Воспоминания инженера-2. Уроки жизни

Теперь, мне кажется, читатель поймёт, что принятый в нашей семье пищевой уклад абсолютно не совпадал с детсадовским расписанием приёма пищи и меню. На этой почве возникали различные конфликты и жалобы родителям. Наконец, и здесь был найден компромисс. В детском саду мы пробыли около года. Когда мне исполнилось шесть лет я пошёл в подготовительный класс. Началась новая эра в моей жизни: познание неведомого, путём обретения способности читать и писать. От присущей мне неусидчивости не осталось и следа. Я старался изо всех сил и в короткий срок смог уже бегло читать и писать короткие предложения. В семь лет я пошёл учиться в начальную четырёхлетнюю школу, расположенную в пяти минутах ходьбы от нашего дома. Школа представляла собой высокое кирпичное одноэтажное здание европейской архитектуры с большими окнами. В школу провожала меня мама с традиционным букетом цветов. Затем нас, первоклассников, ввели в класс, где нам предстояло провести четыре года. Это была большая комната с четырьмя рядами маленьких парт. Каждый ряд состоял из 4–5 парт. За каждой партой сидело два ученика. Площадь класса позволяла при необходимости установить в каждом ряду ещё несколько парт. Меня посадили в первом ряду у окна на одну их последних парт. Мой двоюродный брат Сэм сидел также ближе к концу ряда, но в четвёртом ряду. Такое географическое расположение для меня имело два преимущества–лучшая освещённость и возможность кратковременно на несколько секунд взглянуть на улицу. Для этого нужно было подпрыгнуть, схватиться руками за подоконник и подтянуться до оконного проёма. Этими преимуществами Сэм не обладал, но зато его парта располагалась ближе к входной двери. Это неоспоримое преимущество оказалось крайне важным при осуществлении некой тактической операции. Но об этом позже.

Директором школы был местный Макаренко – Михаил Тимофеевич Шевченко. Добрейший человек, самозабвенно любил детей и они отвечали ему тем же. Благодаря ему учебный процесс и дисциплина в школе были на высоком уровне. Возвращаясь к преимуществам расположения парт, хочу заметить, что среди предметов, подлежащих обучению, было изучение узбекского языка. Этот предмет вёл замечательный педагог по фамилии Назаров (имя и отчество не помню). Основной областью его деятельностью была адвокатура. Он был культурным человеком и очень доходчиво обучал нас узбекскому языку. Однако, его преподавание быстро закончилось. Вместо него нас стал учить его брат, также Назаров. Когда он вошёл первый раз в класс, мы увидели человека, представляющего полную противоположность старшему брату: круглое, как шар, лицо с маленькими косящимися глазками, без каких-либо эмоций, напоминающее лицо плута из насреддиновской эпопеи. Он вяло сел за стол преподавателя, забыв с нами поздороваться и начал бубнить себе под нос. Разумеется, никто ничего не понял. Взамен былой тишины в классе начался лёгкий шум. Каждый стал заниматься своими интересами, общаться с соседом и т. д. Именно это обстоятельство послужило основой для выработки тактического плана, автором которого был мой двоюродный брат Сэм. Он заключался в следующем: вскоре после начала урока, Сэм опускался с парты на четвереньки и полз в сторону дверей. Упираясь головой в дверь, он открывал её, выползал в коридор и был таков. Поскольку занятия шли во всех классах, как правило, в коридоре никого не было, разве что уборщица. Мне было сложней, поскольку я сидел в ряду, где стоял стол учителя, и мне приходилось выполнять процедуру покидания класса несколькими маршами, когда учитель поворачивался к доске или начинал дремать. До определённого момента всё проходило успешно. Но однажды произошёл сбой описанного тактического маневра. Как всегда, первым покидал класс Сэм. Толкнув головой дверь, он увидел перед собой ботинки директора школы. Он понял, что попался. Будучи автором гениального тактического маневра, он в этой, казалось, безнадёжной ситуации находит другой гениальный ход: он начинает кататься по полу, держа руки на животе, и издавая громкие стоны. На вопрос директора: «Тродлер, что с тобой?» (директор называл нас по фамилии). Сэм в ответ мычал, блестяще имитируя приступ болей в животе. Директор поднял его на руки и отнёс в учительскую. Там его напоили чаем и положили на диван. От напряжения и пережитого он крепко заснул. Проснувшись, он пожелал пойти домой. Занятия в школе закончились, и осталась лишь дежурная преподавательница, получившая поручение директора проводить Сэма до дома. Он отказался от её предложения, мотивируя тем, что он полностью пришёл в себя, и ему достаточна моя помощь.

