Непрерывное восхождение. Том 2, часть 2. Сборник, посвященный 90-летию со дня рождения П. Ф. Беликова. Письма (1976-1981)

Вы правы в том, что мораль до сих пор расценивается у большинства как нечто надуманное самими людьми, а поэтому не играющее никакой роли в закономерностях Природы. Между тем законы Этики – это принцип существования и развития Высших или даже просто разумных существ, и не человек придумал этические законы, а следование этим законам создало человека и совершенствует человека. Трудно эту мысль воспринять человечеству, но рано или поздно – придется. И именно только потому, что это действительно Закон Природы, от которого можно по-страусьи зарыться головой в песок, но не убежать.

Полагаю, что не стоит обращать внимание и на обвинения в том, что польза «не приносится». Понятие «польза» тоже весьма растяжимое. Вот, предположим, кто-то всю свою жизнь производит на фабрике подтяжки для брюк, а сам ремнем затягивается. Тут, можно сказать, настоящий труд на «пользу ближнего» (в том числе мою, т. к. я предпочитаю подтяжки). Но, да простит мне Всевышний, особой благодарности к этому благодетелю я не испытываю, да и вообще не задумываюсь о его существовании, так же, уверен, как и он о моем. Труд как единственный способ существования – тоже закон Природы, а виды труда – неисчислимы, и трудяг во вред, а не на пользу тоже достаточно. С этой точки зрения, даже не переходя в стан работающих «во вред», Вы могли бы разрешить и свои финансовые затруднения в любом месте, и легче всего там, где живете и «прописаны». Так что дело не в этом. И вряд ли я для Вас «открою Америку», если скажу, что Вы ищете свое место, свой, обязательный для Вас труд не только на Земле, но в Бытии как таковом. Земля, конечно, не выпадает из Бытия, как ничего из Него выпасть не может, в том числе и мы с Вами, однако и не вмещает Земля всего Бытия, так же, опять-таки, как мы с Вами. Вырваться за ограниченные пределы своего «я» и тем более давящего на него окружения – понятное мне чувство. Я даже считаю его обязательным для «зрелого» человека, ибо лишь оно одно способно вызвать то высокое неудовлетворение, которое не позволяет человеку зарасти мхом или испустить дух в погоне за «пользой». Но – как вырваться? Боюсь, что на этот вопрос нет «теоретического» ответа. Возможно, что и постановка самого этого вопроса, как и возможный практический ответ на него – очень индивидуальны.

У Вас, сколько я смог Вас понять, одним из важнейших ключей является аскетизм и страдание, которые очищают человеческую душу. Признаюсь, что я недолюбливаю само слово «аскетизм», как-то ассоциируя его, может быть и неправильно, с понятием «садизма», пусть и над самим собой. Я предпочел бы менее специфический, но не менее действенный и определяющий само понятие термин – дисциплина. По моим представлениям, между «аскетизмом» и «дисциплиной» такая же разница, как между «мучительством» и «страданием», безразлично – направленным на себя или на другого.

Между прочим, после того как Вы у нас были и мы о страдании с Вами говорили, я думал в связи с состоявшимся разговором на эту тему, собирался даже Вам писать. Даже считая страдание обязательным для очищения человеческой души, согласился ли кто-либо из действительно доброжелательных и справедливых людей стать сознательно причиной страдания другого человека? Я далеко не святой и не могу поручиться, что всегда умею быть справедливым, но и то, положив руку на сердце, смело скажу, что быть причиной страдания другого человека мне совсем не улыбается, этому просто противится вся моя далеко не совершенная натура. Я, конечно, в данном случае не исключение, таких людей именно только в силу своей «натуры» – множество. И вот тут закрадывается «сомнение» – а не поэтому ли мы так охотно передали сомнительную «прерогативу» назначать на пути к Себе страдание Самому Божественному Провидению? Не собираемся ли мы в этом случае, подобно Ивану Карамазову, быть «безгрешнее» самого Бога, причем даже «не возвращая паспорта», а стремясь обязательно получить на нем визу в «Царствие Небесное»?

