Отпуск с убийцей

– Не в этом дело… – покачала она головой. – Не торопись. Потом. Хорошо?

– Как знаешь… – с рассеянной улыбкой ответил он и взял ее под руку.

Они вышли из незапертых ворот и притулились у столба с указателем автобусной остановки.

Кругом не было ни души.

И никаких посторонних звуков – только негромкий, ровный шум дождя…

Слева, в темноте, послышалось натужное урчание и замелькали огоньки.

Они приближались, делаясь все ярче, пока не превратились наконец в две горящие фары рейсового автобуса.

– А вдруг проедет мимо? – с непонятною надеждой произнес Невский.

Лидочка только пожала плечами, словно говоря: нашел, о чем спрашивать!..

Холодный металлический корпус, шумно качнувшись вперед и назад, плотно встал.

В салоне сквозь мокрые стекла окон виднелись тени всего нескольких пассажиров.

С лязгом раздвинулись двери.

– Пойду, – просто и даже как-то буднично сказала Лидочка – Давай прощаться.

На короткое мгновение Невский поймал ее руку и мягко потянул к себе.

Лидочка не сопротивлялась.

Тогда он обнял ее и крепко поцеловал в мокрые губы.

Водитель, поторапливая, дал гудок.

– Все было хорошо, да? – прошептал Невский, стараясь перехватить ее взгляд.

– Не надо об этом. – Она высвободилась из его объятий и шагнула к автобусу. – Спокойной ночи. И… не думай обо мне плохо.

– Да, господи!.. – всплеснул он руками, но двери уже сомкнулись за нею, и автобус, мелькнув тусклой лентой окон, исчез в темноте.

В мире снова воцарился дождь.

Хорошо, если только вот на этот вечер и на эту ночь… А если – на неделю вдруг зарядит? Бр-р…

Невский еще немного постоял, нахохлившись, сунув руки глубоко в карманы куртки, а потом развернулся и медленно побрел к санаторию.

Лишь сейчас до него дошло, что этот их прощальный поцелуй был единственный за целый вечер. Даже смешно!..

Невский зябко повел плечами и прибавил шагу.

Первый день в санатории истек.

Настроение было никакое.

Что ж, сказал себе Невский, подождем до утра.

Глава 8

Проснулся Невский по привычке очень рано – еще не было и семи утра.

Минут десять он по инерции нежился в мягкой постели, вяло вспоминая минувший день.

Лидочка, подумал он, забавная девчонка… Это хорошо, что так получилось… Хорошо, что повстречал ее. А с другой стороны… У нее ведь – муж, семья… И я – заезжий курортник, каких и до меня, наверное, хватало… Вот таких – случайных, приходяще-уходящих… Стоп! Я что, ревную? – удивился он. Да ерунда! К кому мне ревновать? К фантомам?! И с чего вдруг? Батюшки, неужто я и впрямь влюбился?!

От этой мысли ему сделалось щемяще-радостно и вместе с тем не по себе.

Он этого хотел – да! И притом – боялся…

Обыкновеннейшая психология закоренелого холостяка…

И все же – хорошо!

Потом внезапно в голову пришла еще одна шальная мысль: а не попробовать ли – вот сейчас, немедля! – повыдергивать из бороды дурацкие седые волоски, чтоб больше соответствовать предмету вожделений, так сказать?

Тут Невский не на шутку разозлился на себя.

Совсем уж, разбежался!.. Что он – люмпен секса, впавший в старческий маразм?! Да Лидочка сама, если угодно, невзирая ни на что!..

Нет, точно – у тебя поехали мозги, сказал себе печально Невский, ты, дружок, такие мысли брось, не то в грядущем ничего хорошего тебе не светит. Уж какой ты есть, таким и будь, а что другие скажут – это их забота. Главное – не дешевить и не придумывать чего-то там за остальных.

За остальных придумывать он, к сожалению, любил.

