Воины-интернационалисты из Беларуси в гражданской войне в Анголе 1975-1992

– Как Вы переносили местный климат?

– У всех было по-разному, от здоровья зависело. Я-то хорошо переношу любой климат, и холод, и жару, и никакого дискомфорта не испытывал. Еще я заметил, что мы были гораздо здоровее, крепче, чем ангольцы. Когда приходили наши суда с техникой и приходилось работать в трюме, разгружать их. Там находиться было вообще невозможно, судно раскалялось до предела. Мы работали в трюме по тридцать минут, потом выходили наверх, а ангольские солдаты больше двадцати минут не выдерживали, поскольку физически они были гораздо слабее нас. Ящики с боеприпасами, каждый массой до 50-70 кг, нужно было упаковывать, распаковывать, выгружать их из трюма, потом выгонять технику на поверхность, технику же нужно было освобождать от креплений, крепления эти рубить большими ножницами… Труд был адский, и тем более в такой жаре. И мы работали в трюме по тридцать минут, а ангольцы работали от силы минут пятнадцать-двадцать, и то, многие прямо в трюме теряли сознание.

Пристрелка оружия в учебном центре неподалеку от Луанды. Февраль 1976 года

– Возникали ли у вас какие-нибудь сложности в работе с ангольскими военными? Как они обучались, как они относились к советским офицерам?

– Относились они к нам нормально. Дело в чем: что у человека на самом деле на душе, не всегда поймешь. Я не помню, чтобы у нас были где-нибудь какие-то противоречия. Подчинение было достаточно четкое и строгое, все команды выполнялись.

В той же роте связи, которую я вроде курировал, я часто сталкивался с командиром роты, с начальником связи. Мы как раз с Андреем готовили экипажи для радиостанции. Для подготовки нового экипажа брались новые солдаты. Стали выяснять, откуда взялись двое новых солдат. Спрашиваем командира роты, а тот говорит: мол, они вчера к нам из УНИТА перешли – от противника! Мы только плечами пожали. Вызвали их к себе на беседу, спрашиваем, почему перешли из УНИТА в правительственные войска. А они: «Нам сказали, что здесь лучше кормят». Вот такие дикие случаи были. Или другое: солдаты могли уйти в увольнение – и вернуться через неделю. В этом отношении дисциплины еще не чувствовалось, они ведь в лучшем случае к партизанской войне привыкли.

Первую мотопехотную бригаду мы сформировали уже в феврале 1976 года, потому что тогда было наступление с севера, со стороны Заира, который еще был тогда союзником ФНЛА. Вместе с кубинцами этот бой принимал и ангольский батальон.

Нас, конечно, старались оберегать непосредственно от боев. И командование приказывало не соваться на передний край, и кубинцы нас оберегали от этого дела. Но когда находишься на территории воюющей страны, где, по большому счету, все стреляют и везде идет война, то от этого особо не спрячешься. Так что под обстрелы попадали довольно часто. Хватало всего. Был ранен наш старший переводчик, когда обстреляли машину ГВС, генерала Пономаренко. Я тогда встречал их, как раз стоял на посту, у ворот миссии, они возвращались, и смог посчитать, сколько пробоин было в машине – то ли семь, то ли девять. Генерал меня тогда попросил их посчитать, я докладываю: «Девять пробоин, товарищ генерал!» Пономаренко мне отвечает: «Смотри, не стреляй, как они стреляют!» То есть, не промахивайся – это так он сказал о плохой огневой подготовке противника: почти все мимо, только чуть зацепило переводчика. Так как на машине передвигался, под обстрелы попадал.

– То есть, непосредственно в бой вступать Вам не приходилось?

– Нет. Мы на фронт выезжали только для того, чтобы отремонтировать технику, в нашем непосредственном участии в боях не было необходимости, нас было слишком мало.

– Сколько всего человек насчитывала группа советских специалистов?

– Когда я прилетел, нас было около 45-55 человек. В нашу же группу входил корреспондент Владимир Дунаев[123], который потом долгое время работал в Штатах, он умер в начале девяностых. Больше из гражданских лиц с нами никого не было. Отдельно от нас жили гражданские летчики, которые перевозили раненых на легкомоторных самолетах. Мы с ними даже не общались, я с ними познакомился, только когда мы уже летели обратно в Союз, потому что вместе с нами обратно летели еще трое из этих летчиков.

