Полная версия
Рыба для президента
– Геной. Геной его звали.
– Геннадием, а не Геной. Поэтому я Иван Геннадиевич Петров, а не какой-то там Хвост. Понял?
– Ты – Шаман. Тебя уважает род.
– Для нас, для людей, я Шаман, прозванный Старым Охотником Рыбьим Хвостом. Но только для нас!
– Разве для этого ты позвал меня, Шаман?
Петров встал и оказался достаточно высоким для ненцев человеком, с широкой грудью, гордо посаженной головой и крепкими, как бревна, ногами. Старик залюбовался им и завистливо цыкнул зубом.
– Ты красивый! Большой, как русский человек.
– Они не любят меня. Говорят, порчу им охоту и рыбалку.
– Что еще они говорят?
– А этого мало? Они совсем не эту охоту и рыбалку имеют в виду, которая кормит наши племена. У них свои дела.
– Какие, Шаман? Какие могут быть дела, кроме того, чем занимаются люди?
– Ты хитрый! Ты очень хитрый, Лисий Глаз. Все понимаешь.
– Я старый и глупый. Старше меня нет во всей тайге среди людей. И глупей нет. Мое место в долине мертвых, а я все еще здесь, среди вас, живущих.
Иван Петров нервно прохаживался за спиной старика, что-то ворчал себе под нос. Старик замолчал и уставился в воду, будто силился разглядеть там дорогу в долину мертвых. В тайге заорала птица, поднялся ветер, в воду полетели обломанные сучья, откуда-то из свинцовой глубины выросла тяжелая волна и накатила на берег. Брызги попали на пимы старика и лисий мех подола его летнего суконного совика. Капельки заискрились наподобие бисера. Будто выпотрошенная десяток лет назад старая лиса ожила, встрепенулась. Старик вздрогнул, смахнул узловатой ладонью капли воды и испуганно покосился на Шамана. Тот заметил его замешательство, насупил брови и сделал в воздухе несколько круговых движений руками. Ветер утих, волна откатила и по реке побежала зыбь.
– Не серди меня, Лисий Глаз. Тебе дали председательствовать в колхозе с моего согласия. Ты это знаешь. Твой чум всегда покрыт летом новой берестой.
– Но и твой мя тоже, Шаман. Разве не так?
– Так, так. Но бересты не хватает на всех. Один из нас должен уйти.
– Ты хочешь показать мне дорогу в долину мертвых?
– Я могу… Могу. Но духи говорят, что тебе еще рано туда. У тебя три жены, председатель Олег Николаев. А русские не любят, когда в одном мя живут столько жен. Тебе нужно заботиться о детях и внуках. У тебя уже есть пять правнуков! О них тоже надо думать! Шибко думать, председатель! Разве ты не хочешь, чтобы твой старший сын стал следующим председателем и получал лучших оленей, прекрасных молодых жен, самую жирную рыбу, новую праздничную бересту и много-много бумажек с русским вождем?
– Ты говоришь, как древний старик. Так не говорят сейчас. Эти бумажки зовут рублями. И ты знаешь это! Ты очень, очень любишь их! Их у тебя много! Великое множество! Целый мешок! И даже два! Зачем же ты говоришь так, по-старому? И разве ты не знаешь, как зовут Великого Вождя и то, что он дал нам свободу?!
– Ты лукавишь, старик! Этого бородатого с голым черепом старика зовут Лениным. Мы это знаем. Все знаем! Но он не твой вождь и не мой! Он уже давно в долине мертвых.
– Нет. Он в большом городе, в Москве. Лежит в ящике, и все к нему ходят.
– Это называется Мавзолей. Там его тело, но душа далеко. У Великого Бога Нума. Она зовет меня, старик! Вот уже две луны я говорю с ней.
– И что же тебе говорит душа Вождя?
Старик недоверчиво покосился на Шамана. Тот быстро присел на корточки рядом с ним и заглянул в глаза. Сизая раскосая злоба блеснула как клинок ножа.
– Она велела мне собираться в путь. Оставить племя на милость «матери земли» – «Я-Небя». И еще отдать всю власть над родом тебе. Так и сказала его душа: Пусть Лисий Глаз, однако, сам ведет род, пусть кочует с сыновьями и людьми. Иначе всех поразит злой Нга, сын великого Нума. Не миновать болезней, голода, смерти! Я просил всесильного Нума помочь тебе! Я «кормлю» его все эти дни свежей рыбой и сухим оленьим мясом. Я оставлю его без пищи, если он оставит нас!
