Полная версия
Сибирское дело
– Почему? – спросил Маркел.
– Да потому что, – как бы нехотя ответил князь Семён, – думаю, что никаких подарков не было, а это они уже сейчас списали на него.
– Кто списал? – спросил Маркел.
– Ну, мало ли, – задумчиво ответил князь Семён. – Да и не наше это дело! – продолжил он своим привычным бодрым голосом. – Наше дело – сыскать правду! Вот ты и езжай к Мансурову, приведи его к кресту и со всей строгостью дознайся, были ли на самом деле Ермаку от нас подарки, и если их не было, то моей властью позволяю тебе сразу ехать обратно. Ну а если они всё же были, тогда не обессудь! Тогда езжай, как было оговорено, в Сибирь, и там ищи. А если и в Сибири не найдёшь, тогда езжай в Китай, в Опоньское царство и, если надо, то и дальше, но царские вещицы любят счёт, их надо вернуть, понятно?!
Маркел кивнул, что понятно, и вздохнул. Князь Семён спросил:
– Что-то ещё хочешь сказать?
Маркел помялся и ответил:
– Хочу узнать про Гурия Корнеевича Мухина, сотенного начального голову Государева стремянного полка. Жив он или нет?
Князь Семён усмехнулся, спросил:
– А ты как думаешь?
Маркел покраснел и ответил:
– Я хочу знать, как оно есть на самом деле.
– Э! – нарастяжку сказал князь Семён. – Я могу послать к ливонцам, в крепость Венден, человека, он узнает. Мне это недорого станет.
– А пока что ничего не ведомо?
– Пока что ничего.
Маркел открыл было рот… но так и закрыл, промолчавши. Князь Семён ещё сильнее усмехнулся и сказал:
– Ладно, тогда пока что вот как сделаем. Ты езжай туда, ищи, а мы тут посидим, подождём. И никого к ливонцам посылать не будем. Но и оттуда никого не примем, если что.
Маркел поклонился. Князь Семён махнул рукой. Маркел поклонился ещё ниже и, не разгибаясь, вышел.
ГЛАВА 4
Когда Маркел пришёл домой, Нюська сидела на полу и играла с деревянной куклой. Маркел спросил, где мамка. Ушла к ведьме, ответила Нюська. Зачем, строго спросил Маркел, потому что не любил такого. Я не знаю, ответила Нюська.
Маркел сел за стол. Нюська подала ему поесть, а сама села напротив. Маркел ел и спрашивал о всяких мелочах, Нюська охотно отвечала. Потом вдруг замолчала, облизала губы и сказала:
– Ты же в Сибирь идёшь?
– В Сибирь, – кивнул Маркел. – А что?
– Привези мне оттуда манит-камень.
– Это что такое?
– А это такая диковина. Чёрненький камешек, маленький. На кого его наставишь, того он к тебе и манит.
– Э! – засмеялся Маркел. – Зачем тебе это? Я и так вон как близко сижу, можно рукой достать.
– А я не про тебя, – сказала Нюська и насупилась.
Маркел подумал и сообразил: вот про кого это она – про Гурия Корнеевича! И тут Маркел тоже насупился, больше уже ни о чём не заговаривал, а сидел сычом, ел молча, глазами посверкивал. Нюська, такое увидав, испугалась, стала шуметь, пошучивать, но Маркел как будто ничего не слышал. А как поел, пошёл и лёг на лавку, заложил руки за голову.
Пришла Параска, остановилась в двери, осмотрелась. Потом, повернувшись к Нюське, спросила:
– Ты чего ему сказала, дура?!
– Ничего, – тихо ответила Нюська.
Параска посмотрела на Маркела. Маркел сел на лавке и сказал:
– А что, ей уже и слова не сказать?!
– Ну, – растерялась Параска, – сказать. А пока иди, Нюся, иди. Надо будет, позову.
Нюська надулась и нехотя вышла. Параска села рядом с Маркелом и начала расстёгивать на нём ворот рубахи.
– Ты чего это? – спросил Маркел.