Лично я эти «сомнения» отбрасываю именно потому, что не возвожу страдание выше причинно-следственной закономерности, кого-то поучающей, а кого-то и ожесточающей. Не могу признать за страданием даже роль «искупителя». По моему разумению, любое зло может быть «искуплено» только добром. Вместе с тем, как мне представляется, у страдания есть своя «мера оправдания», которая возводит страдание на необыкновенную высоту духовного плана. И эта «мера оправдания» – Жертва. Величайшей Жертвой держится мир, а любой, даже малой, жертве обычно сопутствует страдание. И вот перед страданием, которое вызвано Жертвой, я низко склоняю голову и считаю его проявлением Божественного в человеке. Суть Жертвы достаточно выявлена в Евангельских текстах. Как [в] притчах, так, безусловно, в самом земном Пути Христа. Причем Христос не был аскетом и не проповедовал аскетизм. Его удаление в пустыню – это подготовка к Битве и сама Битва. Битва, которая должна служить человечеству высоким примером борьбы с самим собой. Вспомнились сейчас строки одного интересного поэта и человека (между прочим, сына пресловутого Б. Савинкова):

Лишь победив себя, опустошась до дна,Душа приемлет все, по-новому полна,И, как воскресшему, ей ничего не надо.

Вот подобное «опустошение», очищающее от суеты сует для того, чтобы принять Зов Бытия и чтобы следовать этому Зову, не отягощая себя земными побрякушками, – мне понятно. И я не нахожу противоречия между «опустошением» и «новым наполнением», между «приять все» и «ничем не обольщаться». В этом и заключается понятие «живая жизнь». Всегда ли к этому приводит страдание? Не думаю. Человек может страдать и терзаться из зависти, из ревности, из тщеславия, но в Жертве – всегда обновление и утверждение Жизни.

Это примерно те мысли, с которыми мне хотелось поделиться с Вами после затронутой очень коротко в беседе с Вами темы страдания и аскетизма.

Относительно Пондишери боюсь говорить что-либо конкретно. Я допускаю, что Вы получили бы там многое из того, что Вам действительно нужно, в том числе и относительно практики каратэ. Научная трактовка всех проблем йоги должна найти место в нашей жизни, и я уверен, что обязательно найдет в не так[ом] уж [далеком] будущем. Другой вопрос – как именно осуществить поездку. Чтобы обосновать ее именно научными целями, необходимо действовать через какие-то научные учреждения. Индивидуальное обращение, боюсь, результатов не даст. И тут у Вас наблюдается сейчас нечто вроде «заколдованного круга», т. е., с одной стороны, нежелание связывать свою деятельность с соответствующими организациями и, с другой, – невозможность обойтись без них.

Простите мне, если я ошибаюсь, но мне кажется, что «заколдованный круг» не разбит Вами еще и внутри себя. Мне кажется, что Вы стоите (может быть, теперь это уже позади?) на границе двух возможностей: вырваться за пределы своего «я» (в том смысле, как я пишу на стр. 2) или до конца погрузиться в свое «я». И выбор Ваш еще не склонился (может быть, теперь уже склонился?) ни в ту, ни в другую сторону только потому, что Вы этой границы или вообще не ощущаете, или считаете не особенно существенной. По моему мнению и житейскому опыту, не решив для себя этого вопроса, не разбив этого «заколдованного круга», Вы одинаково будете чувствовать себя на распутье как в Ленинграде, так и в Пондишери. Тем более что ведь и Шапошникова смогла ознакомить нас в своих книгах только с некоторыми аспектами тамошней жизни, причем аспектами чисто идеологического порядка. Я вырос и жил в другой общественной структуре, чем Вы, и хорошо знаю ее теневые стороны и, не в порядке «запугивания», а просто информации, должен предупредить Вас, что именно «житейская сторона», вплоть до «работы на стройке», решается там далеко не идиллически. Особенно если Вы окажетесь на «индивидуальном», а не на официальном положении, как, например, та же Шапошникова. Вам придется испытать нечто совсем иное, чем испытывала она, и это «нечто» может обернуться тем, что не только к «практической йоге», но и к обычной стройке в Пондишери Вам будет не подойти. Не скажу, что это обязательно должно случиться, но этого нельзя сбрасывать со счета.

В уверенности, что контакты наши еще продолжатся, от всего сердца желаю Вам всего самого, самого светлого.

Большой привет шлет Вам Галина Васильевна.

Душевно.

