Нурсолтан

Менгли-Гирей и не заметил, как они с Хусаином оказались на окраине стойбища. Остановились, решая, взять ли коней, чтобы промчаться по степи с ветерком, или отправиться к реке, ведя неспешную беседу. Не сразу услышали тихое девичье пересмеивание, словно кто-то невидимый перекатывал стеклянные бусинки. Менгли обернулся и замер. Перед ним стояли две девушки, но будь ими полна вся степь, в тот миг он увидел только одну. Ту, кто ослепляя сиянием и нежностью тонкого лица, внезапно перестав смеяться, не отрывала от него тёмно-синий взгляд сапфировых глаз. Сердце солтана забилось, словно пойманная в клетке птица, и звенящая тишина воцарилась вокруг. «О Всевышний, откуда в этой степи, в этом насквозь пропахшем дымом и пыльным зноем стойбище явилась пери, достойная быть царицей среди красавиц?! Не могла простая женщина произвести на свет столь прекрасное совершенство. Должно быть, сам Всемогущий Аллах послал на землю лунный луч, а он превратился в девушку, явившуюся передо мной!»

Как сквозь сон услышал он слова Хусаина:

– А это, Менгли, мои сёстры. Смешливая, которая никак не может остановиться, Шахназ, её имя означает «много нежности и ласки». И не будь мы сводными братом и сестрой, клянусь, испробовал бы на себе, так ли уж верно её имя! А вот и любимица, Нурсолтан. Она моя единоутробная сестрёнка, и я люблю её больше всех на свете. Мужчины просто сходят с ума, едва увидев её. Да и наш отец, ты уж не обижайся, Шахназ, любит Нурсолтан больше других дочерей!

– Мне ли это не знать! – Шахназ надула губки, чем сразу заслужила порцию утешений от синеглазого красавца Хусаина.

Они пересмеивались, вспоминали ногайских мурз, ставших жертвами их прекрасной сестры, и не замечали, что главная героиня их рассказов, бессердечная Нурсолтан, не ответившая ни на одно горячее признание в любви, сейчас краснела и трепетала под взглядом крымского солтана.

– Нурсолтан! Нурсолтан, да что с тобой? – Шахназ дёрнула сестру за тонкий жёлтого шёлка рукав кулмэка[10].

И девушка очнулась, взглянула на Шахназ, затем на Хусаина, на смутившегося Менгли. Её взгляд ещё на мгновение задержался на солтане, как вдруг, спрятав лицо в ладонях, дочь Тимера бросилась бежать.

Глава 3

Шахназ вздохнула и откинулась на мягкие шкуры. Нурсолтан, с которой всегда можно было поговорить о чём угодно, сегодня молчала, словно воды в рот набрала. И зачем только Шахназ осталась ночевать в юрте Нурсолтан? Похоже, с тех пор, как сын крымского хана покинул их, её подруга потеряла интерес к девичьим посиделкам. Подумать только, и что Нурсолтан нашла в этом Менгли-Гирее? Шахназ он вовсе не заинтересовал. Менгли всего-то шестой сын хана, а это значит, не быть ему повелителем Крымской Орды. К тому же у Хусаина она вызнала, что солтан уже дважды женат, а кого прельстит быть третьей женой? А вот у Хусаина она согласна быть хоть четвёртой! Шахназ опять вздохнула и произнесла:

– Почему Аллах так несправедлив, надо же было создать такого красивого мужчину и сделать его моим братом.

Нурсолтан прикрыла утомлённые глаза. Она не спала уже вторую ночь, с того самого дня, как узнала от Хусаина, что Менгли-Гирей уехал. Спасительный сон никак не шёл к ней, а она так нуждалась в нём, чтобы хотя бы немного забыть про боль, которая терзала её сердце. Жалобы Шахназ были так привычны, но не ответить на них было неучтиво. К тому же начатый сестрой разговор мог отвлечь от тягостных мыслей.

