Нурсолтан

Ольга Иванова

Нурсолтан

© Татарское книжное издательство, 2017

© Иванова О. Е., 2017

Ожившая эпоха Казанской земли

С большим интересом прочитал исторический роман «Нурсолтан», написанный Ольгой Ивановой. Роман является первой книгой трилогии «Повелительницы Казани» («Нурсолтан», «Гаухаршад», «Сююмбика») и включает в себя длительный период на стыке XV–XVI веков. Это время становления и расцвета Казанского ханства, непростых отношений Казани с Московской Русью, судьбоносных битв Крыма с Большой Ордой, потери самостоятельности Крымского ханства и его вассальной зависимости от Османской империи, время изгнания с Крымского полуострова генуэзцев и падения княжества Феодоро. Все эти события полно и достоверно отражены романистом в её труде.

Писателем охватывается период конца правления казанского хана Махмуда, краткое царствование его старшего сына Халиля и, государственная деятельность хана Ибрагима и его сыновей – Ильгама, Мухаммад-Эмина и Абдул-Латыфа. Также события романа переносят нас в Крым, где автор прослеживает весь нелёгкий путь прихода к власти крымского хана Менгли-Гирея. Немало страниц в своём произведении Ольга Иванова посвящает великому княжению Ивана III и его сына Василия.

Но главной героиней исторического повествования романист представляет известнейшую женщину того времени ханшу Нурсолтан. Её политическая и просветительская деятельность упоминается во многих источниках, как в восточных, так и в русских летописях, в дипломатических переписках. Сохранилось немало свидетельств тому, что матери, жёны и сёстры правителей восседали в ханских советах – диванах. К их мнению прислушивались, они возглавляли политические партии и нередко становились «серыми кардиналами» заговоров и дворцовых переворотов. Пожалуй, в этом нет ничего удивительного, нам известно, что в эпоху средневековья во многих восточных государствах высокородные женщины играли важную политическую роль. Так было и в Османской империи, и в Золотой Орде. Казанское ханство здесь не стало исключением, об этом свидетельствуют сохранившиеся документы.

Ольгой Ивановой в доступной и красочной форме изложены межгосударственные и межличностные конфликты правящих династий, правдиво, в художественном изложении прослеживаются причины гибели Казанского ханства. Широко и подробно представлена тема взаимоотношений Казанского ханства и Великого Московского княжества и понимание неизбежности завоевания Казани в 1552 году.

Автором даются образные картины экономической жизни, социального строя, внутренней и внешней политики, духовной и материальной культуры Казанского и Крымского ханств, Великого Московского княжества в XV–XVI веках.

В трилогии Ольги Ивановой прослеживается концепция научных трудов М. Г. Худякова, А. Х. Халикова, С. Х. Алишева. При описании автором крымских событий чувствуется влияние работы Л. П. Колли. В «московской теме» заметно влияние трудов Н. М. Карамзина, С. М. Соловьёва и В. О. Ключевского. Автор мастерски использует фольклорные источники – предания, сказания, легенды и эпосы.

Но не стоит забывать, что перед нами исторический роман, а не научная монография. Здесь наряду с кропотливым восстановлением событий эпохи (войн, смен правящих династий), описание которых базируется на документальных источниках, присутствует и образное мышление автора, её видение. Но следует ещё раз отметить, что богатая фантазия романиста подкреплена историческими фактами, реальными датами и имеет под собой крепкую фундаментально-научную основу.

На мой взгляд, автору удалось решить художественную задачу, когда необходимо было трансформировать историю в эстетический объект. В романах Ольги Ивановой проглядывается предметная детализация и художественный язык, которыми красочно и убедительно изображается та далёкая эпоха. У романиста вымысел удачно сживается с историческими фактами, не противоречит им. У историков нет права на вымысел, но для исторического романиста вымысел в освещении эпохальных событий – это почва, на которой взращено художественное произведение. Считаю, чтобы понять закономерности исторического прошлого в художественном произведении не обязательно воспроизводить их во всех точных подробностях и деталях. Романисту куда важнее дать художественный образ, который раскроет смысл происходящего. Кстати, к такому видению исторического романа склонялся и Л. Н. Толстой.

