Воины-интернационалисты из Беларуси в гражданской войне в Анголе 1975-1992

Не все герои интервью и авторы мемуаров непосредственно оказывались в зоне боевых действий. Единой линии фронта в Анголе, напомним, не было, и отдельные районы никогда не подвергались нападениям и обстрелам. Соответственно, далеко не всем приходилось принимать участие в боевых операциях, непосредственно находиться на передовой. Однако все они подвергались опасности, находясь на территории воюющей страны. Практически любой мог попасть в случайную перестрелку, подорваться на мине, погибнуть в сбитом самолете, попасть под бомбежку или артиллерийский обстрел. Кроме именно боевых опасностей, существовала угроза непоправимо подорвать здоровье экзотическими заболеваниями или умереть от укуса скорпиона или иного ядовитого насекомого. Многие получили ранения и увечья разной степени тяжести. Соответственно, на протяжении всей командировки люди осознавали ситуацию как экстремальную, опасную для жизни, и отношение к ней разнилось у каждого из них – а в чем-то ключевом совпадало.

Обращаем внимание: не все герои этой части книги официально являются воинами-интернационалистами. Причем выясняется, что получение или не-получение этого статуса не зависело ни от воинского звания, ни от того, кадровым военным был конкретный офицер или двухгодичником, направленным служить после гражданского вуза, ни от конкретного места пребывания в Анголе (т. е. боевого или небоевого округа), ни от собственно боевых заслуг. Практически всегда своевременное получение статуса воина-интернационалиста и соответствующих льгот зависело от внимательности штабных работников, отношения вышестоящего командования и собственной настойчивости. Эта публикация помогает восстановить справедливость и, возможно, привлечь определенное внимание к проблеме.

«Mr. – это не майор, а мистер»

Виктор Константинович Магонов, подполковник запаса, служил в Анголе в 1976 году в качестве военного специалиста[117]

– На территории Анголы я находился в составе самой первой группы советских военных советников и специалистов, в 1976 году.

Родился я 10 октября 1949 года в городе Речица Гомельской области, тогда БССР. Отец мой работал в органах МВД, мать сочетала деятельность домохозяйки с работой в этой же структуре. В 1966 году в Речице я окончил школу. Сразу после школы поступал в летное училище – не поступил, не прошел медкомиссию. Через год поступил в Военное училище связи, которое и окончил в 1970 году. Проходил службу в ГСВГ[118], потом в КБВО[119], в частях, относившихся к различным родам войск: пришлось послужить и в ракетных войсках, и в танковых, и в мотострелковых.

В 1975 году я прошел что-то вроде собеседования у командующего 28-й танковой армией, который предложил мне испытать свои силы в боевой обстановке. Эта беседа положила начало моей командировке в Анголу.

– Расскажите подробнее, как проходила эта беседа. Как именно Вы узнали, что Вас могут направить в Анголу?

– Беседа моя с командующим армией состоялась примерно в конце октября 1975 года. Я в это время находился на полигоне под Барановичами, в Обуз-Лесновском учебном центре. Проводились батальонные учения с боевой стрельбой.

Я был командиром роты связи танкового полка, старшим лейтенантом. Мы постоянно находились на полигоне. В один из дней, причем день был не по-осеннему жаркий, меня вызвали «на центральную вышку», – вызвал командир полка – а там находился начальник отдела кадров дивизии, который мне сказал примерно следующее: собирайся, тебя в Слониме, в штабе дивизии ждет командующий армией, генерал Вариченко. Я спросил, с чем это связано. Мне ответили, что все объяснят там. Второй вопрос, который я задал, был такой: можно ли мне хотя бы привести себя в порядок? Я-то был в х/б – обычном пропыленном хлопчатобумажном обмундировании, в яловых сапогах. Тем более, мы находились на полигоне около полутора месяцев безвылазно, так я даже не подстригался все это время. Не мог же я в таком виде показаться на глаза командующему армией! Но мне ответили, что это не имеет значения, садись в машину, и поехали.

Приехали в Слоним. Командующий в это время находился на обеде, в офицерской столовой, в отдельном кабинете. Мы вошли – командующий сидел за столом, обедал, китель висел на спинке стула рядом с ним. Не деловой вид, человек за обедом расслабился. Естественно, он нас обоих тут же выгнал, сказал, чтобы мы вошли через пять минут, и выговорил начальнику отдела кадров все, что он думает о подобных вторжениях. Начальник отдела кадров вышел – и лица на нем, что называется, не было.