– Ты как всегда страдаешь о Хусаине? Очнись, сестра, детство закончилось, эти твои игры в любовь с братом смешны.

– Не вижу в этом ничего смешного!

Шахназ обиделась и надула губы, но долго молчать она не могла:

– У нас разные матери, мы с ним совсем не похожи! И почему Всевышнему вздумалось запрещать браки между такими, как мы?

– Шахназ, родная! – Нурсолтан присела рядом, обняла сестру. – На свете так много мужчин. Почему тебе вздумалось влюбиться в собственного брата? Уверена, это просто детские капризы. И Хусаин виноват, вечно дразнит тебя, я обязательно поговорю с ним.

– О нет! – вскричала Шахназ. – Если поговоришь об этом с Хусаином, он станет избегать меня, а я этого не переживу!

Девушка даже топнула ногой, крепко стиснула кулачки. «Совсем как в детстве», – подумала Нурсолтан и улыбнулась. Когда Шахназ не удавалось заполучить то, что она хотела, она топала ногами, грозно сверкала глазами и готова была убить всех нянек.

– Хорошо, Шахназ, ничего не скажу Хусаину, но и ты пообещай, что будешь вести себя благоразумно.

– Как скажешь, – недовольно буркнула Шахназ. – Обещаю быть благоразумной, только это не по мне.

– Да услышит тебя Аллах! – улыбнулась Нурсолтан.

Помирившись, они устроились на широком ложе, укрылись верблюжьим покрывалом. Сёстры были рождены от разных матерей, и им обеим должно было исполниться по пятнадцать лет. Это был возраст, когда их сверстницы уже качали зыбки с собственными детьми[11]. Девушки из знатных родов редко выходили замуж по любви, их уделом была политическая сделка. Беки искали выгодного союза с соседями или дальними сородичами, оплачивали временное спокойствие на границах собственными дочерьми.

И такая судьба ждала Шахназ. Пока своевольная дочь Тимера мечтала о несбыточном, отец решил её участь. Казанский хан Махмуд просил у беклярибека одну из дочерей в жёны для своего второго сына солтана Ибрагима. Переписка по этому поводу продолжалась несколько месяцев, и к лету повелитель мангытов решил отправить в далёкую Казань бику[12] Шахназ. Из ханства уже выехали тойчи[13] во главе с беком Шептяком. Ему, главному казанскому послу, хан Махмуд поручил ещё одну важную миссию – найти жену наследнику, солтану Халилю. Могущественный повелитель не доверял этого дела обычному ритуалу сватовства. Разве разглядишь нрав невесты за хитросплетениями переписки, разве поймёшь, глупа она или умна, добросердечна или злоязычна? Беку Шептяку были даны на этот счёт строгие напутствия, и опытный дипломат всю дорогу размышлял, как ему выполнить поручение господина.

Казанское посольство прибыло в улус Тимера в тот день, когда крымский солтан Менгли-Гирей пересёк границу Мангытского юрта и направился в Кырк-Ёр. Там его ожидал с вестями отец. Менгли удалось склонить на свою сторону двух мурз, которые обещали выставить по тысячи всадников. Он не стал больше тратить времени, зная, с каким нетерпением ожидает его отец. Даже эти две тысячи казались Менгли большой удачей после краха самонадеянности, какой он испытал на последнем пиру у повелителя мангытов.

Как только мысли коснулись злополучного дня, солтан тут же погрузился в мечтания, далёкие от битв и сражений. Вновь и вновь возникал перед ним нежный образ Нурсолтан. Никогда ещё он не был влюблён. Менгли считал, что женщины входят в его жизнь для утоления мужской страсти и продолжения рода. Но эта девочка, возникшая перед ним в весенней Ногайской степи, вырвала сердце Менгли и оставила себе как изысканное украшение.

