Любовь со взломом (пьесы)

Степан. Врешь! Неправда!

Ирина. Правда-правда! Ты-то убежал, а его все видели. Вот вы и рассчитали, что легче зятем за сына заплатить. Никто теперь об этом не знает. Дед все маялся-маялся, да не покаялся.

Степан. Сатана ты, Ирка! Опять все разворошила.

Ирина. Я видела, как ты в суде мучился. А дед коршуном поглядит на тебя, глаза опустит, и ты, как ягненок, хвост тут же прижмешь. Очень уж хотелось на свободе остаться. Так что сатана не я, а кое-кто другой…

Степан. Да, отец остановил: хотел ведь все рассказать. Пусть бы срок дали. Сам полез в драку с Петриком. Он ещё ко мне на Арсенале приставал, когда на танцы ходили, а тут подай ему денег на похмелье.

Вот и врезал за все. Откуда они набежали, не знаю. Тогда испугался, отца послушал, а сейчас – жизни нет. Ты же не знаешь, Петрик с приятелями меня до сих пор за горло держат, качают: на водку, на пиво, в долг без отдачи, а то и просто так – покуражиться. «Родного брата посадил, а сам на «хонде» хлюстаешь! Вези-город показывай!» Машину я тогда разбил из-за них. Пришлось за компанию приложиться. Прохода нет, хуже тюрьмы получается. И пожаловаться некому. Разве ж убить всех по очереди. Пистолет достал, хотел убрать по одному – испугался. А тут ещё Валя перед глазами бьется, лишнее – на посылку Ивану. А откуда лишнее? По улице с ней идешь, люди тычат: вон – «ейный», кирпичом-то. Город ведь маленький – все обо всех знают. Каково мне рядом? Слушай, Ирка, (обнимает жену) давай уедем? Не будет здесь житухи. Сибирь велика! Работу найдем, жилье купим. Я и на дальние рейсы пошел, чтобы в городе лишний раз не болтаться. Не могу я здесь больше. Квартира меня твоя опутала, а теперь, коли все рассказала, и её не нужно. В ней от себя не запрешься. И сегодня они меня ждут. Обещал их после ресторана за город подбросить к каким-то бабам.

Ирина. Почему ты столько молчал?

Степан. А что я мог сделать?

Пауза.

Ирина (высвобождаясь). Никуда я с тобой не поеду. Не для того я здесь ходовую тропу искала, чтобы в последний момент отказываться. Конечно, тебе нелегко, но надо терпеть. Не ты первый такой ценой свободу покупают. И ничего – живут, ещё и благотворительностью занимаются. А эти – может, надоест, отстанут… Ты о сыне должен думать, о том, как ему жизнь устроить. Вот почему эти деньги нужны. Свою жизнь проморгал, так хоть нам помоги. Ивана не спасешь, а Валька без твоих щедрот не обеднеет. Поделите на четверых – сумма! 250 тысяч долларов! Пять «мерседесов» и один «ауди» – бизнес можно сделать! А тех двоих отметать надо. Мало ли что дед написал. Он столько наследил, что с ним и не посчитаться можно. Беда только, что деньги, наверное, у нее. Сумела она, богомольная, в штаны залезть. Если так – дело хуже. Но если у Виктора – то не будь тряпкой. Не упуская своего, понял? Иди, а то и так задержались. И последнее, про шефа моего забудь, он не мужчина, а путеводитель на базаре. Понял?! Деньги получим, я его в кабинете голым кадриль заставлю плясать.

Степан медленно уходит, пропуская на балкон Константина.

Константин. Вот, не курил, а тянет. (Мнет в руках сигарету.) Нервы ни к черту. Ты можешь объяснить, что здесь происходит? С ума посходили! Валентина как с цепи сорвалась. Только и цепляется! Сейчас опять истерику устроила. С нервами у нее не в порядке. Её послушать, так она единственная отца любила, и все права только у нее. Двое детей – все ясно, тяжело – могу понять, но почему такая озлобленность, резкость… На тебя налетела… За что? А Степан все прощает… Не понимаю. Сейчас нашла на магнитофоне старую запись голоса отца и крутит, и крутит… С ума сошла. Что ты молчишь?