– Что он еще тебе сказал? – насторожился старик.
– А еще он сказал, что Великий Пензер я должен буду передать твоему второму сыну. Ему быть шаманом! Какой же он шаман, однако, без пензера, нашего древнего бубена…
– Что же будешь делать ты?
– Уйду с русскими в Большой Город, а может, и дальше. И ты мне в этом поможешь!
– О! Это правильно! Вождь, хоть и спит в своем ящике, знает, что хочет человек. Но как я могу тебе помочь?
– Очень скоро сюда прилетит железная птица и унесет меня с собой. Свой человек из Томска сказал мне, что из далекой страны в тайгу придет великий воин и вождь, которому нужна большая жертва. Эту жертву, однако, будем приносить мы, люди кочевья. Я повезу жертву чужому вождю и останусь в Большом Городе.
– Разве тебе туда пустят их шаманы?
– Я – Шаман! – он вдруг выпрямился и воздел к небу ладони. – Я тоже Шаман!
Рукава его малицы сползли вниз, оголив длинные жилистые руки с сухими сильными мышцами. Пергаментная кожа, белая под одеждой, обтекала их, как вода обтекает круглые тяжелые камни на дне реки. Старик испуганно отшатнулся и вскочил на ноги.
– Скажи, чем помочь, и я сделаю все!
– Придет время, скажу. Но об этом ни слова! Иначе не видать твоим сыновьям ни власти над кочевьем, ни власти над духами! Помни это!
«Своим человеком из Томска» у шамана Ивана Геннадьевича Петрова был не кто иной, как Артур Егорович Петров, его томский однофамилец.
Глава 8
«Шифротелефонограмма. Начальнику Областного Управления КГБ СССР полковнику Киму Олеговичу Белову.
Примите срочные меры к встрече майора Власина Александра Васильевича, прибывающего с заданием особой важности. Обеспечьте секретность операции „Пальма-Один“. Предоставьте майору Власину автомобильный и авиационный транспорт. Следуйте его инструкциям.
Полковник КГБ СССР П. Б. Смолянский».Шифровальщик распахнул железную дверь в свою строго засекреченную каморку, уставленную загадочной громоздкой аппаратурой, вышел, привычно вслушался в смачный щелчок замка, подергал для верности дверь и быстро зашагал в кабинет Белова. Двое сотрудников, встретившиеся по пути, с тревогой посмотрели ему вслед. Давненько они не видели такой державной значительности на лице всегда сурового шифровальщика.
«Может быть, война!» – подумали оба, но испугавшись этой мысли, быстро переглянулись и исчезли, каждый за дверью своей рабочей комнаты.
Шифровальщик тем временем достиг приемной кабинета шефа, остановился и красноречиво взглянул на молоденькую секретаршу, которую Белов выдавал за свою внучатую племянницу. Рыжеволосая красотка подняла на шифровальщика томные серые глаза и кивнула. Он, набычившись, глубоко вздохнул и решительно распахнул двустворчатую, обшитую звуконепроницаемым материалом дверь в кабинет Белова.
Спустя минуту шифровальщик так же стремительно вышел, а в дверях кабинета уже стоял высокий грузный мужчина с совершенно седыми волосами, красным, гладко выбритым лицом, одетый в черный костюм, белую рубашку с темно-серым галстуком. Он строго посмотрел на «внучатую племянницу» и сурово сказал:
– Надежда, оставь все дела. Ко мне оперуполномоченных Тюлина и Колодко, подполковника Рожкова и капитана Рубальского. Быстро!
«Война!» – тоже успела подумать Надя и испуганно ойкнула.
– Что, Кимушка, война? – только и успела спросить она с замиранием сердца, прикрывая крупный губастый рот ладошкой.
– Дура! – заорал Белов. – Вот дура! Придет же такое в голову! – Он захлопнул за собой дверь, и, даже несмотря на звуконепроницаемость обшивки, Надя все же услышала его удаляющиеся в глубину комнаты слова: – Ну не дура ли! Ну не дура ли?