Хотелось сразу просить отца заслать сватов к беклярибеку Тимеру, но он понимал, как некстати была эта просьба. Им предстояла тяжёлая и может даже смертельная битва. Хан Хаджи любил говорить: «Пока не будут уничтожены потомки Кичи-Мухаммада, династия Гиреев не сможет чувствовать себя в полной безопасности в Крымском улусе». И Менгли знал, как важна для отца предстоящая битва. В своё время, чтобы обезопасить завоёванный юрт от хана Кичи-Мухаммада, Хаджи-Гирей обратился к турецкому султану. Султан его поддержал, но Крымское ханство надолго попало в вассальную зависимость от Османской империи[14].

И во многом на этот отчаянный шаг хана Хаджи толкнули генуэзцы. Выходцы из Генуи в большинстве своём проживали в Кафе[15], и пользовались там огромными привилегиями. Город Кафа был не просто хорошо укреплённой крепостью, но и богатейшим центром работорговли. Доходы он приносил баснословные. Кафейцы не желали делить свою власть с новым крымским повелителем, поэтому они объявили о своей приверженности хану Кичи-Мухаммаду. А подчинить себе непокорных генуэзцев Хаджи-Гирей мог только с помощью турецкого султана, который владел сильным флотом и войском. Тогда и был подписан договор, согласно которому крымский повелитель становился вассалом османов. Ханство, едва успев образоваться, потеряло свою независимость, но получило взамен могущественного суверена и надежду на то, что потомки Гиреев будут владеть крымским троном всегда. Давний враг Кичи-Мухаммад умер спустя четыре года после заключения этого договора, но остались живы его сыновья. И первый из них, хан Махмуд, собрался в большой поход. В планы правителя Орды входил набег на русские земли и крымские владения. Хаджи-Гирею достаточно было одного упоминания о том, что заклятый враг собирает большое войско, чтобы в тот же час отдать приказ своим огланам.

Глава 4

Шахназ проплакала весь день. В бессильной ярости она металась по своей юрте и грозилась сбежать в степь, а то и вовсе покончить с собой. Нурсолтан не находила нужных слов для утешения сестры. Как она понимала её! Шахназ вскоре должна была навсегда покинуть не только улус своего отца, но и сами степи, где она родилась и выросла. Северная страна[16] забирала очередную жертву из вольного юрта. Ещё одна «кыр карысы»[17] должна была войти в клан казанского правителя. А будет ли она счастлива там, это не волновало ни одного мужчину, ни здесь в улусе мурзабека Тимера, ни в далёкой Казани.

О, горькая доля юных бике, взращённых в неге и любви для того, чтобы однажды шагнуть в неизведанную даль своей судьбы! Шагнуть наощупь, зажмурив глаза, и не ведать, какой подарок или удар судьба уготовила им за крутым поворотом жизни.

Нурсолтан задумалась, невольно сдвинула чёрные изогнутые брови. Сегодня пришла очередь Шахназ, а они одногодки, значит, и её черёд совсем близок. Она с внезапным облегчением подумала: «Как хорошо, что в Казань забирают Шахназ, а не меня! А за мной скоро приедет солтан Менгли. Только рядом с ним я испытаю полнейшее счастье. О Менгли, я – узница твоей любви! Но если бы ты знал, как пленительна и прекрасна твоя темница!» При одном только воспоминании о любимом сердце сладко затрепетало. Щёки девушки порозовели, и нежные губы невольно раскрылись, выпуская тайное имя на свободу:

– Менгли! О Менгли, где ты?

– Нурсолтан!!! – Шахназ налетела на сестру, словно коршун: – Как ты можешь думать о своём Менгли, когда у меня такое горе? Да ты самая бессердечная, самая никчёмная сестра на свете! Другая на твоём месте давно бы уже помогла мне сбежать с Хусаином! С ним я готова жить в драной кибитке, на краю степи, отверженная всеми. С ним я была бы счастлива где угодно. А теперь? Теперь меня продали Ибрагиму, которого я в глаза не видела. О Аллах! Почему ты так жесток ко мне? Почему это горе постигло меня?

И Шахназ упала на постель, устеленную одеялом из белой верблюжьей шерсти, и зарыдала.