П. Ф. Беликов – Н. М. Иванниковой1 марта 1976 г

Дорогая Нинель Максимовна,

Бесконечно признателен Вам за письма и копии с документов. По русскому периоду с последними у меня туговато. Ведь поблизости у меня архивов нет, с архивными материалами некоторых московских и ленинградских архивов и старыми изданиями я знакомился, но, признаюсь, в большой спешке и переписать для себя не мог.

Между прочим, в ЦГАЛИ имеется именной фонд Рериха. Когда его открыли, он был довольно беден. В 1972 году я сдал туда шесть или семь писем Рериха ко мне (конец тридцатых годов). Уже после этого, вероятно, были переданы туда письма к Тенишевой. Возможно, что имеются и другие пополнения.

Архив Пушкинского дома меня зело интересует. Там должны быть письма Н. К. к сестрам Шнейдер (племянницам востоковеда Минаева), до этих писем надеюсь добраться. Есть там и другие документы по Рериху.

«Встречи с прошлым»[4] я выписал «книга – почтой», но не уверен – получу ли. Если не придут, то буду тревожить Нечаева, я с ним знаком. Выписки из «Весов»[5] у меня нет. Больше всего у меня материалов по зарубежному периоду, в том числе обширная переписка с Прибалтикой, начиная с двадцатых годов. Много и различных зарубежных публикаций, а также неопубликованных очерков из цикла «Моя жизнь». Есть интересные биографические данные из писем ко мне Святослава Николаевича. Именно он впервые указал мне и на знакомство Н. К. с Дорджиевым. Думаю, что Л. А. Мандрыкина или всего не знала, или подзабыла. Учился Дорджиев в Лхасе, да и табуны гонял, вероятно, в Тибет, а не в Турцию. Он пользовался большим доверием далай-ламы и сопровождал его из Лхасы в Монголию, когда тот бежал от англичан. В Париже Дорджиев был позднее и, похоже, с дипломатической миссией. Вообще – личность чрезвычайно интересная. Опасаюсь, что его архивы, так же как и основные ценности буддийского храма,[6] над которым он одно время шефствовал, – безвозвратно пропали. В буддийском храме я был в шестидесятых годах, после того как его освободило военное ведомство и передало Академии наук. Инициативу в это[м] проявил еще Юрий Николаевич Р[ерих], он предполагал организовать там востоковедческий филиал. Часть имущества храма еще сохранилась и находится в фондах Казанского собора.

Копию письма Рериха к Волошину я от В. П. Купченко получил. Он интересовался судьбой Н. Любавиной, уехавшей в Индию, но сведений о ней мне получить еще не удалось. В имеющихся у меня материалах ее имя не упоминается. Возможно, что С. Н. Р. что-либо и знает.

Ваше собрание материалов и изданий стихов Гумилева меня очень заинтересовало. Мне кажется, что имеется определенная закономерность в том, что отдельными писателями больше занимаются не литературоведы, а художниками не искусствоведы по специальности. Ведь специалисты имеют вышеутвержденный «план научно-исследовательской работы», включающий в себя «течения», «направления», «школы» и т. п., поэтому и творчеств[ом] отдельных представителей всего этого им не удается заняться как следует. Среди искусствоведов у меня много знакомых, в том числе и все, кто писал о Рерихе. Как правило, за справками они обращаются ко мне – не искусствоведу. И тем не менее, несмотря на справки и множество опубликованных материалов, в солиднейших изданиях допускаются грубейшие ошибки. Потом они переходят из одной публикации в другую, т. к. к первоисточникам мало кто обращается. На это не хватает у специалистов времени. Мы же, «неспециалисты», – меньше разбрасываемся.

Чувствую себя, Нинель Максимовна, большим должником перед Вами и не знаю, чем смогу «рассчитаться». Если будете в Таллинне, то очень рад был бы видеть Вас и в Козе-Ууэмыйзе. До нас только час езды. Из Таллинна ко мне можно звонить по междугороднему: Козе-Ууэмыйза, 51–216, чтобы заранее сговориться. В апреле мы с женой собираемся в отъезд, а лето, вероятно, проведем дома.

Еще раз от всей души благодарю Вас.

Искренне.

П. Ф. Беликов – Б. А. Смирнову-Русецкому1 марта 1976 г

Дорогой Борис Алексеевич,

Получил Ваше письмо от 22 февраля. Бандероль также получил и сразу же отправил предназначенное для З. Г. Мне как раз нужно было отправить одну книгу, так что разом одним пакетом все пошло.