Хочу заметить, что Ольге Ивановой удалось смоделировать картины исторического прошлого на основе событий и фактов того времени, придать им своеобразный смысл. Стоить отметить и то, что автор беспристрастен в своих оценках, ей удаётся не вставать ни на чью сторону, не раздувать костёр межнациональной неприязни. С одинаковым сочувствием описываются страдания и бедствия народа как с одной, так и с другой стороны. В происходящих тогда войнах, переворотах не видно авторского «указующего перста» на виновного. Прослеживается мысль романиста, что всё это ход истории, её закономерность.

Следует заметить, что в истории как Казанского, так и Крымского ханства остаётся ещё немало «белых пятен», и во многом это обусловлено несохранившейся письменной документацией тех времён. Существует всего около десятка документальных источников периода Казанского ханства. Как пишет об этом С. О. Шмидт: «Письменные источники на восточных языках по истории Казанского ханства почти полностью погибли при взятии Казани в 1552 году».

При описании роли хана Менгли-Гирея автор упоминает об имеющихся на этот вопрос противоположных мнениях разных историков. Действительно, в источниках трактовка того или иного исторического события, либо исторического лица иногда описывается противоречиво и порой с совершенно противоположной точки зрения. И участие крымского хана Менгли-Гирея во взятии Кафы в некоторых источниках описывается на стороне Османской империи, у других авторов – на стороне генуэзцев и княжества Феодоро, с которым у хана был союзный договор. Автор романа в таких «спорных» случаях выбирала трактовку более подходящую для дальнейшего развития сюжета.

Не побоюсь сказать, что перед нами монументальный труд с прекрасным захватывающим повествованием. Ольге Ивановой удалось передать удивительную атмосферу того времени, но при этом не перегрузить язык романа чрезмерным количеством историзмов и архаизмов. Хочу отметить, что с исторической точки зрения данная эпоха показана убедительно, красочно, живо. Романист в своих произведениях прекрасно передаёт национальное своеобразие и содержательное богатство тысячелетней истории Казани. Это большой исторический труд об эпохе, навеки оставшейся одним из ярчайших и трагических периодов в истории Татарстана. Считаю, что такие книги, как романы Ольги Ивановой, сегодня особенно актуальны и необходимы широкому кругу общественности. И они в состоянии обогатить духовный мир, насытить «исторический голод» современного читателя.

Э. Р. Тагировдоктор исторических наук, профессор Казанского государственного университета культуры и искусств, заслуженный деятель науки РТ

Часть I

Глава 1

Весна на обширные просторы Ногайской степи пришла внезапно. Казалось, ещё вчера вся степь была бела от снежного, режущего глаз, покрова. Вчера она была уныла и неуютна. Редкие звери, пробегавшие по своим делам, спешили укрыться в норах. Седые стебли сухого ковыля печально шелестели под короткими порывами холодного ветра. Если какому-то степняку приходилось в это время года оказаться вдали от стойбища, то погонял он коня без оглядки. Спешил одинокий всадник добраться до людского жилища, подальше от жуткого снежного безмолвия, которое в любой час могло обернуться страшным бураном.

Совсем другое дело весна! Весной по степи можно скакать часами, пьянеть от аромата цветущих трав, расстилающихся пёстрым ковром под копытами быстроногого скакуна. А вылетишь из-за зеленеющих холмов на берег могучего Яика[1], и закричишь от восторга, переполняющего сердце. Вот она – огромная река, отражавшая в своих кипучих водах необъятное голубое небо!

Четверо смуглых, обгоревших под щедрым степным солнцем мальчишек, почти одновременно домчались до крутого яра. Крепко держась за косматые гривы коней, они с азартом пинали их взмокшие бока босыми пятками. Айтула опередил младших братьев, первым выплеснул победный клич в широту безбрежной степи:

– Охо-хей!

Рядом радостно и возбуждённо закричали младшие братья:

– Эй! Э-э-й!!!

Непоседливый Акшобат подбросил вверх старую войлочную шляпу, закрутился юлой на беломордом жеребчике. Казалось, ещё немного, и шляпа окажется под копытами коня, но проворная рука успела ухватить её у самой земли. Акшобат засмеялся, и от его задорного, взвизгивающего смеха стало ещё веселе на душе.

– Айда! – закричал он. – Кто со мной купаться?

Черноглазый Турыиш с готовностью развязал кушак[2], распахнул полы стёганого казакина[3], обнажив худенькую смуглую грудь. Но Айтула нахмурился, как-никак, он самый старший из братьев, ему уже четырнадцать, совсем взрослый.

– Турыиш! Вода ещё совсем холодная. Да и в стойбище пора, отец ждёт.