Когда мы вышли из школы, он спросил меня: «Ну как?». Я ответил, что сначала подумал, что это розыгрыш, но по тому, как реагировали взрослые, начал сам испытывать страх за тебя и готов был заплакать. Он улыбнулся и сказал, что в действительности это был розыгрыш, но повторять его он больше не намерен. В дальнейшем мы никогда не прибегали к этой тактической уловке. Я до сих пор восхищаюсь его выдающимся артистизмом: он спас себя и меня. Самое загадочное в этой истории, это то, что увидев ботинки, Сэм почти мгновенно сообразил как в данном случае нужно поступить. Вообще, в дальнейшем в подобных ситуациях он проявлял быструю ответную реакцию. В течение учёбы в этой школе было всякое: драки, синяки, оскорбления и т. д. Один пример я вынужден привести. Это было, когда мы учились в четвёртом выпускном классе. В то время я дружил с одноклассником Серёжей Прокофьевым. Вроде, у нас с ним не было никаких конфликтов. На одной из больших перемен между нами возник пустячный спор, который завершился тем, что он злобно выпалил при свидетелях мне в лицо слово «ЖИД». Он сидел на подоконнике открытого окна. Не раздумывая, я врезал ему в лицо. В результате он опрокинулся и выпал из довольно высокого окна. При падении, он сильно разбился, но, к счастью для него и меня, обошлось без переломов. На следующий день он с синяками пришёл в школу со своей мамой. Придя в кабинет директора, где проходила учительская летучка, она с порога громко заявила: «В «лучшей» школе творятся безобразия, отсутствует какая-либо дисциплина, свидетельством чего является попытка убийства моего сына. Посмотрите на него, он весь в синяках. Я требую наказать виновника, потенциального убийцу, и выгнать его из школы, а родителей привлечь к ответственности». Директор школы, Михаил Тимофеевич, выслушав её тирады, спросил, может ли она назвать имя потенциального убийцы. Он знал об инциденте, происшедшем накануне, и собирался его обсудить с преподавателями. Для этого он намеривался вызвать на текущее заседание участников конфликта. Однако, появление мамы несчастной жертвы разбоя нарушило его планы. Директор повторил вопрос: «Знаете ли вы имя потенциального убийцы вашего сына?» «Да,-это паршивый жидёнок Мотя Львовский». Наступила тревожная тишина. Затем Михаил Тимофеевич медленно встал и, направив указательный палец в сторону этой мамы, сказал: «Вы антисемитка и, воспитывая своих детей, прививаете им ненависть к евреям. Я не потерплю в возглавляемой мною школе малейшее проявления антисемитизма. Немедленно покиньте мой кабинет и школу, иначе я вызову представителей закона и вам не поздоровится». Она в испуге ретировалась, и инцидент себя исчерпал. Моим родителям подробности о прошедших событиях рассказала моя учительница.

Наконец, спустя четыре года, я успешно закончил учёбу в маленьком учебном заведении для маленьких детей, которое для нас стало храмом постижения новых знаний и школой жизни. И в этом заслуга замечательных, терпеливых директора школы и преподавателей, посвятивших своё призвание очень трудной профессии-учитель-ствованию. Я и мои родители стали готовиться к поступлению в среднюю школу (десятилетку). Мы выбрали школу, расположенную достаточно далеко от дома. Она находилась на исторической улице Железнодорожная, откуда я начал поход в Бухару к тёте Фане. Эта школа была в ведомственном подчинении Комиссариата путей сообщения, а не Просвещения. Я не знаю, какие привилегия имели преподаватели и работники этих школ, но мне доподлинно известно, что ученики их не имели. Чтобы дойти от моего дома до школы, необходимо было пройти по улице имени Ленина, на которой был расположен наш дом, примерно шестьсот метров. Затем, пересекая центральную площадь с деревянной трибуной, на которой проходили праздничные демонстрации и парады войск местного гарнизона, спортивные соревнования, мы подходим к мосту, перекинутому через железнодорожные пути. Пройдя три марша вверх по лестнице и пройдя примерно 60 метров по настилу моста и спускаясь, мы попадаем на улицу, которая затем переходит в шоссейную дорогу в Бухару. По ней нужно было пройти несколько сот метров до пересечения с улицей Железнодорожная, на которой располагалась моя новая школа. Справа от противоположного конца моста находился большой вокзал смешанной архитектуры. С моста открывалась панорама маленького провинциального города со скудной промышленностью, который однов-ременно был большим железнодорожным узлом. Город был зелёным, благодаря чему в жаркую погоду можно было укрыться в тени деревьев. Если с моста смотреть в бинокль на запад, в сторону Каспийского моря, то вдалеке можно увидеть пустыню. Почему я так подробно описываю маршрут, по которому мне ежедневно приходилось проходить в одну и другую стороны, пока я учился в пятом классе? Потому что у меня не было чернильницы–непроливайки (страшный дефицит) и не было чернильниц на партах (они появятся лишь в следующем году). Поэтому мама купила мне большую и тяжёлую канцелярскую чернильницу без крышки из тёмно-зелёного стекла. В день учёбы я шёл в школу, неся почти на вытянутой руке эту проклятую чернильницу. Уставшая и дрожащая рука постоянно была измазана чернилами, но зато я ни разу не запачкал одежду.