Ирина. Костя, какой ты красивый! Просто загляденье! Мог бы таким артистом быть. Куда бабы смотрят? Нашел кого-нибудь в Москве?

Константин (смущенно). Нашел.

Ирина. Доволен. (Константин неохотно машет головой.) Значит, выпендривается, раз по старой памяти сбегал.

Константин. Ну вы даете здесь. Гестапо у вас свое, что ли, в городе? Откуда узнала?

Ирина. Баба долго молчать не может: гормоны подводят. Похвастала своей подруге, а та у нас в системе работает, поэтому мне доложила. Вот и весь телеграф. Деньги получишь, в Москве цены тебе не будет.

Константин. До Москвы дожить надо.

Ирина. Ладно, ладно – молчу!

Константин. Ты чего в сторону уходишь? Здесь-то что делать? Вот-вот, все перессорятся. Как Валентину остановить? Не дай Бог, у нее деньги. (Пауза.) Что ты молчишь?

Ирина. Разные вы все. Для нее отец богом был: квартиру оставил, внукам помогал, а для тебя – только числился. Ты уехал рано – сам себе голова, вот и хватка у тебя крепкая.

Константин. Ну уж, прямо крепкая.

Ирина. Крепкая, крепкая… Вон ты как Олега в сторону отодвинул, не постеснялся.

Константин. Не отодвинул. У Валентины – дети… У вас Алешка нездоров, жилья нормального нет… Правильно?

Ирина. Правильно.

Константин. А твой Степан? Поразил он меня. С таким альтруизмом вы в новой квартире только тараканов разведете.

Ирина. Костя, вы все, москвичи, провинциалов в грош не ставите. Если они у Вальки или у Виктора, это ещё полбеды. А если у Нюры?

Константин. Меня ты в счет не берешь?

Ирина. Если бы они были у тебя, ты бы с нами не советовался.

Константин. Хм! С чего ты решила?

Ирина. С того и решила. Плюнул бы на всех и растер.

Константин. Хорошо. У кого деньги, по-твоему?

Ирина. Мужики с возрастом с бабой как с иконой спят. В старости хорошая жена рядом – половина здоровья. Поэтому Степан правильно сделал, что не оттолкнул Нюру. Выложит она деньги, потом судите и шумите, а сейчас… Виктора надо ждать. Если у него деньги, ваше счастье, нет – тогда плакали ваши надежды.

Константин. А может, у Олега?

Ирина. Он бы так себя не вел. Помнишь, как надулся, когда ты его отодвинул? Хоть и горбун, но душой непохож на горбатого. Нет-нет, деньги не у него. Такие дела оставляют самым близким. Как раскрутить её только, не знаю. Подход здесь нужен особый. Такие упрутся, так никакой хваткой не возьмешь.

Константин. Неужели у нее? Не может быть…

Ирина. Красавчик, все может быть. (Неожиданно целует Константина.) Костя, наведи здесь порядок. Прошу тебя. Я только тебе доверяю. Лишних ртов нам не надо. Согласен?

Константин. Я все сделаю, но только пусть Степан прекратит юродствовать. Он не Фома Опискин.

Ирина (смеется). Не смеши, какой он «писькин». Нюру не зли, она, хоть и сухарь, но, как любая баба, к теплу тянется. Понял? Пойдем, помянем твоего батюшку.

Константин. Не любила ты отца.

Ирина. Сноха терпит, свекор – сверлит, так в деревне говорят.

Константин. И кто тебе так мозги наладил? Тебя на ракете не объедешь с твоей деревней.

Уходят с балкона. Вновь комната. Здесь все по-прежнему, кроме появившегося магнитофона. Валентина перематывает пленку.

Валентина. У Виктора гостить отцу нравилось – другим приезжал. Рассказов было уйма. В Тихом океане купался, на батискафе на дно Японского моря спускался. Ребятам морских ежей привозил, разных ракушек. Вон они на полке. У всякого человека – судьба! Кто знал, что мама так рано умрет? Ведь не женился, а мог! Ты прости, Нюра, что я об этом, но другой бы на детей не посмотрел, привел бы себе какую-нибудь… А сколько тете Рите помогал, когда она с Олегом больным приехала из Иркутска. Помнишь, Олег? Теперь вон ты у нас какой молодец: заповедник охраняешь! Ребятам голубятню построил. А вообще отца я узнала, когда стало плохо. После Ивана он в больницу попал, а как вышел, все не знал, что нам хорошего сделать. Как лето – так меня с детьми в Египет, денег на них совсем не жалел. Теперь-то уж когда туда съездим. Надо поэкономнее быть…

Ирина. 250 тысяч долларов получишь, а жить все экономнее собираешься.