Иначе никогда не стал бы заниматься психологией. Не оказался бы в конечном счете здесь…

Кому сказать!..

Он глубоко вздохнул, раскрыл глаза и, сбросив одеяло, сел на край кровати.

Куплетова в номере не было.

Посреди стола лежала записка:

«Милейший! Я играю в карты».

Где, с кем – не известно.

Записка осталась еще с вечера, когда Невский вернулся в номер.

Стало быть, Куплетов ночевать не приходил…

Да уж, и впрямь – затейник!..

Невский быстро оделся и сунулся было в тумбочку, где стояла, припасенная с поезда, бутылочка «Байкала». Однако замер, неприятно пораженный.

Роскошного охотничьего ножа, на кожаных ножнах которого тонкой медной проволокой было вышито: «Невскому – не Александру, но Михаилу», в тумбочке, рядом с бутылкой, не оказалось.

Невский прекрасно помнил, что перед тем, как идти к Лидочке, он положил его именно туда.

Еще раз обшарив тумбочку, он на всякий случай переворошил все вещи в своей половине гардероба, однако и здесь ножа не отыскал.

И тотчас в памяти услужливо всплыл злополучный галстук, также неведомо куда пропавший, припомнилось странное поведение Куплетова, когда он, Невский, только вошел вчера в комнату…

Тупое, гаденькое подозрение невольно поднялось и заскребло в душе.

Понимая, что это не слишком порядочно с его стороны, он все же отворил и соседнюю створку шкафа и несколько времени разглядывал чужие полки.

Никаких следов.

Может, вообще из номера украли?

Но тогда – кто? И для чего?

Ладно – нож… Это и вправду вещь первостатейная, другой такой, пожалуй, не найдешь. Но галстук!.. Где в нем щеголять? Не в санатории же – на глазах у бывшего владельца!

В коридоре громко закашляли, и вслед за тем на пороге возник Куплетов.

Вид у него был понурый, глаза слипались, а седоватые баки топорщились, как шерсть на морде кота, которого с позором отогнали от пролитой валерьяны.

Определенно, картежная ночь не принесла ему никакого удовлетворения.

– Милейший! – сипло, без прежней наглой уверенности, провозгласил Куплетов. – А вот и вы! А вот и я!.. Смешно!.. Поутру, на заре… – нараспев сказал он и слегка покачнулся. – С добрым утром! Или – спокойной ночи, малыши? У меня – второе. А у вас?

– С добрым утром, с очень добрым… – невнятно пробормотал Невский, ловко, как ему показалось, захлопывая чужую створку шкафа.

– Дождь еще идет? – спросил Куплетов, хотя и его пиджак, и его брюки носили явные следы недавнего дождя, причем весьма изрядного.

– Не знаю, я только что встал, – пожал плечами Невский, радуясь, что обнаружилась вдруг подходящая уловка. – Кстати, как там?

Не двигаясь с места, Куплетов устремил испытующий взор в окно.

Этого вполне хватило, чтобы Невский прикрыл благополучно и другую створку шкафа.

– Ну так что же?

– Дождь, проливной. Мерзость, – твердо произнес Куплетов. – Мне видятся струи косые… И, кажется, здорово похолодало…

– Почему вы так решили?

– Х-м… Да я же только с улицы! Вот… Прихожу – и застаю… Нехорошо.

Невский внутренне сжался.

Значит, все видел, голубчик, все заметил… Может, и пьяного только разыгрывает из себя?

– Я искал галстук.

– Привет! – хохотнул Куплетов. – С утра пораньше – на банкет?! А меня с собой не хотите взять? У меня есть бабочка! Дамы просто мрут…

Так, подумал с досадой Невский, на галстук не клюнуло. О ноже тогда вообще нет смысла говорить. Но если эдак пойдет и дальше, я уеду отсюда голый! Ничего себе соседушка… Массовик-затейник…

– А вы? – спросил он, вызывающе и с неприязнью глядя на Куплетова.