Нурсолтан соскочила со своего места. Она застыла, стиснув руки на груди. Неподдельное горе сестры вызвало в душе такие сильные угрызения совести, что в первую минуту бика не могла найти слов утешения, в которых так нуждалась сейчас рыдавшая девушка.

– Шахназ, сестрёнка, прости меня, я так виновата перед тобой.

Нурсолтан опустилась на колени перед сестрой, рука робко легла на вздрагивающее плечо:

– Мне очень стыдно за мои мысли. Но если ты на самом деле любишь Хусаина, то поймёшь меня. Я не могу не думать о Менгли. Днём он в мыслях и мечтах, а ночью – им полны мои сны! Но посмотри на меня, Шахназ. Скажи, что ты уже не сердишься, или твои слёзы будут мучить меня до конца жизни!

– Всё, что ты говоришь, похоже на бред больного, – пробурчала Шахназ. Она оторвала своё ещё мокрое от слёз лицо от одеяла. Длинные ворсинки светлого меха пристали к мокрым щекам девушки, и Нурсолтан едва сдержала смех.

Шахназ устроилась поудобней и с важным видом продолжила:

– Мне пришлось вылить полный кумган слёз, прежде чем я услышала от тебя признание в любви к крымцу. Я понимаю свои чувства к Хусаину, его я знаю с детства и люблю давно. А ты? Что за глупая и непонятная любовь сразила мою неприступную сестрёнку? Ты видела его всего один раз, одно мгновение!

Нурсолтан опустила голову. Стыдливый румянец оживил нежный овал её лица.

– Нет, – еле слышно прошептала она, – не один раз…

Шахназ охнула и вопросительно заглянула в глаза сестры:

– И ты скрыла это от меня? О, да тебя убить за это мало! Как ты могла не рассказать мне? Но где, где это могло произойти? Ведь мы почти всегда вместе. Не молчи, Нурсолтан, или я снова рассержусь на тебя! Заклинаю тебя Всевышним, говори же!

– Не сердись, Шахназ, я хотела тебе рассказать, но не успела. На следующее утро после нашей встречи он уехал. А я и не думала, что разлука причинит мне такую боль. Я боялась даже говорить об этом. Боялась, что боль станет ещё сильней. И потом, мне было так стыдно.

– Сестрёнка, – Шахназ с удивлением смотрела на Нурсолтан. Всегда спокойная и уравновешенная, сейчас она казалась ей неузнаваемой с этой бурей страсти и муки на юном лице, с этой светящейся любовью в залитых слезами сапфировых глазах. – Сестрёнка! Да ты и в самом деле любишь его!

– Люблю, – просто ответила Нурсолтан. – И если бы за мной приехало это свадебное посольство из Казани, я бы, наверно, умерла.

Шахназ бросилась к плотно задвинутому пологу юрты, выглянула из-за него, не подслушивает ли кто. Вернулась на цыпочках, глаза её заговорщицки горели, как два чёрных уголька:

– А он обещал вернуться за тобой?

– Да.

Глаза Нурсолтан подёрнулись дымкой воспоминаний. И Шахназ, видя, что сестра сейчас слишком далёко от неё, со вздохом отошла в сторону. Она уселась на пёстром ковре и принялась разглядывать драгоценности, присланные в подарок казанским солтаном Ибрагимом, её будущим мужем. Лишь изредка взгляд девушки отрывался от усыпанных каменьями золотых и серебряных украшений и задумчиво скользил по Нурсолтан.

А по губам девушки бродила лёгкая, едва заметная улыбка, и юная бика была так далёко от юрты своей сестры Шахназ, в том солнечном весеннем дне, на берегу Яика, когда она встретила солтана Менгли…

Менгли-Гирей с вечера отдал распоряжение Эсфан-оглану готовить людей к поездке в соседний улус. Путь этот указал солтану мурза Хусаин.

