Полная версия
Русское (сборник)
Поздним летом, в августе, пришел длинный белый конверт с иностранными марками.
«Здравствуйте, товарищ Васильев, три дня я боялась, что это за письмо, глядела на просвет и прятала в комод, не знаю, как в Вашей Америке, а у нас сегодня воскресенье, накормила детей и отправила в баню, там сегодня мужской день, посуду перемыла, делать нечего, села в саду и ножиком Ваш конверт вскрыла. Что тут сказать, не порадовалась. В кармане Ваше письмо пролежало до вечера, я про него думала. Сейчас уже дня нет, ночь, луну вижу через окно и думаю про Вашу науку, раз Вам там сподручнее заниматься, то что ж. Александра Николаевна. Нью-Йорк. Профессору Васильеву». Адрес она списала иностранными буквами.
В ноябре 1987 года Александра Николаевна получила последнее письмо из Нью-Йорка.
«Не могу держать Вас в неведении, – писал Васильев. – Из науки я ушел и занялся бизнесом. Кажется, на этом пути мне везет чуть больше. По делам буду в Союзе. Вообразить не мог, что такое станет возможно. Хотел бы, с Вашего позволения, встретиться; не подскажете размеры, Вас и Ваших ребят? Здесь очень всё дешево, и джинсы, и кроссовки. Я был бы рад. С уважением. Игорь Васильев. P. S. Не профессор».
Ответ не замедлил:
«Уважаемый товарищ Васильев, очень довольна за Вашу налаженную жизнь. У нас тоже неплохо, всем обеспечены, ничего не требуется, встречаться мне некогда, дел невпроворот. Александра Николаевна. Нью-Йорк. Васильеву. Не профессору».
Сны. Рассказ-исследование
Психоаналитический институт с детским садом-лабораторией закрыли в 1925 году. Русское психоаналитическое общество – в 1930-м. Директора института и основателя сада-лаборатории И. Д. Ермакова арестовали в 1941-м, он умер в саратовской тюрьме в июле 1942-го. Удивительно, что лабораторию сна, созданную как филиал института, не уничтожили. Она пережила тридцатые годы, войну, времена застоя, перестройку.
Более всего изумляет безмятежное существование лаборатории в тридцатые годы, когда даже всякие упоминания о бессознательном, о толковании сновидений, о Фрейде, казались (и были) немыслимы. Между тем в лаборатории занимались в числе прочего и толкованиями сновидений, – более-менее по Фрейду.
Вопрос нас[1] занимал и стал толчком для исследований.
Нам посчастливилось отыскать частично сохранившийся архив лаборатории. Кроме прочего, мы нашли в нем сценарии сновидений. Сценарии в самом прямом смысле слова. Один из них и показался нам ключом к разгадке. Мы датировали сценарий 1934 годом. К обоснованию датировки вернемся чуть позже, а пока объясним, что это были за сценарии.
Сновидцы, которых наблюдали в лаборатории, пересказывали подробно свои сны, рассказы записывались как сценарии, затем по ним снимали фильмы.
Фильм должен был приблизиться ко сну как можно больше. В процессе работы проводились беседы со сновидцами, порой под гипнозом. Избранные ночевали в особом помещении лаборатории, в тишине, темноте и покое (впрочем, порой условия эксперимента менялись). Спящих подключали к приборам, которые отмечали их состояние во время сна вообще и во время сновидения в частности. Как-то: давление, пульс, температура тела. С помощью электродов записывались электрические сигналы от различных частей коры головного мозга. Наблюдали двигательную активность.
Сон, снятый на пленку сон, ставший фильмом, демонстрировали сновидцу, – иногда погруженному в гипнотический транс, – также снимая показания. Показания во время сна и во время фильма сверялись. Если совпадение показаний оказывалось низким, фильм переснимали, руководствуясь замечаниями сновидца.
Разумеется, сновидцами выступали люди от природы чуткие к снам, умеющие их запоминать и пересказывать. К этой теме мы еще обратимся, а пока, с вашего разрешения, вернемся к сценарию, ставшему, на наш взгляд, разгадкой занимавшего нас вопроса.
Страница машинописного текста с правкой чернилами и простым карандашом. Бумага окислена.
Приведем текст полностью:
Он сидит и пишет под светом настольной лампы. Мы не видим лица, мы видим только бумагу, руку с карандашом, бегущую по листу строку.
Рука замирает.
Очевидно, пишущий поднимает голову, мы видим его глазами…
…лес.