Я занялся одной большой работой биографического характера, для которой нужно поднимать много архивного материала. Идет она не так быстро, как хотелось бы. Я ожидал, что после Юбилея у меня пойдет на убыль переписка, но получилось наоборот. Много новых корреспондентов, в том числе из молодых научных работников. Это берет свою долю времени и энергии. Вообще в этом году утомление давало себя чувствовать. Гриппа, правда, мы избежали, но у Галины Васильевны были опять неполадки со щитовидной железой, ну а я могу пожаловаться лишь на то, что «продуктивность» не такая, как хотелось бы.

Об очередном вечере мне писали. Меня несколько удивило, что Алехин опять выступал. Судя по последнему с ним разговору, он не собирался больше этого делать. Кажется, приходится уже твердо констатировать, что Рая и Васильчик зашли слишком далеко и дело клонится к прямому предательству.

Недавно один мой знакомый, давно хотевший побывать на квартире у Ю. Н., попал туда. После этого он написал мне: «Был недавно у Ираиды Михайловны и познакомился с Васильчиком. Это совершенно мерзкий тип. Он несколько часов подряд плел чепуху и клеветал на Святослава Николаевича и на Вас, и кто только там не упоминался. Это все ужасно. Сверх всякой меры. Поистине, подлость человеческая не имеет границ».

Если клевета на С. Н. произносилась человеку, который впервые на квартире побывал, то можно себе представить, что происходит и с какой целью используются «проторенные дорожки», хотя бы тот же Захарченко с его многочисленными связями и знакомствами. Ведь все измышления, вся подлая ложь идут с определенной целью – помешать вторичному приезду к нам С. Н. Ведь если приезд С. Н. в 1974 г. сильно пошатнул «позиции» новоявленных Хоршей, как бы они не хорохорились, то второй приезд для них крайне нежелателен. И вся «деятельность» сейчас направлена против С. Н. и против З. Г.

Я не знаю, кто показал Рае и Васильчику копию того письма З. Г., которое я Вам посылал. Мне кажется, что сделала это ***. Именно после ее посещения Москвы Васильчик написал, а Рая подписала безобразнейшее письмо к З. Г., в котором З. Г. обвинялась во «лжи» и «разрушении сотрудничества». Письмо архиглупейшее и архинаглейшее. Но оно характеризует «боевитость» и готовность действовать в духе Хорша до конца. З. Г., конечно, на это безобразие отвечать не намерена, однако все это необходимо знать и делать из этого твердые выводы, которые почему-то Алехину так трудно сделать. Не хочу его особенно обвинять и уверен, что сохраню с ним самые хорошие отношения, но не могу не посоветовать быть подальше от предательского гнезда.

Между прочим, Гунта мне писала, что Берута получила от Раи письмо, тоже полное упреков и оскорблений. Не исключаю, что Васильчик, обре[тя] опять твердую почву под ногами, старается отделаться от «конкурентов», т. е. от возможности иных влияний, кроме своего собственного. Это очень на него похоже.

У нас с Галиной Васильевной имеется намерение в апреле поехать на юг, но не знаю сейчас, как это все сложится и сможем ли мы по пути задержаться в Москве или вообще минуем ее. Очень нужно было некоторые вещи обсудить с некоторыми людьми. Необходимо найти прямые контакты с Министерством культуры. Кто-то там сильно напортил. Та же *** по неразумию много навредила, восстанавливать же трудно.

С. Н. организовывал в январе выставку в Калькутте. Теперь он должен быть уже дома, но вестей от него после выставки еще не получал. Он свыше месяца из дому отсутствовал и теперь, полагаю, завален разной спешной работой.

Сердечный привет от нас Вере Леонидовне.

Всего самого светлого, душевно Ваш.