Через пять минут все были предупреждены и почти сразу собрались в кабинете полковника. Ким Белов сидел за своим столом, доставшимся его управлению вместе со всем зданием от «Крестьянского Банка», сотрудники которого были вполне своевременно расстреляны здесь же, во дворе, на второй год Советской власти. Первым к стенке был поставлен управляющий, которому принадлежал когда-то и стол, и кабинет, и старый насыпной немецкий сейф, навечно вмонтированный в стену. От банкира достались, кроме всего прочего, и кожаная мебель, две тумбочки, три стула и инкрустированный ангелочками и Пресвятой Богородицей палисандровый журнальный столик. В письменном столе, в дальнем ящике, до самого прихода сюда Белова в начале пятидесятых годов, пылились личные письма управляющего, в которых он обещал какой-то неведомой Нелли, что вот-вот бросит все дела, устроит детей «на дальней даче» на все лето и приедет к ней, в Москву, а оттуда они укатят в Париж.
Письма вернулись назад по причине выбытия адресата. Здесь же лежало письмо от некого отца Симеона, где управляющему сухо сообщалось, что Нелли уехала в Париж с тайным советником Колбовским, не дождавшись управляющего из далекого и холодного Томска. Судя по штампу на конверте, управляющему убивался по поводу измены коварной Нелли не более двух с половиной лет, что по российским понятиям срок небольшой.
После обеда по обыкновению начальник УКГБ поехал на конспиративную квартиру «встречаться с агентом». И по обыкновению же этим «агентом» была его «внучатая племянница», она же секретарь, Наденька Горностаева. В документах с угрожающе важными грифами эта квартира обозначалась аббревиатурой «КК номер 8».
На этот раз полковник был суров и молчалив. Тем не менее «секретная встреча» прошла по давно заведенному сценарию – в широкой теплой постели. Если бы враги сумели проникнуть в святая святых секретной службы, в глубоко законспирированную трехкомнатную квартиру, и записать все, что там происходит во время посещения ее полковником Кимом Беловым и Наденькой Горностаевой, то единственным потребителем важной информации оказался бы сексопатолог, да не всякий, а лишь тот, кто изучает оригинальные сексуальные пристрастия советских «рыцарей революции». И тут мог быть сделан весьма настораживающий империалистов вывод, что «есть еще порох в пороховницах».
Полковник сел на кровати, блаженно вытянув ноги, прикрылся простыней и закурил. Наденька потянула к нему белую соблазнительную ручку и, сделав губки бантиком, просюсюкала:
– Ну, дружочек, ну что же ты! Разве труба уже зовет!
– Зовет, – отрезал полковник и косо взглянул на нее.
– И куда же она тебя зовет, Кимушка?
– К нам едет…
– Уж не ревизор ли? – вспомнила Наденька знакомую сентенцию из школьной программы по литературе и засмеялась тихонько.
– А может, и ревизор. Может, судьба моя едет!
– Это то, что «шифрик» притаранил сегодня?
– Не болтай! «Шифрик»! Какой он тебе «шифрик»! Распустилась!
– А кто же он?
Полковник поднялся, упустив простыню. Его широкая спина, мощная шея, потяжелевший зад и длинные волосатые ноги сверкнули в полутьме комнаты мраморной чистотой слоновой кости.
Ким Белов загасил сигарету в пепельнице, что стояла на тумбе возле задернутого гардинами окна, и посмотрел на развалившуюся в постели белую сладкую Наденьку: на ее небольшую молодую грудь, впалый животик, курчавую темную поросль между бедер, крутые беспокоящие формы молочного тела. Взгляд его смягчился, но голос по-прежнему, присаженный от волнения, оставался суровым:
– Подполковник Сушков. Вот кто такой «шифрик». Он ежели захочет, такое отбарабанит в Центр, в Первый Дом, что меня, а затем и тебя до самой Чукотки поганой метлой гнать будут. А может, и дальше!
– На Аляску, что ли? – обнаружила вдруг Надя знание географии.
– На Аляску! – передразнил полковник. – В Беренговом проливе как котят утопят!
– Чего мы ему сделали? – надула губки секретарша.
– Болтаешь много.
– Кому это я болтаю, Кимушка! Ты что! Я и не знаюсь ни с кем…
– А Костин?
– Так он же шофер твой!
– Шофер-то он мой, а вот чей он стукач? То-то же!
