Не спеши шибко-то, зима неблизко.

Нина захотела снова купаться, Марфа взяла детей и пошла с ней. Федя и Алеша плескались на мелководье, Марфа с Ниной доплыли почти до железнодорожного моста.

– Какая у вас деревня красивая, – сказала Нина, – а как она называется?

– Яблоновка. Тут у нас по весне знаешь как яблони цветут!

– Можно я по весне приеду?

– Можно, конечно, приезжай. Давай обратно, вам ехать еще, а поезда-то сейчас редко ходят.

Марфа с детьми провожала до станции. В бутылку из-под чая она налила молока.

– Оставь, Марфа, – нахмурилась тетя Лида, – детям.

– У вас тоже ребенок.

Нина долго махала ей из окна, потом опустилась на скамейку.

– Хорошая какая, папа! – сказала она, – и мальчики хорошие.

Отец вытер платком лицо.

– Сердце-то не остановилось? – сердито спросила тетя Лида.

– Не сердись, Лида, – виновато попросил отец.

– Вы о чем? – удивилась Нина,

– О том, что по такой жаре гулять опасно, – сказала тетка.

Вечером, когда Нина уже была в кровати, отец принес ей кружку молока, присел рядом:

– Выпей, Ниночка, с медом.

– Как раньше! – обрадовалась она.

– Да… вкусно?

– Очень.

Она пила молоко, отец грустно смотрел на нее.

– Что ты? – удивилась Нина.

– Говорят – ты на маму не похожа…. Не похожа, нет, глаза мои, рот мой… а вот повернешься, улыбнешься… Знаешь, ведь сколько лет прошло… а легче не делается. Я все думаю – какое счастье, что ты есть.

Нина почувствовала, как к глазам подступают слезы. В комнату неслышно вошла тетя Лида.

– Ну что ты, – заговорила она, – и сам расстроился, и девочка вон плачет… Не надо, Арсюша, мальчик мой! Что уж…

Она подошла ближе, обняла брата:

– Ну, мой хороший…

Нина приподнялась на кровати и тоже обняла отца:

– Папа, так тебя люблю!

Отец кивнул и поднялся:

– Простите, девочки.

– Ты уж ночуй, Арсений, – попросила тетя Лида.

– Ночую.

Утром, когда Нина поднялась, отца уже не было. Тетя Лида строчила на машинке.

– Как папа? – спросила Нина.

– Хорошо, Ниночка, не переживай.

– Тетя Лида, может, мне домой надо?

– Что такое?

– Как там папа без меня?

– Да неплохо, – сердито сказала тетя Лида, – неплохо. А ты со мной останься, девочка – мне так с тобой хорошо!

Нина подумала и согласилась.

Родители Володи сняли маленькую дачку в районе Ивановской, на берегу Невы, но переезжать туда не спешили. Отец наконец-то нашел службу, что-то проектировал, строил, но денег все равно не хватало, он был хмурым, раздражительным. Помимо бедности его беспокоило образование детей – что-то будет с гимназиями на следующий год, где и как они будут учиться?

Софья Моисеевна успокаивала его:

– Все наладится, Яков. Что ты переживаешь? Сейчас главное – как-то выжить…

– Кем они вырастут? Недоучки. Ладно Эля, она, я вижу, повторяет, читает. Анюта маленькая, и ты ее учишь. А этот? Я сам буду с ним заниматься.

Володя пропустил его слова мимо ушей, но следующим вечером отец пришел к нему в комнату:

– Доставай учебники.

– Какие? – удивился Володя.

– Какие? – взорвался отец, – какие? Ты уже не помнишь, что у тебя есть учебники?

Володя снял с полки книжки:

– Ну вот…

– Ну вот. Так. Что вы прошли по русскому письменному?

– Вот досюда… кажется.

– Будешь заниматься дальше. Смотри – я отмечаю тебе десять упражнений, чтобы к завтрашнему дню все было сделано.

– Папа, ведь лето! – заикнулся Володя и тут же об этом пожалел.

– Лето? – бушевал инженер, – лето? У тебя круглый год лето! Чем ты был занят весь год? Ты открыл хоть одну книгу? Отвечай, бездельник!

– Открыл, – отбивался Володя, – я много читал!

– Он много читал – ты слышишь, Соня? Это теперь заслуга, подвиг! Не десять упражнений ты мне напишешь, а двадцать!

– Чем я буду писать? – хмуро спросил Володя, – чернил нет…

– Напишешь карандашом. Завтра я проверю, и если что-то будет не сделано или будут ошибки…

Он встал и вышел, хлопнул дверью.

Каждый вечер отец проверял домашние задания. Если математика и естествознание даже доставляли удовольствие – отец отлично в них разбирался, объясняя, увлекался и становился похожим на самого себя прежнего, то с русским и историей была настоящая беда. Писать карандашом было непривычно, и отец ругал за почерк, а если находил ошибку, то вовсе выходил из себя. По истории он требовал дат и ненужных, как казалось Володе, подробностей. Володя от страха путался, запинался, забывал даже то, что знал. Как-то отец в ярости запустил в него учебником. Мама, присутствовавшая при уроке, вскочила:

– Ты сошел с ума, Яков? Может быть, ты сразу его убьешь? Как же! Он ведь забыл, когда было сражение при Фермопилах!

– Он бездельник!

– А ты неврастеник! Если ты еще раз позволишь себе подобную выходку, я заберу детей и уйду!

Отец растерянно остановился:

– Что?

– Что слышал. Обижать мальчика я не позволю!

Отец быстро вышел из комнаты. Володя ошарашенно смотрел на маму. Она подняла брошенный учебник и вышла вслед за отцом. Эля с ненавистью посмотрела на брата:

– Ты слышал? Мама с папой из-за тебя хотят разойтись!