– Мой друг мурза Саучура не из тех, кто засиживается в стойбище. Для него звон сабель и шум битвы лучший из звуков. Он – настоящий степной батыр! И воины у него – лихие джигиты. Мурза Саучура не откажет тебе в помощи. А к кому ещё направить своего коня, сам Саучура тебе и укажет, – говорил Хусаин.

Менгли-Гирей слушал, согласно кивал головой и мысленно благодарил Всевышнего за то, что тот не оставил своими милостями и дал ему такого друга и советчика, как Хусаин. Идея проехаться по кочевавшим по соседству небольшим улусам, бросив клич молодым и горячим мурзам, подобным мурзе Саучуре, была более чем удачной.

– А на рассвете отправимся на берег Яика, – добавил Хусаин. – Не отпущу тебя, пока не позабавимся рыбной ловлей.

Менгли-Гирею ещё не приходилось ловить рыбу в реках, а мурза уверял, что эта утеха не менее увлекательна, чем охота. К Яику отправились на рассвете. Солтан с интересом наблюдал, как слуги зашли в воду и раскинули плетёные из конского волоса сети. Из такого же крепкого конского волоса были сплетены тонкие верёвки с укреплёнными на концах железными крючками. Снасти погрузили в воду, укрепили концы за крепкие ветви густого кустарника, которым заросли берега Яика. Клёв начался почти одновременно на всех приготовленных ловушках. Молодые мурзы со смехом накидывались на туго натянутые верёвки, ловко перебирали руками, тянули ускользавшую добычу. Иные рыбины были в человеческий рост и биться с ними приходилось всеми силами. Менгли и сам не заметил, как увлёкся вместе со всеми этой забавой, туго натянутая верёвка больно резала ладони, но он, казалось, не замечал этого. На первого вытянутого ими осётра накинулись вместе с мурзой Хусаином, глушили изгибающееся на берегу живое бревно попавшимися под руку заострёнными камнями. Когда рыбина перестала рваться к воде, шумно дыша, откатились прочь. Вскоре травянистый покров берега усеяли несколько десятков крупных и средних осетров. Пока слуги занялись разделкой добычи, отправились прогуляться. Вдалеке заметили стайку девушек в ярких нарядах, их окружали грузные строгие няньки. Хусаин махнул рукой Менгли-Гирею:

– Что за удачный день, друг Менгли! Рыбалка была славной, а теперь Всевышний ниспослал нам целый табун красавиц. Айда туда!

И помчался навстречу разноцветной стайке весело завизжавших девушек. Менгли только покрутил головой, неиссякаемая энергия молодого мурзы заражала его своей беззаботностью и весельем, но сейчас ему не нужны были девушки. Чувствуя утомление во всём теле, солтан опустился в густую, уже поднявшуюся до колен, сочную траву. Издалека слышался громкий весёлый голос Хусаина и сопровождающий его озорной смех и пронзительный визг девушек. Менгли улыбнулся расслабленно, прикрылся ладонью от бьющего прямо в глаза солнца. Как хорошо было лежать в мягкой траве, слушать отдаляющиеся от него голоса и смех и близкие, неназойливые звуки жизни, кишащей среди упругих зелёных стеблей. Вот затрещал кузнечик, над ухом прожужжал деловитый жучок, юркая ящерка прошуршала в траве длинным гибким хвостиком. И вдруг шаги, чьи-то лёгкие, осторожные шаги. Солтан живо сел, готовый, как всегда в минуту опасности, ухватиться за рукоять кинжала, и… опешил. Прямо перед ним удивлённая этой нежданной встречей стояла Нурсолтан. Изящные ступни девушки были босы, а свои разноцветные ичиги она держала в руках. Менгли-Гирей медленно поднялся ей навстречу, степь вокруг них внезапно опустела. Руки девушки теребили мягкую кожу ичиг, нежный румянец разливался по её лицу, оттенял ещё больше эту невозможную синь в её глазах. Не помня себя, он протянул руки и поймал её тонкие пальцы, медленно сплёл их со своими пальцами. Влюблённые не отрывали взгляда друг от друга. В глазах обоих светилось чувство, которое не требовало ни слов, ни объяснений. Он потянул её к себе, и девушка послушно, словно во сне, шагнула в его объятия. Менгли прижимал к себе гибкий девичий стан и не верил, что всё это не видение, не мираж, который должен был рассеяться спустя мгновение. Но девушка, которую он сжимал в своих объятиях, была живой, и он сквозь туман, застилавший его сознание, ощущал, как она горяча, как гулко, испуганной птицей, бьётся в её груди маленькое сердечко.