Надя засмущалась, потому что Толя Костин время от времени предоставлял ей возможность сравнить сексуальные достоинства возрастов – его, можно сказать, почти юного, и полковника, отмеченного зрелостью и интимным опытом. Как ей казалось, полковник не имел возможности догадаться об этом. Выходит, блефует! Но не тут-то было! Надя, она ведь кто? Она – личный секретарь главного контрразведчика области и за два года своей вольнонаемной службы кое-как оперативную науку постигла. Ее голыми руками не возьмешь… в переносном, конечно, смысле…
– Почему стукач-то?
– Все стукачи.
– И я?
– И ты. Мне стучишь. А что, не так?
Полковник Белов вернулся в постель и лег на спину рядом с Надей. Она обняла его и приткнулась головой ему на грудь.
– Я не стучу. Я делюсь…
– Я же не против. Только ты поосторожней. Побдительней…
– Так я бдю! Как велено…
– Откуда же тогда моя Лилька о нашей «КК» прознала, а?
– Как прознала?
– А вот так! Утром сегодня, за завтраком, говорит: опять пойдешь, мол, со своей Надькой-дурой на секретную хату шпионов ловить? Смотри, говорит, наловишь – никаким керосином не выведешь! Мандавошек, говорит, вы там ловите, а не шпионов!
– Сама она дура! Мандавошка жирная!
– Ты это потише! Чего орешь-то! Жена она мне. Мать моих балбесов, сынов, можно сказать!
– Мать. Мать и есть.
Надя надула губки и отвернулась от Кима. Он тяжело вздохнул и обнял ее. Притянул к себе, и через пару минут вражеский сексопатолог-разведчик смог бы вновь получить изрядную долю информации о состоянии здоровья советских бойцов невидимого фронта. И это, конечно же, еще больше должно было насторожить врагов великого социально-политического эксперимента, деятельные участники которого сейчас обильно потели в конспиративной постели УКГБ области.
Насладившись победами друг над другом и над «вероятным противником», затаившимся где-то между Тихим и Атлантическим океанами, Ким Белов и Надя Горностаева разъединились опять на два самостоятельных тяжело дышащих тела. Они блаженно рассматривали недостатки давно небеленого потолка. Первой подала голос Надя:
– Так что «шифрик»-то?
Полковник опять тяжело вздохнул:
– Подполковник Сушков!
– Да шут с ним! С подполковником с твоим, Кимушка! Чего он тебе притаранил?
– Я же говорю, едет человек из Центра – майор Власин. Надо встретить, помочь. С секретным заданием.
– Что за задание такое?! И почему только майор?
– Не твоего ума дела, почему только майор! Операция «Пальма-Один».
– Что еще за «Пальма» такая?
– Президент Республики Франция, лично генерал Шарль де Голль и председатель совета министров Алексей Николаевич Косыгин к нам вскорости пожалуют. Вот тебе и «Пальма»!
– Врешь!
– Рад бы! Горькая правда! Представляешь, ответственность! Город, область зачищать надо! Милицию строить! Пожарных, общественность! И все на моих плечах!
– А бал будет?
– Какой бал?
– Ну, этот… для руководящих, так сказать…
– А я и не подумал об этом. Наверное, будет. А как же! Такие гости! В кои-то веки!
– Ты, это, Ким Олегович… Обо мне-то не забудь. А то Лильку свою толстожопую притащишь, а я вроде как ни при чем!
В ее голосе послышались нотки, предвещающие очень скорое извержение горячих слез обиды, и полковник поспешил с ответом:
– Не забуду, не забуду! Когда это я тебя забывал?
Надя шмыгнула носом, села на кровати.
– А чего он сюда едет-то?
– Кто?
– Генерал этот, президент.
– Показать ему чего-то хотят. Да я и не знаю. Майор расскажет. А как же! Мы же обеспечить должны! Бдительность проявить! Врага упредить надо!
Надя поднялась и на цыпочках, кокетничая, шмыгнула в коридор, в ванную. Она успела накинуть на себя халатик. Полковник услышал, как зашумела вода, плеснула на разгоряченное молодое Наденькино тело. Белов поежился, представив себе эту сладостную картину, но тряхнул головой, почесал грудь и быстро поднялся с постели. Через пару минут он уже был одет, обут и стучал в дверь ванной.
– Надюша, я в управление! Не забудь запереть как следует квартиру. И не задерживайся! Дел еще полно на сегодня.