П. Ф. Беликов – Т. Л. Шевелевой10 марта 1976 г

Дорогая Татьяна Львовна,

Благодарю Вас за письмо от 1 марта и копию Вашего письма к С. Н. Ваша искренность, безусловно, будет соответствующим образом воспринята С. Н., она идет, что называется, «от сердца к сердцу». Вместе с тем в письме имеется и большая доля «откровенности», которая подчас ставит С. Н. в затруднительное положение. По ряду причин на темы Живой Этики он предпочитает личные беседы и не затрагивает этих вопросов в переписке. Кроме того, С. Н. принадлежит к тем кругам индийской общественности, которые полностью поддерживают Индиру Ганди в ее политике сближения Индии с Советским Союзом. Основная нота Вашего письма – патриотична и соответствует тому духу и направлению «Общины», которые свойственны самому С. Н., однако в письме проскальзывают и «критические» моменты, на которые С. Н. вряд ли письменно будет реагировать. Вообще-то Вам необходимо было поговорить с ним лично, когда он был в Москве. Ну, будем надеяться, что приезд к нам был не последним, а также будем стараться делать все от нас зависящее, чтобы следующий приезд не откладывался на долгие сроки.

Многие обстоятельства при последнем визите и особенно после визита, похоже, что вызвали у С. Н. серьезные недоумения, и до их полного выяснения он займет очень осторожную выжидательную позицию. Весьма трудная обстановка и в самой Индии. Вы знаете, сколь сильна реакционная оппозиция против И. Ганди, с которой С. Н. находится в самых прекрасных отношениях. Эта оппозиция не проходит и мимо С. Н. Так, недавно он счел нужным выйти из состава Индийской Академии художеств, в которой многие годы состоял специальным представителем от Правительства И. Ганди. Причиной выхода послужили действия реакционной, т. н. «бомбейской» группы художников, ополчившихся против С. Н. за его «русскость» и просоветские настроения. После выставок у нас, публичных выступлений и нашей прессы, подчеркивавшей роль С. Н. в индо-советском культурном сближении, С. Н., приехав в Индию, выступил также в нашем посольстве в Дели и в Бангалоре на специальном собрании с участием членов Правительства штата Карнатака. Все это, конечно, было учтено теми реакционными элементами в Индии, которые выступают против сближения с нами. Не получив должного признания за свою деятельность у нас, [что] выразилось в полном игнорировании подарк[а] m-me Стиббе[7] и невыполнени[и] некоторых твердых обещаний (так, например, Эрмитаж пообещал выпустить серию открыток, в Ленинграде пообещали решить вопрос о квартире-музее Н. К., в Академии наук и Министерстве заняться вопросом «Урусвати» и т. д.), С. Н. оказался в весьма невыгодном положении, которое сковывает его дальнейшие действия. Конечно, все это нимало не меняет его общих планов, устремлений и характера дальнейшей деятельности. Твердо следуя установкам Живой Этики и Указам, полученным от своих Великих родителей, он не знает ни малейших сомнений и смотрит далеко вперед с полной уверенностью. Однако, в силу этих же Указов, остерегается спотыкаться о придорожные камни, дабы понапрасну не терять доверенное. Положение очень сложное, гораздо сложнее, чем на первый взгляд кажется. В этой ситуации настораживают С. Н. и явно направленные против него действия И. Богдановой, которые не только не пресекаются, но даже и находят поощрение у некоторых наших официальных лиц. Мне представляется, что и в Министерстве культуры кто-то настроен очень против С. Н. К сожалению, много ненужного шума, неурядицы и напряжения вызвала вокруг выставок С. Н. в Улан-Удэ и в Новосибирске искусствовед ***, проявившая классический пример «усердия не по разуму». Приехав в Улан-Удэ за картинами С. Н., она нашла, что их там «попортили», написала жалобу в Министерство, потом вызвала в Новосибирск реставраторов, которые толком ничего не выяснили, послала без ведома руководства телеграмму С. Н. Последний, не имея точного представления, в чем дело, и положившись на телеграмму ***, запросил официально через нашего консула в Мадр[асе] индийское посольство. Весь этот шум вряд ли пришелся в Министерстве по вкусу тем, кто нес за выставку ответственность, а отсюда могли возникнуть и противоборствующие настроения. Между прочим, картины С. Н. должны были быть уже в конце декабря возвращены в Индию, однако еще в середине февраля их там не было. Из-за чего задержка – не знаю. Возможно, что после поднятого *** шума решили все тщательно просмотреть и реставрировать неизбежные при каждых передвижных выставках незначительные повреждения. Без этого не обходится. Я присутствовал при распаковке картин у нас, С. Н. сам указывал на имевшиеся уже на картинах от прошлых выставок небольшие дефекты.

