Любовь со взломом (пьесы)

Валерий Иванов-Таганский

Любовь со взломом

© Иванов-Таганский В.А., 2017

© ИПО «У Никитских ворот», 2017

* * *

Певец правды жизни

В «Гамлете», в сцене с актерами, Шекспир так определяет задачу театра: «Каждое нарушение меры отступает от назначения театра, цель которого во все времена была и будет: держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное – низости, и каждому веку истории – его неприкрашенный облик».

В поставленной на подмостках Московского театра «Сопричастность» пьесе Валерия Иванова-Таганского «Волчий круг» это «зеркало» с точностью до микрона запечатлело нашу действительность. И зритель молниеносно принял и полюбил этого автора: «С первых минут происходящее на сцене захватывает настолько, что следишь за каждым словом, за каждым движением актеров, чувствуя повышающийся градус нервного напряжения, который зашкаливает к развязке. Ваша пьеса стала потрясением, невероятным открытием, глотком свежего воздуха. Это зеркало, в котором мы увидели нашу действительность, блестяще, с математической точностью вскрывающее неприглядную правду о болезнях современного российского общества».

А вот еще одно суждение. Оно, безусловно, преувеличенное, но искреннее: «Я хорошо знаю драматургию Арбузова, Розова, Вампилова… На мой взгляд, вы сегодня единственный в России драматург, кого Антон Павлович бы обнял. С победой Вас!»

Нельзя не вспомнить и тот факт, что перевод Иванова-Таганского пьесы болгарского драматурга Христо Бойчева (впервые эта пьеса была поставлена самим переводчиком в театре «Содружества актеров Таганки» в 2001 году) многие годы играется по всей стране, что по его сценарию, в той же Таганке, пятнадцать лет при переполненном зале идет спектакль «Исповедь хулигана». Таким же долгожителем является постановка «Диалог с Эдит Пиаф», великолепно принятая во Франции и поставленная для Заслуженной артистки России Тамары Селезневой. Несомненно, все эти постановки, в которых слово автора становится ярким и действенным, принесли Иванову-Таганскому заслуженное признание и благодарность зрителей.

На наш взгляд, безусловной победой является и выход предложенного издательством «У Никитских ворот» сборника пьес Валерия Иванова-Таганского «Любовь со взломом», в который включена пьеса «Пикник под старой крышей», победившая на 12-ом Международном конкурсе современной драматургии «Время драмы».

У неискушенного театрала может возникнуть вопрос: «А зачем, собственно, пьесы вкладывать в книжный формат?» Посмотреть пьесу в театре, неужели этого недостаточно? Нет, недостаточно! И, прежде всего, потому, что драматургия – один из самых древних, сложных и самых прекрасных жанров литературы. Кроме того, изданное в печатном виде драматическое произведение вызывает у продюсеров и режиссеров неподдельный интерес и уважение. Вот почему появление этого сборника – явление закономерное и необходимое.

Тем более что здесь, под обложкой, восемь невероятных историй для театра. Причем большая их часть написана за последние два года, ставшие в высшей степени удачными для автора.

Пустое занятие пускаться в подробный пересказ сюжетов предложенных автором пьес. Скажу лишь, что в шести пьесах речь идет о наших современниках, в жизни которых разлад и сумятица, трагическая безысходность, борьба за выживание и поиски выхода под пером автора становятся неисчерпаемым драматургическим источником, берущим начало в лаконичной толстовской формулировке: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Выносимые автором на свет Божий противоречия, конфликты, недовольство жизнью, попытки найти решение своих проблем сообщают пьесам Валерия Иванова-Таганского напряженный драматизм. Действие захватывает зрителя с первой сцены, и неуклонно нарастающее напряжение его развития не отпускает отвлечься и расслабиться до финала.

К нашей беде, у поколений, рожденных в девяностых годах, нет ничего, кроме яростного отрицания предыдущего опыта. На наших глазах и, к сожалению, при нашем молчаливом соучастии в то время в России начала складываться новая социокультурная ситуация. («Прощеное воскресенье». Рогова. «Прошу тебя, не надо им признаваться! Саша, не всякий грех прощается. Они сделают вид, что поймут, но не простят. Они бессердечны и бездушны».)