Когда мы вошли через пять минут, тарелки были убраны, командующий был одет по форме, как полагается. Усадил меня, спросил, как идет служба. А моя рота как раз только что сдала осеннюю проверку, 99 % солдат у меня на «отлично» отстрелялось, все предмет, по сути, сдали на «отлично». Даже это командующему докладывалось. На то, что моя рота стала такой образцовой, были свои причины: танкисты сдавали стрельбу из танка, а результаты стрельб полка из стрелкового оружия засчитывалась по показателям разведроты и роты связи – и комполка все боеприпасы для стрелкового оружия выдавал нам. Естественно, мы каждый день тренировались, и при таком количестве боеприпасов обучить солдат было несложно. В конце беседы командующий спросил: как ты смотришь на то, чтобы поехать и испытать себя в боевой обстановке? На что я ответил, что, собственно, для этого и учился, поэтому готов. Это действительно было так. Не потому, что сейчас мне хочется сказать высокие слова, а потому что мы так были воспитаны, и все к этому готовились – что придется воевать.

Командующий мне тогда сказал: поезжай в полк, особенно ни с кем не делись, жди, когда тебя вызовут в Москву на собеседование. На этом наша беседа и закончилась. Хотя Ангола тогда еще и не получила независимости, уже готовилась почва для того, чтобы туда сразу же могли поехать наши советники и специалисты.

После этого наступила тишина. Когда я приехал в полк, там почему-то уже все знали, что меня отправляют куда-то в жаркую страну, в Африку, хоть информация и была вроде строго секретной.

Потом, на празднике 7 ноября, я познакомился со своей будущей женой. Дело у нас шло к свадьбе, мы подали заявления в ЗАГС, и 27 декабря у нас должна была быть свадьба. Я позвонил начальнику отдела кадров дивизии, с которым ездил тогда на беседу с командующим, спросил, что там с моей командировкой. Он ответил, что, наверное, все уже забыли и ничего не намечается. Мы с моей будущей женой, Магоновой Ольгой Сергеевной, смело начали готовиться к свадьбе. И вдруг, 24 декабря, меня вызывают в штаб полка и говорят: срочно переодевайся в гражданскую форму одежды, тебя ждут в Москве.

Я приехал тогда в 10-е управление Генерального штаба, пришел к своему так называемому направленцу, который как раз занимался этим регионом – Анголой, Мозамбиком, прилегающими странами – полковнику Дегтяренко. Он оказался моим земляком – оказывается, тоже был родом из Речицы Гомельской области, как и я! Естественно, отношения у нас сложились сразу дружеские. Забегу немножко вперед: у нас с ним даже родители похоронены на одном и том же кладбище, рядом, в соседних могилах, такая вот судьба получилась. А тогда мы с ним переговорили, он мне объяснил, что мне предстоит пройти беседу в ЦК КПСС, там же сдать свой партийный билет, потом пройти подготовку в течение 7-10 дней и сразу вылетать в Анголу. А когда я сказал ему насчет свадьбы, он ответил, что сам такой вопрос решить не может. Сказал: езжай завтра в ЦК, заикнись там об этом.

Я поехал в ЦК. Был на беседе с секретарем ЦК КПСС Сизовым, партбилеты мы все сразу сдали в отдел ЦК. Стоит отметить, что партвзносы у нас высчитывали в размере 25 долларов США в месяц. А зарплата у меня в Анголе была 520 долларов. По возращении она переводилась в сертификаты Внешпосылторга, так называемые «чеки».

С товарищем Сизовым мы нормально поговорили, и когда я спросил у него по поводу своей предстоящей свадьбы, он ответил: если хочешь, можешь вообще отказаться и не ехать, раз такое дело. Тут я сказал, что просто не представляю, как же я вернусь в полк, когда там все уже знали, что меня готовили к отправке куда-то в длительную командировку, и вдруг я сообщу, что все это откладывается! И спросил: могу я сначала сыграть свадьбу, а потом ехать? Он согласился, при мне куда-то позвонил, не знаю, куда именно, очевидно, в 10-е управление Генерального штаба. И потом ответил: поезжай, спокойно женись, и чтобы 4 января был в Москве – полетишь со следующей партией военных специалистов.