Валентина. До них ещё дожить надо. А потом, что это за манера – чужие деньги считать?

Ирина. А то, что верно сказано: «Человек не Бог, угодить ему трудно».

Валентина. На все у тебя шутки, да прибаутки, а на собственную жизнь – рассудка не хватило. Так-то вот!

Ирина. А на тебя посмотреть – сплошное везенье.

Валентина. Я живу, людей не цепляю, а ты за каждым следы считаешь.

Степан за тебя давно орден «Мужества» должен получить и паек, как за вредное производство.

Ирина. За такое производство (показывает свою фигуру) дополнительный налог платят.

Константин хлопает.

Олег. Хватит! Что за охота вам каждый раз цеплять друг друга. Вы что, забыли, какой день?

Косовец. Валюша, включи ещё раз магнитофон, пусть все послушают.

Валентина делает перемотку и включает магнитофон. Вначале слышен общий разговор, а затем властный голос: «Сидите вы, не дергайтесь! Положи руки на колени, Андрейка! Кому сказано! А ты не крутись – вазу разобьешь. Слушайте дальше, чего не поймете – объясню».

Валентина. Это он ребятам что-то зачитывал, а я незаметно на запись нажала. Микрофона ведь не надо, как в старом. Сейчас будет.

Резкий голос стал звучать монотонно и торжественно.

Голос в записи. Но Мысль горда, и Человек ей дорог, – она вступает в злую битву с Ложью, и поле битвы – сердце человека. Но если Человек отравлен ядом Лжи, неизлечимо и грустно верит, что на земле нет счастья выше полноты желудка, нет наслаждений выше сытости, покоя и мелких жизненных удобств, тогда в плену ликующих чувств печально опускает крылья Мысль и дремлет, оставляя Человека во власти его сердца.

И вдруг на эту запись, с заездом, накладывается другая: отчаянная, ритмизованная современная мелодия. Валентина выключает магнитофон.

Косовец. Спасибо, Валя. Как живой! Он часто говорил, что без Алевтины Семеновны не смог сдружить детей. На самом деле он любил вас, но только не показывал, не умел.

Степан. Не умел? Сначала наткал, а потом по стране гонял, вот мать и надорвалась: с четырьмя детьми оставил. Если любил, то на особый манер: как будто не сам он, и гнездо не его, а отстрельщика. Вон, Костя, первый от этой любви сбежал.

Константин. Подожди, ты за меня не выступай.

Валентина. «Наткал» – так его с одного места на другое бросали… Такие юристы всюду нужны были… Время-то какое было. Строили, строили, как бурлаки, а затем все перестроили… Горбачев, Ельцин… Всё разлетелось… Какие люди с горы покатились. А он удержался – десять лет прокурором был. Степан, ну уж от тебя я этого не ожидала.

Степан. Потому что привыкли, что я у вас вроде юродивого: либо молчу, либо как пузырь лопаюсь.

Ирина. Это она сейчас запела на новый мотив, а когда дед вас с Иваном по чердакам гонял, зад-то у нас грела. Тогда всего ожидала!

Валентина. И правильно гонял! Не положено. Не женаты были.

Ирина. Вашему Кольке уже полтора года было, а тебе – «не положено». Как же вы сделали его с Иваном – через не положено? Радуйся, что Иван с совестью оказался – женился на тебе.

Степан. Молчи! Не в бумажке дело! У них настоящее…

Ирина. Ну конечно, настоящее. А тебя что, в наморднике в загс привели?

Константин (резко встает). Как не стыдно! Простите, Анна Николаевна! Я хочу сказать вот о чем…

Звонок телефона.

Все. Виктор… Наверное, Виктор… Трубку берите…

Валентина. Слушаю! Ага, добрый вечер, Сергей Иванович. Спасибо. Передам всем. Ничего-ничего! Я понимаю, у вас такая работа… Сейчас позову. (Ирине.) Твой… шеф! (Передает трубку.)

Ирина (официально, но с подтекстом). Добрый вечер, Сергей Иванович. Вы у нас такой, кого хотите из-под земли достанете. Что такое? Как заболела? Нет-нет, конечно… Но все-таки, может быть, завтра, Сергей Иванович? Я могла бы пораньше! Ох, Сергей Иванович… ну, какой же вы настойчивый… Да у нас тут… сороковины… Да что вы все про деньги, это же работа у нас такая. Нет, «мерседес» сюда. Я дежурному сама позвоню, но попозже. (Кладет трубку.)

Передает соболезнования. Доклад надо срочно сделать. Морозова… (Степану.) Ты знаешь… Заболела. (С достоинством.) Переедем в новую квартиру, я им всем покажу. Уйду из мэрии, сама фирму открою. (Проходит на свое место.)

Олег. Мы отловили для цирка медведицу, так она у них теперь на компьютере печатает.

Ирина. Это ты о чем?

Олег. Может быть, её вместо тебя отправим?

Ирина (быстро и бесцеремонно). Нет, лучше ты женись на этой медведице и в свадебное кругосветное путешествие отправься в одной каюте.

Константин. Анна Николаевна, спасибо вам…

Косовец. За что?

Константин. Спасибо, что мать вспомнили. Я думал, о ней и слова не прозвучит. Забылись мы, эгоистами стали. Привыкли родителей эксплуатировать. Стыдно и горько. (Очень искренне.) Валя, помнишь, как она всю жизнь: худая, в одном и том же вечно халате. Руки – тонкие-тонкие… Как подумаешь, что она этими руками дрова колола… Помнишь, на ужин всегда каша и сказка про мышку, как она заготовила зернышки! А это, оказывается, про нашу маму. Ты пошла в техникум, я уехал поступать в Москву, потом Виктор родился… Хороши мы все оказались, она так и высохла у плиты. И вот сегодня Анна Николаевна первая вспомнила про маму. Спасибо, Анна Николаевна.

Все встают и молча выпивают.

Косовец. Благодарю, Костя. Я даже не ожидала от вас… Вы все для меня очень близкие… Больше нет никого…

Ирина. Но у вас есть ещё один дом – церковь.

Косовец. Церковь – не в бревнах, Ирочка, а в ребрах. Мне кажется, что когда есть дружная семья – любые несчастья не страшны. Всегда есть опора… Вот Валюша, ей сейчас нелегко, но зато какие золотые ребята у нее растут. Они все понимают. Коля мне позавчера шепчет: «Бабуля, мы сегодня сочинение писали: «Если бы у тебя был последний лепесток, что бы ты загадал?» Это третий «В» класс! Из 17 человек 16 написали: «Чтобы не бомбили Сирию!», и только наш Коля написал про то, как любит маму. Я много жила одна, поэтому цену таким вещам знаю. Ну вот, пожалуй, и все. Все хорошо, а то я поначалу испугалась. А теперь вижу, ошиблась – вы настоящая опора и надежда Александра Константиновича. (Пауза.) Хотела предложить: может, мы памятник поставим? Если все вместе, то недорого выйдет… Валя, ты как?

Валентина. Обязательно, Нюра. Вот уж на что денег не пожалеем, так это на памятник. Правда, ребята?

Общие восклицания в поддержку.

Олег. Правильно, Анна Николаевна. Сделаем!

Константин. Конечно, сделаем! Что это вы засомневались?

Косовец. Спасибо! Как я рада! Какие вы воспитанные и хорошие дети!

Он сейчас с нами, за столом, и гордится вами.

Степан. Придумываете вы, Анна Николаевна.

Косовец. Что придумываю, Степа?

Степан. Нас придумываете. Мы гнилее. Я-то – точно. Какая мы опора, когда с краю норовишь прожить, сам себе в тягость.

Ирина. О чем это ты?

Степан. Об Иване. Не могу я больше молчать, Ира…

Валентина. Об Иване? Что случилось, Степа?

Степан. А то, что подлец я законченный!

Ирина. Это мы на балконе говорили, чтобы… Говорили об Иване… Ему и тебе надо помочь… Вот и деньги кстати… Ты же слышала, большую часть тебе… Степа, ты об этом?