Подобное мировоззрение на фоне экономической и социальной деградации привело общество в состояние мощного обвала. Что произошло с основным населением страны после того, как рухнул социалистический мир? Как изменился нравственный климат в обществе? Почему понятия честности, порядочности были поставлены под сомнение или практически отменены? На эти и другие подобные вопросы автор ищет и находит ответы.

В «перестроечные» годы, эпоху постмодерна, образовался и стал шириться так называемый феномен «новой драмы». Она продуманно и вызывающе отказалась от прежних норм жизни и духовных представлений. «Новая драма» развивалась в русле показа жестокости, «чернухи». Она демонстрировала жизнь постсоветского общества именно со стороны ее недостатков, грубости, бедности, бессердечности. «Жизнь жестока, и мы не можем быть мягкими» – эта фраза из «Трехгрошовой оперы» могла бы стать лозунгом «новой драмы».

Драматург Валерий Иванов-Таганский не подвержен влиянию литературной и театральной «моды», но уверенно идет своим путем. В его произведениях не доминирует привычный набор продажных ментов, бомжей, проституток, олигархов и вороватых чиновников. Его пьесы, прежде всего, о любви, о людях несломленных, сохранивших силы и волю противостоять гнусным проявлениям несправедливости и неправды. («Волчий круг». «Петрович. Я дом свой защищаю! Ты – моль, черная моль, которая жрет эту страну».)

Сюда же, к месту, приходится реплика Ани из пьесы «Любовь со взломом»: «…Сегодня многое переменилось, вчерашние фальшивки заменились новыми. Или мы их победим, или они похоронят нас. Всех-всех, и страну в том числе. У нас последний шанс».

Образ Ани, как и других персонажей, противоречив в своей целостности. Герои Валерия Иванова-Таганского изъясняются нормальным человеческим языком, без излишней лихости, густого жаргона или усердной эксплуатации компьютерных терминов. И вместе с тем стиль, строй, манера письма, проблематика его пьес вполне современны. В них отражаются боль, надежды, искания и вера живых людей. Именно живых, потому что персонажи этих пьес – живые, и это знак большого литературного мастерства.

Как тут не вспомнить о давних прочных традициях русской драмы, главной из которых, по словам Михаила Щепкина, является утверждение на сцене «правды жизни».

Одним словом, произведения, включенные в сборник, ее-то, правду жизни, и отражают. Так в свое время имел основания утверждать шестидесятник О. Ефремов, подразумевая пьесы В. Розова, А. Володина и других.

Сценическое действо сильно тесным контактом со зрительным залом. Когда публика принимает пьесу, то в аудитории проявляется та эмоционально-нравственная атмосфера, которая свидетельствует о возникновении духовной связи актеров и зрителей, совместно творящих спектакль. Эта метафизическая связь рождается, прежде всего, благодаря звучащему со сцены слову. Вот почему столь важен высокий уровень драматургии. И тут недостаточно одной злободневности. Одним из главных критериев выступает сущностное, высокохудожественное постижение жизни автором пьесы, режиссером, актерами.

В 90-е, годы воинствующего разрушения культурных традиций, российский театр выстоял, углубившись в классику, сберег профессиональный уровень. С некоторыми свойственными времени перекосами сохранена традиционная репертуарная и стационарная инфраструктура.

Но для дальнейшего развития театра, возрождения интереса к нему многочисленной зрительской аудитории, одной классики явно недостаточно. Необходима современная драматургия, и ее истоки, как водится, следует искать в современной литературе. Радостно, что такой многогранно одаренный человек как Валерий Иванов-Таганский обратился к драматургии.

В каждой из своих работ он не только разрабатывает новые темы, но ищет особые театральные приемы. В отличие от многих «новаторов» последних лет автор сборника – Человек Театра, виртуозно владеющий техникой драмы. Экономными и точными средствами, хорошим, ясным, свойственным Валерию Иванову-Таганскому языком, он ваяет конструкцию пьесы, оттачивает характеры ее персонажей и строит диалоги без скабрезностей и игривых амфиболий. Отрадно, что в пьесах не ощущается вакуума действия, нет второстепенных, «проходных» персонажей.

Одна из новых пьес Валерия Иванова-Таганского, «Волчий круг», уже обрела жизнь на сцене, тепло принята зрителем и заняла почетное место в репертуаре Московского театра «Сопричастность».

Помимо «Волчий круг», ждут своего сценического воплощения «Любовь со взломом», «Пикник под старой крышей», «Прощеное воскресенье», «Почем бивень мамонта», «Барашек в бумажке» и «Королева в доме Достоевского» – произведения разных жанров, затрагивающие разные временные периоды, но звучащие свежо и актуально.

Эпиграфом ко всему сборнику могла бы послужить одна из финальных реплик пьесы «Барашек в бумажке» – «Фарс начинается там, где умирают герои».

Восстать против фарса жизни, сделаться пусть не героем в эпическом смысле этого понятия, но приличным, порядочным человеком, отогнать удушающий морок крохоборства и обывательщины… Не к этому ли подводит автор будущих зрителей его пьес на примерах Поступков персонажей?

Читая завершающие сцены пьесы «Почем бивень мамонта», невольно вспомнил эпизод из фильма «Шумный день», поставленный Анатолием Эфросом по комедии В. Розова «В поисках радости». Спонтанный бунт незрелого юноши против мещанского настроя близких, вылившийся в сабельную атаку на полированную мебель.

Сколь же труднее взрослому, сформировавшемуся человеку собственными руками сокрушить мнимую основу семейного благополучия!

«Павлов. Говоришь, не затеряется? Получай тогда! (Срывает со стены бивень мамонта и бросается в комнату-музей.)

Слышно, как там все разбивается. Долетают реплики: «Бери, уноси, для таких, как ты, старался! Вот тебе, приданое! Возьми!» Павлова бросается вслед за мужем и пытается его удержать. Реплики Павловой: «Остановись! Что ты делаешь? Витя, ты с ума сошел». Реплики Павлова: «И, это! И, это!. (Звон разбивающегося фарфора.) Вот, вот еще! Бе-е-ри!» Выходит. Павлов (задыхаясь). Иди, теперь все твое! (Бросает бивень мамонта в сторону.) Он потрясен тем, что натворил. Еле передвигая ноги, садится в кресло. Павлова тихо плачет…»

Казалось бы, о какой актуальности может идти речь в отношении пьесы, касающейся давно миновавших событий, – «Королева в доме Достоевского»? Однако мастерство творческой лаборатории Валерия Иванова-Таганского явило чудо: мы соприкоснулись не с делами давних дней, но с вечно молодой историей любви, человечности, честности по отношению друг к другу.

Разве не сегодняшнего дня коллизия: Аполлинария Прокофьевна Суслова долго не понимала, что, как бы ни любил ее Достоевский, он все равно не расстанется с тающей на глазах чахоточной Марией Дмитриевной. Или несовременно звучат слова заключающего пьесу монолога Достоевского: «Господа, будем, во-первых, и прежде всего, добры, потом честны, а потом – не будем никогда забывать друг о друге…»

Девятая работа, включенная автором в сборник, – «Полковник-птица», хорошо известна российскому зрителю. Замечательный перевод Валерия Иванова-Таганского одной из самых ярких пьес болгарского драматурга Христо Бойчева открыл ей дорогу на российскую сцену. Эта пьеса стала мировым победителем в международном конкурсе Британского Совета.

Когда издательство уже приступило к набору книги, автор завершил работу над трагифарсом в двух действиях «Психушка под снос». Казалось бы, тема судеб умалишенных и представляющихся таковыми рассмотрена и до Валерия Иванова-Таганского под всеми возможными ракурсами. Не касаясь отечественных классиков, вспомним, например, пьесу Д. Вассермана «Полет над гнездом кукушки» по роману Кена Кизи, шедшую в середине восьмидесятых во многих российских театрах. Мне, к слову, памятна постановка этой пьесы Вячеславом Гвоздковым в ташкентском русском академическом театре имени Горького.

Тем не менее, автора это обстоятельство не смутило, и, взявшись за тему поистине с шекспировским замахом, он с честью разрешил непростую задачу.

У Валерия Иванова-Таганского в отношениях персонажей, пока не относящихся по какой-то странной иронии судьбы к пациентам скорбного лечебного учреждения прорастает, подобно раковой опухоли, своекорыстие, окрашивая собой все их чувства. Совсем иначе с чистотой взаимоотношений дело обстоит у «опекаемого» контингента. Все верно – часто случается, что признаваемый психически неполноценным оказывается на порядок разумнее, приличнее и достойнее многих, так называемых «нормальных». Многие авторы отмечали этот факт и предостерегали, как, например, сделала это английская писательница Мюриэл Спарк, вложив в уста одному из персонажей реплику: «Нельзя быть чересчур нормальным, а то вы невесть куда угодите». Но – не внимают и попадают-таки как кур в ощип!

В этой пьесе, как и других работах Валерия Иванова-Таганского, читателя (не сомневаюсь, что и зрителя!) ожидает благополучный финал.

Похоже, нездоровый ажиотаж, возникший вокруг шоковых спектаклей трех минувших десятилетий, сходит на нет. Зритель, уставший от «драматургии беспощадности», демонстрирующей крайнюю степень падения нравов, миропорядок, основанный на криминале, жаждет иного. Пришло время нового героя, сохранившего в душе свойственные человеку добрые чувства, способного противостоять ужасу и неприглядности общественных болезней. («Пикник под старой крышей». Реставратор Валентин: «…научат трем вещам: не прогибаться перед властью, она – не вечная, не размениваться на деньги, они – медные, и беречь честь, она дороже жизни!»)

Вот почему новые пьесы Валерия Иванова-Таганского обречены на успех. Автор – не равнодушный созерцатель. Мастер, чутко ощущающий пульс общественной жизни, остро чувствующий личную ответственность за происходящее, полагает долгом творческого человека вмешаться, назвать вещи своими именами, указать выход из кажущегося тупика. Со всей очевидностью можно сказать: имя Заслуженного артиста России, писателя, режиссера Валерия Иванова-Таганского заняло достойное место в ряду виднейших российских драматургов.

Виктор Фролов

Барашек в бумажке

Трагифарс в двух действиях

Действующие лица:

Константин – старший брат.

Степан – средний брат.

Виктор – младший брат.

Валентина – сестра.

Олег – двоюродный брат.

Ирина – жена Степана.

Косовец – приятельница хозяина дома.

Чхаидзе – друг хозяина дома.

Берлин – председатель коллегии адвокатов.

Врач. Медсестра – Бригада скорой помощи.

Первое действие

В квартире Никитиных – поминки. Сорок дней, как не стало Александра Константиновича – главы дома, бывшего прокурора подмосковного города. Богато обставленная гостиная, накрыт стол. Мы видим на стене картины, несколько фотографий покойного, одна – увеличенная, с орденами, украшенная цветами. Рядом на столе наполненная водкой стопка, сверху корка хлеба, сиротливый, пустой прибор. За столом все те, кто знал Никитина: родственники, друзья, сослуживцы по адвокатской практике. Все слушают выступление председателя адвокатской коллегии Берлина, где последние годы работал покойный.

Берлин. Что ж, господа! Много сегодня сказано верного. А вывод – один: есть те, кого всегда будет не хватать! Сколько лет Александр Константинович уже не прокурор города, а до сих пор помнят. Порядок был. Никто не пренебрегал законом, не было зашкаливающей коррупции. А что теперь? Вслух боюсь произнести слово, через окно вылетит и донесут. Мы на место Никитина в «Коллегию адвокатов» приняли Лаврова. Справляется, но… Вот это маленькое «но» – многое значит. Просто справляться и выигрывать одно за другим судебное дело – разница, быть добрым малым и быть гордостью адвокатской практики, быть ответственным за судьбы людей, да и вообще за все, что вокруг, – это уже призвание. Я ему говорил, Саша, тебе бы в депутаты, а он, в ответ: «Пожелай мне лучше подольше пожить и увидеть другой Россию». Вот ведь как мыслил. Не чета нынешним щелкоперам. У него было призвание. Ну и хватка, конечно. Какая усадьба! От зависти многие Гобсеком обзывали. Казалось, громадный участок, куда там пенсионеру справиться, а ведь сумел: на шашлык, бывало, приедешь – глаза разбегаются. Мы все у него учились… Так ведь, Анна Николаевна?

Косовец. Да!

Берлин. Верно сказано: «Жизнь прожить, что море переплыть». Море переплыть, наверное, трудно, но, пожалуй, не менее почетно научить других это делать. Я желаю сыновьям Александра Константиновича в этом житейском море помнить, каким успешным был их отец. Я знаю, что все вы определились в жизни, у каждого свое большое дело, но в каждом из вас – основа Никитина-старшего, его высокой пробы цельность: подчас жесткая, упрямая, и для многих недосягаемая…

Константин. Из одного куска был, поэтому и охватить нелегко.

Косовец. Новое поколение руководителей другое. Синтетики в них больше, чем натуры.

Чхаидзе. Ну, не во всех, Анна Николаевна.

Косовец. Во всех! Молятся своей бандитской богоматери. Но это не относится к вам, Анатолий Иосифович. Вы человек особый…

Берлин. Память – это самая короткая дорога от боли к надежде. Боль велика, потеря огромна, но память об Александре Константиновиче неизгладима.

Все встают.

Пусть земля ему будет пухом.

Молча выпивают.

Константин. Давайте откроем в той комнате дверь. Кондиционер хоть и работает, но душно. Кстати, кто покурить, пожалуйста. Степан, пригласи на балкон.

Валентина. Я открою.

Все, кроме Константина и Степана, выходят.

Степан. Тамада, ты почему Анне Николаевне не дал слова?

Константин. Мне показалось, что она не хочет говорить.

Степан. Показалось! Она пласталась, стол накрыла с Валентиной. Тебя ждала… А ты прилетел, у чужих остановился.

Константин. У друзей.

Степан. Ну да, вспомнил суперстрасть, с которой попадаешь в масть.

Константин. Былое не забывается, а хорошее тем более. А потом, здесь дети, шумно, как на стадионе. Не злись, Степа. Я занят, но вас не забываю.

Степан. И я «не забываю»! Старший брат! На похороны отца не приехал.

Константин. Были причины.

Степан. Какие?

Константин. Серьезные. У завпоста театра черных суббот хоть отбавляй.

Степан. А зачем этого звонаря пригласил?

Константин. А что?

Степан. Отец этого Берлина терпеть не мог. На похоронах мозги пудрил. И сегодня то же самое: «Жизнь прожить, что море переплыть». У них, в адвокатской, по 150 тысяч в месяц. С такими деньгами и болото переплывешь.

Константин. Я у него по делу был, пришлось пригласить. Во всяком случае, это не пошлее присутствия Косовец.

Степан. Брось. Мать давно умерла. Деньги не у нее. Она бы сказала.

Константин. Степа, наивный простак. Она наседкой за Валькиными мальчишками ходит, а дома, уверен, под подушкой бриллианты катает.

Степан. Глупости! О том, что все продано, мы узнали в больнице. Анна Николаевна сама была удивлена не меньше нашего. А потом, я её знаю…

Константин. Обвела она вас всякими «цацками» да подарками – недаром в монастыре служит. Вот вы и успокоились. Ты хоть говорил с ней? Уверен – нет! Сорок дней прошло – ничего не известно. У отца при жизни лишней копейки было не выпросить и после смерти, вижу, ничего не обломится. Какой Гобсек, тот был добрее.

Входит Косовец.

Косовец. Зураб Вахтангович просит всех собраться. Ему сегодня в командировку.

Константин. Уважаемая Анна Николаевна, командуйте.

Косовец. Степа, позови, пожалуйста, всех.

Степан уходит.

Константин. Анна Николаевна, подойдите, пожалуйста, к окну. (Косовец подходит.) Вот наш город. Нравится он вам?

Косовец. К чему вы это?

Константин. А к тому, что куда ни посмотришь – не прижился у нас капитализм. Как был наш город до Гагарина и после Гагарина – «деревней», так и остался. Как я мечтал, когда занимался в драмкружке, что здесь будет театр. Не получилось!

Косовец. Зато наш город – город церквей и монастырей.

Константин. Я недавно был в Германии – словно и не воевали. А у нас и после войны – разруха. Вот ждем, когда папа на блюдечке все даст. Махровый патернализм. Снова на пятьдесят лет отстали.

Косовец. Не понимаю, к чему вы ведете?

Константин. Когда родители ссорились, отец маму звал – судейша. А она ему в ответ: «В суд ногой – в карман рукой». Вот так и жили.

Косовец. Я предпочитаю прямой разговор. Что вы хотите от меня?

Константин. А вы не догадываетесь?

Косовец. Нет!

Константин. Когда хоронили отца, меня не было. Все подробности я узнал позже. Валентина написала письмо о том, что за неделю до смерти отец тайно продал виллу с участком, снял с трех книжек деньги, и все это пропало. Поэтому возникает вопрос…

Косовец. Не ограбила ли я вас?

Константин. Ну, зачем так? Не нервничайте! Вы ещё нестарая женщина – нервы не молодят.

Косовец. «Нестарая женщина» называет вещи своими именами.

Константин. Напрасно вы ершитесь. Я, как и все мы, хочу понять, что же случилось перед смертью? Почему всё, что отец любил: дом, участок, коллекция минералов, машина, даже рыба из аквариума – были проданы? Куда исчезли деньги с трех сберкнижек и, самое главное, как говорят криминалисты, концов нет? Вы были самым близким человеком ему в последние годы, он вас, как я предполагаю, любил, и вы, хоть отчасти, должны знать, что все это значит?!

У Вали двое детей, муж, как вы знаете, в местах не столь отдаленных… Они, безусловно, нуждаются. Степан тоже не в раю живет: втроем в хрущевской конуре маются, ждут переезда из аварийного ветхого жилья. Словом, есть причины заниматься этим делом. Не скрою, я уже провел необходимые консультации.

Косовец. Судя по всему, это ультиматум и мне грозит следствие?

Константин. Помилуйте! Все к вам прекрасно относятся, и если я спрашиваю, то только из желания узнать правду.

Косовец. Какой же вы… скользкий, Константин.

Константин. Я вас не оскорблял. Не надо! Ответьте по существу. Где деньги? Он их подарил вам? Если это так, то нет закона, который сумел бы их отнять, если нет – прошу вас объяснить. (Пауза.) Почему вы молчите?

Косовец. Потому что я не знаю, где деньги.

Константин. Понятно, не хотите говорить. А ведь знаете!

Косовец. Он даже мне ничего не сказал. Там, в больнице, с ним что-то произошло. Чем-то он был выбит из колеи…

Константин. Ну-ну… И что же могло его выбить?

Косовец. Не знаю. Я перебрала все события за две недели до смерти, но ничего не могла понять. В больнице он вел себя очень странно. Что-то его мучило, а что – не знаю. Теперь этого никто не узнает. Видимо, такова была его воля.

Константин. Вы о нем, как о Бруте или Цезаре, говорите. Воля! Воля – это сила, направляющая поступки, а их можно навязать больному человеку.

Все возвращаются и устраиваются за столом.

Олег (подает Берлину альбом). Тут есть фотографии этого периода…

Берлин. Смотрите, каким красавцем был. А что усы он носил, я не знал.

Степан (встав). У отца несколько близких друзей было. Один из Донбасса – Иван Яковлевич, они вместе работали там в 70-ых. Не смог, к сожалению, прилететь, болеет. Но телеграмму на сороковины прислал. (Зачитывает.) «Скорблю, что не стало Саши. Не могу смириться. Друзья Донбасса помнят его. Он здесь многим помог. Пусть земля будет пухом. Иван Терентьев». (Берет другую телеграмму.) И другая: «Примите соболезнования кончиной Александра Константиновича. В этот сороковой день вспоминаю, скорблю вместе с вами. Разживин». (Берет ещё одну.) «Сухогруз “Михаил Ломоносов” сообщает старпом Никитин отпущен берег Находка. Выехал вам. Стармех Крюков».