После собеседования я вернулся в «десятку», там еще доделывались некоторые формальности. Там мне тоже сказали: поезжай, женись, и 4 января чтобы был в Москве.

Официальная версия нашей командировки была такая: выезжаем научения в Северо-Кавказский ВО. Жене своей будущей я рассказал все как есть на самом деле. Я ей еще до свадьбы рассказал и сказал: выбирай, стоит ли вообще жениться или нет, потому что чем еще все это закончится – сам не знаю. В итоге свадьба состоялась (улыбается).

4 января я приехал в Москву. Там мы буквально неделю проходили подготовку. В группе было 19 человек. Получили на руки билеты, прошли инструктаж, как вести себя за границей, как распоряжаться валютой. Мы ведь этих долларов ни разу не видели, представления о них не имели! А первоначальные командировочные мы получили как раз в долларах, и нас предупредили, что за каждый потраченный на территории СССР доллар с нас будут высчитывать по 50 рублей – хотя стоил он тогда 78 копеек! Мы расписались за это дело. Естественно, страшнее всего было их потерять. Помню, я ходил по Москве, носил с собой эти пятьсот долларов и больше всего на свете боялся, что я их потеряю. Тем более что я их увидел первый раз в жизни.

Еще нам делали прививки от всяких тропических заболеваний. Потом, когда я получил билет в кассе Аэрофлота, смотрю – там написано «Mr. Magonov». Я говорю кассиру: знаете, здесь ошибка, написано «майор», а я старший лейтенант еще. Она улыбнулась и ответила, что это не «майор», а «мистер» (улыбается).

Прошли еще некоторую дополнительную подготовку: немного изучили рельеф Анголы, вероятного противника. Все это происходило очень быстро, занятия проходили интенсивно. Ежедневно ездили в прививочный пункт, нам там делали прививки против холеры, против малярии, против лихорадки желтой, еще против чего-то. Предупредили, что в течение определенного времени после прививок нельзя употреблять алкоголь, минимум три недели, нужно было выждать такой карантин.

Накануне дня отлета нас построили и сообщили, что связь с Анголой потеряна, какая там сложилась обстановка, никто не знает, поэтому нашу группу сокращают. Вместо первоначальных 19 человек нас в итоге вылетело 7 человек.

Вылетали мы 12 января 1976 года. У меня даже билет сохранился. Билет был до Браззавиля – официально мы летели туда как специалисты по сельскому хозяйству. Сохранились и все посадочные талоны, и сертификат прививок: правда, там записана только пятая часть всех тех прививок, которые нам сделали.

К сожалению, от той командировки у меня почти ничего не сохранилось, ни вещей, ни фотографий. Мы все оставили в машине у товарища, который нас встречал и возил по Москве, и договорились встретиться на Белорусском вокзале перед отходом поезда – но, к сожалению, не встретились мы больше никогда. Может, у него что случилось… Не верю, что он просто так забрал себе наши вещи, мало ли что могло у парня произойти, что он не смог попасть к нам. В порядочности этого человека я уверен.

– Каким маршрутом летели?

– Москва – Каир – Хартум, столица Судана, – Банги, столица Центрально-африканской Республики – Браззавиль. Летели гражданским самолетом «Аэрофлота», как обычные пассажиры. До этого в 10-м управлении ГШ нас переодели: из вещей ничего не выдали советского производства, все было импортное. В Москве было в это время минус 28 градусов, а нас одели в белые плащи и летние костюмы! Правда, у нас с собой были спортивные вещи, мы все это постарались на себя натянуть, чтобы было хоть как-то потеплее. Из головных уборов на выбор дали черные шляпы и береты, кто что хотел, тот то и надевал.

В аэропорт нас везли автобусом, но автобус, как обычно бывает, на полпути сломался, и пришлось добираться на метро. В метро на нас, конечно, смотрели, как на психов: на дворе минус 28 градусов, а мы в белых плащах и летних шляпах! Причем все мужики примерно одного роста, и все одинаково одетые (смеется)!

В аэропорту, в Шереметьево, мы прошли контроль, и доллары у нас никто не проверял, хотя предупреждали, что на таможне обязательно проверят, дадут расписки. Никаких расписок, естественно, нам тоже не давали, никого наши доллары не интересовали. Наверное, это было просто обычное предупреждение, рассчитанное на то, что после него мы на самом деле побоимся тратить доллары.