– И то верно, – поддержал его Акшобат. – Есть хочется, айда, кто вперёд?

Мальчишка уже натянул поводья, да остановился, привстав на стременах:

– Айтула! Табун!

Но его брат и сам услышал нарастающий, лавинообразный гул десяток тысяч копыт, приближавшийся к ним.

Темноволосый Хыяли, юркий как ящерка, соскользнул с неосёдланного коня, потянул его за гриву вниз, к реке:

– Спрячемся, если воры гонят косяк, заметят нас – убьют!

Айтула напряжённо сузил и без того раскосые глаза, пытался увидеть что-нибудь в растущем на глазах облаке степной пыли. Сегодня с утра они оставили своего отца – табунщика Журмэя, стерегущего коней беклярибека Тимера, одного. Не у него ли угоняют лошадей? От этой мысли даже жарко стало, Айтула стянул с головы мягкую войлочную шляпу, вытер ею пот со лба.

– Сойдём к реке, спрячемся. И глядите в оба, если наш табун, будем отбивать.

Акшобат лишь покачал головой. «Как можно отбить добычу у вооружённых угонщиков? Мы ещё совсем малы, а оружие на всех – старый лук за спиной Айтулы!»

Но старший брат не желал сдаваться, снял саадак с плеча, достал из потёртого колчана стрелу. Спустились к реке, поручив коней присмотру младших братьев – десятилетнему Хыяли и восьмилетнему Турыишу. Айтула с Акшобатом притаились наверху. Пригнулись к траве, напряжённо ждали приближения первых жеребцов. По ним, главенствующим в косяке, могли узнать, их это табун, или какой другой. Акшобат узрел первым, подскочил возбуждённо, заорал, пытаясь перекрыть бешеный стук копыт:

– Дикий табун! Дикие кони, Айтула!

Но Айтула, казалось, не слушал, медленно поднялся на колено, нацелил свой лук. Мощные спины мышино-серого цвета с чёрной полосой по крестцу мелькали перед его взором, взлетали в воздух и опадали в такт бега чёрные гривы. Но прищуренный глаз Айтулы не сбить с прицела ничем. Он дождался последние замыкающие ряды табуна, где неслись совсем молодые жеребцы, не отличавшиеся столь буйным нравом, как вожаки. Палец напрягся, натянул до предела тетиву и в какую-то неуловимую долю секунды сорвался, послав вдаль смертоносную стрелу.

– Есть! Попал, Айтула, попал! – Акшобат от восторга так и заплясал на месте, едва дождался, пока последние лошади промчались мимо, и бросился вперёд. Айтула бежал за ним следом, а по яру взбирались вослед младшие братья.

Молодой жеребец, тёмная шкура которого ещё не приобрела присущего взрослым сородичам серого цвета, лежал на истоптанной табуном траве. Стрела Айтулы попала прямо в глаз, и Акшобат даже присвистнул от удивления.

– Хороший выстрел, – раздался рядом незнакомый голос.

Мальчишки испуганно встрепенулись, обернулись и отступили за спину старшего брата. Отряд вооружённых незнакомцев появился неизвестно откуда. Воинов возглавлял молодой вельможа. За ним неотступно следовал седобородый всадник в простой кольчуге, но с дорогой саблей на боку. Он не сводил с мальчишек настороженного взгляда, а рассечённая старым сабельным ударом бровь придавала его лицу свирепое выражение. Самый маленький из братьев, Турыиш, уткнулся в плечо Айтуле, чтобы не встречаться со сверлящими насквозь глазами старика.

– Из какого вы улуса, джигиты?

Молодой вельможа, задавший вопрос, улыбнулся. И этой открытой улыбкой он сразу расположил Айтулу к себе.

– Мы из стойбища беклярибека1 Тимера.

– А далеко ли до улусов мурзабека Мусеки?

Мальчишки переглянулись меж собой.

– Мурзабек недавно отправился в сады Всевышнего. А его сыновья никак не решат, кто возглавит их род. Говорят, поделили людей, табуны и разъехались в разные стороны.

Вельможа помрачнел, с тревогой взглянул на старого воина:

– Что же делать, Эсфан-оглан, отец посылал нас к мурзабеку Мусеке, как к своему давнему соратнику. До улуса братьев Махдумсолтан далеко, пока доберёмся до них, битва начнётся без нас. И к кому же мы теперь обратимся за помощью? – Но тут же посветлел взором: – Может, сама судьба привела нас на земли беклярибека Тимера? Направим своих коней к владетелю мангытов, в его улусе накоплена великая воинская сила. Чем больше сотен приведём, тем удачливее будет битва с ханом Махмудом.