– Как проходило обучение ангольских военнослужащих? Выработали через переводчика?

– Конечно. Переводчиком со мной работал, как я уже говорил, курсант Военного института Андрей Токарев. Мы с ним тогда очень сдружились. Много времени проводили вместе, он был фактически закреплен за связистами, и в основном работал с нами.

– В работе «специалист – переводчик» какие-нибудь сложности возникали?

– К Андрею у меня претензий не было (улыбается)] Он хорошо владел материалом, которому мы обучали ангольцев. Вообще, там были переводчики, которые учились в Военном институте по семь-восемь лет: никак не могли закончить, потому что постоянно болтались по командировкам. Я помню, там был даже один майор, который никак не мог окончить последний курс, постоянно находился в какой-нибудь горячей точке.

Очень много нам приходилось работать с кубинцами.

– Среди кубинцев было много тех, кто говорил по-русски?

– Да. По крайней мере, я работал с начальником связи кубинского полка, так у него жена, оставшаяся на Кубе, была ленинградка – он оканчивал в Ленинграде Военную академию связи. Мы с ним там достаточно хорошо сдружились. Когда я улетал, он даже обещал приехать проводить меня в Союз, но не приехал, не знаю, по какой причине. К сожалению, больше мы с ним так и не встретились.

У кубинцев была очень жесткая дисциплина, куда жестче, чем у нас. Например, когда этот Хуан приезжал ко мне, то мы могли с ним выпить хоть пива, только если он оставался у нас в миссии ночевать. А если бы он чуть выпивши вернулся к себе в гарнизон, то мог попасть под трибунал.

Среди ангольцев тоже попадалось достаточно офицеров, которые говорили по-русски. В основном это те, кто учился в Союзе в учебном центре Перевальное возле Симферополя – там готовили ребят из Африканского Национального конгресса, из освободительных движений Мозамбика, Анголы, в основном, из стран Африки. Они попадали ко мне, уже зная радиостанцию, зная нашу технику и хоть немного зная русский язык. Например, с командиром роты можно было общаться по-русски.

– Были ли в вашей группе проблемы с тропическими заболеваниями?

– «Малярийная палочка» практически у всех сидела. Я пил таблетки еще около трех месяцев после того, как вернулся в Советский Союз – делагил, кажется. Очень отрицательно они действуют на печень. Очень много таблеток нам давали там, в Луанде, и очень строго это контролировалось: нас собирали по четыре человека, давали каждому «горсть» таблеток, и за каждым следили, чтобы эту горсть выпил. Периодически там нас возили к кубинцам в госпиталь – на обследование. У некоторых все-таки начиналась малярия, начинало трясти.

– С президентом Анголы, Аугуштинъо Нето, приходилось встречаться?

– Приходилось. Трижды за руку здоровался (улыбается)] В первый раз – когда он проверял учебный центр, я ему показывал, как солдаты работают на радиостанции Р-118, как развертывают эти радиостанции, как передают знаки телеграфной азбуки, как связываются с южным фронтом, с Кабиндой – анклавом на территории Заира, где тоже шли достаточно активные боевые действия.

Президент на все это смотрел. Он тоже понимал по-русски. Вот тогда он мне пожал руку, поблагодарил.

Во второй раз мы встречались, когда он приходил на занятия в учебный центр, здоровался с нами за руку. И в третий раз он пожимал нам руки, когда формировали нашу первую мотопехотную бригаду и встал вопрос выбора образца строевой подготовки. Кроме нас, были инструктора, которые проходили службу в португальской армии, были те, кто учился у американцев, у румын, еще у кого-то, не помню точно, помню, что выбирали из трех вариантов. В итоге выбрали все-таки нашу строевую подготовку, советскую. Мы показывали строевые приемы с оружием, без оружия, прохождение строем и так далее. Из нас сформировали отдельный взвод, одели в «полусоветскую форму»: фуражки, рубашки без погон, солдатские брюки навыпуск. После этого показа президент всем нам пожал руки и поблагодарил за то, что мы все это показали.