– Пардон?

– А вот и не пардон! Вы вчера чем тут занимались? Думаете, я слепой?

– Вчера? – как бы недоумевая, повторил Куплетов. – Мало ли, чем занимался… А-а, понимаю!.. Так я здесь чехол искал! От инструмента… Я чехол всегда засовываю, чтоб не мельтешил. А потом ищу…

Ну ты поговори-поговори, зло подумал Невский. А я-то еще там, в столовой, высмотрел его, решил: интеллигентное лицо, приятный будет собеседник. Господи, с каким давеча восторгом он заглядывался на мой нож!.. Ведь все же ясно! Мелкий мошенник, уездный аферистик – даже не аферист! Пойти с жалобой в дирекцию? Или куда там?.. Впрочем, это я всегда успею. Подождем еще…

– Ну ладно, хорошо, замнем, – стараясь, чтобы голос его звучал дружелюбно, сказал Невский. – Это все пустяк. Нам с вами жить здесь да жить…

– Конечно! – с готовностью подхватил Куплетов. – Я своих соседей уважаю. Предлагаю дружбу! – Он протянул руку и, отлепившись от косяка, торжественно вышел на середину комнаты. – А хотите, будем выступать на пару?

– Это как?

– Да чтоб потешней было. Как Ширвиндт и Державин. Или – Винокур с бригадой… Скажешь глупость, а люди смеются. – Куплетов неожиданно погрустнел и, подойдя к своей кровати, тяжело опустился на нее. – Закон эстрады. Вы думаете, отчего у нас такая эстрада глупая? Чтобы зритель себя уважал. Это дело то-онкое…

– Увы, – вздохнул Невский, притворяя за ним дверь в коридор, – затейник из меня никудышный. Не умею по заказу развлекать. Хотя – полезный дар, не спорю, кусок хлеба гарантирует всегда… Да вы бы прогулялись все-таки немного! Голова небось гудит?

– Нет, не гудит, – обиделся Куплетов. – Я ведь только разик вчера – по случаю… Мне пить нельзя.

– Так всегда говорят, – с иронией заметил Невский.

– Но мне действительно нельзя! Я не шучу. А вот – себя не берегу… Дурной совсем… Вы знаете, милейший, проигрался в прах!

– А вообще чем в жизни занимаетесь? Ну, чем кормились до сих пор?

– Вообще? – уныло повторил Куплетов, разваливаясь на кровати. – А всем понемногу. Можно целый день рассказывать, во как!.. Был матросом, был токарем, был поваром, был грузчиком, был спекулянтом колбасой, был сутенером – да, представьте, есть такая интересная профессия! – был электромонтером, санитаром в дурдоме, писал босяцкие стишки в многотиражки, работал гримером, шофером, вахтером, шпрехшталлмейстером, официантом… Богатая биография… Как у писателя Максима Горького, к примеру. Знаете такого? Про буревестника еще писал… Настоящий народный талант. Не иссякает Русь!.. И не иссякнет – это я вам говорю! И – что особо радует и удивляет, при всех житейских загогулинах – еще ни разу не сидел!..

Невский невольно хмыкнул.

– А сейчас?

– И сейчас не сижу, – с достоинством парировал Куплетов. – Лежу вот на кровати – и о чем-то интересном с вами говорю. А может, и не интересном…

– Почему же? Очень любопытно. Но я все-таки хотел бы знать: где нынче служите?

– Я не служу, милейший, это слово мне претит. С душком каким-то… Я тружусь! Всегда и всюду. Рук не покладая… А сейчас в Доме пионеров кружком руковожу. Дети любят выжигать, вот я их и учу. Первые робкие шаги в огромное искусство. Да… И там же, по совместительству, уроки бокса даю. Есть очень шустрые ребята. Родители меня уважают, разных жизненных знакомств и связей – куча!..

Куплетов разулся и прикрыл ноги краем одеяла.