Эсфан-оглан недовольно замотал головой. С тех пор как старый воин ступил на землю, где кочевали степняки, всё вызывало в нём приступы недоверия и обострённого чувства опасности.

– Стоит ли доверять неразумным мальчишкам? Кто станет сообщать птенцам о раздорах в улусе могущественного бека? Они всё придумали, и неизвестно, что скрывают в своих головах. Мы поедем к мурзабеку Мусеке и не будем заезжать к другим бекам, потому что это опасно, мой господин!

– А я думаю, стоит прислушаться к словам юного джигита. – Вельможа вскинул голову, и упрямый блеск миндалевидных тёмных глаз заставил Эсфан-оглана тяжело вздохнуть. Теперь уж точно ничего не поделать. Если знатный воспитанник решил ехать в улус беклярибека Тимера, его никто не сможет остановить. А солтан уже обращался к мальчишкам: – Эй, батыры, кто из вас покажет дорогу к стойбищу вашего господина?

Вездесущий Хыяли кинулся к своему коню, но Айтула остановил его:

– Я поеду, надо позвать отца, чтобы помог разделать добычу.

Он вскочил на подведённого братом каурого жеребца и оборотил гордый и независимый взгляд чёрных глаз на незнакомцев:

– Следуйте за мной.

Молодой господин с улыбкой глядел на мальчугана в старенькой залатанной одежде, но державшегося с необыкновенным достоинством. Это чувство, должно быть, сидит в каждом кочевнике, оно впиталось с молоком матери, взросло на вольных бескрайних просторах. Разве увидишь такую гордую посадку, такой независимый взгляд у жителей крымских городов или у землепашцев с их вечно согнутой спиной?

– Мой солтан, стоит ли доверяться этому проныре, неизвестно куда он нас заведёт, – вновь заворчал старый воин.

– Эсфан-оглан, ваша подозрительность становится просто смешной. Ну какая беда может нам грозить от мальчишек? – И уже потише, чтобы не слышал Айтула, добавил: – Они сами боятся нас, но виду не подают, настоящие джигиты.

– Как прикажете, мой господин, – не скрывая своей обиды, промолвил оглан. – Но ваш отец, высокочтимый хан Хаджи-Гирей, велел мне присматривать за вами. Он-то знает, каким вы бываете безрассудным.

Солтан лишь рассмеялся, хлопнул военачальника по плечу:

– Не обижайтесь, Эсфан-оглан, я ценю вашу преданность. Но мы все слишком утомлены, и почему бы нам не воспользоваться гостеприимством беклярибека? Там узнаем и о давнем союзнике отца.

Солтан отдал приказ воинам следовать за мальчишкой, а Эсфан-оглану осталось лишь подчиниться, не вступая более в спор. Обида, нанесённая словами молодого господина, никак не проходила. Оглан всегда был подозрителен и осторожен, оттого и дожил до преклонных лет. Что может знать о настоящих опасностях, таящихся в этих необъятных степях, сын крымского хана? А Эсфан-оглан знает! И не важно, что господин посмеялся сейчас над ним, он, его верный телохранитель, всё равно остережётся, и не только потому, что оберегать сына приказал сам повелитель.

Эсфан-оглан недовольно насупился, но только суровый взгляд его коснулся молодого господина, как сразу потеплели глаза, подёрнулись влагой. Никому, даже себе самому, не признавался Эсфан-оглан, как любил он солтана Менгли-Гирея. Из всех сыновей хана Хаджи только он, Менгли, был похож на погибшего сына. Вот таким же безрассудно смелым, молодым и красивым был его Сарман, слишком смелым и слишком безрассудным, оттого и сложил голову десять лет назад в этих ненавистных оглану степях. Старик вздохнул, расправил плечи, словно скинул с себя груз тяжких воспоминаний, и решительно направил коня вперёд, в голову отряда. Если опасности не избежать и мальчишка заведёт их в западню, он, Эсфан-оглан, встретит эту опасность грудью. И тогда не один кочевник расстанется с жизнью, прежде чем смогут сломить такого воина, как он. А в голове солтана Менгли чувства тревоги даже не возникало, молодой господин задумался о предстоящем сражении. Где он найдёт помощь, если мальчишка сказал правду, кто даст ему воинов для битвы с правителем Большой Орды? Ведь хан Хаджи-Гирей отправил его в Ногайские степи в надежде на поддержку старого друга.