– Так надо.
Параска потянула за шнурок и вытащила из-под рубахи Маркелову ладанку. Маркел перепугался, побелел. Параска сказала:
– Не робей.
И развязала ладанку. Маркел не шевелился.
– Видишь? – спросила Параска, разжимая свой пухлый бабий кулачок.
На ладони лежал маленький засохший корень.
– Вот это пожуёшь, и сразу как рукой снимает, – сказала Параска.
– Что снимает? – спросил Маркел.
– Всё снимает, особенно сглаз, – строгим голосом ответила Параска, засовывая корешок в ладанку. – Знаешь, какие в Сибири бабы злые? Татарки эти сибирские, ого! Им такого, как тебя, околдовать – раз плюнуть. Вскочит на стол и как пойдёт плясать! А брюхо голое! И эти вот так торчат! А вам, мужикам, много надо? А так корешок пожевал – и отпустило.
– А если не жевать? – спросил Маркел.
– А ты побожись, что пожуёшь! Побожись, побожись! Я вот уже божилась.
– У ведьмы!
– Что у ведьмы? Она с крестиком!
– С хвостом она!
– Тьфу на тебя! Божись!
Маркел побожился, что будет жевать, если татарки нападут. Тогда Параска ещё прибавила, что этот целебный корешок не только от сглаза помогает, но и от отравы – тоже надо пожевать, а после хоть змеёй закусывай, не страшно. И опять поставила на стол графинчик, разложила закусок…
Ну и так далее.
А после наступила ночь, они заснули.
Посреди ночи Маркел вдруг проснулся. Было жарко, дышать нечем. Маркел поднялся, подошёл к столу, напился квасу, полегчало. Маркел вернулся к лавке, сел с краю и задумался. Хотя чего тут было думать? И так уже всё было ясно: недоброе это сибирское дело, скользкое, лживое! Доброе, это когда всё ясно – убьют кого-нибудь или ограбят, приходи и поднимай на дыбу, спрашивай, а тут только и смотри, чтобы самого на дыбу не подняли, или что там в Сибири вместо дыбы у татар, да и не всё равно ли, что, а гадко так, как и тогда, когда царь-государь преставился ровно два года тому назад, вот Котька-пёс накликал, тьфу, всё из-за Котьки, сглазил! Маркел плюнул со зла, лёг, обнял Параску покрепче, зажмурил глаза и заснул.
ГЛАВА 5
Назавтра утром они проснулись чуть свет. Маркел сразу начал собираться в дорогу, а Параска крадучись ушла к себе. Маркел продолжал собираться. Вернулась Параска, теперь уже с Нюськой, и они обе стали накрывать на стол. Стол был богатый, даже с пирогами с мёдом. Но веселья не было – они молча сели, все трое, и молча позавтракали. После Маркел встал и оделся в сибирское, тёплое, только шапку пока что не стал надевать. Параска сняла со стены образ Николы, начала читать молитвы, Нюська за ней подхватывала. Когда они замолчали, Маркел приложился к иконе и отступил на шаг. Параска его иконою перекрестила. Маркел надел шапку, повернулся к двери и окликнул. Тут же вошёл Филька, взял у Параски узел с вещами. Тогда Параска взяла узелок поменьше, узелок был припасён заранее. Маркел, глядя на него, нахмурился, но промолчал.
Они вышли на крыльцо и стали сходить с него все вместе. Маркелу это не понравилось, он обернулся и расставил руки перед Нюськой и Параской. Они нехотя остановились. Маркел обнял Нюську, потрепал. А Параску он на людях лапать не решился, и только поклонился ей в пояс. Параска немо заплакала, протянула Фильке узелок и стала утираться платочком. Нюська тоже стала нюниться. Чтобы их дальше не терзать, Маркел и Филька, развернувшись, пошли скорым шагом.