Становится ясно, что массивный устойчивый стол, за которым сидит пишущий, находится прямо в лесу.
Трепещущие узорчатые тени сквозь листву, трепещущий свет.
Небольшая птица (дрозд?) садится на ветку березы, смотрит круглым глазом. Вспархивает.
Становится сумрачно и тихо. Ни шелеста, ни проблеска.
Вдруг желтый лист березы опускается на исписанный лист бумаги.
Золотое пятно поверх строк.
Тот, кто писал, подымается.
Он идет через лес, проламывается через заросли.
Темно, темно.
Кровь на руке, ободрал руку.
Все так же темно, но уже свободнее. Легче идти. Деревья выше. Это сосны. Колоннами.
Нет леса. Чувствуется, что он за спиной. Впереди пусто. Пустое темное пространство.
Он стоит на краю провала, пропасти, обрыва.
В тишине появляется звук. Как будто бы гудок машины, очень дальний.
Он всматривается вниз и начинает различать огоньки, бледную цепочку.
Огоньки движутся. И в то же время становится светлее, встает солнце. Утреннее веселое солнце освещает город внизу.
Аэростаты рыбами плывут в небе. Бегут машины, весело звенят трамваи, поезда идут по воздушным мостам, рассыпают огненные искры. На шпиле громадной башни сияет звезда[2].
Каждый сценарий в архиве лаборатории хранился не сам по себе, а подшитым в папку с приказами, раскадровками, фотопробами, справками, зарисовками, – с теми бумагами, которыми обрастает любой сценарий в процессе производства. На обычной киностудии подобные папки назывались фильмовыми делами, от них папки лаборатории отличались наличием фотопортрета сновидца и описанием его жизни, во всяком случае, тех моментов его жизни, которые могли бы пролить свет на смысл записанного в виде сценария сновидения, как то и требовалось по Фрейду. Толкование также прилагалось. Иногда толкований бывало несколько. Допускал ли подобное Фрейд, нам неизвестно.
В папке с вышеприведенным сценарием ни фотопортрета, ни биографических сведений, ни толкований не нашлось. Либо никогда не было, либо их изъяли.
Приведем перечень документов, подшитых в папку, полностью:
1. Сценарий. 1 л.
2. Раскадровка с указанием происходящего в каждом кадре, в том числе шумов. 3 лл.
3. Фотографии предметов: настольная лампа в нескольких ракурсах, письменный стол в нескольких ракурсах, карандаш, исписанный лист бумаги, текст на листе неразборчив. Всего 15 шт.
4. Карандашные наброски леса, утреннего неба и открывающегося взору города. Всего 10 шт.
Папки в лаборатории были пронумерованы и хранились в порядке номеров. Под соответствующими номерами хранились и коробки с пленкой в фильмотеке лаборатории. Также в фильмотеке имелся журнал выдачи и приема фильмов (экранизированных снов) с записями такого рода:
«№ 34 – просмотровый зал – 22 июня 1930 – выдал А. Аникин».
Где № 34 – номер выданной коробки с фильмом.
Возвращение коробки на место отмечали так же, только вместо «выдал» писали «принял».
Папка с интересующим нас сном имела номер 630. Значит, и коробка с фильмом по этому сну была под номером 630.
В журнале выдачи мы обнаружили 10 записей по 630 номеру. Все они датированы 1934 годом. Десять записей – с 30 октября по 12 декабря включительно. Выдавал и принимал А. Аникин, но не в просмотровый зал, а в Кремль.
Сон о городе будущего был не единственным, востребованным Кремлем, но он был наиболее востребованным. Во всяком случае, если судить по записям в журнале.
И. В. Сталин любил кино. О ночных сеансах в Кремле опубликовано немало материалов. Мы обращаем ваше внимание на публикации записей тогдашнего главы советской кинематографии Б. 3. Шумяцкого в журнале «Киноведческие записки» (№ 27 за 1995 год, с. 76–89 и № 61 за 2002 год, с. 281–346). Записи представляют собой конспекты бесед со Сталиным; хранятся в Российском государственном архиве социально-политической истории (Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 828 и 829).
До сих пор не было известно, что на подобных ночных сеансах в Кремле И. В. Сталин смотрел киноматериалы из лаборатории сна. К сожалению, никто не вел, подобно Шумяцкому, записей бесед по поводу этих просмотров. Во всяком случае, нами они не обнаружены.