Еще встречался с другими президентами, совершенно случайно. Я тогда приехал к самолету за почтой, а в аэропорту встречали высоких гостей: в Луанде проходил симпозиум глав соседних государств, по-моему, именно бывших португальских колоний – прилетели президенты Островов Зеленого Мыса, Гвинеи-Биссау и еще чего-то третьего, не помню точно. Помню, что было три президента. Я им помогал выгружаться из самолета, их должна была встречать целая кавалькада машин, только машины задержались минут на пятнадцать. Мы помогли им выгрузить вещи, помогли выйти из самолета, посидели с ними немного, пообщались, они нас угостили сигарами, покурили вместе. После этого за ними, наконец, примчались машины. Я спросил у экипажа самолета, кто это, и мне ответили, что это президенты трех стран. Вот такой был случай.

– Сколько времени продолжалась Ваша командировка?

– Командировка длилась около пяти месяцев. В мае 1976 года мы уже уехали. Наши командировки были недолгими, позже уже наши выезжали в командировки и с семьями, и без, на два-три года. Мы же были без документов, без ничего, и срок командировки нам обещали вообще три месяца. Мы все, первые, вылетали сроком на три месяца, а кто-то вернулся через год, кто-то через полгода. Из тех людей, кто прилетел в ноябре-декабре 1975 года, отправлять в Союз начали уже в феврале 1976-го. Первыми вылетали обратно солдаты срочной службы. У меня сохранилась в записной книжке отметка, что первые 8 человек улетели в Союз 23 января.

Еще помню, как прилетел к нам политработник. Он нас очень сильно отругал, у меня даже в записной книжке записано: «Научились у кубинцев, устроили браваду с оружием, а так делать нельзя, ведут себя неправильно»! Имелось в виду, что нельзя постоянно носить оружие с собой, держать на виду. Заставил нас оборудовать оружейную комнату и сдавать оружие. Естественно, это делалось до первой перестрелки, которая произошла возле нашей миссии. Да и на самом деле, оружия мы могли сдать еще десять комплектов сверх того, что нам по штату выдавалось! Потому что оружие там можно было просто найти на улице! А бригада оружием была просто вся завалена, всех типов. Даже израильские «узи», которые тогда были большой редкостью, и то у нас попадались. У меня есть фотография, где я целюсь из трофейного кольта. Этот «ковбойский» пистолет я выменял у командира роты за две банки тушенки!

Еще помню случай, когда мы ехали с подполковником Гороховым А. И. (он тоже был из Беларуси, из Бобруйска, служил в Анголе в качестве советника начальника связи ФАГОТА) на ГАЗ-66, кузов которого был полон ящиками с АКМ. По дороге один ящик вылетел из кузова, разбился, автоматы, естественно, рассыпались. Вдруг откуда-то выскочил негритенок лет 12-13, схватил автомат и бежать! Я хотел его догнать, а Анатолий Иванович мне говорит: да не трогай ты ребенка, оставь ему игрушку, их и так белые долго обижали (смеется)]

– Припомните обстоятельства Вашего убытия из Анголы.

– Пришла радиограмма, и нас отправили буквально за день. Отзывали восемь человек. Мне утром, втихаря, первому сказали: «Вас восьмерых отзывают». Официально ничего не объявляли, но я товарищам своим сказал, и они мне ответили: как хочешь, но проставляйся. Вечером, когда у нас было что-то типа планерки, генерал назвал фамилии тех, кто утром улетает. И как проставляться? Нужно было ехать в пригород Луанды, где жили те самые гражданские летчики: только у них можно было достать спиртное, «выпросить», что называется. Ночью, без разрешения! В полном смысле самоволка – за вискарем, который они из Конго привозили! Это был самый страшный маршрут за всю командировку, без преувеличения. Хотя до этого приходилось часто ездить, и днем, и ночью.

– В одиночку поехали?

– Да. Мне там вообще много приходилось одному ездить.

Был случай, когда змея спасла мне жизнь. Я ехал по дороге в четыре часа утра на «уазике» в учебный центр, что под Луандой. Змея переползала дорогу, на всю ширину дороги растянулась. Стало интересно. Я переехал ее машиной – ощущение было, как будто шланг с водой переезжаешь. Остановился, смотрю – она дальше поползла. Я развернулся, стал возвращаться обратно, там оставался только ее хвост, несколько метров. Я снова ее переехал, этот хвост. В это время мимо проезжал кубинский ЗИЛ-157. Помахали мне руками, показали знаки «Победа», Victory. Так мы друг друга поприветствовали. А метров через двести раздался взрыв – они подорвались на мине… То есть, эта мина могла быть моей.