1935 год. Жду первого сентября, когда начнутся занятия в 5-м классе. Впереди шесть лет учёбы, которая закончится в июне 1941г. Впереди ожидания определённого рода. Я не могу закончить эту главу, пока не расскажу читателям ещё несколько важных поучительных эпизодов из моей жизни. Они произошли в детстве и, возможно, изложены не в хроно-логическом порядке. За мои проделки моя мама меня иногда наказывала. Не так сильно, но в принципе – заслуженно. Но я не терпел никакого насилия над собой. Поэтому отдельные шлепки я воспринимал гипертрофировано. В малолетстве я был очень обидчив. Этот рудимент и сейчас иногда проявляется, но в очень микроскопическом виде. Повзрослев, я понял какую роль сыграли мои родители в моём воспитании и формировании. В течение всей моей долгой жизни я боготворил своих родителей, особенно маму, ибо она была моей воспитательницей и наставником до тех пор, пока я не стал самостоятельным, но с привитым моей мамой пониманием, что хорошо и что плохо. Теперь перехожу к описанию упомянутых эпизодов. Однажды, после очередного наказания, мама через какое-то время позвала меня что-то перекусить. Мне показалось, что более благоприятного случая ей отомстить за «несправедливое» наказание трудно себе представить. Мгновенно созрел план: объявить голодовку. Я отказался от её предложения, на что она ответила: «Как хочешь». Однако от исполнения плана я не отказался и приступил к голодовке. Я вышел во двор и начал ходить кругами. Иногда я выходил за пределы двора, чтобы посторонние люди видели последствия голодовки. Отсутствием фантазии я не страдал. Прошло кажется менее часа, а мне показалось, что прошла целая вечность и в моей голове начали возникать фантасти-ческие мысли о смерти на почве голодовки. Я начал себя жалеть и оплакивать. Я видел себя в гробу. Хоронили меня под музыку всем городом. В духовом оркестре играли три брата Финаревские: Лёва на трубе, Миша на басе и Эфраим на флейте. Это были племянники дяди Мойсея, отца Сэма. Как они старались! Ведь провожали в последний путь самого близкого и дорогого человека, гордость города Кагана. Весь город плакал. Неожиданно я обнаружил, что я ещё жив. И здесь я вспомнил о моих родителях, сначала как виновников моей смерти, но постепенно мне и их также стало жалко. Всё смешалось в голове, и в этот момент я почувствовал, что нестерпимо хочу есть. С момента объявления голодовки прошло полтора часа. Идею вернуться домой и съесть что-нибудь, чтобы одолеть голод я отверг. Признаться в поражении я принципиально не мог. И я вспомнил, что в карманах моих штанишек лежат несколько копеек. Не долго рассуждая, я направился в ближайший хлебный ларёк, купил маленькую булочку и, зайдя за магазин, тайно, как мне показалось, жадно её скушал.