Так, дорогая Татьяна Львовна, наслаиваются сложности на сложности. Все это – неизбежные жизненные и житейские препятствия, перед которыми мы не имеем права останавливаться, но с которыми не можем и не считаться. Строить Великое Здание Будущего – неотложная для каждого из нас задача, но выполнять ее следует без излишнего «битья горшков», шум, производимый таким «боем», не имеет ничего общего с «победными литаврами». Все это следует иметь в виду, твердо направляясь к Великой и Единой для нас цели.

Хочу еще добавить несколько слов о переписке со С. Н. вообще. Я нахожусь с ним в переписке уже шестнадцатый год и пишу ему регулярно, но бывали периоды, когда на мои ежемесячные письма приходило не больше двух ответов в год. В спешных случаях посылаются обычно телеграммы. С. Н. действительно очень занят, и, по существу, вся корреспонденция ведется Девикой. Девика пишет мне гораздо чаще, это, конечно, известно и Екатерине Васильевне. Я уже к этому привык, скорых ответов не жду, однако не только верю, но и точно знаю, что все, что получает С. Н., им точно учитывается и принимается во внимание. Так, например, несколько лет тому назад я попросил С. Н. послать мне одну фотографию. Тогда копий этой фотографии у С. Н. не оказалось. Я уже забыл про свою просьбу, но он – не забыл и привез эту фотографию в этот приезд. Поэтому Вы уже можете судить, насколько внимателен С. Н. ко всем к нему обращениям. Память у С. Н. – изумительная, и отношение к людям самое чуткое. Можно быть уверенным, что все, изложенное в Ваших письме и реферате, будет тщательно им прочтено и усвоено. И ответы на них придут в нужное время. Обычно это бывает тогда, когда готова почва для посева. Почву же подготовлять необходимо нам самим.

На этих днях пошлю Вам одну из книг Живой Этики. Я сейчас стараюсь делать с них копии, чтобы иметь возможность давать читать и переписывать другим. Единственные экземпляры оригиналов постоянно бывают мне нужны для работы, поэтому с ними на долгий срок не могу расставаться, а копию можете задержать у себя на нужный для Вас срок.

От всего сердца желаю Вам успехов во всех Ваших действиях.

Всего Вам самого, самого светлого.

В письме имеются «лишние» моменты, но надеюсь, что они не вызовут негативных эмоций и мыслей у П. Н.

П. Б.П. Ф. Беликов – Л. В. Шапошниковой11 марта 1976 г

Дорогая Людмила Васильевна,

Рад был Вашей весточке. О новом озвучивании фильма не имел понятия. Неужели опять из-за этого вся группа в Киев выехать должна была? Мне коротко писал Валерий о том, что фильм приняли, и я дня два тому назад письмо послал, просил написать подробнее. Б. А. Смирнов тоже сообщил, что 13 января был на просмотре и фильм ему понравился.

В Москве мне хочется побывать. Зимой похварывала жена, и мы с нею хотели в апреле податься к Черному морю. Очень возможно, что тогда по пути и в Москве на несколько деньков задержимся. Чувствую, что надо повидаться и поговорить.

Мне писала и посылала некоторые материалы Татьяна Львовна Шевелева. Она очень тепло о Вас отзывалась. Я ответил на вопросы Татьяны Львовны, причем разбил все ее надежды на благополучное и плодотворное «контактирование» с Богдановой и Васильчиком. Никакие контакты с этим осиным гнездом, по моему твердому убеждению, не возможны. Между прочим, от них пошло безобразнейшее письмо к З. Г. Фосдик. З. Г. послала мне копию. Это такая помесь идиотизма с наглостью, которую трудно себе представить. Всякие сношения с ними З. Г. прекратила.

Татьяна Львовна оставляет по письмам впечатление искреннего и сердечного человека, но, боюсь, не может еще учитывать всех сложностей, которые стоят на пути осуществления ее планов и добрых намерений. Сотрудничество с нею хочу продолжить.

От С. Н. имел недавно письмо. Хочет в этом году пораньше выехать в Кулу. Выставка в Калькутте прошла хорошо. Почему-то картины его до сих пор были обратно не отосланы (в Калькутте были выставлены из других). Вообще, в Министерстве культуры творится что-то непонятное. На подарок Стиббе до последнего времени еще никак не реагировали. На письмо Русского музея по этому поводу (картины-то подарены именно Русскому музею) ответа вообще не последовало. Конечно, ***, проявив усердие не по разуму, много ненужного шума наделала.