– При убытии производилась какая-либо процедура передачи дел?

– Нет. Что касается техники, то ее тогда шло много, и никто ее особо не считал. Например, кубинцам технику я передавал без всякой росписи. Ко мне приезжал их начальник связи, Хуан, я с согласия руководства передавал им несколько Р-118. Техники было много. Она шла и морем, и по воздуху. Когда стали поставлять установки «Град» и разобранные самолеты Миг-21, их на «Антеях» поставляли. Это тяжеленные самолеты Ан-22. Когда такая громадина садится, то кажется, что земля провалится сейчас.

Был случай, когда морем пришла техника. Судно называлось «Вера Лебедева»[124], оно было гражданским. Экипаж, естественно, на берег не выпускали. День был, кажется, пятница. Нам сказали, что в субботу будем выгружать технику. А мне мой начальник сказал: съезди в бригаду, возьми ангольский взвод, выгони с ними технику на берег, и мы в субботу утром перегоним ее и будем свободны. Я так и сделал: взял ангольских солдат, приехал один с ними. Экипаж, конечно, когда мы подъехали, весь столпился у трапа, им ведь все было интересно, поскольку на берег не выпускали. Ангольцев я пропустил вперед, поднялся последним по трапу. Там стояли женщины – поварихи, наверное, стоял дежурный с повязкой, и я, когда поднимался, услышал, как женщина одна говорит дежурному: смотри, мол, среди них даже белые попадаются. Я им ответил: и даже русские! После этой фразы мне уже стало не до техники – с трудом с того судна вырвался! В результате все наши Р-118 выгружали уже без меня. А я очень хорошо провел время с экипажем (смеется)]

Вообще, насчет выпивки там у нас был сухой закон. Организованно отмечался только наш праздник – 23 февраля. Вспомнил: еще раз за руку здоровался с президентом Анголы 23 февраля (улыбается)] То есть, получается, четыре раза, а не три.

23 февраля получилось так, что генерал давал прием в честь этого праздника. Был приглашен Нето. Как раз тогда у нас стояла эта «Вера Лебедева», и пригласили капитана и старшего помощника с этого судна. Еще были какие-то политические деятели… Ведь посольства у нас в Анголе тогда еще не было, все это еще только создавалось. Кто-то прилетал из СССР – замминистра иностранных дел, жили они в резиденции президента. Они тоже на банкет прибыли.

Во время банкета президента охраняли кубинцы, нашу миссию охраняла конная полиция, были ангольские телохранители, еще наш «почетный» караул непосредственно вокруг того здания, где проходил прием. Я тоже попал в охрану, потому что когда готовился прием, стали устанавливать аппаратуру – там планировался шведский стол, к которому все подходили бы, говорили бы тосты. И один микрофон забарахлил. Нужно было срочно проверить, и я как один из специалистов оказался рядом, меня генерал попросил сходить, проверить, что с микрофоном. Я сходил, исправил его, отремонтировал – там просто какой-то контакт отходил. И после того, как я доложил, меня поставили в караул на входе в это здание. Когда Нето мимо проходил, снова пожал мне руку (улыбается)] А когда начался сам банкет, мне сказали, что нужно зайти в ту комнату, где стояла вся озвучивающая аппаратура, и находиться там, следить, чтобы все работало исправно. То есть, с поста меня сняли, от охраны отстранили, и я сидел там. А потом ко мне зашел старший помощник капитана того судна, потому что ему стало уж очень тоскливо – все ведь больше говорили, никто не пил. Там ходили официанты, разносили на подносах спиртное, бутерброды маленькие на спичках. Одного из этих официантов старпом и перехватил с подносом, затащил в эту комнату, где были аппаратура и я, мы с ним поднос оставили у себя и до конца вечера беседовали. Интересный оказался мужик, такой приятный. Говорил: да мне там делать нечего, на этом приеме, я там никого не знаю, с ними не интересно, что они говорят, совершенно не понимаю, лучше здесь посидеть! Вот что приходит в голову из таких запоминающихся моментов.