Теперь, я решил, что могу продолжать «голодовку». По прошествии менее часа, я понял, что «голодовку» можно заканчивать, и я торжественно с видом победителя вернулся домой. Я прошёл мимо мамы, которая занималась подготовкой вечерней трапезы. Она не обратила на меня никакого внимания. Меня, конечно, это смутило. Ведь я был убеждён, что на моём лице должны были отпечататься следы страданий вследствие «мучительной голодовки»: сильная бледность, страшно впалые щёки и т. д. Зашёл в комнату, взял зеркало, посмотрел в него и, к своему крайнему удивлению, никаких следов «длительной и мучительной» голодовки» я не нашёл. Но по инерции продолжал изображать на лице страдальческий вид и старался теперь поменьше попадаться на глаза маме. Финал этой истории не был похож на драму, но он был поучительным. Ближе к вечеру мама пошла купить свежий хлеб и лепёшки к обеду, который по традиции должен состояться вечером после прихода папы с работы. После её возвращения я интуитивно почувствовал, что мама возбуждена и я насторожился, опасаясь беды. Вскоре папа пришёл домой и мама обратилась к нему со словами: «Зяма, наш любимый сын ославил нашу семью на весь город. Я пришла магазин и эта продавщица сплетница Зинка спрашивает меня: «Ты, Маня, что не кормишь своих детей?» Я обомлела. «Как это я не кормлю детей? Они всегда накормлены и сыты. С чего ты это взяла?» Она мне отвечает: «Давеичи, приходил твой пузырь Мотька и купил сдобную булочку. Оглядываясь, он прошёл за магазин и быстро её скушал. Это я видела через окно кладовой. Вот, решила тебе рассказать». Я понял, что разоблачён. Весь мой план воздействовать на мою маму с помощью добровольной голодовки позорно рухнул. Сник и стал ждать наказание. Вдруг, обычно молчаливый, папа заговорил. Он в строгой форме осудил мой проступок и заявил, что в данном случае он намерен меня наказать сам. До этого момента он меня пальцем не трогал. Тем не менее я испугался, зная какой папа сильный. Он взял меня за руку и молча повёл в другую комнату, которую запер изнутри на ключ. Положил меня животом на кровать и снял с меня трусы. Я зажмурился и стал ждать начала экзекуции с применением брючного ремня. Но почему-то экзекуция задерживалась. Повернув голову и открыв глаз, я увидел, что папа снимает с себя бандаж, прижимающий послеоперационную грыжу. Бандаж был снабжён длинным, мягким кожаным ремнём для закрепления его на теле. Перед тем как начать экзекуцию, папа шепнул мне на ухо, что после каждого удара ремнём я должен отчаянно вопить, а он при этом громко приговаривал: «Вот тебе!» Это была не экзекуция, а приятный массаж филейной части тела. Когда процедура «истязания» закончилась, папа взял с меня слово, что никогда впредь я не должен шантажировать родителей, даже если они меня накажут. «Мы с мамой тебя очень любим, но если ты сделаешь дурной поступок, то ты будешь наказан, но не мною, а мамой». Больше никогда я не совершал подобных поступков. Каюсь, проступки другого рода я совершал и многократно, за что был наказан, разумеется мамой. Если бы они знали, как я их любил, и как они были мне дороги! Обиды у детей быстро проходят.

Следующий эпизод, правда, со счастливым финалом, произошёл примерно в то же время, что и предыдущий. Мы с Сэмом уже учились в начальной школе и полагали, что учёба придаст нам особый статус в глазах наших родителей. Но мы горько заблуж-дались: за любые проступки нас по-прежнему наказывали, особенно моего двоюродного брата. Ведь в свободное от домашних занятий время мы проводили на улице, общались с пацанами, которые передавали нам знания и опыт уличной жизни. Читатель, полагаю, догадывается, что это за наука: именно благодаря ей мы успешно освоили русский классический мат. Когда мама слышала из моих уст случайно брошенное совсем не к месту матерное слово, она приходила в ужас. За это она меня крепко шлёпала, задавая себе вопрос: «Откуда это всё?» Здесь, надо сказать несколько слов об отце Сэма. Дядя Мойсей был первоклассным шорником: помимо изготовления различных сбруй с фантастическими инкрустациями, он также изготавливал плётки, нагайки