Да и идти там было недалеко – через Ивановскую площадь. Пришли к приказным палатам и мимо Разбойного приказа подошли к Ямскому же приказу, или, как привычно было называть, к Ямской избе. Там их уже ждали давешние Котька Вислый и Степан (правильнее, Стёпка), оба разбойные подьячие, а с ними Захар Домрачеев, стряпчий Ямской избы. За ним стояла пароконка, запряжённая гусём. Кони, сразу видно, были свежие, ухоженные, ладные. Рядом похаживал их проводник, чистил коней, оглаживал. Лицо у проводника было красное, глаза весело посверкивали, наверное, уже успел хватить, подумалось. Маркел и Филька подошли к своим и поздоровались. Захар подал Маркелу свёрнутую в трубку подорожную с чёрной вислой печатью. Маркел развернул её и начал, шевеля губами, бубнить себе под нос:
«По Государеву Царёву и Великого Князя указу по дороге от Москвы через Ярославль, Ростов, Вологду, Устюг Великий и далее, куда будет указано… везде, не издержав ни часу… моему верному слуге Маркелу Петрову сыну Косому всегда два добрых коня с подводою, да проводника, в оглобли, а где надобно, и суденко с гребцами… И подавать ему на корм на каждый день куря да две части говядины… и ещё всего другого прочего столько, сколько его чрево примет. Писано на Москве лета 7094 марта в 20 день».
Отбубнив, Маркел задумался, а после опять начал читать сначала и опять запнулся в том же месте: «и далее, куда будет указано». Это куда, подумалось, в Чердынь? А за Чердынью что – никто ещё не знает? И Маркел вздохнул.
– Ты что это?! – сказал Захар. – Да я тебе смотри каких коней добыл! И проводник тоже зверь. А ты нос воротишь. Это как?
Но Маркел в ответ только махнул рукой. Что проводник, подумал он тоскливо, завтра же будет другой, а послезавтра третий и так далее, пока «будет указано». А кем указано? И повернулся к Стёпке. Стёпка подал ему кошель. Маркел принял его, слегка подбросил. Кошель был не очень полный. Ну и ладно, подумал Маркел, отвернулся и пошёл к саням садиться. Филька пошёл за ним, первым делом уложил в сани узел с вещами, и только уже после узелок с провизией. Сказал:
– А что! Когда это ещё тот ям? А тут сразу взял и перекусывай.
Маркел улыбнулся, дал Фильке двугривенный и сказал, чтобы тот выпил за него. Филька засмеялся и ответил, что он на это выпьет не однажды и ещё добрых людей угостит. Маркел сел, запахнул полог саней, чмокнул губами, приказал «пошёл!». Проводник легко вскочил на переднюю лошадь, жарко огрел её кнутом – и лошадь рванула, сани тронулись наискосок через площадь, сразу забирая к Никольским воротам. Маркел не смотрел по сторонам, а просто ехал, думал. Думалось только о всяких гадостях, Маркел сидел мрачный, угрюмый.
Так он угрюмо ехал и по Кремлю, и дальше, через Воскресенский мост на Сретенку, а там, по Сретенке, к городским Сретенским воротам. Только за воротами, за городом, ему стало немного веселей, он развернул Параскин узелок, достал оттуда кусок пирога, начал его покусывать и думать уже не так мрачно. А что, думал Маркел, очень вполне может быть, что князь Семён прав – и никуда дальше Вологды ехать будет не надо, в Вологде сотник Мансуров скажет, и побожится, что никаких ни шуб, ни сабель, ни пансырей покойный царь Иван Васильевич, равно как и боярин Бельский Ермаку не даривали, а всё это воровские приписки вора Володьки Головина, бывшего первого царёва казначея, просто его тогда не усмотрели, зато в прошлом году поймали за руку на новом воровстве и сразу свели к Ефрему в пыточную, он там во всём повинился – и его осудили на казнь. И был бы жив покойный государь Иван Васильевич, так и казнили бы сразу на славу, а теперь что, теперь при добрейшем государе Фёдоре Ивановиче пришла воля ворам, помиловали и Головина, отправили воеводой в Чебоксары. Вот каковою теперь стала государева великая опала, тьфу!