Еще тогда же узнали, что такое кокосовые орехи. Поехали за ними после этого праздника. Чтобы забраться на кокосовую пальму, Петя Мигуцкий взял монтерские «кошки», ведь ствол у пальмы твердый, цепляться не за что. Петя добрался почти до верха, как эти «кошки» сорвались, и он прямо съехал по этой пальме вниз! Рубашка разодрана, весь в крови! А за нами наблюдал какой-то местный, негр, и как-то странно ухмылялся! Потом он нам помог: мы только и увидели, как он обхватил руками пальму и забрался на нее, как обезьяна, и накидал нам полкузова этих орехов. И мы ведь не знали, как эти орехи открывать: привезли домой, пробовали и молотком, и зубилом. На самом деле открыть его довольно просто – там, где он к ветке крепится, есть слабое место, можно ножом поддеть, вылить молоко, а потом раскрыть скорлупу. В итоге кто-то из наших показал, как вскрывать орехи.

– Немного подробнее расскажите, на какой технике непосредственно Вам приходилось работать в Анголе?

– Я ехал туда в качестве специалиста по радиостанции средней мощности Р-118. А на деле я там техники испробовал больше, чем за все оставшееся время службы в армии (улыбается). Перегоняли туда БРДМ-2. Танки Т-34 я не перегонял, это танкисты перегоняли. «Зилы», ГАЗ-бб, уазики, очень много БТР-бО-ПБ. Из порта в бригаду нужно было перегонять технику самим, так что садились за руль и ехали. Оружия там через мои руки тоже прошло очень много – я уже говорил, как мы с тем полковником из ГРУ ездили по захваченным складам собирать образцы, которые направлялись в Союз.

Там было много всякой опасной живности. Особенно мы боялись скорпионов – почему-то какого-то из них называли «вдова», укус был смертельным. Кубинцы так этого скорпиона прозвали, вроде на Кубе он тоже водится. Помню, в столовой на потолке появился скорпион – обедавших как ветром сдуло, никого не осталось.

Однажды мы с Хуаном поехали на захваченный унитовский склад с оружием посмотреть, что там могло быть из техники связи. Приехали, видим, стоят радиостанции переносные, чехлы к радиостанциям. А поехали мы налегке: для хождения по траве или по пересеченной местности мы, конечно, старались ботинки надевать, а для повседневной носки у нас были кеды вьетнамские, в этих кедах мы и поехали. И брюки были короткие – я никак не мог себе форму на свой рост подобрать, размеры были маленькие! Сбрасываем мы чехлы, и я не заметил, как из-под чехла эта «вдова» выскочила. Хуан меня резким ударом в плечо как опрокинул! Я к нему – что такое, что с тобой случилось? А он мне: еще немного, и тебя бы «вдова» укусила, чуть на голову не прыгнула! А она среди этих чехлов притаилась.

Других тварей там тоже хватало. Одних хамелеонов несколько разновидностей, они и по комнате ползали. Тараканы там были такие огромные, раза в четыре-пять больше наших, африканские. Если ночью по груди пробежит, кажется, что гул стоит (улыбается). А тропическая ночь наступает быстро, не так, как у нас, там перемена резкая: только что было светло – и тут же темнота. И звезд таких, как у нас, там нет, только Южный Крест и висит над головой. И только что все было спокойно, а ночь наступает, и тут же все начинает шевелиться, ползать, пищать! Я в первую ночь в карауле забрался в кресло с ногами и до утра просидел: пусть хоть все враги наступают!

– Каким маршрутом возвращались обратно?

– Обратно полет был специфический. Мы летели тоже самолетом, нашим Ан-24, сначала до Браззавиля, там еще успели погулять по городу. Неприятный там был случай, когда работники посольства – с тех времен питаю к ним чувства не очень уважительные – грубо говоря, «надрали» нас на деньги, которые нам выдали в Луанде на дорогу, и сами исчезли, прекрасно зная, что мы улетаем через сутки. Мы брали, кто сколько хотел, в допустимых пределах. Я себе на дорогу взял двести долларов, потому что хотел в Каире купить часы швейцарские, ну и по мелочовке набрать что-нибудь на сувениры. У этих сотрудников посольства я обменял примерно сто долларов, они нам дали местные деньги, сказали, что доллары в Браззавиле не в ходу. А на эти деньги я смог купить только один блок «Мальборо» и все, хотя стоит он буквально копейки. А летчики, которые летели с нами, меняли долларов по пятьсот-шестьсот, у них валюты было больше, они вывозили, которую заработали, мы-то чеки свои уже в «десятке» получали. Неприятный случай, короче, который не хочется вспоминать. А потом нам сказали, что они все уехали куда-то отдыхать, и что их не будет три дня.