Вкладыш и посадочный талон В. К. Магонова на самолет до Браззавиля. Январь 1976 года

Вылет – не помню уже, по какой причине, – задержался часов на шесть. А так как мы прошли досмотр и фактически уже там, в Шереметьево, первый раз в жизни попали за границу и узнали, что такое duty-free. И естественно, как только мы увидели, что там есть в этом duty-free, нас уже никакие запреты, никакие прививки и никакие предупреждения сдержать не могли! Такое обилие всего незнакомого, особенно в разных бутылках (смеется)! Конечно, за эти шесть часов все, что в нас влезло, мы там, в баре, и попробовали. Доллары начали тратить прямо там.

Наконец, вылетели. Первая посадка была в Каире. Отношения у нас с Египтом уже тогда были напряженные. Нас выпустили только походить возле трапа, никуда дальше не пускали. Летело нас, как я уже говорил, семь человек, из них только я и еще один парень были связисты, а остальные были из других родов войск. В Каире было уже плюс тринадцать, мы потихоньку начали раздеваться, снимать с себя все лишнее.

Когда мы приземлились в Хартуме, там уже было больше тридцати градусов тепла. Поразило, что прямо в аэропорту, в паре десятков метров от посадочной полосы, ходило два или три стада слонов. Очутиться сразу в другом мире – это было очень необычно, очень интересно.

Запомнился случай оттуда. В самолете мы получили талоны, во время стоянки самолета можно было пойти и отоварить их на определенную сумму. Зашли в бар, там отметились. Вышли на площадь, что возле аэропорта. А нас постоянно предупреждали: в Африке ничего нельзя трогать руками, ни к чему незнакомому нельзя приближаться, пока не адаптируешься и не поймешь, что к чему – в смысле, что кусается, а что нет. И вот вышли мы на площадь, и мой коллега – командир батальона связи, не помню, из какого округа, – увидел такие огромные цветы. Какая красота! Он наклонился к цветку – а хамелеон ему как выстрелит прямо в глаз! У него в итоге вскочил под глазом огромный фингал, а мы поняли, что нас больше инструктировать не нужно, на его опыте очень даже научились. На его примере мы действительно поняли, что нас ожидает что-то необычное.

Следующая посадка была в Банги – в Центральноафриканской республике. То же самое: погуляли по аэровокзалу, посмотрели. Страна была очень бедная.

Что поразило: уже по дороге из Банги на Браззавиль мы летели на сравнительно малой высоте, и под нами ничего не было, кроме джунглей и болот. Может, где-то там деревни аборигенов и находились, но настолько густыми были эти джунгли, что ничего не было видно, кроме зелени, которая растет в два-три этажа.

Когда мы прилетели в Браззавиль, нас встретил сотрудник советского посольства. Мы прошли санитарный контроль, нам выдали талончики, и тут же, минуя таможню, нас провели черным ходом, подвели к самолету Ан-12, военно-транспортному, раскрашенному под «Аэрофлот». Рядом с ним уже дежурил экипаж.

Нам сказали, что до вылета еще пара часов, и что можно еще погулять. Мы погуляли по полю, прошлись по аэропорту, посмотрели, что вокруг делается. Через два часа вылетели, пошли сразу на Луанду, но Луанда почему-то не принимала. И еще примерно два часа мы болтались над океаном в нейтральных водах, с приоткрытым десантным люком в самолете, потому что было очень жарко.

Океан я почему-то раньше представлял себе по-другому: думал, что когда летишь над океаном, видно, как кораблики по волнам весело качаются, что там всегда масса передвижений различного водного транспорта. А на самом деле оказалось, пока мы там два часа болтались, что ничего, кроме огромных волн, там больше и не видели. Хотя это было в пределах пограничной зоны.