Мы рискнем предположить, что лаборатория сна существовала именно благодаря любви И. В. Сталина к кино. Очевидно, он считал экранизированные сны отраслью кинематографа; гипноз и толкование по Фрейду оставались в данном случае необходимым злом. Кроме того, вождю было любопытно заглянуть в подсознание своих подданных. Этому искушению он противиться не мог.
Мы допускаем (с большой долей вероятности), что сон № 630 о городе будущего был сном самого И. В. Сталина.
Вождю захотелось узнать кухню съемок сновидений, и он свое любопытство удовлетворил.
У нашего предположения нет достаточных оснований, но все же мы нашли нужным его обнародовать. К тому же имеются достоверные свидетельства, что киноотдел лаборатории снов был создан по личному распоряжению И. В. Сталина.
Приведем до сих пор не опубликованный фрагмент записей Б. 3. Шумяцкого и – затем – выдержку из дневника режиссера Е. В. Данилова.
Записи Шумяцкого (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 828. Л. 11а):
Замечания И. В. по просмотру картин с 7.V с 23 часов по 2 часа утра 8.V-1934 г. о фильме „Лед“
И. В. Хороший фильм, держит в напряжении от начала до конца. Ничего лишнего. Насчет финала у меня есть вопрос.
Б. Ш. Вам не понравился финал, тов. С.?
И. В. Финал мне очень понравился, но вопрос есть. Но думаю, что не к вам, а к сценаристу.
Б. Ш. Насколько я знаю, в сценарии был другой финал.
И. В. Любопытно. Организуйте нам встречу.
Б. Ш. Извините, я уточню: с режиссером?
И. В. С тем, кто придумал финал. Весь этот поворот с Колычевым. Завтра вы сможете? И фильм мы еще раз посмотрим, очень хороший фильм.
Из дневника режиссера Евгения Викторовича Данилова (РГАЛИ. Ф. 1003/2. Оп. 2. Ед. хр. 116. Л. 31–33):
10 мая 1934
…зажегся свет. ИВ некоторое время молчал, и все молчали. Кто-то из приглашенных кашлянул, ИВ взглянул на него строго и обратился ко мне:
– Товарищ Шумяцкий сказал, что в сценарии был другой финал, какой?
– Да. Там Колычев был одной краской написан, черной. Я так и думал снимать. Но вот.
ИВ улыбнулся. Спросил:
– Почему же случилось это „но вот“? Расскажите.
– Колычев мне приснился. Мы еще не выбрали актера. Я как раз этим был занят, пробами.
ИВ живо заинтересовался:
– И кто же пробовался?
Я перечислил актеров[3] и продолжил:
– …Но все было не то. Я не представлял, какое у него лицо, какой голос, походка. Я только понимал, что эти люди не подходят. Я измучился. И он мне приснился. Я видел его отчетливо, как под линзой. Мелкий порез от бритвы видел на лице. Застрявшие в усах крошки серого хлеба, будто он только что ел. И кислый хлебный запах я слышал во сне.
– Так вот откуда эти крошки.
– Да, из сна. И глаза посажены глубоко, спрятаны. В иной момент он поворачивается, и кажется, что их нет. Провалы на их месте, как будто этот человек уже при жизни покойник.
– Помню, очень сильный кадр.
– Утром я сообразил, что видел это лицо прежде сна. В газете, фоторепортаж из Саратовского театра. Я разворошил старые газеты и нашел.
12 июня 1934 года
Сегодня утром я работал над сценарием. Позвонил телефон, я взял трубку. Голос что-то пробурчал, я не расслышал, мысли были заняты сценарием, я только сказал с досадой:
– Что такое, я занят, говорите четче.
Голос сказал, что на какую-то научную студию нужен режиссер, что-то начал говорить насчет зарплаты, но я его прервал и сказал, что сейчас загружен работой и ни о какой другой работе помыслить не могу.
На студии ночью я смотрел материал, показ прервали, редакторша испуганно попросила подняться в кабинет. Я потащился за ней, тихо матерясь и желая всему начальству гореть в аду. В кабинете никого не было, на столе лежала черная трубка телефона. Я поднял ее, поднес куху и услышал, как тихо закрывается дверь в кабинет, я обернулся, редакторши не было, оставила меня одного. Я услышал негромкий голос ИВ.
– Товарищ Данилов, я знаю, что у вас много работы, и прошу об одолжении. При научной лаборатории решено создать киностудию, им нужен режиссер. Про правде сказать, это была моя идея. Она мне пришла на ум после нашей с вами беседы. Помните? Вы рассказывали о приснившемся вам персонаже. Мне кажется, вы лучший кандидат.