И она разрыдалась. Из детской прибежала Анюта, тоже разревелась. Мама вернулась в комнату:

– Ну, что тут еще такое?

Эля, продолжая плакать, махнула рукой. Володя, дрожа, ушел к себе.

Неужели мама правда может забрать их и уйти? Куда?

Ну и ладно, подумал он в ярости. И ладно, и пожалуйста! Мама тоже бывает разная, но все равно с ней будет лучше.

А может быть, Элька останется с отцом. А они будут жить втроем – он, мама и Анюта. Мама станет прежней – веселой, ласковой. И он во всем будет ей помогать!

Прибежала Анюта:

– Володя, мама зовет ужинать!

На ужин был суп, который ели на обед – полупустой, но хоть горячий. Заплаканная Эля накрывала на стол. Мама разлила суп по тарелкам.

– Завтра мы переезжаем на дачу, – сказала она, – Эля, Володя, соберите с собой учебники, тетради, рисование, книжки. И помогите Ане собрать игрушки.

Володя растерянно поднял голову. Что это? Они правда уедут от отца? Мама выглядит спокойной, уверенной, папа немного смущен, но не расстроен.

После ужина Володя ушел к себе, сел на подоконник. Мысли путались.

Мама правда решила их увезти? Папа что, останется один?

Володя вскочил и бросился в коридор, прислушался. Мама у Анюты, укладывает ее. Он открыл дверь, заглянул. Мама сердито замахала руками, Анюта подняла голову:

– Володя, заходи! Мама и тебе споет.

Мама хлопнула рукой по спинке кровати:

– Немедленно спать! А ты что явился? Не знаешь, как она тяжело засыпает? Тебе не подождать?

– Мама, послушай. Вы с папой – вы расходитесь?

Мама изумленно посмотрела на него:

– Что?

– Ты сказала сегодня, ну, про меня. А потом – про дачу, что мы уезжаем. Вы расходитесь?

Мама покрутила пальцем у виска:

– Ты что, совсем глупый? Ну-ка быстро в свою комнату, да повтори уроки, пока отец опять не рассердился.

Володя побрел к себе. Мама пришла через полчаса:

– Вот явился, а она уже почти заснула! Пришлось еще ей петь.

Она прошлась по комнате, потом села на кресло, притянула Володю к себе:

– Послушай меня. Папа был в тюрьме, ему нелегко, ты должен это понять. Да, он раздраженный, нервный… конечно, я не разрешу ему кидать в тебя книгами, но и ты мог бы учиться получше и не раздражать его. А про то, что мы разойдемся… Этого никогда не будет, Володя.

Мама встала, потрепала сына по голове:

– Спать.

Снился какой-то сон, что они все-таки живут втроем – он, мама, Анюта, каждый день гуляют около моря, смеются, разговаривают. Только было жалко отца, потому что он где-то был один, без них, и Элька куда-то пропала. Володя чувствовал, что плачет во сне, вытирал слезы кулаком, мама и Анюта смеялись рядом, а он радовался тому, что он с ними, и плакал потому, что папы рядом не было.

Через день они уехали на дачу. Володя исправно повторял уроки, но отец приезжал редко, в его тетрадки почти не заглядывал, только по математике что-то спрашивал. Мама следила, чтобы дети занимались, гулять особо не пускала.

Снимать дачу долго не получилось – было дорого, да и тревожно, и Альберги вернулись в город.

Как-то в середине сентября прибежала Нина:

– Слушай, – сбивчиво заговорила она, – что расскажу! Ты даже представить себе не можешь!

– Что?

– Я теперь буду учиться в твоей гимназии!

– Как это?

– А вот так! И это уже не гимназия, а единая трудовая школа – так она теперь называется. И девочки тоже будут там учиться! Представляешь?

– А твоя гимназия?

– А мою закрыли. И наши преподаватели – многие переходят к вам. Говорят, Синька тоже переходит. Ты рад? Вместе будем ходить по утрам.

Володя неловко улыбнулся. Как-то странно – девочки, мальчики вместе… И Синька будет работать в его гимназии.

– Если ты не хочешь – можем вместе не ходить, – сказала Нина, наблюдая за ним.

– Да нет, Нина, что ты. Странно как-то… ну, что девочки будут в классе.

– И мне странно – что мальчики. Но ты знаешь, так ведь и раньше было! Вот моя мама – она работала в сельской школе, там мальчики и девочки учились вместе. И ничего… Володя, мне пора! Я ведь только на минутку – рассказать. Ну что, вместе будем ходить? Да?

***

Учиться вместе было непривычно, но гимназия не очень изменилась – те же преподаватели, те же предметы. Многие отстали, конечно, и голодная, тревожная зима не прошла даром – иногда Володя ловил себя на мысли, что учиться стало труднее, раньше достаточно было послушать или прочитать, а теперь приходилось думать, перечитывать, заучивать. Нина тоже стала учиться куда хуже – сама не занималась, по математике все забыла, но она, в отличие от прежних лет, стала относиться к учебе намного спокойнее.

Арсений Васильевич устроился работать в магазин около Технологического института, первое время был доволен:

– Пока торгуешь, с голоду не помрешь.

Потом стал приходить усталым, сердитым. Как-то утром долго тянул время – никак не мог выйти из дома.

– Не нравится? – спросила Нина.

– Что там может нравиться…

Торговали по карточкам, очереди были огромные, народ злой и голодный. Поначалу Смирнов пытался вести себя как всегда – обращался к покупателям приветливо, с улыбкой, но народ его манера только раздражала: