Итальянские разбойники. Ньюстедское аббатство (сборник)

– Какая нам польза в векселях? – сказал он. – Кого мы можем послать в Рим, чтобы нам его оплатили? Нас знают в лицо, у каждой заставы, у каждой церковной двери развешаны наши приметы. Нет, нам нужно золото и серебро; прикажи выплатить деньги и ты свободен.

Атаман опять подал мне лист бумаги, чтобы написать князю. Окончив письмо и перевернув лист, я увидел, что на другой стороне был его портрет, который я сделал. Я хотел вернуть его атаману.

– Постой, – сказал он, – пусть и он будет в Риме. Пусть люди увидят, каков я. Может быть, князь и его приятели будут иметь обо мне такое же хорошее мнение, как и ты, увидев мое лицо?

Он сказал это улыбаясь, но было понятно, что поводом послужило особое чувство гордости. Даже этот осторожный, никому не доверяющий атаман разбойников позабыл в эту минуту об осторожности, горя желанием, чтобы люди любовались им. Он не думал о том, что запросто могут воспользоваться этим изображением для его преследования.

Письмо было сложено и снова отослано с тем же гонцом в Тускулум.

Было уже одиннадцать часов утра, а я еще ничего не ел. Невзирая на все опасности, я почувствовал сильный голод. Я был рад, когда атаман сказал, что пора пообедать. Он сказал, что уже три дня они бродят между скал и в лесах ради этого предприятия в Тускулуме и за это время истощились все их запасы. Он обещал что-нибудь предпринять и достать чего-нибудь поесть. Оставив меня под присмотром своих людей, на которых он очень полагался, он ушел, заверив меня, что не более как через два часа у нас будет отличный обед. Откуда он добудет его, было для меня загадкой, хотя я и знал, что у этих людей везде есть свои доверенные лица.

Жители гор и долин, где орудуют разбойники, – темный и необразованный народ. Города и деревни в Абруццких горах не имеют связи с остальным миром и походят на пещеры диких зверей. Я не могу надивиться, что такие убогие и затерянные жилища находятся в столь романтичной и наиболее посещаемой стране Европы. Здесь бродит разбойник без всякого опасения, и никто из обитателей гор не боится дать ему приют и ночлег. Пастухи, пасущие скот в горах, являются главными поверенными разбойников, которых те отсылают в долины за деньгами на выкуп пленных и за съестными припасами.

Пастухи Абруццких гор подобны стране, в которой живут. Они носят грубую одежду, сделанную из черной или коричневой овчины, конусовидные шляпы и толстые сандалии из сукна, прикрепляемые к ногам ремнями, – схожие с теми, которые носили древние римляне. Они ходят с длинными посохами, на которые имеют привычку опираться, и имеют при этом весьма живописный вид. Их всегда сопровождает верный друг – пастушья собака. Они – особый вид любопытных людей, тяготящихся своим одиночеством, которые всегда рады прервать свое уединение, вступив в разговор с прохожими. При этом собака слушает беседу с вниманием и столь же умна и любопытна, как и ее хозяин.

Но я далеко отошел от предмета моей истории. Я остался один на один с разбойником, лучшим приятелем атамана. Он был самым молодым и самым сильным во всей шайке, и хотя в чертах его лица было что-то буйное, что является отпечатком его отчаянного и безбожного ремесла, однако в них можно было различить некоторые остатки мужественной красоты. Он был погружен в свои мысли, и на его лице иногда мелькало отражение внутренних переживаний и нетерпения. Он сидел на земле, облокотившись на правую руку, взгляд его, выражавший безмерную грусть, был неподвижно обращен вниз. Я завел с ним разговор, успел подружиться и заметил, что он был воспитан лучше других. Мне хотелось узнать чувства этого странного человека. Я предполагал, что он не чужд угрызений совести и самоосуждения. Легкость, с которой я завоевал доверие атамана, внушила мне мысль попытаться разговорить и его приятеля.

После продолжительной беседы я отважился его спросить, не жалеет ли он о том, что оставил свою семью и принялся за разбой.

– Я сожалею только об одном, – отвечал он, – что это занятие укоротит мою жизнь. – Сказав эти слова, он ударил себя кулаком в грудь, стиснул зубы и добавил: – Здесь, внутри, что-то творится. И, подобно раскаленному железу, жжет мое сердце. Я мог бы, пожалуй, рассказать тебе мою историю, но не теперь – в другой раз.

Он снова задумался, вздохнул и время от времени произносил отрывистые восклицания, похожие больше на проклятия. Увидев, что он находится в таком расположении духа, когда человеку лучше не мешать, я оставил его в покое. Некоторое время спустя он задремал, вероятно после сильного волнения и напряжения душевных сил. Проснувшись, он пытался привстать, но усталость, полуденный зной и тишина навевали на него сон. Он долго боролся с Морфеем*, но наконец лег на траву и окончательно заснул.

Мне представился случай бежать. Мой стражник лежал возле меня и был в моих руках. Его сильное тело ослабело от сна, грудь была открыта для удара, карабин выпал из рук и лежал подле него. Кинжал торчал из кармана, в котором он его обычно носил. Два его товарища стояли на краю горы, повернувшись ко мне спиной, и наблюдали за тем, что происходит в долине. Между близлежащим лесом и круглой горой я увидел деревню Рокка Приори. Овладеть карабином спящего разбойника, схватить его кинжал и убить его было минутным делом. Если бы мне удалось поразить его без всякого шума, то я мог бы через лес пробраться в Рокка Приори прежде, чем мое бегство было бы замечено.

Представившаяся мне возможность для побега была хоть и опасна, но весьма заманчива. Если бы мое положение было действительно серьезно, то я не стал бы долго размышлять. Однако моя попытка бегства, будь она удачна, несомненно, навлекла бы смерть на двух моих товарищей, которые крепко спали и которых я не мог разбудить, не потеряв при этом драгоценное время. Работник, которого отправили за деньгами, вероятно, тоже стал бы жертвой мести разбойников. Кроме того, обращение со мной атамана вселило в меня надежду на освобождение.

Эти размышления победили первый сильный порыв, и вскоре я оставил мысли о побеге.

Я вновь принялся за рисование, занимая себя набросками окрестных пейзажей. Время было обеденное и в природе все было спокойно, подобно уснувшему разбойнику, что лежал подле меня. Полуденная тишина, царившая в горах, великолепный ландшафт, раскинувшийся вокруг, с видами отдаленных городов, наполненных жилищами и другими следами жизни, теперь погруженных в глубокое молчание, произвели на меня глубокое впечатление. Долины, покоившиеся между гор, носили отпечаток уединения. В полдень слышны лишь отдаленные звуки, изредка нарушающие всеобщую тишину. Иногда слышен свист одинокого погонщика лошаков, который гонит своих ленивых животных по дороге, идущей через долину; иногда слабый звук пастушеской свирели у подножия гор или звон колокольчика осла, медленно бредущего впереди босоногого, плешивого монаха, доставляющего своему монастырю съестные припасы.

Некоторое время я рисовал сидя между спящими разбойниками и вот наконец увидел приближающегося атамана в сопровождении крестьянина, который вел лошака, нагруженного битком набитыми мешками. Сначала я испугался, что это новая добыча, попавшая разбойникам в руки, но вскоре слова крестьянина меня успокоили и я искренне обрадовался, услышав, что это обещанный обед. Разбойники, тут же сбежавшиеся со всех сторон, казалось, обладали обонянием коршунов. Каждый торопился разгрузить лошака и опустошить мешок.

Первое, что я увидел, был огромных размеров окорок, цветом и толщиной достойный стать предметом кисти Тенирса*. За ним последовал столь же гигантский круглый сыр, мешок жареных каштанов, бочонок с вином и изрядный запас домашнего хлеба. Все было по порядку разложено на траве, и атаман, предложив мне свой нож, пригласил меня пообедать. Мы расселись вокруг припасов, и долгое время не было слышно ничего, кроме работы челюстей и бульканья бочонка с вином, который ходил по рукам. Долгий пост, горный воздух и ходьба возбудили мой аппетит, и никогда еще обед не был для меня столь приятен, как в этот раз.

Время от времени кто-нибудь из шайки посылался для наблюдения за происходящим в долине. Но неприятеля нигде не было видно, и мы могли обедать без помех. Крестьянин получил за съестные припасы почти тройную цену и, довольный выгодной сделкой, весело пошел вниз.

Я почувствовал себя окрепшим после обеда, в котором участвовал, и, невзирая на рану, полученную в доме князя, которая причиняла мне жестокую боль, продолжал наблюдать за разбойниками с любопытством. Эти свирепые люди и их убежища были очень живописны. И их ночлег, и дозоры на форпостах, их безыскусный обед на траве между скал и деревьев – все могло служить темой для художника. К вечеру мое восхищение увеличилось еще больше.

Заходящее солнце, которое уходило за горизонт на краю обширной Кампании, отбрасывало последние лучи на склоны Абруццких гор, поросших лесом. Несколько вершин, покрытых вечными снегами, блестели в отдалении. Их блеск сильно контрастировал с другими, которые, подернувшись тенью, предстали в темно-фиолетовых и пурпурных тонах. С сумерками все приняло угрюмый вид. Воцарившееся повсюду уединение – порождение гор, – скалы и пропасти, огромные дубы, пробочные и каштановые деревья и группа разбойников напомнили мне суровые полотна Сальватора Розы.

Чтобы скоротать время, атаман решил показать мне свои драгоценности и безделушки, полагая, что я знаток таких вещей и сумею точно их оценить. Его примеру последовали и другие, и по прошествии нескольких минут вся трава блестела от ювелирных украшений и драгоценных камней, которые привели бы в восторг любого менялу или даму-модницу.

Среди украшений я заметил много драгоценных камней, запонок, галстучных булавок и перстней, имеющих приличную стоимость, которые некогда принадлежали какому-то важному путешественнику. Я узнал, что разбойники продают свою добычу в ближайших пограничных городах, но так как города эти обычно мало населены и путешественников приезжает туда немного, то на такие дорогие украшения редко находились покупатели. Я уверил их, что за столь роскошные вещи они могут выручить в Риме весьма значительные суммы у богатых чужестранцев, которыми тогда был наполнен этот обширный город. Впечатление, которое произвели мои слова в жадных душах разбойников, было очевидным. Один из шайки, молодой, недавно появившийся у них разбойник, отпросился у атамана, переодевшись идти в Рим, чтобы сбыть там драгоценности. При этом он поклялся особой разбойничьей клятвой – честью разбойника – через два дня вернуться туда, куда прикажет атаман. Атаман согласился, после чего произошло следующее: разбойники столпились вокруг этого юноши, и каждый отдавал те драгоценности, которые хотел продать, и говорил, какую сумму он желает получить. Долго продолжалась у них торговля и мена, и я лично видел, как атаман, ограбивший меня, отдал мои часы, с золотой цепочкой и аметистовой печатью, молодому приятелю за 60 скуди.

Это породило во мне надежду, что когда я рано или поздно вернусь в Рим, то, может быть, верну обратно свои вещи.

Было уже совсем темно, а гонец из Тускулы все еще не возвращался. Мысль, что я, вероятно, еще проведу несколько дней в обществе разбойников, несколько опечалила меня. Атаман приказал своей шайке следовать за ним, чтобы выставить пикеты. Он добавил, что если гонец не вернется в сумерках, то следует переменить ночную стоянку.

Я опять остался наедине с молодым разбойником, который караулил меня днем. В вечернем сумраке еще были различимы его загорелое лицо и сверкающие глаза, а на губах время от времени появлялась презрительная, саркастическая улыбка.

Мне хотелось понять его смятенную душу, и я напомнил ему об обещании, данном мне, рассказать свою историю.

Я знал, что такие беспокойные люди иногда охотно пользуются случаем облегчить свою душу и рассказать незнакомому человеку о своих переживаниях и сердечных тревогах. Как только я произнес свою просьбу, он уселся подле меня и рассказал мне свою историю, начинавшуюся такими словами.

Глава IV. История молодого разбойника

Я родился в городке Фросиноне, который лежит у подошвы Абруццких гор. Мой отец сколотил небольшое состояние, занимаясь торговлей, и дал мне, так как я был определен священнослужителем, некоторое образование. Но я слишком часто посещал веселые компании, терпеть не мог монахов и был изрядным повесой.

Я был легкомыслен, иногда вспыльчив, но, в общем, добрый малый. Жил я хорошо до тех пор, пока не влюбился.

В нашем городе жил землемер князя, у которого была дочь, девушка шестнадцати лет. Родители любили ее без памяти и никогда не выпускали одну. Я видел свою Розетту редко, но влюбился в нее до сумасбродства. Она была белолица и свежа и очень отличалась от загоревших на солнце девушек, к которым я привык.

Поскольку отец давал мне всегда достаточное количество денег, то я был хорошо одет и старался при каждом удобном случае понравиться моей красавице. Обычно я видел ее в церкви; хорошо играя на гитаре, иногда пел под окнами своей милой и старался застать ее в винограднике отца, куда она нередко ходила. Я стал замечать, что нравлюсь ей, но она была молода и робка, а к тому же отец не спускал с нее глаз. Мое внимание к ней и откровенное волокитство беспокоили его, поскольку у него было обо мне плохое мнение и он желал лучшего жениха для своей дочери. Вскоре меня начали раздражать трудности, которые стали на моем пути, поскольку я привык с легкостью добиваться успеха у женщин, которые считали меня самым галантным кавалером во всем городе.

Наконец, отец привез ей из ближайшего города богатого жениха. Назначили день свадьбы, и началась подготовка к венчанию. Когда я увидел ее у окна и, как мне показалось, она печально на меня смотрела, я вознамерился расстроить эту свадьбу во что бы то ни стало. Я столкнулся с женихом на рынке и не смог сдержать бешенства. Мы принялись ссориться, я выхватил кинжал и убил его. Потом укрылся в ближайшей церкви и за небольшую сумму получил отпущение грехов, но не отваживался выйти из моего убежища.

В это время наш атаман собирал свою шайку. Он знал меня с малолетства. Услышав о моем положении, он тайно пришел ко мне, посулил мне множество заманчивых вещей, и я согласился присоединиться к его компании. Я и сам давно собирался избрать этот образ жизни, поскольку лично знал многих из этих храбрецов, которые прокучивали свои деньги вместе с нами, молодыми людьми из города.

Так я оставил свое убежище. Однажды поздно вечером пришел в назначенное для свидания место, произнес полагающуюся клятву и стал членом этой шайки.

Мы оставались некоторое время в горах, наша дикая, романтическая жизнь вполне соответствовала моим представлениям о ней и занимала меня безраздельно. Но вскоре мои мысли вновь все больше и больше стала занимать Розетта. Уединение, в котором я часто пребывал, давало мне возможность любоваться ее портретом. Когда я оставался караульным в горах, то на меня находила нервная дрожь, вызванная воспоминаниями и переживаниями.

Наконец мы переменили место стоянки и собирались совершить набег на дорогу между Террачиной и Неаполем. Дожидаясь добычи, мы два дня провели в бездействии в лесистых горах по ту сторону Фросиноне. Я не могу описать вам моих чувств, когда я взглянул в ту сторону и увидел жилище Розетты. Я решил отправиться к ней на свидание. Но с какой целью? Я не мог рассчитывать, что она оставит родительский дом и будет сопутствовать мне в горах. Она была хорошо воспитана, и я, когда смотрел на женщин своих товарищей по шайке, то не мог перенести мысли, что она уподобится им. Вернуться к прежней жизни я тоже не мог, ибо за мою голову была назначена награда. Но все же я хотел ее увидеть, – любовь и дерзость побуждали меня предпринять задуманное.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.