и тому подобные инструменты для усмирения лошадей. Поскольку Сэм стойко переносил обычную экзекуцию, не произнося ни одного стона, отец брал нагайку и начинал ею его хлестать. Это уже инквизиция. Он, видимо, забыл, что тонкая кожа ребёнка разительно отличается от кожи лошади. Сэм показал мне её последствия. Мы долго обсуждали с ним как заставить его отца отказаться от такой жестокости, но нам в голову не приходила мысль перестать проказничать и не давать поводов для наказания. Но тогда наше детство потеряло бы свою суть – свободу волеизъявления и действия в мире, наполненном огромным количеством различных соблазнов. Перебрав разные варианты, он принял решение обратиться в милицию. Из солидарности я решил составить ему компанию. На следующий день сразу после занятий мы пришли в отделение милиции. Там при входе сидел дежурный, который тихо дремал. На улице и в помещении стояла жара. Мы обратились к нему с просьбой проводить нас к начальнику. Поскольку ни нарушителей ни просто посетителей в приёмной не было, он охотно встал и проводил нас до кабинета начальника и, открыв дверь, произнёс: «К вам». За столом сидел грузный узбек с большими седыми усами и добрыми глазами. Он жестом пригласил нас к себе, предложил сесть на стулья, стоящие у стола. Затем он представился, назвав свою фамилию и звание. Далее он попросил сообщить наши имена и причину посещения. Всё это он сказал крайне вежливо и уважительно, что дало нам надежду, что здесь нас поймут и помогут. Сэм очень волновался и сбивчиво рассказал о причине, которая привела нас сюда. Он внимательно его выслушал и одновременно отказался посмотреть последствия жестокого избиения, для чего Сэм хотел спустить трусы, мотивируя тем, что в детстве перенёс более крутые наказания, да и каждый день он видит сцены похлеще. «А теперь послушайте меня», начал он. «Вы правильно поступили, что обратились лично ко мне. О вашем визите я никому рассказывать не буду. Эта наша общая тайна. Я вам советую идти домой, помириться с родителями и пообещать не делать такого, что заслуживает наказание. У меня нет оснований привлекать ваших родителей к ответственности. Ваши проделки и непослушания отнимают у них здоровье. Моё детство было очень жестоким, но спасибо родителям, они меня сделали человеком».

С этим мы покинули учреждение, которое должно было нас защитить. Последняя надежда улетучилась. Выйдя из отделения милиции, мы с Сэмом начали обсуждать, что нам делать дальше. Ни о каком примирении с родителями не могло быть речи. В конце концов, было принято решение бежать из дома. Обсуждение конкретных деталей этого стратегического плана мы решили отложить назавтра, ибо подходило время возвра-щения домой. На следующий день после уроков мы с Сэмом направились в городской парк, расположенный напротив нашего дома. Углубившись в парк мы сели на траву и начали разрабатывать план побега. У нас не было чёткого понимания того, куда мы намерены направиться. Но твёрдо решили использовать для побега товарный состав, поскольку в пассажирский, во-первых, нас не пустят, во-вторых, может раскрыться тайна побега. Одновременно мы решили вопрос с провиантом и водой, без которых продержаться долго было невозможно. На этот раз судьба нам благоприятствовала. Оглядевшись вокруг, мы обнаружили вырытую кем-то небольшую яму с подкопом на дне. Сама удача шла нам в руки. Мы поняли, что найденное сооружение может стать тайником для сокрытия провианта, который предстояло собрать как можно незаметнее. Любая неосторожность может вызвать подозрение и сорвать план побега. Мы тут же определили состав продуктов: сухари из хлебобулочных изделий, конфеты с напол-нителем в виде фруктового джема в обёртках, монпасье, кусочки халвы. Скудно, но зато питательно. Начался незаметный сбор продовольствия, которое мы прятали в школьных портфелях, а после занятий несли небольшими порциями, завёрнутыми в старую газету, и помещали в тайник. Содержимое тайника мы прикрывали ветками. Самое интересное, что ни разу никто не покусился на содержимое тайника, хотя в парке было много бродяг и бесхозных собак.