Потом оказалось, что Луанда не принимала нас, потому что в аэропорту была повреждена взлетно-посадочная полоса. Потом мы все-таки пошли на посадку, приземлились в аэропорту Луанды. Тут же к трапу нашего самолета подъехал ГАЗ-66, нас прямо с трапа пересадили туда, в кузов, закрыли тентом, чтобы не просматривались наши белые лица. Нас сразу же отвезли в кубинский госпиталь, где нам еще сделали какие-то прививки, пару уколов и еще что-то. Когда мы приехали в госпиталь, я сразу понял, куда я попал. Все встало на свои места. Сразу стало подташнивать, потому что раненых не успевали принимать, множество их лежало прямо на асфальте, и это при почти пятидесятиградусной жаре. Рои мух… Сами представляете, что это могло быть за зрелище. Есть слова в песне: «Война не кажется войной до первого убитого солдата»[120]. Романтика, даже если и была, сразу же пропала.

После госпиталя мы сразу поехали в нашу военную миссию. Там нас быстренько переодели, вооружили как положено. В обычной службе, чтобы получить оружие, нужно было пройти массу инструктажей. А там инструктаж был один, и мы это знали: хочешь жить – делай все как положено.

– Что вам выдали из оружия? Какая у вас в то время была форма: ангольская или кубинская?

– Мы сразу получили автоматы Калашникова.

Форма на тот момент была «партизанская»: что было, то и надевали. У меня есть фотография, где я одет именно так: рубашка наша, брюки – португальский камуфляж, шляпа, автомат и босиком. Когда мой отец ее увидел, он только и спросил: «Кто тебя в таком виде пустил за границу?» Когда мы сформировали первую бригаду ФАГОТА, у нас тоже появилась ангольская форма. А работая с кубинцами, мы надевали кубинскую форму, чтобы ничем не выделяться.

Потом начались обычные будни. Приходилось заниматься всем подряд. Так как я командировался в Анголу как специалист по связи, основной моей задачей было обучение ангольцев работе на радиостанции Р-118, которые поступали на вооружение ангольской армии. У нас в группе было от сорока пяти до пятидесяти человек, и они все время менялись, кто-то приезжал, кто-то уезжал. Задачей нашей группы было формирование первой ангольской бригады. Был создан учебный центр – примерно в 20 километрах от Луанды, там проводились занятия и создавались первые батальоны. Эти батальоны формировались на базе партизанских отрядов.

Связью я занимался, честно скажу, очень мало. Потому что в основном нужно было выполнять ряд дополнительных обязанностей. Поскольку я был связистом, меня «закрепили» за прилетом каждого самолета-челнока Луанда – Браззавиль. Там обычно летал наш Ан-24, гражданский самолет, хотя с вооружением на борту, и экипаж тоже был там, как я понял, военный, хотя особо это не афишировалось. К каждому прилету я должен был прибыть в аэропорт, забрать почту, которая прибывала из Советского Союза; письма писались нам на адрес «Москва-400». Про этот адрес – «Москва-400» – есть даже песня[121]. Еще поскольку я в армии – до командировки – довольно часто водил автомобиль (у меня уже был «москвич» свой, который я купил после службы в Германии) и в командовании узнали, что я могу водить машину, то за мной закрепили отдельный ГАЗ-66. И я на нем ездил везде. Начиная от того, что мы с каким-то полковником из ГРУ ездили, собирали образцы оружия по складам. Кубинцы нам сообщали о захваченных складах оружия, и мы ехали выяснять, что же там за оружие, образцы загружали в самолет и отправляли в Союз. Короче, на меня возложили все, что можно было делать при помощи грузовой машины. Ездил и в гарнизоны, и в порт постоянно ездил, грузы встречать.

Связью тоже, конечно, приходилось заниматься, готовить экипажи Р-118, которые направлялись непосредственно на фронт. Кто-то из них есть на фотографии: там с ангольцами прапорщик Петя Мигуцкий и переводчик, Андрей Токарев. Петя Мигуцкий до командировки в Анголу служил в Борисове, потом я пытался его найти, у меня и адрес его был, но, к сожалению, никаких известий пока нет. Этот прапорщик был мастером спорта по скоростной передаче на телеграфном ключе и, соответственно, обучал этому ангольских солдат – именно морзянку изучал с ними. Причем не знаю, почему, может, потому что у ангольцев голова не была забита лишним, они буквально на лету схватывали все! Еще им, в отличие от наших радистов, нужно было передавать всего 24 знака[122], может, потому им было легче. Уровень их подготовки рос быстро.

– Где вы размещались в Луанде? Расскажите о бытовых условиях.