– Нурсолтан, – еле слышно прошептал он. – Ты похитила мой покой, я не могу не думать о тебе. Я полюбил тебя в тот миг, как увидел…

Она затрепетала от этих слов и вскинула на него сияющие, любящие глаза. Сердце Менгли дрогнуло, пропуская удар. Он почувствовал себя неопытным юнцом, впервые приоткрывшим тайную завесу любви, той любви, о существовании которой он и не догадывался. Он ощущал дрожь возбуждения, которая внезапно охватила его. Коснувшись рукой девичьего лица, Менгли медленно обвёл пальцами гладкий лоб, щёки, на них трепетал непослушный завиток вьющихся волос, и губы, алые лепестки которых раскрылись навстречу его чувственной ласке. Не в силах отказаться от этого немого доверчивого приглашения он приник к девичьим губам, целуя их сначала робко, словно пробуя на вкус, а через минуту уже со страстью, захлестнувшей его с головой. Он не помнил, в какое мгновение она оттолкнула его, вырвалась из безумных мужских объятий и бросилась бежать. Онемевший, он смотрел, как удаляется от него стройная девичья фигурка, но, словно очнулся и крикнул ей вослед:

– Нурсолтан, я приеду за тобой! Я заберу тебя, жди меня, Нурсолтан!!!

Эти слова до сих пор летящей музыкой отзывались в девичьей душе, она не помнила себя от счастья, он любит её, он приедет за ней! Её Менгли, имя которого она была готова повторять вечно!

Глава 5

Казанцы загостились в улусе Тимера, и глава посольства – бек Шептяк не спешил отправляться в обратный путь. Причиной тому было письмо от повелителя, нагнавшее бека уже здесь в главном стойбище беклярибека. В письме своём хан Махмуд сообщал, что единственная жена солтана Халиля скончалась, и следовало поспешить с решением вопроса о новой женитьбе наследника. Тон письма казанского правителя был тревожен, и мудрый государственный муж сразу уловил это. Беку Шептяку нетрудно было понять, что творилось сейчас в душе стареющего господина. Он вновь припомнил последний разговор с повелителем, в котором хан раскрыл все свои сомнения перед верным царедворцем:

– Ты знаешь, Шептяк-бек, как я люблю своего мальчика. Он всегда был слаб здоровьем, но характером, умом и осторожностью весь в меня. Только он, солтан Халиль, должен сесть на казанский трон после моей смерти, и ты должен помочь ему в этом.

Хан говорил с ним с глазу на глаз в уютной приёмной, где повелитель встречался со своими особо доверенными и близкими людьми. Он протянул беку прочитанную им только что грамоту, потёр утомлённые глаза:

– До меня доносят тревожные вести с приграничных земель. Моему брату Касиму кажется тесноватым удел, данный в управление князем урусов. И он осмеивается поговаривать, что имеет право на казанский трон. Да и здесь, в столице, среди карачи[18] ходят разговоры о том, что наследником следует провозгласить моего второго сына – солтана Ибрагима. Конечно, Ибрагим силён, деятелен. Он – первый на охоте и первый – в рядах воинов, но, что касается государственной мудрости, в этом он уступает Халилю. А наши беки, мурзы и огланы видят лишь внешний вид. Им и невдомёк, что солтан Халиль – это орешек с хрупкой скорлупой, но сильным крепким ядром, а Ибрагим – крепок внешне, а внутри…

Хан устало махнул рукой, словно длинная речь утомила его самого. Слуга внёс дымящийся кальян для господина, другой поднесли Шептяк-беку. Несколько минут оба, властитель и вельможа, провели в полном молчании, вдыхали пьянящий дым, расслабляющий напряжённое тело и мозг.