Итак, час побега приближался. Мы выбрали день побега. Это был день, когда не было занятий в школе. Ещё раз обратите внимание на то, что маршрут побега даже не обсуждался. Каган станция узловая, и поезда проходят по четырём направлениям: на восток – Ташкент, на юго-запад – Ашхабад, на юго-восток – Сталинабад (Душанбе) и на север – Бухара. Мы тогда не имели понятия о сторонах света, поскольку географию в начальных класса не проходят. Кроме того, сама идея побега стала идеей фикс и вытеснила из наших голов чувство опасности, ожидавшей нас впереди. В обозначенный день, взяв с собою моего братика Моню и прихватив бутылку воды, мы направились в парк. Все пищевые запасы, которых хватило бы максимум на два дня оказались на месте, нетронутыми. Началась процедура прощания. Мы оба обняли Моню и одновременно зарыдали. Мы его очень любили за то, что он всегда был готов идти с нами куда угодно. Но на этот раз мы его не посвятили в наш план. Видя, что мы рыдаем, он тоже заплакал. Мы попросили его никому не говорить о нашем странном поведении (он раньше никогда нас не предавал – человек слова). Прощаясь с ним, мы прощались с родителями, нашим укладом жизни, школьными друзьями, уличными пацанами. Но впереди нас ждала свобода, отсутствие родительского гнёта. Проводив братика до выхода из парка, и убедившись, что он вошёл в наш дом, расположенный напротив, я и Сэм направились на станцию. Преодолев небольшое заграждение, мы оказались на путях. На первой же линии стоял длиннющий товарный состав с открытыми платформами, гру-жёнными щебнем. К нашей радости, один из вагонов имел кондукторскую будку со скамейкой внутри и солнцезащитным навесом. Это была наша мечта: идеальные условия для поездки. Мы расположились на скамейке и стали ждать, когда заговорит гудок паровоза. После нескольких часов молчаливого ожидания момента, когда тронется поезд, в наших головах начали бродить мысли такого рода: правильно ли мы делаем, направляясь в никуда. Мы как будто сразу повзрослели, и на нас почти одновременно накатился усили-вающийся страх. Мы быстро соскочили с подножек вагона на землю и почувствовали облегчение. Теперь, возвращаясь домой, мы начали искать объяснения, почему мы заде-ржались и где мы были. В конце концов, мы нашли приемлемый вариант: мы сначала были в парке, что может подтвердить Моня, а потом пошли в шахматный уголок, где играли в шахматы и потеряли контроль за временем. В шахматы мы с Сэмом играли отменно с переменным успехом, чуть слабея Хосе Рауля Капабланки, но в отличие от него в нашем шахматном арсенале ничьих не бывало. Мы рубились до конца, пока король не получал мат. Партия были короткими и по своему содержанию могли войти в шахматные учебники в виде классических этюдов. Мы не испытывали цейтнотов и за десять минут могли сыграть не менее трёх великолепных партий. Извините, что увлёкся приятными воспоминаниями. Мама и тётя Фаня, занятые домашними делами, не заметили наше отсутствие. Тогда пронесло и никаких последствий не было. Больше никогда ни я (для меня это была вторая попытка побега), ни Сэм не пытались пускаться в бега. Таким образом, два наиболее опасных способа насолить нашим родителям: голодовка и побеги были исключены из перечня возможных. Оставались другие, которые также постепенно исчезали из списка. В конечном счёте план мести перестал существовать. Я благодарю судьбу за то, что она подарила мне замечательное детство, насыщенное интересными и опасными приключениями. Детство стало первой школой жизни, и я вспоминаю его с особым чувством. Приобретённые в детстве наука и опыт плюс родительское воспитание помогли мне в будущей долгой жизни.

Возвращаюсь к периоду, когда мне было 6–10 лет от роду. Без лишней скромности сообщаю, что в эти годы мною было совершено несколько «героических поступков» на ниве спасения человеческих жизней. Ограничусь двумя примерами. Первое произошло ещё до переезда семьи тёти Фани из Бухары в Каган. Тётя Фаня, человек демокра-тичный, предоставила Сэму и мне полную свободу действий, Мы ею воспользовались и пошли гулять без определённой цели по улицам. Неожиданно Сэм увидел почти полусухой арык, спустился в него и начал шагать уже по дну арыка. Я же шагал рядом по берегу арыка. Так мы продолжали движение пока не остановились перед довольно глубокой ямой, вырытой на дне арыка. Она была заполнена водой лишь частично. Остановившись перед этим неожиданным препятствием, мы стали обсуждать план его преодоления. В этот момент кто-то сзади открыл створку, перекрывающую доступ воды в арык. Вода с большой скоростью стала заполнять русло арыка. Высокая волна воды, достигнув Сэма, опрокинула его в яму. Яма почти мгновенно заполнилась водой. Сэм не умел плавать и не имел опыта борьбы с водной стихией. Он захлёбывался и форменным образом тонул. Когда очередной раз он появился на поверхности воды и вскинул руку, я крепко схватил её и вытянул Сэма на берег. Таким образом, он был спасён. Недавно мы с Сэмом, ныне живущим в Германии, беседовали по телефону. Касаясь этого эпизода, он мне сказал, что если бы не я, в тот критический момент подавший ему руку, сегодняшняя беседа не состоялась.