Но пока об этом думалось, пирог был съеден подчистую. Маркел отряхнул руки, вспомнил Параску добрым словом, ещё раз залез в узелок, нащупал и достал баклажку, пригубил – и снова добрым словом вспомнил. И снова. А после пустую баклажку выбросил в сугроб. По сторонам было полно сугробов, это хорошо, подумалось, не дай бог тащиться по грязи. А так ехалось легко, скользилось.
А потом, солнце ещё не поднялось до полудня, показался первый ям – Тарасовка. Остановились, там дали другого провожатого и поменяли лошадей. Маркел зорко смотрел, чтобы не подсунули каких-нибудь хромых или заморённых. Но напрасно он об этом беспокоился, кони снова оказались хоть куда. Наверное, все понимают, подумал Маркел, что с царёвым гонцом шутки плохи. И поехал дальше. День был ясный, и слабый морозец, на дороге пусто. Вскоре подъехали ко второму яму, сменились. А дальше вскоре был и третий ям – Сергиев Посад. Там, на ямском дворе, остановились на ночлег. Накормили щедро, как и в подорожной было сказано – сколько чрево вместит. Также и угол для спанья дали самый наилучший, спокойный. Спалось крепко.
Утром разбудили, накормили, дали свежих лошадей, проводника. Поехал. Ехалось опять легко. Заночевал в Переславле, и снова на ямском дворе. Потом также в Ростове, потом в Ярославле и так далее. С каждым днём теплело и теплело, ехать становилось всё несноснее. Маркел начал покрикивать на проводников. Проводники стали злобно позыркивать…
ГЛАВА 6
Но Господь милостив, всё обошлось, и на восьмой день, на день Матроны Солунской, к полудню, только дорога выбралась из леса, Маркел сразу увидел Вологду. Сперва, это ближе к нему, вдоль реки стоял Нижний посад, а дальше, на горе, возвышались каменные стены вологодского кремля. Стены там были высоченные, но недостроенные. Вот какой был государев гнев на Вологду, думал Маркел, снимая шапку и крестясь. Ох, говорили знающие люди, государь тогда был грозен! Ещё бы! Государь же, люди говорят, хотел здесь такую красоту отгрохать, и вон уже сколько всего настроили – стен этих каменных и башен – как в Москве! И уже почти закончили собор, и царский дворец рядом срубили, дворец-лепота… А после царь вдруг в один час собрался и уехал. И с той поры он сюда больше ни ногой! А всё это так и стоит недостроенное, никому не нужное и скоро развалится. Или люди разнесут по кирпичу. А что? Дурак народ!
Проезжая мимо городской заставы, Маркел, не выходя из саней, достал и показал караульным стрельцам свёрнутую в рульку подорожную. Стрельцы убрали бердыши и пропустили сани.
Пока ехали посадом, Маркел, глядя по сторонам, про себя отметил, что народ тут живёт не очень сытно, но, заметно, раньше жил сытней. И то, тут же подумалось, какое здесь тогда было строительство, сколько православных душ согнали. Небось кипело всё! А теперь только тишь да запустение.
Миновав посад, подъехали к кремлю. Там, перед самым рвом, проводник хотел было свернуть направо, к ямскому двору, но Маркел велел ехать прямо. Они переехали через ров по опущенному подъёмному мосту к Пятницкой проезжей башне. Вот тут Маркел уже велел остановиться, вышел из саней и показал подошедшим стрельцам подорожную. Старший стрелец, глянув на титлы государевы, сразу отступил на шаг и спросил, куда Маркелу дальше. Маркел ответил, что тут рядом, до губной избы.
Это и в самом деле оказалось совсем близко – от ворот третья изба налево. И там на крыльце стоял – будто заранее почуял – местный губной староста Чурила Кочергин. Увидев подъезжавшего Маркела, Чурила неподдельно обрадовался и воскликнул:
– Маркел Петрович! Какими судьбами?!
– По твою душу, – ответил Маркел, усмехаясь. – Буду творить розыск. Готовь батоги.
– Горазд ты шутить, Маркел Петрович, – ответил Чурила уже не таким сладким голосом. – Что тут у нас красть? Одну тоску-недолю.
– Посмотрим, посмотрим, – продолжил Маркел, вылезая из саней.
Проводник взял его узлы. Маркел велел нести их в избу и сам пошёл следом. Чурила вертелся вокруг Маркела, спрашивал, с чего начнём. Маркел важно помалкивал. Зашли в избу. Там вскочил с лавки Никишка, губной целовальник.
– Шапку проспишь, – строго сказал Маркел.
Никишка сказал, что винится. Маркел повернулся к проводнику, который уже положил Маркеловы узлы на лавку, и велел, чтобы тот передал ямским, что завтра рано утром кони должны быть здесь, возле крыльца.
– Что, завтра уже обратно? – с надеждой спросил Чурила.
– Там будет видно, – уклончиво ответил Маркел и велел проводнику идти.
Проводник вышел. Маркел снял шапку, бросил её на стол, сам сел на лавку, расстегнулся и тяжко вздохнул. Чурила осмотрел Маркела и с уважением сказал:
– Всего год тебя не видел, а как ты заматерел!
– Москва красит, – ответил Маркел со значением. – А у вас что нового?
– Нового у нас одно старое, – без всякой радости сказал Чурила и, повернувшись к Никишке, махнул рукой. Никишка сразу вышел.
– Не надо этого! – сказал Маркел.
– Как это «не надо»? – удивился Чурила. – Ты с дороги-то небось голодный? А мы нальём! – и подмигнул.
– Я это не люблю! – уже просто строго ответил Маркел. – Я это если только уже после службы. – И спросил: – Что это у вас, и вправду скоро двадцать лет как кремль недостроенный стоит?
– Пятнадцать, – прикинув, ответил Чурила. – Как государь уехал, так стоит. Ещё покойный государь, Иван Васильевич.
– Это понятно.
– Понятно! – в сердцах повторил Чурила. – Тут, брат ты мой, такой шум тогда стоял! И то: чуть государя не убили! Вот что надо было расследовать! А тогда замяли.
– Да знаю я! – сказал Маркел. – Когда приходили собор освящать, плинфа на него сверху упала. Прямо по голове! Злые люди её будто с крыши сбросили. Но никого на крыше не нашли.
– Не нашли! – насмешливо хмыкнул Чурила. – А голов нарубили ого!
– А после что?! – задиристо спросил Маркел.
– А после ничего, – мрачно сказал Чурила. – Уехал государь. И все уехали. А если бы не эта плинфа чёртова, государь бы к нам переселился, он так и хотел, и мы стали бы столицей, а вы, Москва, стали бы глушью, к нам на поклон бы ездили, а мы вам по мор… Эх! – громко, в сердцах сказал Чурила и утёрся. Потом настороженно спросил: – А ты чего вдруг про это дознаваться стал? Что, опять открыли дело? Наново? И ты по нему приехал?
– Нет, – ответил Маркел. – Я по другому. Говорят, сотник Иван Мансуров здесь у вас сидит. Тот самый Мансуров, которого в Сибирь послали, а он самовольно вернулся. Так, нет? Есть здесь такой? Сидит?
– Может, и сидит, – уклончиво ответил Чурила. – А, может, уже и нет. Он же и раньше больше лёживал, чем сиживал. А теперь, может, и вовсе помер.
– Как это помер? – обеспокоился Маркел.
– А очень просто, – ответил Чурила. – Его к нам уже чуть живого привезли. Воевода его как увидел, сразу велел крепко за ним смотреть. Он не жилец, воевода сказал, а с нас после спросят по всей строгости. Он же…
Но Маркел уже не слушал. Встал, взялся за шапку и сказал:
– Ладно, тогда после перекусим. А сперва сведи меня к Мансурову!
Чурила помолчал, посмотрел на Маркела, а после сказал:
– Нет, у нас так не делается. Это у вас в Москве, может, иначе, а у нас всё через боярина решается. Через воеводу нашего.
– Ну так веди к воеводе! – уже даже в сердцах велел Маркел.
Чурила поморщился, но промолчал, тоже надел шапку и пошёл к двери. Маркел пошёл следом. Маркел очень спешил, но когда они вышли во двор, он всё-таки ещё поглядывал по сторонам и примечал: вот, справа, недостроенный собор с куполами без крестов, левей его – дворец, на всех окнах закрытые ставни, а ещё левей – богатые палаты на высоком каменном подклете. Они и шли к тем палатам. Там, на крыльце и рядом с ним, внизу, стояли стрельцы с бердышами. Когда Чурила и Маркел к ним подошли, Чурила, кивнув на Маркела, сказал:
– Это наш стряпчий из Москвы, Маркел Петрович.
Маркел полез за пазуху, достал и показал стрельцам небольшой круглый кусок овчины, на лысой стороне которой было выжжено клеймо – царский орёл. Стрельцы сразу расступились. Маркел стал подниматься по крыльцу. Чурила пошёл за ним.
ГЛАВА 7
Наверху, в сенях, Чурила снова заступил вперёд, провёл Маркела на второй этаж и там, в ещё одних сенях, возле двери, при которой стояли стрельцы, они остановились, и Маркел ещё раз показал овчинку. Один из стрельцов открыл дверь. Маркел вошёл, снял шапку, поклонился великим обычаем, а когда выпрямился и посмотрел перед собой, то увидел вологодского воеводу, князя Вадбольского Ивана Михайловича. Воевода сидел на мягкой лавке, а сам из себя был не в старых ещё летах, телом пышен, лицом свеж, бородой седоват, глазами быстр. Также быстро осмотрев Маркела, он спросил:
– Чьих будешь?
– Государев я, – просто ответил Маркел. – Стряпчий Разбойного приказа, из Москвы. По службе.
Воевода хмыкнул и выставил руку. Маркел сунул в неё подорожную. Воевода принял её, прочитал и, опять посмотрев на Маркела, спросил:
– А что за служба у тебя такая?
– Из государевой казны пропало три вещи, и я их ищу, – сказал Маркел.
Воевода опять посмотрел в подорожную, удивлённо поднял брови и спросил:
– И их что, уже в Сибирь свезли?
– Может, и так, – сказал Маркел, обратно принимая подорожную, – а может, и нет. Может, они у тебя здесь припрятаны.
– У меня? – недобро удивился воевода.
– Ну, не совсем, чтоб у тебя, – сказал Маркел. – Но, может, где-то рядом. – И сразу спросил: – А это правда, что, как люди говорят, у вас тут сидит… или уже лежит… сотник Иван Мансуров, из Сибири вышедший?
Воевода вместо того, чтобы ответить, перекрестился.
– Что так? – спросил Маркел. – Беда какая-то?
– Да не сказать, чтобы совсем беда, – нехотя ответил воевода. – Просто когда нам привезли его, пса этого, я сразу почуял, что добра нам от него не будет.
– Почему? – спросил Маркел.
– Да потому! – уже в сердцах ответил воевода. – Сам увидишь! – Но тут же спросил: – А что за вещицы такие? И как они вдруг пропали?
– Про то, как они пропали, я пока говорить не могу, – сказал Маркел. – А вещицы такие: шуба, пансырь и сабля. Шуба кармазиновая на песцах, цена ей сто рублей, пансырь немецкий, пятьдесят, и сабля турская за семьдесят. Шуба – камка червчатая, чешуйчатая, кружево и петли немецкое золото с серебром…
Ну и так далее. То есть Маркел, пока всё не назвал, не замолчал. Воевода подумал, ответил:
– Нет, вряд ли. Ничего такого при нашем Мансурове не было. Одни обноски и шуба собачья. И так же все его стрельцы такие же. Пришли, глаза на них бы не смотрели! Сейчас хоть немного отъелись.
– А что Мансуров? – спросил Маркел. – Мне сказали, что он помирает.