Ему не ответили. Только еще мощнее ударила в стены чугунной ванны горячая вода. Молодое тело плескалось под ее жаркими струями, а под шапкой рыжих крашенных волос роились совсем не оперативные мысли: что одеть на бал, кого обезоружить своей изысканностью и как обратить на себя внимание Первого секретаря областного комитета партии, человека строгого, аскетичного и скучного. А то, может, и самого президента-генерала, самого де Голля…
Глава 9
Генерал де Голль, президент Республики Франция, сидел в глубоком кресле, задумчиво глядя в окно вагона. Дробно стучали колеса, по небу плыли тяжелые грозовые тучи. Дождь собирался уже вторые сутки, но так ни одна капелька и не упала на разгоряченную пыльную землю. Генерал недоумевал: все, что связано с Россией, должно было укладываться в две несомненные истины – бесконечные, как космос, территории и непереносимый, почти космический холод. Пока он мог засвидетельствовать только первое – ухабистые дороги, разрезающие Советский Союз вдоль и поперек, действительно были бесконечными и утомительными. Ему казалось, что они не столько связывали между собой поселения невеселых, подчас суровых, людей, сколько, наоборот, разделяли их.
Байконур, больше напоминающий облагороженный русской военной наукой лунный ландшафт, чем местность на той планете, где что-то еще досталось и Франции, давно растворился в степном мареве и остался далеко позади. Часть президентского эскорта вернулась в Париж, а он продолжал свое турне по Южной Сибири в сопровождении нескольких высших чиновников из Кремля, своих адъютантов, русской и французской охраны и немногочисленной прислуги. Председатель Косыгин был уже в Москве, но в ближайшие дни намеревался прилететь в один из самых крупных городов Сибири – Томск и вновь увидеться там с президентом. Туда же должны были слететься и некоторые деловые мужи из Парижа. Все это было связано с производством оптики для русских космических аппаратов.
Де Голль в мыслях раздражался тем, что его не столь уж далекий предшественник, император Наполеон Бонапарт, вел себя с Россией по большей части как грубый варвар, нежели как умный европейский политик. Он потратил на свои русские амбиции миллионы франков, оставил здесь навечно тысячи французских жизней, так ничего и не добившись от этой вязкой для иностранцев страны. Недостойно его гения было заблуждаться в том, что французы вдруг обнаружили бы желание остаться в России, чтобы управлять этим диковатым и упрямым народом.
Ну чего ради было императору вести сюда войска! Чтобы месить грязь русских дорог, мерзнуть в бесконечных степях и непроходимых лесах, умирать от пуль, голода и холода в убогих селениях и жалких провинциальных городишках? Чтобы, в конечном счете, привезти за собой в блестящий Париж назойливый казацкий «хвост», бесцеремонный, яростный, до изумления непосредственный, скрипящий кожей лошадиной сбруи и седел, клацающий оружием, пахнущий потом, водкой и порохом?! Чтобы их луженые глотки орали на весь Париж по-русски: «Быстро!», когда какой-нибудь трактирщик задерживался с неспешным французским блюдом?! Французы усвоили это хамское «Быстро!» и, потешаясь то ли над собой, то ли над русскими казаками, стали называть забегаловки единственно понятным им, французам, русским словом – «бистро», силясь произнести его как можно ближе к оригиналу. На этот раз французское изящество одолело варварское неблагозвучие. История, однако же, знает другие примеры, куда менее потешные…
Генерал де Голль поступал, как он сам полагал, ловчее – тянул Советский Союз под свой протекторат в его извечном конфликте с Америкой, вызывая тем самым недовольство в Новом Свете. Он отказался от участия Франции в Североатлантическом альянсе: генерал, отпуская на все четыре стороны Алжир, более всего ценил независимость собственной страны, куда более древней, чем новообразование на Американском континенте.
Америку бесило и то (должно быть, даже в большей степени, чем все остальное!), что упрямый генерал убедил Францию ввязаться в советские космические программы, да еще в той области, которая в России была почти не развита. Без нее самые амбициозные отрасли русской военной науки работали себе в убыток. Оптические системы были главным элементом в «высотном» шпионаже, самой точной и самой тайной разведкой, какой занималось когда-либо человечество. Но это было выгодно Франции: во-первых, это многомиллионные заказы на долгие годы, а во-вторых, причастность к космическим проектам, которые сама Франция никогда бы не потянула без Советской России. Кроме того, где можно было найти лучший полигон для испытаний своих точных и тайных систем! Американцы неожиданно для себя получили грозного конкурента, в конечном счете потеряв надолго старых клиентов своей собственной военной оптики. Генерал де Голль «оседлал» русские ракеты, как лихой кавалерист, приделав этим несметным «табунам лошадей», собранным в одно изящное мощное тело, французские «глаза».