– Я хочу, – голос хана звучал слабо, и беку пришлось придвинуться поближе, чтобы не пропустить ни единого слова. – И я приказываю, чтобы ты помог обрести Халилю уверенность в своих силах. Уверенность, которой ему так не хватает! Приступы болезни сделали его робким даже с женщинами. Три года назад я женил его на такой же робкой и несмышлёной девочке, это была моя ошибка. Он привык к жене, не замечает других, а она с годами не поумнела, все разговоры о цветах и нарядах. Разве об этом следует говорить с будущим наследником? Да, и здоровьем оказалась слаба, в прошлом году ребёнка скинула, а в этом снова тяжела, но с постели не встаёт. Лекари опасаются, доживёт ли солтанша до лета. Я приказал лучших целителей созвать, сын Халиля должен родиться, он придаст ему сил и мужества, а ещё уверенности в будущем. Но одна жена и один ребёнок это слишком мало для будущего хана, хочу женить его ещё раз, только вторая жена должна стать надёжной опорой моему сыну. Завтра ты отправишься в улус к беклярибеку мангытов Тимеру. Между нами было уговорено, что одна из его дочерей станет женой моего сына Ибрагима. Солтану Ибрагиму давно пора привести в гарем вторую жену, его ногайка Фатима любит власть, и интриги плетёт неустанно. Но мангытка ей не уступит! Дочь Тимера, которую ты привезёшь для Ибрагима, не захочет сдавать своих позиций. В борьбе за внимание мужа Фатиме придётся забыть об интригах. Не торопись уезжать от Тимера, приглядись, может, в его улусе найдёшь достойную жену для солтана Халиля…

Кальян расслаблял, слова и мысли текли вялой струйкой, подобно лёгкому дымку. Заботы уходили прочь.

– Исполню всё, как ты прикажешь, великий хан. Будь Аллах милостив к твоему роду, повелитель, ибо ты достоин благодеяний Всевышнего, – бормотал в ответ бек и кивал расслабленной головой.

Этот разговор сейчас явственно вспомнился Шептяк-беку. Теперь же, в своём письме хан Махмуд торопил вельможу с выполнением поручения, которое он дал послу в Казани. «…Сегодня ночью супруга Халиля покинула нас, так и не родив наследника. Мой сын опечален и разбит. Его посещают сомнения, хватит ли у него сил достойно править в ханстве, когда меня навестит Та, кого зовём мы Разрушительницей наслаждений и Разлучительницей собраний[19]. Ему нужна новая жена, и как можно быстрее. Я надеюсь на вашу мудрость, мой дорогой бек!..»

Шептяк-бек задумался, мысленно перебирая строчки письма повелителя. Ясно было одно: хан Махмуд ждал его не с одной, а с двумя невестами сразу. Вопроса, где начать поиски невесты для наследника Халиля, не возникало. В улусе повелителя мангытов была ещё одна девушка по своему положению и по возрасту подходящая в жёны будущему казанскому хану. Но он не мог забыть слов, сказанных повелителем в их доверительной беседе: «…вторая жена наследника должна стать надёжной опорой ему». «Надёжная опора!», значит, выбор падёт на ту, что окажется умной, заботливой и красивой. Только с такой Халиль не просто забудет покойную жену, а сможет полностью довериться новой супруге. Он всем сердцем полюбит её и, наконец, почувствует в себе силы управлять государством, которое, как опасался бек, очень скоро тяжёлой ношей ляжет на него. Халилю необходимо крепкое надёжное плечо рядом. Конечно, он, Шептяк-бек не оставит его советами и своим опытом, но для такого человека, как Халиль, семья значит гораздо больше, чем мудрый советник.