У меня пальцы похолодели. Неужели я на самого товарища Сталина рявкнул утром?
– Подумайте до завтра, – между тем сказал ИВ.
И положил трубку.
Личное дело Евгения Владимировича Данилова сохранилось. Приказ о принятии его на должность главного режиссера киноотдела подписан директором лаборатории сна 16 июня 1934 года.
Насколько нам удалось выяснить, с этого времени Данилов в кино не работал. Во втором томе аннотированного каталога Госфильмофонда он упоминается единожды – как соавтор сценария фильма «Расчет был верен». Судя по аннотации, содержание фильма (он не сохранился) совпадает со сценарием, от работы над которым Данилова оторвал телефонный звонок 12 июня 1934 года. (Нам повезло найти сценарий в архиве студии Горького.) Возможно, работа на новой должности забрала все силы Данилова. Как бы то ни было, выбирать ему не пришлось.
Мы не знаем, что он думал о своей так и не сложившейся в кинематографе судьбе. Чего ему стоил этот уход из мира кино?
Страдал ли он от неудовлетворенных амбиций, желаний, надежд? Дневник об этом умалчивает.
Но вернемся к личному делу Данилова – главного режиссера и руководителя киноотдела лаборатории сновидений.
Автобиография
Я, Данилов Евгений Владимирович, родился 5 мая 1902 года в селе Путятино Сапожниковского района Рязанской губернии. В 1914 году зимой наш дом сгорел, погибла моя старая бабка и годовалый брат. После пожара поехали в Москву к дяде. Отец и мать устроились на завод Дукс. Я поступил в ремесленное училище им. К. Т. Солдатенкова[4] в 1916. По окончании училища работал на заводе Дукс. В 1918 товарищ позвал меня в актерскую студию. В студии мне понравилось тренировать тело и выполнять сложные гимнастические этюды. И выступать на публике.
В 1921 году я поступил в Госкиношколу. Сначала учился на актера, через полгода перешел к режиссерам. Снялся в нескольких фильмах. Работал помощником режиссера. Первая самостоятельная работа – «Интервал» (1930 г, Совкино).
Женат на актрисе Галине Никитичне Лапиной. Две дочери, 1929 и 1930 года рождения.
Беспартийный.
Спешим предупредить читателя, что ведем рассказ не только о судьбе киноотдела лаборатории сновидений. И не совсем о жизненном пути Е. В. Данилова. Предметом нашего интереса являются воплощения снов.
Сон, ставший вдруг реальностью (пусть лишь на киноэкране), ставший достоянием чужих глаз, ставший объектом, – вот что нас привлекает. Мы рискнем уподобить воплотившийся сон явлению существа из мира духов в земной мир, из потустороннего – в посюстороннее.
Таким образом, покончив с необходимым объяснением, перейдем к собственно историям воплощений.
История перваяМы не сразу решились привести ее здесь, тем более в качестве начального примера. Но в конце концов нам стало очевидно, что эта яркая, хотя и странная иллюстрация должна найти место в нашем повествовании. И, так как мы излагаем материал по хронологическому принципу, это место необходимо является первым.
Следует напомнить читателю, что в лаборатории было несколько штатных сновидцев, чрезвычайно способных к видению и запоминанию снов (то есть показания описанных нами в преамбуле приборов совпадали во время сновидения и во время кинопросмотра на 90 % и более).
Мария Сергеевна Коготко была одной из лучших. Из личного дела мы можем почерпнуть о ней некоторые сведения:
1900 года рождения. Место рождения – Москва. Из мещан. Не замужем. Инвалид (покалечена стопа правой ноги). До революции работала на книжном складе «Наука».
25 августа 1936 года она увидела сон. Мы приведем его сценарий:
Она (Мария Коготко) стоит на берегу шумной стремительной реки.
Воздух серый, сумрачное насупленное небо. Ветер рвет платье.
Мария ступает ногой в тяжелом высоком ботинке с берега в поток.
Оступается, кричит.
Поток несет ее.
Сильные руки подхватывают Марию, поднимают над потоком.
Марию несут на руках через поток.
Шумная грозная река внизу, вдали. Как будто Марию несет великан.
Мария смотрит в лицо великану. Она видит, что это – Евгений Данилов.
Он несет ее через поток.
Наклоняет к ней лицо и касается губами лба.