Степан. Нет.

Валентина. Степа, какая подлость? Ничего не пойму?

Степан. Обычная, трусливая… От страха многое происходит в жизни, Валя.

Мне никогда не хватало характера: в школе, на работе, в поступках и даже… дома. С ней… женой… Вот она сейчас сказала – фирму откроет. И – откроет! Потому что у нее характер медведицы, о которой ты смеялся, Олег. А я буду рядом. Потому что живу… рядом… Рядом с каким-то че-ло-веч-ком, который сильней меня, потому что – подлее! Этот человечек поступал, а я только гаденько извинялся. Всегда до икоты всего боялся. Чего? Не знаю… ребенком себя не помню. Не заметил, как сделался…

Ирина. Слишком болтливым! Он много выпил! Не слушайте его!

Степан. Нет, теперь уж выслушай. Твои рецепты известны. Я по ним жил. Вернее, другой во мне жил, а я – спотыкался… Валя, это по моей сучьей милости…

Ирина. А ну, заткнись, дохлятина.

Степан. …Иван схлопотал срок. Если бы я признался, что меня били и что Иван действительно слышал мой голос и бросился защищать – была бы другая статья, и он бы сейчас сидел рядом. Здесь! Около этого пустого прибора.

Ирина. Варежка ты, дырявая варежка!..

Степан. Да замолчи ты!

Валентина. Степ, что ты несешь?

Степан. Петрик с друзьями меня оскорбили. Я обидчика ударил. Они начали меня… Я заорал. Знал же, что Иван дома, знал, что его не испугает, сколько их… Так и вышло. От двух других я бросился бежать… Я же не знал, что произойдет убийство. Тут оно все и вылезло: Иван в них запустил кирпичом, тот под руку попал. И запустил-то, в темноту, на авось! Попугать!.. А рука у него – кувалда, он же многоборцем был. Ну и попал в десятку. Пол башки этому парню снесло. Мне бы надо, как сейчас, встать на суде и сказать, как было на самом деле, а мы с отцом решили молчать. Под завязку!.. А потом, всё! Потом – конец! Потом, как в подвале: на людей вверх от грязи смотришь. Не хочу больше – всё! Прости, Валя, если сможешь. А не простишь: ветер мне и дорога. (Отошел в сторону и сел. Пауза.)

Ирина. Нет, не все! Раз уж начал рвать рубаху, надо говорить до конца! Твой отец, Валентина… Ваш папочка заставил его это сделать! Чего же ты самое главное прячешь? Говорить, так уж до конца. Вы тут его слушали на магнитофоне, млели от его благородства, а он Ивана взял, да и посадил. Этого тюхляка запугал, а у самого ни один мускул не дрогнул… Привык небось! Прокурор!..

Валентина (как раненый зверь). Вре-е-е шь! Это не-пра-а-а-вда!

Ирина. Правда! Я сама слышала! Вот этими ушами слышала, как он консультации проводил, как этого в бараний рог согнул. Тюря ты, перед кем варежку открыл! Лицемером дед был, как всё его окружение. Прикидывался добрым, а улыбался – страшно становилось: маска на лице.

В Бога не верил, в церковь ходил, как в зоопарк, и даже тем, кто страну на иглу посадил, не верил, но до самой смерти, как люцифер служил.

Помню, какие он монологи закатывал, какие в будущем райские кущи обещал, в какую позу становился, когда, по рассказам очевидцев, очередной конверт с деньгами брал и в сейфе прятал. Он же вас всех изуродовал. Вон, вы и после смерти врете! Опомнитесь, говорю я вам, опомнитесь, покуда не поздно, иначе Господь покарает. И вас, и детей ваших!

Валентина. Нет! Нет! Я не верю! Ты… Ты нам нарочно… Не мог он моего Ивана!.. Степан, то, что она говорит, это что, правда?

Степан. Да, Валя.

Валентина. Как же вы… могли… Как? Мы же родная кровь! Это же… У нас же двое, их-то за что? Что же я им теперь про деда-то скажу… (Уходит в другую комнату.)

Пауза.

Олег. Правильно, что сказал, Степан. Легче жить станет. (Уходит за Валентиной.)

Косовец. Степа, как Александр Константинович заставил тебя пойти на это?