– Мы жили в советской военной миссии, в коттеджах. Там раньше, до независимости, размещались португальские офицеры. Когда мы туда только заселились, они были разрушены, потом их восстановили. Как раз когда я приехал, в январе, наша группа переехала в эти коттеджи. Часть их все равно еще оставалась с разбитыми окнами, сломанными дверьми, то есть нежилыми.

Как-то вечером я и еще три младших офицера получили приказ проверить все помещения – на предмет оружия, боеприпасов – и вскрыть все комнаты, если они будут закрыты. Мы приказ выполнили и в одной из закрытых комнат, взломав дверь, обнаружили мебель, пишущую машинку, пачки бумаги, документы, канцелярские принадлежности. Мы добросовестно все в комнате перевернули, оружия, конечно, не нашли, но набрали канцелярских принадлежностей и бумаги. А наутро нас построили, вышел генерал (ГВС, генерал-лейтенант Илья Филиппович Пономаренко. – прим. А. К.-Т.) с каким-то очень прилично одетым негром и говорит: кто вчера разгромил офис – выйти из строя! Несмотря на то, что слово это – офис – мы слышали впервые, сразу поняли, что речь о нас. Оказалось, что этот негр был предпринимателем, сотрудничал с МПЛА, и ему оставили в пользование эту комнату. Нас для вида обругали, так как мы просто выполняли приказ и ни в чем непосредственно виноваты не были. А с предпринимателем конфликт каким-то образом был улажен. Обычно все конфликты с местным населением решались при помощи тушенки, поскольку в стране был ощутимый голод.

У нас была охрана – солдаты ангольской полиции. Впрочем, мы им особо не доверяли. Еще были свои часовые – три поста: два поста по периметру миссии и один пост, первый так называемый, был возле радиостанции. В круглосуточный караул мы заступали с шести вечера до шести утра. Никакого постоянного учета караульной службы, как в Советском Союзе, у нас не было, потому что не получалось назначать постоянно караул по расписанию: кто-то в разъездах, кто-то в учебном центре находился. Поэтому в караул заступали те, кто попался, что называется. Кто мог в настоящий момент нести службу, те и несли.

Службу караульную мы несли по 12 часов, с шести вечера до шести утра, как я уже сказал. Было, конечно, тяжело, особенно поначалу, но ночью там еще более-менее, температура нормальная. Еще у нас был такой закон: тот, кто заступал в караул, с утра прикармливал собак, и ночью они караулили вместе с часовыми, поскольку на территории миссии иногда попадались змеи. Это от португальцев остались три собаки, которые были приручены, и предупреждали нас: если на дороге была змея, собака становилась поперек этой дороги, предостерегала нас, и мы знали, что здесь где-то змея, и лучше постоять, пока она не проползет.

В. К. Магонов стреляет из американского «кольта», выменянного на тушенку. Луанда, 1976 год

Собаки нас в карауле, конечно, развлекали. Рядом с миссией была свалка, еще дореволюционная, куда со всей округи сбегались кошки. Иногда, чтобы перебить сон, мы немножко отклонялись от маршрута, подходили к этой свалке и натравливали туда собак… Получалась такая потасовка дикая (смеется)! Можете представить, как собаки обычно к кошкам относятся. Вой, рев на всю округу стоял! Зато это помогало службе – спать в карауле не хотелось!

Среди обслуживающего персонала здания было несколько местных – уборщицы, в частности, рабочие. И случались такие моменты: идешь по периметру миссии, а это в общей сложности метров сто, проходишь все, обратно возвращаешься и видишь, что на стене, мимо которой ты прошел только что, написано «FNLA». Знак тех, которые воевали против нас. Так нам они стены расписывали, были случаи.

Еще помню забавный эпизод. У нас в коттедже была местная женщина, Фатима, комендант или горничная. И она каждое утро ставила на окно в комнатах ананасы. А я понятия не имел, что это такое, мы ведь тогда и мандарины раз в году на Новый год видели (улыбается)] Я и подумал, что это просто цветок. С утра она поставит, день он постоит, а вечером я его выброшу. Через неделю ставить перестала. А потом в столовой эти ананасы нам дали в разрезанном виде, и конечно, они мне понравились! Я спросил Андрея (Токарева. – А. К.-Т.), что это мы такое вкусное едим, и он засмеялся: неужели ни разу не пробовал, ведь каждое утро в номер приносят! Вот так я узнал, что такое ананасы!