– Но здесь-то вы зачем за эти фокусы взялись? – не удержался Невский.

– Не могу видеть скучающих людей… У меня и так печенка болит, а как на эти рожи взглянешь – еще хуже. Человек на таком культурном отдыхе звереет, я вам точно говорю. Я почему потешаю? Из жалости. От презрения, если хотите… Не желаю быть таким, как они… Вот вы, к примеру. Шастали вчера весь день с этой девчонкой… В другое время, на службе, стали бы себя так вести? Дали бы себя околпачить?

– Во-первых, никто меня не одурачивал, – сухо произнес Невский. – Не так-то это просто… А во-вторых, откуда вы все это взяли?

– Да ведь, милейший, видно! – Куплетов даже привстал на кровати. – За версту все видно! Что ж, вы полагаете, кругом одни слепые?

– Вас интересуют сплетни? – с откровенной неприязнью спросил Невский. – И вы им доверяете – вы, презирающий всех тех, кто эти сплетни распускает?! Или, может быть, снисходите до того, чтобы подглядывать самолично?

– По мне – вы хоть со всем санаторием переспите. – Куплетов меланхолично запустил в нос безымянный палец и на миг застыл, словно ловя ускользающую мысль… – Тоже мне, надомник-первооткрыватель!.. Да о вас забочусь! Подцепить кого-нибудь недолго – санаторий!.. Для того и существует…

– Что ж, весьма признателен…

– А, ерунда! Мне на эту Лидку наплевать. Смазливая, хохочет… Доиграется. Вас жалко! Вы же – только приехали, ничего не знаете… А у нее жених!

Невский остолбенел.

– Извините, но… вы говорите чушь! – произнес он зло. – Эта женщина замужем.

Куплетов лениво повернулся на левый бок и, подперев ладонью небритую щеку, блаженно-укоризненно уставился на Невского.

– Естественно, – прокурлыкал он, тихонько ухмыляясь, словно нарочно подзадоривая своего соседа. – Там все – шито-крыто. Не подловишь. Она небось три часа распиналась о разных прелестях семейного уюта. Это она умеет. Романтику развела. А вы уши и развесили… Замужем! – презрительно фыркнул он. – Еще бы! А у нее – любовник, почитай, четвертый год… По-интеллигентному – жених.

– Что вы там плетете?!

– Да ведь всем известно! Каждому. Она и не скрывает… Женщины порядочные, а особо шлюхи, – не скрывают ничего. Шарманный моветон! Эх вы, рыцарь… как его… веселого образа! Уж лучше в карты по ночам играть, как я.

– Не верю! – сдавленно выкрикнул Невский. – Вы – дешевый циник! И к тому же пьяный.

– Тяпнул лишку, спору нет, – будто стихи, продекламировал Куплетов. – Да, и циник – тоже. Непременно. Вы это тонко подметили… Жизнь у меня бедовая, всего насмотрелся. А тут, под старость, ну, такое искушение нашло!.. Стань циником, сказал мне внутренний голос, пора, мой друг, пора, цинизма сердце просит, без него теперь не проживешь, народы не поймут!.. И знаете что? Я согласился. Сразу!

С хмельного глазу Куплетова неудержимо потянуло к патетическим речам.

– Поверите, Куплетов, в вас есть что-то от мелкого мошенника, – неожиданно проникновенным голосом сообщил Невский. Он был взбешен до крайней степени. – Мне кажется, это ваше основное призвание.

– Я – весь внимание, – дурачась, произнес Куплетов. – Мысль очень продуктивная.

– Да, быть мошенником – всегда и везде! С вами опасно иметь дело, даже пустяковое! – не унимался Невский. – Вы страшный человек, Куплетов.

– Правда? – хохотнул тот. – Вот бы не подумал… Две ноги, две руки, одна голова… И все остальное – на месте. Нечем вроде бы пугать…

– С вами препираться – только время зря терять, – вздохнул Невский. – Живите, как хотите.

– Милейший, – обрадовался Куплетов, – наконец-то вы попали в точку! – Как видно, эта перепалка его совершенно не задевала. – Браво! Сто воздушных поцелуев! А позвольте-ка узнать, чем вы занимаетесь? Не здесь конечно же об этом скромно умолчим, а дома у себя, на службе?

– Чабаном служу, – огрызнулся Невский.

– Что ж… Пасти баранов – дело благородное. Шагает прямо в двадцать первый век. И – далее, вперед. И все нужней, нужней… Я вам завидую, милейший, да, завидую. – Он сонно зевнул и прикрыл глаза. – И всё вы врете, – добавил он через секунду. – Всё! От и до. И я вам тоже вру.

– А я не сомневался, – пожал плечами Невский.

– Не в том смысле, – устало махнул рукой Куплетов и снова беззастенчиво зевнул. – Может быть, и вы говорите правду, и я… Не в том смысле.

– А тогда – в каком?

– Слова, слова… Шекспир в них толк отменно понимал, не зря писал… Они-то уж случаются – правдивей не найдешь, тютелька в тютельку метят, опять же на словах, а вот – что спряталось за ними… Это надо каждый раз особо обмозговывать, усиленно трудиться! Вам не кажется, милейший, что мы всю жизнь стараемся говорить одну правду – и оттого только еще больше врем? Начинаем говорить правду, и не представляя, где она иссякнет… Начинаем говорить правду, которая оправдывает нашу ложь… Видите, и тут без игры слов не обойтись! А это ведь пока по мелочам…

– Не хватало большего, – криво усмехнулся Невский. – Спиноза вы наш!..

– Я с вами полностью согласен, – с готовностью закивал Куплетов. – И насчет Спинозы, и насчет остального… Заметьте: мы оба сказали правду и пришли к взаимопониманию. И не верим друг другу ни вот на столько. Конец света на сегодня отменяется. Давайте дружить!

Он закинул руки за голову и, уставясь в потолок, горестно вздохнул.

– Пойдемте завтракать, – предложил Невский.

– Идите, – не поворачивая головы, глухо отозвался Куплетов. – Я лучше посплю.

Вид у него и в самом деле был усталый и вызывающий скорее жалость, нежели другие чувства.

Но ведь он взял! – с внезапным отчаянием подумал Невский. Он! Больше некому. Взял и молчит… И даже не раскаивается. Вот человек!..

– Насчет Лиды – это верно? – спросил он тихо.

Куплетов взглянул на него, как-то брезгливо морща лоб, и зарылся щекой в подушку.

– Все – вранье! – провозгласил он. – Ну конечно нет! Успокоились? Ведь может человек вот просто так, потехи ради… Не со зла же…

Невский ничего не ответил. Он сдернул с вешалки красно-оранжевую куртку с сине-белым капюшоном, уже просохшую к утру, и, на ходу натягивая ее на себя, вылетел из комнаты.

Он знал, что Куплетов потешается над ним, но ждал именно этих слов. И – дождался наконец. Вот что обидно.

Двери из вестибюля на улицу были настежь.

Снаружи по-прежнему моросил мелкий дождь, но на площадке перед домом толклось много народу.

Все о чем-то разом говорили.

Невскому удалось только разобрать: «И всё… Убили… Нынче ночью… Как она теперь – одна?..»

Глава 9

Было промозгло, не по-летнему зябко, и оттого все кругом кутались в плащи и куртки. В воздухе плавали цветастые зонты.

Всеми владело непонятное, гнетущее возбуждение.

На глаза Невскому попались его соседи по столу.

– Всем – здрасьте. С самым добрым утром, – поприветствовал он их машинально.

– Да какое уж там доброе!.. – горестно молвил Лазаретов и тыльной стороной большого пальца смахнул с кончика носа дождевую каплю.

– Это просто неслыханно, – подала голос Виолетта Прохоровна. – Если бы я только знала, то… никогда бы не приехала сюда. Да! Ни за что!

– А вот интересно, откуда вы могли бы знать? – неожиданно рассердился Лазаретов. – Вы, Виолетта Прохоровна, право, иногда такие удивительные вещи говорите!..

Он вытащил большой носовой платок, расправил его и громко высморкался, строго глядя на Невского.

– Да что тут, собственно, случилось? – спросил тот. – Я слышал, какое-то убийство…

– Да-да! – закивал Лазаретов. – Жуткое убийство. Представляете?

– Здесь, в санатории?

– Ну, вы уж скажете! Упаси боже, чтобы – тут!.. – замахал руками Лазаретов.

– Медсестра, – ледяным тоном произнесла Евфросинья Аристарховна.

– Как?! – едва слышно, чужим совершенно голосом пробормотал Невский. – Лида? Ее что… убили?

Страшное предчувствие сжало все внутри в напряженно бьющийся комок…

– Этого еще не хватало! – опешил Лазаретов. – Она жива. Но ее муж!..

– За что? – невольно вырвалось у Невского.

Лазаретов лишь выразительно поморщился да руками развел: дескать, батюшки, за что ж на свете убивают, экий вы наивный человек!..

– Вот этого как раз никто толком и не знает, – словно проснувшись, защебетала Виолетта Прохоровна. – Говорят разное… И жулик, и подрался, и кто-то, может быть, из зависти… У нас тут такая паника…

– Виолетта Прохоровна, – с мягкой укоризной произнес Лазаретов, – опять вы какие-то удивительные вещи говорите… Где вы видите панику? Я, по-вашему, паникую, или, скажем, Михаил Викторович, или Евфросинья Аристарховна? Право… Совестно такое слушать!

Разволновавшись, Невский и не пробовал вникать в смысл его слов.

На мгновение в памяти всплыло самодовольно ухмыляющееся лицо Куплетова…

«Она вам такого наговорит… А вы уши и развесили… У нее жених! Четвертый год!..»

Да откуда? Почему?

Какое ему дело, в сущности?!.

И это совершенно несуразное, внезапное убийство… Черт знает что!

– Кто сообщил?

– Она сама – Лидия Степановна, – с готовностью ответила Виолетта Прохоровна. – Прибежала утром – и криком кричать… Всех подняла. И уж так убивалась, так убивалась… Я, правда, не видела… Но – говорят!

И я не слышал ничего, подумал Невский. Странно и досадно… Только время зря потратил на пустые препирательства с массовиком!..

– Вы ведь вчера поздно с ней гуляли… – ни с того ни с сего, меланхолично глядя в сторону, заметила вдруг Евфросинья Аристарховна.

То была солидная оплеуха, однако Невский сделал вид, что это – так, сущий пустяк, не сто́ящий в действительности долгих обсуждений.

– Верно. Я проводил ее до автобусной остановки. Потому что было поздно и темно. А вы, простите, за всеми эдак наблюдаете или только за мной?

Лазаретов заинтересованно прислушался.

– Я ни за кем не слежу, – враждебно проговорила Евфросинья Аристарховна.

– Ой ли?! – качнул головою Невский. – Что-то мне не слишком верится…

– И на здоровье. Я никого не прошу верить мне или нет. Но разнузданных гулянок у себя под окнами я тоже не потреплю! Это вам не танцульки, и вы не у себя дома. Здесь, как вы знаете, общественное место.

Последние фразы она произнесла нарочито громким голосом, чтоб было слышно всем, после чего, считая, вероятно, свою миссию успешно выполненной, со смиренным видом отошла на несколько шагов, недвусмысленно давая понять, что сосед по столу теперь для нее как бы и не существует.

Вон ты куда хватила, подумал Невский. Недооценил я тебя, тихоню.