Сам солтан последние годы провёл в Кырк-Ёре[4]. Отец дважды женил Менгли, словно торопился получить внуков от своего любимца. Он был шестым сыном хана Хаджи, но Менгли больше всех напоминал крымскому господину его самого. Оттого и привечал младшего сына, и выделял среди всех братьев, хотя наследником объявил старшего – солтана Нур-Девлета. А Менгли привязанности отца не замечал, ему быстро наскучила однообразная дворцовая жизнь, страстная натура звала к непокорённым вершинам. И вот пришёл час славного дела, достойного настоящего мужчины. Хаджи-Гирей решился на открытую битву с давним врагом ханом Махмудом, правившим Большой Ордой[5]. Своего любимого сына Менгли крымский повелитель отправил в Мангытский юрт[6] с надеждой привлечь грозную силу, которая таилась в степях, на свою сторону. Мурзабек Мусека мог дать не одну тысячу воинов, но его нежданная смерть расстроила планы хана. Кто теперь в улусе Мусеки обладает весомой силой? И если наследники враждуют меж собой, то решатся ли в тревожное время отправить своих воинов на битву, до которой им и дела нет?

Эсфан-оглан решил, что крымский солтан направился в стойбище беклярибека Тимера из упрямства, но он ошибался. Менгли-Гирей отклонился от прежнего пути в первую очередь для того, чтобы в улусе правителя этих обширных земель узнать ответы на свои вопросы. К тому же при удачных переговорах беклярибек Тимер мог отправить хану Хаджи своих воинов. Его следовало только убедить в этом. А прибыть в ставку отца во главе нескольких тысяч было большой удачей. С такими мыслями крымский солтан и въехал в стойбище беклярибека Тимера.

Глава 2

– Всем известно, что хан Махмуд – правнук высокочтимого повелителя Тимура-Кутлука, а мой дед, знаменитый Идегей, был правой рукой Тимура-Кутлука. – Беклярибек Тимер говорил медленно, словно обдумывал каждое слово, и всем присутствующим на этом вечернем пиру казалось, что его речь звучит смертным приговором заманчивому предложению крымского хана.

Но Менгли-Гирей думал иначе. В улусе беклярибека он гостил четвёртый день и ещё ни разу не услышал прямого ответа от могущественного мангыта. Теперь восточные учтивости и хитроумные сплетения разговоров, где никогда не говорили прямо «нет» и «да», остались позади. Беклярибек Тимер наконец высказал всё, что держал в уме все эти дни, с тех пор, как в его улус прибыл сын Хаджи-Гирея – Менгли. Молодой солтан выдохнул с облегчением, он привык сражаться, глядя в лицо сопернику. Открытые слова Тимера разрешали и ему высказаться с такой же прямотой.

– Достойнейший из владык, мы высоко ценим и чтим память эмира Идегея, того, кто создал могучий и непобедимый Мангытский юрт. Только речь не о благородном хане Тимур-Кутлуке, верном союзнике эмира, а об его недостойном сыне. Разве не коварного Тимура ваш благородный дед с почестями усадил на трон Сарая[7], не ему ли отдал в жёны самую прекрасную и юную дочь свою, чем же ответил эмиру Идегею хан Тимур?

С внутренним удовлетворением Менгли-Гирей заметил, как дрогнуло каменное лицо беклярибека, и с ещё большим пылом продолжил:

– Вы знаете не хуже меня, что хан Тимур отплатил вашему деду чёрной неблагодарностью. Из-за него владетелю Мангытского юрта пришлось бежать в Хорезм, а после в Сарайчик, в Ургенч! И всюду зависть хана Тимура преследовали эмира, пока гнев Всевышнего не покарал его[8]. А теперь подумайте, высокочтимый беклярибек, кому вы храните верность? Правнуку хана Тимура-Кутлука, который был другом вашему деду, или внуку хана Тимура – злейшего врага всего Мангытского юрта?