В дневнике Евгения Владимировича мы нашли несколько записей, касающихся съемок вышеприведенного сценария. Из них явствует, что для воплощения сна Марии был применен прием комбинированных съемок. Данилов нес Марию на руках в павильоне. Реальный же поток и Марию на его берегу снимали на Северном Кавказе (кинолаборатории выделяли достаточно средств для необходимых экспедиций). Затем снятые кадры совмещали (комбинировали), так что у зрителя возникала иллюзия того, что Евгений Владимирович несет Марию через бурлящий поток.
В течение месяца сон был записан, снят, смонтирован, озвучен, перемонтирован и готов к просмотру, каковой состоялся 30 сентября 1936 года в обычном лабораторном режиме. Показания приборов были зафиксированы и подшиты к делу.
Через день в дневнике режиссера появилась следующая запись:
2 октября, 3 часа 15 минут утра
Мария сказалась больной и другой возможности ее повидать у меня не оставалось. Я приехал за объяснением, и я его получил.
Мария живет в небольшой узкой комнате, окно ее смотрит на Москва-реку.
Мария принесла с кухни чайник. Чай мы пили за столом у окна и смотрели на реку, совсем непохожую на бурный горный поток. Чашки тонкого фарфора Мария сохранила от прежней жизни.
Она сказала, что чувствует себя лучше, болела голова, но сейчас легче.
Чай крепкий, сладкий. Были к чаю баранки. На стене висел в рамке фотопортрет строгой женщины с поджатыми губами, она стояла положив руку на спинку стула, на стуле сидел военный с георгиевским крестом на гимнастерке. Родители Марии.
Я спросил:
– Зачем вы это сделали?
Она ответила:
– Ну хоть во сне.
Про то, что и сна никакого не было, мы говорить не стали. Пили чай и смотрели, как по реке плывет баржа.
Я сказал Марии, что если бы не инвалидность, то я бы настаивал на ее увольнении, и что если подобное повторится…
– Не повторится, – разумеется, ответила она.
Она сказала, хотя я не спрашивал, что точно так же, как сейчас, была влюблена в женатого мужчину, когда работала на книжном складе. Они переписывались, она сообщала ему о вышедших новинках. Он был медик и занимался патогенными. Привозил ей муку в 1918 году, работал в то время в госпитале в Ярославле и мог достать.
Дома она ходит в мягком шерстяном носке на здоровой ноге и в тяжелом ботинке на больной. Она инвалид от рождения.
Я сказал, что вынужден буду написать объяснительную записку по поводу ее сна.
Затем сказал, что мне пора.
Она затворила за мной дверь.
По дороге домой я вспомнил, как прошлой осенью мы сажали яблони, я выбил разрешение, привез саженцы, и мы посадили антоновку, золотую китайку и московскую грушевку, всего пятнадцать деревьев. Мария старалась во всем помочь, копать ей было несподручно, она таскала воду, раскраснелась, смотрела счастливыми глазами и говорила, как это здорово, что у нас будут свои яблоки. Пахло землей, прелыми листьями, я вспоминал деревню. Евдокия из столовой обещала нам печь с яблоками пироги.
– Главное, – говорила, – чтобы мальчишки не лазали и не трясли.
– У нас же есть сторож. – Я смеялся.
Все смеялись. Счастливые дни.
Объяснительная записка по поводу сна Марии также сохранилась в личном деле Данилова. Приведем ее фрагмент:
…Несовпадение показаний приборов во время сна и во время кинопросмотра объясняется тем, что сон был полностью выдуман Марией Коготко и не соответствовал действительности.
По этому поводу с М. Коготко была проведена беседа. М. Коготко дала слово, что подобное более не повторится. Я готов за нее поручиться.
Режиссер Е. В. Данилов. Киноотдел.
3 октября 1936 года.
Мария Коготко ушла из лаборатории, ее заявление об уходе («по здоровью») датировано этим же днем.
Мы уже отмечали, что развернутых свидетельств о кинопросмотрах снов в Кремле нами не обнаружено. Действительно, дневниковые записи Е. В. Данилова по этому поводу лапидарны, они, как правило, состоят из даты и фразы: «Просмотр в Кремле». Осторожность, деликатность – это или что-то иное стало причиной такой краткости (или скрытности), нам неизвестно. Но по поводу просмотра выдуманного Коготко сна запись чуть более развернута:
ИВ сказал:
– Так ведь не было никакого сна.
– Не было, – я подтвердил.
– Влюблена.
– Я не знал.
– Она ушла из лаборатории? На что существует?
– Говорят, шьет.
Я был готов провалиться сквозь землю. ИВ посмеивался и наблюдал за мной.
Судя по записям в журнале выдачи, Сталин смотрел «сон» Коготко трижды.