В другой бы раз он только отмахнулся, не придав ее словам значения, но теперь все сказанное обрело вдруг непонятный и тревожащий подтекст…

Нет, никакой вины он за собой, естественно, не ощущал, однако догадался: Евфросинья Аристарховна и впредь готова отравлять ему существование – и потому, что он одним уж своим видом и манерами вести себя не вписывался в четкий круг ее житейских представлений, и потому, что, видимо, сама поборница высоких нравственных устоев относилась к категории людей, которым просто тошно делается, ежели кому-либо другому в данный миг легко и хорошо.

Она была вдовой со стажем и несла его, как знамя, тяжелеющее год от года, и, похоже, искренне подозревала всех, кто этим стажем не располагал или хотя бы не стремился к обретенью такового…

– Вот и поругались, – горестно развел руками Лазаретов. – Тут покойник, а они…

– Да что вы? В нашем корпусе? – побледнела Виолетта Прохоровна. – Он здесь?!

– Виолетта Прохоровна, иногда вы не понимаете азбучных вещей, – нервно дернулся Лазаретов. Судя по всему, у них тут завязался нежный, трогательный, старческий роман… – Ну конечно же он дома. Или в городской больнице, в морге. А вот Лидия Степановна…

– Она у себя? – быстро спросил Невский.

– Была в кабинете, – подтвердил Лазаретов. – Да у нее там, знаете, народ…

– Не беспокойтесь.

– Боже мой, я останусь сегодня без завтрака, – трагически сообщила Виолетта Прохоровна. – От такого кошмара я буду болеть четыре дня.

Но Невский ее уже не слушал.

Через две ступеньки он помчался по парадной лестнице к дверям, наверх.

Что было после, Невский почти не запомнил.

До самого обеда день прошел в волнениях и совершенно бестолково.

Все вокруг бродили взбудораженные, болтали без умолку, строя версии одна нелепее другой, шумели, мешали друг другу, бесцельно толчась из угла в угол, а нудный дождь все лил да лил, и налетал порывами резкий холодный ветер, и было такое одинокое чувство, будто лето вдруг кончилось и всем давно пора уж по домам…

Но это было потом… А тогда Лидочка сидела в своем кресле под торшером, бессильно уронив руки на колени, осунувшаяся, разом постаревшая и подурневшая.

В комнате находились какие-то посторонние, незнакомые люди, но Невский не обратил на них внимания, да и они его словно не заметили.

Он сразу прошел к креслу в углу – и надолго остался там стоять…

Лидочка лишь на мгновение подняла на него глаза, сухие, с воспаленными веками, и тотчас опустила.

И во взгляде ее не было ни признательности за то, что он явился – вот сейчас, к ней! – ни отчаяния, ни боли, ни мольбы об утешении и сострадании – все словно спряталось куда-то внутрь, сжалось и окаменело…

И ты еще будешь говорить, что не любила, с горькой укоризною подумал Невский.

Глава 10

Невскому было тревожно и тоскливо, когда он поднимался к себе в номер.

Он даже не смог бы с определенностью сказать сейчас, что его больше тяготило – то, что вообще случилось это нелепое, в сущности, убийство, или же совсем другое, внезапно властно проникшее в его сознание…

С неожиданной для себя ясностью, обидной, может быть, он понял, что ревнует.

Да-да! Бездарно, глупо, но – ревнует.

И к тому, кого теперь уж нет на свете, и к тому, кто, видимо, остался…

К тому, кто остался… Ей – в утешение, ему – во враги.

Эх, Куплетов, ну, за каким чертом ты сболтнул, кто тебя тянул за язык?!.

Ведь промолчи ты в нужную минуту – и не знал бы Невский ничего, и не терзался бы теперь, испытывая чувство идиотской зависти к возникшему внезапно конкуренту.

Хуже не бывает: утвердиться в некой ситуации, принять ее, а после обнаружить, что она, играючи, переменилась и тебе уже в ней места нет, хотя ты так старался, так старался ничего не упустить!..