– А! – махнул рукой воевода. – Его как принесли, он помирал, и так и теперь помирает.
– Что с ним такое?
– Говорят, он сибирского беса убил. А бес не убился! А взял и вселился в него! И теперь его бес корчит.
– А можно с него снять расспрос?
– С беса, что ли?
Маркел не ответил. Воевода кликнул Митрия. Вошёл воеводский дворский. Воевода велел ему проводить Маркела, как он сказал, к этому бесу. Митрий кивнул Маркелу, и они пошли.
ГЛАВА 8
Идти было недалеко – они прошли до рундука, свернули и спустились по лестнице, после опять поднялись и остановились в сенях, в которых крепко пахло луком. О, подумал Маркел, когда увидел связки лука на стене, вот даже как! Митрий подвёл его к двери, перекрестил и велел входить.
Маркел вошёл. Горница была как горница, только и в ней был луков дух, даже, правильней, была уже совсем вонища. Маркел осмотрелся. Мансуров, одетый по-домашнему, лежал, укрытый периной, на лавке. В горнице было довольно светло, поэтому Маркел сразу отметил, что вид у Мансурова очень неважный – лицо худое, борода торчит клочьями, глаза нехорошо блестят. Но всё равно было понятно, что он молодой ещё, может, только чуть старше Маркела. И злобный! Он так злобно и спросил:
– Ты кто такой?
Маркел, слегка поклонившись, ответил:
– Маркел Петров сын Косой, стряпчий Разбойного приказа. По делу.
Мансуров сипло засвистел. То есть хотел что-то сказать, да не смог – и получился только свист – от злости. Тогда он, ещё сильнее разозлившись, махнул рукой и сплюнул. Губы сразу стали красными от крови. Мансуров взял белый платочек, уже весь окровавленный, и промакнул им губы. Не жилец, подумалось Маркелу, чуть позже приди – и не застал бы.
А Мансуров опять засвистел и показал на прикроватный столик. На столике стоял кувшин. Маркел подал кувшин, Мансуров хлебнул из него, вернул Маркелу и сказал уже почти обычным голосом:
– Чёрт бы их побрал, скотов!
– Кого? – переспросил Маркел.
Мансуров только отмахнулся. После, ещё немного полежав, спросил:
– Зачем пожаловал?
Маркел показал овчинку. Мансуров на это только хмыкнул. Тогда Маркел достал целовальный крест, поднял его повыше и сказал:
– Я же говорил: по делу. Теперь назовись!
Мансуров весь скривился и опять закашлялся, и засвистел. Маркел, не опуская креста, сел рядом с Мансуровым на его лавку, потом другой рукой подал ему опять напиться и напомнил строгим голосом:
– Назовись, я говорю!
– Иван Алексеев сын Мансуров, сотенный начальный голова по выбору, – нехотя ответил тот опять с присвистом.
Маркел сунул Мансурову крест, Мансуров крест поцеловал и, повторяя за Маркелом, то и дело задыхаясь, побожился, что будет говорить только правду и отвечать как на духу. Но как только Маркел убрал крест, Мансуров тут же, глотая слова, уже неразборчиво прибавил:
– Но это что касаемо разбойных дел. А если разрядных… то я про это буду отвечать только царю… Только он меня послал и только ему… отвечу.
– Это конечно, – бодро подхватил Маркел. – Да и я только про разбойное и буду спрашивать. У нас же тут какое дело: из царской казны пропали три вещицы, ценных, мне велено их отыскать. И вот я ищу.
– Что за вещицы? – сразу же спросил, свистя, Мансуров.
– Шуба, сабля и пансырь, – ответил Маркел.
Мансуров засверкал глазами и сказал злорадно:
– У меня шуба своя. Вон, на сундуке лежит. И сабля у меня своя, ещё отцовская. И также пансырь.
– На тебя никто не говорит, – сказал Маркел. – Я только хотел дознаться, не знаешь ли про них чего, не видел ли. Вещицы все дорогие, приметные. Одно слово: царские! Один раз увидишь, всю жизнь не забудешь.