Тишина воцарилась в богатой юрте беклярибека. Солтан Менгли осушил чашу с кумысом, ему казалось, что блестящая речь не могла не произвести впечатления на старого мангыта и его людей. Желанная победа была так близка. Хан Махмуд, как верный продолжатель идей своего отца – Кичи-Мухаммада и деда – хана Тимура, этим летом будет уничтожен вместе с Большой Ордой, если сейчас беклярибек Тимер скажет «да». Но повелитель мангытов молчал, молчали и все присутствовавшие. Они пытались угадать, каким будет решение господина. Наконец беклярибек поднял задумчивый взгляд на сидевшего перед ним крымского солтана:

– Кто виновен, а кто – нет, о том судить не нам, а Всевышнему! Аллах более сведущ в неведомом! Если хан Тимур причинил много бед и неприятностей нашему прародителю, могущественному Идегею, то его внук, хан Махмуд, правящий с помощью Аллаха в Сарае, не доставил нам никаких хлопот. Но и ваш отец, высокочтимый хан Хаджи-Гирей, никогда не был врагом мангытов. Потому я не стану ни на чью сторону! Вы можете передать своему отцу, уважаемый солтан, что я не поведу своих воинов осаждать Сарай. Но и когда ваш отец пожелает это сделать, не дам помощи хану Махмуду, даже если он будет об этом просить. А сейчас, Менгли-Гирей, вы можете гостить в моём улусе сколько пожелаете, и в любое время здесь вас встретят, как дорогого гостя! Отдайте должное угощениям, мы за разговорами совсем забыли о пире и веселье.

Повелитель мангытов хлопнул в ладоши. Зазвучала музыка, по шатру заскользили смуглые танцовщицы. Засуетились прислужники, принялись подносить блюда с горячей, истекающей жиром, бараниной. Гости словно очнулись от долгого безмолвия, зашевелились, оживлённо переговариваясь, принялись за еду.

А Менгли, расстроенному неудачей, кусок не лез в горло. Он уже решил незаметно покинуть пир, как к нему подсел один из сыновей беклярибека, мурза Хусаин. Он дружески обнял его за плечи, зашептал:

– Не переживай, Менгли, будь я на месте отца, пошёл бы с тобой воевать против самого египетского султана. Но мой отец больше занят торговлей, чем войной, ему важней, чтобы преумножались наши табуны, а не враги.

Менгли-Гирей улыбнулся, мурза Хусаин был единственным из сыновей правителя улуса, с кем солтан успел подружиться. Был мурза немногим моложе Менгли, статен, широкоплеч и красив нездешней красотой. Ничто в его безупречном лице не указывало на мангытскую кровь, а глаза были такой глубокой синевы, какую не встретишь среди раскосых тёмных глаз степняков. Но удаль в Хусаине была настоящая, доставшаяся от воинов-кочевников. Звон сабель будоражил его кровь, близкая битва разжигала желание окунуться в неё с головой.

– Знаю, Хусаин. Верю, что пошёл бы со мной, если бы позволил отец. Тогда дай совет, если нет надежды на родственников покойного мурзабека Мусеки, куда кинуть клич? Я бы отправился к братьям моей второй жены Махдумсолтан, мурзам из рода Мансур, но их земли слишком далеко. А ваши степные воины превратились в мирных торговцев, пасут скот, считают барыши, а сабли их ржавеют в юртах!

– Не горячись, Менгли! Если мой отец разочаровал тебя, в том не его вина, он осторожен, как все старики. И сыновей покойного мурзабека Мусеки не вини, им хватает свары меж собой. А настоящих батыров и горячих головой в Степи хватает, завтра укажу тебе их. А сейчас, если насытился, пойдём прогуляемся.

Они выбрались из юрты, и Менгли-Гирей полной грудью вдохнул свежий, дразнящий воздух весенней степи. Вечер уже опустился на стойбище, и женщины в простых домотканых одеждах доили кобылиц. Крымский солтан с интересом наблюдал за их нехитрыми монотонными движениями. Менгли рос совсем в другой обстановке, там быт простых людей был скрыт от его глаз. А здесь, наблюдая, как тугие белые струйки ударяются о стенки сосуда, он вдруг почувствовал, как постепенно успокаивается, и мысли приходят в порядок. Поистине, прав был поэт, принёсший в мир слова:

Кто заботами подавлен,Тем скажи: «Не вечно горе!Как кончается веселье,Так проходят и заботы[9]».

То, что он потерпел неудачу у беклярибека Тимера, не должно было заставить его опустить руки. Беклярибек – не единственный могущественный владетель степного улуса. Знатный мангыт просто оказался первым на пути у Менгли, и это не повод для расслабления. Завтра же он поблагодарит Тимера за гостеприимство и отправится дальше.