Степан. В том-то и дело, что он не заставлял, я сам всё делал.

Ирина. Хватит! Не строй из себя целку.

Степан. Повторяю, я знал, что делал.

Косовец. Он повлиял на вас?

Степа молчит.

Он знал, что Ивану грозит такой срок?

Степан молчит.

В голове не укладывается.

Константин. У меня тоже. Может быть, он, как юрист, яснее понимал, как повернется дело, если ты признаешься? Может быть, за групповое, ещё больше бы дали?

Косовец. Вот-вот, Костя прав! Степа, у него, наверное, другого выхода не было? Надо разобраться… И основательно…

Степан. Разберусь, ещё как разберусь…

Ирина. Это как же?

Степан. А очень просто! Получу деньги, спущу все, а Ивана освобожу.

Ирина. Ну и посадят тебя, идиота. Было двое без отца, теперь третий прибавится.

Степан. Заслужил – прибавится.

Константин. Не об этом она сейчас, Степан. Ивану теперь вряд ли поможешь.

Степан. Почему не поможешь? Заявлю в прокуратуру и потребую пересмотра дела.

Константин. Спустить и заявить плевое дело, Степа. Не в этом фишка. Ты просто не хочешь понять, как это не ко времени. Никому это почета не прибавит. Говорить-то не о драке будут, а об убийстве. У Анны Николаевны прихожане загудят, будут пальцем тыкать. Вдумайся: через четыре года брата решил спасать – каково! Хорошо, нас ты можешь послать к черту! Но Ирина?! Работник мэрии. Насколько я знаю, вы хотите переехать из аварийки в другую квартиру?

Ирина. Конечно, шеф помогает. Он ветхое жилье распределяет.

Константин. И сколько комнат получите?

Ирина. Как сколько? По крайней мере, три!

Константин. Ах, три! Губу-то раскатали. Ну, так вот, вы и одной не получите. У нас взвешенно и хорошо думают в префектурах, когда распределяют ветхое жилье. Перед тем, как в прокуратуру пойдешь, прикинь, Степан, чем рискуешь. Ирина на такой горке, что через день там все известно будет. Назло сделают – ни себе, ни людям. Недаром стукачи называют Россию несчастной родиной, неограниченных возможностей. Стоит ли, Степа, начинать дело, в котором так много вопросов. А вот то, что ты хочешь Вале помочь – это дело! Здесь все тебя поддержат. Так ведь, Анна Николаевна?

Косовец. Это все так неожиданно, что я растерялась… Не могу поверить. Степа, тебе решать… Ивана жалко…

Константин. Иван убил человека! Пусть случайно, но факт.

Степан. Это произошло из-за меня!

Ирина. Ты же не о такой помощи просил!

Степан. Кто тут сообразит, что нужно делать?

Константин. Был такой человек! Увидев, что дело так далеко зашло для одного, он переступил утилитарные моральные ценности и спас другого.

И здесь вам не арифметика, здесь высшая математика целесобразности. Горько, тяжело, завышен срок, но спасена честь фамилии, и главное, страдает только тот, кто действительно виновен. Вот логика практика-прокурора. Знаешь, что было написано на воротах Соловецкого лагеря: «Железной рукой загоним человечество к счастью». Так вот, отец железной рукой вытащил тебя из ямы, загнал в счастье, да ещё после смерти кучу денег оставил. Что тебе не живется, Степан? Сегодня ведь лучше, чем вчера.

Степан. Может быть, и лучше, но противнее.

Ирина. Степушка, а брат-то твой прав. Твоей вины здесь нет. Ивану просто не повезло. Вале – поможем.

Степан. Кто это поможет? Ты, что ли?

Ирина. Я, ты! Все мы, если надо! Помнишь, как в песне…

Степан. Понятно. Все понятно. Как в песне… Я все время думал, что я – негодяй, а сейчас смотрю – вот их у нас сколько. И все железной рукой хотят загнать друг друга в счастье. А ведь попали туда, где страшнее, чем было. Посмотрите на себя: никому ни до кого дела нет. У тебя карьера, у нее квартира, ходовая тропа… А что со мной происходит – наплевать… Лишь бы доллары были – остальное купим. (Косовец.) Ну, они-то ладно… А вы, Анна Николаевна, как же вы?