Истории вторая и третьяВ октябре 1941 года киноотдел был эвакуирован в Казахстан (вместе с «Мосфильмом», одним эшелоном). В здании остались сторож Никитин и его внучка десяти лет (они постоянно проживали в каморке при киноотделе лаборатории и отказались от эвакуации; сторож исполнял и функции дворника).
Ныне внучка сторожа Ольга Николаевна Серегина-Томпсон проживает в США. Нам удалось ее разыскать. Ольга Николаевна с радостью согласилась написать свои воспоминания о детстве при киноотделе. С любезного согласия автора мы публикуем их фрагмент:
…киноотделу передали старую усадьбу, ветхую, разграбленную, с наглухо заросшим крохотным садом на задах. Помню разваленную каменную ограду, скрипучие полы, запах нечистот, выбитые рамы, черные оконные провалы. Евгений Владимирович, он бы, наверно, в другие времена, стал купцом, хозяином, он собственно и был хозяином, он привел всё в идеальный порядок, что-то выбивал, какой-то материал, с кем-то договаривался, работал чуть не сутками, за всем следил, всё продумывал, где что должно быть, рассчитывал, чтобы всё было отлажено, чтобы люди спокойно работали, чтобы были условия, организовал отличную столовую. Умный был мужик, с очень умными глазами, спокойный и деятельный, я, пигалица, была в него немного влюблена.
Фильмохранилище организовали в прекрасно оборудованном подвале. Раньше фильмы снимали на горючую пленку, и все боялись пожаров. Евгений Владимирович как-то так придумал со знакомыми инженерами, что в случае огня подвал заливало водой. Причем подвал был разделен на автономные отсеки, как «Титаник», хотя в данном случае это не совсем уместное сравнение.
Я с дедом во всем этом обустройстве принимала самое деятельное участие, дед был старинным знакомым Евгения Владимировича, он у него снимался, фильм сохранился, у меня есть на диске, берегу. Отца я не помню, он от нас ушел, мне было год или два, мать билась со мной одна, не снесла жизни, ослабла и ушла в мир иной, – дед в него верил, а я – тогда – нет.
Квартирка у нас была крохотная, в первом этаже, одна маленькая комната, я ее очень любила. Окошко выходило в сад, летом я его отворяла и сидела на подоконнике. Дед сторожил в будке на входе, проверял пропуска. Был еще приходящий сторож, они работали с дедом посменно; его я плохо помню, какой-то рыжеусый, пахло от него всегда хлебом, приятно.
Смены бывали ночные, по ночам киноотдел не закрывался, и съемки по ночам, и какие-то совещания.
В эвакуацию так уговаривал Евгений Владимирович деда поехать, но дед нет, ни в какую. Кто за домом присмотрит? Мы все называли киноотдел домом. Ауж как меня уговаривали, оба они, и дед, и Евгений Владимирович уговаривали. Но я ни за что, – не хочу, хоть вяжите, веревки перегрызу и сбегу. Уперлась, не переломили. И дед доволен был, я чувствовала. Хотя и боялся за меня. Как оно все обернется, кто же знал.
Бумаги мы не жгли, а почти вся Москва жгла бумаги, пепел летал над Москвой в те дни. Мы всё снесли в подвал, весь архив, разместили. Техника поехала с нашими в Казахстан, там они на объединенной студии потом работали вместе со всеми, не только сны, боевые сборники тоже снимали. Война. А мы с дедом все заперли, за всем смотрели, когда воздушная тревога, забирались на крышу, тушили зажигалки. Дед говорил, что Москву не возьмет немец, никогда.
У меня появилось развлечение, запретное, в общем, я и деда соблазнила. Кинопроектор в зале оставался, его в эвакуацию не взяли, а я была смышленая, сообразила, как пленку заряжать, как чего, и мы с дедом, случалось, устраивали себе киносеансы, смотрели чужие сны. Деду очень полюбился один про Париж, это я по Эйфелевой башне поняла, что Париж. Насколько я могу сейчас по памяти судить, снимали и в самом деле в Париже. Барышня в этом сне пила кофе за крохотным столиком, он стоял прямо на мостовой, и нам с дедом это было чудно. Барышня сидела не одна, с молодым человеком, они всё молчали и не смотрели друг на друга, он курил длинную папироску, вдруг голубь опустился к ним на стол, они растерялись, а голубь нахально топтался по столу, крошку какую-то склюнул. И вдруг взлетел, и они оба головы подняли и глядели, как он становится точкой в небе.