Все пока шло так, как он задумал. Единственное, что доставляло генералу неприятность, – плохо им понимаемое, даже порой необъяснимое, досадно навязчивое русское гостеприимство. Все здесь сопровождалось утомительными застольями, нелепыми, сказочно дорогими подарками, бесконечными речами и слюнявыми братаниями. Президента изумляло, что ни разу никто не упрекнул его народ в том, что когда-то, не так уж и давно, часть этого самого народа во главе с маленьким военным гением затеяли в этой стране кровопролитную бойню, унесшую десятки тысяч жизней и осветившую заревом пожарищ первую половину недавнего XIX века. Горела столица, горела Москва! Что сказали бы парижане, если бы русские подпалили со всех сторон Париж? А даже если бы его сожгли сами французы, но лишь потому, что в него рвались русские! Генерал не мог и вообразить себе! Русские же в разговорах с ним словно стеснялись своей памяти, испытывали неловкость за собственную обиду, горький стыд за варварскую жестокость его совсем недавнего предшественника.
Может быть, поэтому воспоминания о той войне вызывали у русских неожиданно светлые, почти ностальгические реакции: мол, а помните, как мы тут постреляли друг друга, а как вы драпали через всю страну обратно к себе в Западную Европу, а как мерзли, а партизан наших помните? Эх, было время! Герои, молодцы! И Наполеон ваш молодец! И Кутузов наш тоже парень не промах! Даром что одноглазый…
Будто речь шла о незабываемом шахматном дебюте, в котором на огромной доске сражались деревянными ферзями, ладьями, слонами, пешками два веселых гроссмейстера, а не гибли в огне и дыму тысячи русских и французов. Ну, были времена! Ну, по толкались мы друг с другом! И никакой злой памяти, никакой мстительности, даже скрытого коварства! Только подарки, тосты, широкие улыбки и неусыпное навязчивое внимание специальных охранных служб.
В вагон вошел адъютант. Он щелкнул каблуками, кивнул и замер перед креслом президента. Де Голль посмотрел на него снизу вверх.
– Позвольте доложить, господин президент!
– Докладывайте.
– Только что пришло сообщение: председатель Косыгин просит отложить вашу встречу в Томске на день, то есть… задержаться в пути. Вам предлагается программа с посещением еще одной местности.
Де Голль тяжело вздохнул и вновь уставился в окно. Адъютант некоторое время потоптался рядом с креслом, потом понимающе склонил голову и тихо вышел из приемной президента, не дождавшись ответа.
А в это время в Томске вот уже третий день разворачивались события, которые удивили бы де Голля куда больше, чем русский космический гений, и потому удивили, что никому не под силу вообразить столь беспрецедентного симбиоза в характере русских: похвальная дерзость в самых сложных интеллектуальных областях человеческого бытия и детская непосредственность в обыденных делах. Подобным вещам во Франции или совсем не уделили бы внимания, или сделали бы это деликатно и тонко, без лихого размаха и пугающей бесшабашности.
Глава 10
Артур Петров насторожился сразу, как только в его маленькую комнатку в правом крыле комсомольского обкомовского здания заглянула переполошенная Майка Ручкина, секретарша Самого.
– Артур Егорович, вас сам, лично…
– Меня?! – после минутного замешательства выдавил из себя почти пунцовый от волнения Артур.
– Вас, вас! И побыстрее!
Волнение Артура вызвано было даже не столько тем, что его, маленького, незаметного комсомольского чиновника зовет к себе Сам, большой важный, перспективный товарищ, сколько тем, что всегда милая с ним Майка вдруг неожиданно перешла на «вы». Ничего хорошего это предвещать не могло.
Шагая по длинному темному коридору, Петров перебирал в уме все, что могло спровоцировать Майку Ручкину на официальный стиль в отношениях: либо он где-то сильно проштрафился спьяну и это стало известно Самому, либо его ожидает такое повышение по службе, что панибратствовать с ним не решилась даже Ручкина. Наиболее вероятным виделось все же первое, потому что для второго у Артура Петрова не было решительно никаких оснований.