Дальше мы летели точно также: Банги – Хартум – Каир – Москва. В Египте как раз тогда произошел переворот[125], и когда мы приземлились в Каире, оттуда спешно эвакуировали семьи наших военных советников. Семьи подвозили прямо к самолету на грузовиках, солдаты женщин и детей просто выбрасывали к трапу. Даже избивали прикладами… Нас из самолета не выпустили, даже на трап. Сам самолет оцепили, приказали не высовываться, и нашими людьми самолет загрузили так, что мы сидели прямо на полу! Женщины были в трансе полном, плакали, потому что мужья их еще оставались там, судьба их была неизвестна, их без приказа не эвакуировали. В такой обстановке мы летели от Каира до Москвы.

– Как прошла акклиматизация на родине? Вы прилетели, когда уже была весна, особой смены климата не почувствовали?

– Смены климата – нет. Скорее бросалось в глаза, что я за время командировки сбросил порядка восьми килограммов, по мне в прямом смысле слова можно было анатомию изучать. Во-вторых, у меня волосы выцвели, выгорели, и в-третьих, загар… Тогда ведь еще ни Кипра у нас, ни прочих курортов не было, сильно загоревшие очень выделялись.

– Вы вернулись после Анголы на прежнее место службы или Вас перевели куда-то?

– Мне уже в «десятке» предложили ехать инструктором в учебный центр Перевальное возле Симферополя и учебу в академии. Так что я приехал из Анголы и практически сразу же поехал поступать в Академию Связи в Ленинграде, нынешнем Санкт-Петербурге.

После академии я на пять лет попал снова в ГСВГ, был начальником штаба батальона, старшим офицером в штабе 2-й гвардейской армии. Последнее мое место службы – Минское военно-политическое училище, я восемь лет преподавал там предмет «Организация и средства связи» на кафедре тактики. Оттуда и уволился на пенсию в 1993 году в звании подполковника. Когда я увольнялся, мне, в принципе, еще можно было служить. Но тогда и в стране, и в армии была такая обстановка, что нужно было решаться: либо оставаться служить, либо поскорее адаптироваться на гражданке. Я выбрал второе.

– Пребывание в Анголе как-то отразилось на Вашей карьере, на дальнейшей жизни?

– Отразилось только тем, что я получил льготы. В 1976 году я там служил, а в 1983-м признали, что мы там были, и я наконец-то получил удостоверение участника боевых действий. Запись в личном деле была, с красной печатью, я ее видел, когда увольнялся. Другое дело, что это не афишировалось. Был такой случай, что когда я преподавал в училище в Минске, и там были среди преподавателей офицеры, которые служили в Анголе в 1983 году, так они мне говорили, что чуть ли не они там были первыми, а в 1976-м туда еще никого не посылали! Я и докладывать не стал о своем пребывании в Анголе. Из тех, кто был там со мной в первой группе, я кроме нашего старшего переводчика Александра Григоровича[126] и моего товарища Андрея Токарева никого не смог найти. Там с нами были белорусы. Был еще парень из Витебска, по фамилии Гусенок, имя не помню, сапер, даже на фотографии остался. У меня был адрес его сестры, я в прошлом году пытался его найти, но там теперь живут совершенно другие люди. Многие адреса изменились.

Я особо и не распространялся об этом, потому что в то время что-то доказывать было сложно. Там нас не награждали, документов у нас не было. Был случай, когда специалисты из нашей группы отбились от юаровского взвода, «уазик» полностью разбомбили. Тогда, в 1976 году, думали, что участников боя представят к наградам, но… за Анголу наград не давали. Компенсировалось материально, что называется. Другое дело, что нас признали участниками боевых действий – в 1983 году, в первом указе была только наша группа, те, кто был позже, там не упоминались. Постепенно стали давать льготы и остальным, правда, тоже не всем.