Охота на мудрецов. Неизданное

– Нормально все. Пройдет.

Протест слабый и пресекается на корню. Публий молча тянет меня за ноги, чтобы выпрямила, и усаживается рядом. Хирург. Сразу подозревает худшее. Пока острую хирургию не исключит, не успокоится. Осмотр начинается. Военврач задирает мою рубашку вверх и спускает резинку штанов ниже, чтобы освободить живот. А у меня внизу полотенце, пропитанное кровью, и стыдно даже перед врачом. Взрослая женщина, а так бездарно пропустила начало периода. Разлеглась со страданием на лице, будто смертельно ранена. Позор.

– Ничего страшного, правда, – пытаюсь сбежать, но, намучившись за день, только падаю от слабости обратно под строгим взглядом Публия.

– Мне решать, страшно или нет.

Военврач хмуро и сосредоточенно пальпирует живот. Стоило скрутиться в узел на диване, как я тут же из соседки по квартире превратилась в пациентку. Отрицательно качаю головой в ответ на каждое: «Больно?», пока он не добирается до подвздошной области. После первого же стона вопросов становится много. Уже понимаю, что подозревает, и стараюсь опровергнуть. Обычное женское недомогание, ничего больше. Глупо это все: опрос, осмотр, беспокойство в глазах капитана. Словно я на самом деле больна.

– Спазмолитик поставлю, – морщится он, – и продолжу.

Пока ходит к сейфу за инъекционным пистолетом, я поправляю под собой полотенца и вешаю на спинку дивана одеяло. Много будет стирки. Сбылось предсказание про море крови.

– Почему не сказала? – недовольно выговаривает Публий, протирая салфеткой с антисептиком место укола. – Я врач, меня не нужно стесняться. Сейчас в ночь уже ничего не достану, но завтра утром принесу.

Вздыхаю и отворачиваюсь. Должна сказать, но не знаю как. Язык не повернется предупредить, что тампоны мне нельзя. Когда-то в центре Мотылек пошла к старшему санитару отстаивать наше с ней право пережить период без дискомфорта. Молодая совсем девчонка, ей невинность мешала, а мне мышечные спазмы. Те самые непроизвольные и неконтролируемые, превращающие каждый гинекологический осмотр в пытку. От испуга это случилось или от разочарования, но близость для меня теперь крайне болезненна и неприятна, а вместе с ней вообще все, что связано с женской физиологией. Не представляю, с какими словами Мотылек вернула Дециму упаковку тампонов, но на следующий день он принес прокладки.

– Кровотечение сильное, – пытаюсь найти логичную причину и не рассказывать подробности своей интимной жизни, – понадобится много…

– Хорошо, я понял, – кивает он и, с щелчком делает укол, – а про кровотечение позже поговорим.

Молчу, свой лимит откровений на эту тему я исчерпала. Спазмолитик действует неожиданно быстро, и я расслабляюсь, прикрывая глаза.

– Полегчало, – довольно сообщает Публий и снова освобождает мой живот от одежды.

Давит пальцами легко и осторожно, будто боится навредить, а я думаю, что легенды о невероятной нежности рук хирургов правдивы. Словно на музыкальном инструменте играет, перебирая струны. Согреваюсь теплом прикосновений и забываю о неловкости момента. Хочется, чтобы не отпускал, до утра вот так гладил и постукивал, прислушиваясь к ощущениям.

– Нет ничего такого, ты права, – выносит вердикт военврач, – я тебе оставлю таблетки на столе, если снова станет больно, примешь одну, но не больше трех за сутки. И давай без: «Потерплю, и само пройдет», договорились?

Смотрит внимательно, будто страшную клятву с меня требует. Не удержу ведь любопытство при себе.

– Публий, а, правда, что офицеры отказываются от обезболивающих и даже серьезные ранения переносят молча?

– В академии сказок наслушалась? – смеется военврач.

Впервые с того момента, как я его увидела, свободно и легко улыбается. Сидит на краю дивана, положив ногу на ногу и рассказывает:

– Когда я учился, сочиняли, что даже операции переносят без наркоза. Настолько натренированы терпеть боль. Можно не мучиться с анестезией, только связать покрепче.

Фыркаю, представив себе это.

– Бред, конечно, – продолжает Публий, – но есть в нем доля правды. Меня всегда эта глупость возмущала. Особый шик переносить боль молча. Два ножевых ранения, проникающих в брюшную полость, лужа крови, лицо белое, будто уже в саркофаге лежит, а молчит и только зубами скрипит. Терпимо ему.

Капитан замолкает, вспоминая того цзы’дарийца. На мгновение снова становится мрачным, а я вздрагиваю от сквозняка, кутаясь в одеяло.

– Он выжил?

– Да, – вздыхает капитан, – хотя я до сих пор не понимаю, как ему удалось. Наверное, характер настолько скверный, что в бездне никто не ждет.

Шутит, надо же. До чего же приятно видеть Публия таким. Ему идут улыбка и блеск в глазах. Больше не нужно пить Шуи, чтобы исчезла броня. Надеюсь, дальше будет еще легче. Неважно, сколько мне предстоит пробыть здесь. Неправильно, что он не чувствует себя дома.

– Публий, знаю, переход резкий, но почему ты по квартире ходишь в форме?

И без того большие глаза капитана округляются. Он сглатывает слюну и взволнованно ерошит рукой волосы. Настолько неожиданный вопрос?

– Я переоденусь, – сдается он, – ты ужинала? Уверен, что нет. Лежи, я принесу. Тихо! Без возражений. По крайней мере до завтра у тебя постельный режим. А дальше на динамику посмотрим. Сама врач, не хуже меня знаешь, когда стоит волноваться.

Меня дергает, как Публия на рисунки. Давно не врач и простилась с прошлым. У каждого есть рана, которую не хочется бередить.

– Я – мудрец, – поправляю его, – военная тайна, живущая под присмотром у психиатров.

– Больше не тайна, – сухо отвечает медик и достает из кармана планшет. – Создатель всех вас сдал. Здесь запись вечернего выпуска новостей, смотри, а я пошел за ужином.

Девайс ложится мне в руки, вспыхивает экран, и Публий запускает с главного виджета файл с роликом. Играет до зубовного скрежета знакомая заставка, диктор поставленным голосом приветствует аудиторию, а рядом с ним в студии сидят два пропавших мудреца. Маятник и Создатель. Мой мир в очередной раз переворачивается.

Глава 10. Призвание лечить

Публий

Захожу на кухню и вижу накрытый стол. Сам бы никогда не достал столько посуды и не приготовил мясо с овощами. Пахнет вкусно, выглядит красиво. Тьер, так и привыкнуть можно. Еда не тронута, не стала Диана одна ужинать. Я не расстроился, когда сегодня не вышла встречать к дверям. Не обязана ждать меня со службы, готовить, прибираться, делить со мной постель. Не моя женщина. Не моя.

Разжимаю кулак только, когда чувствую спазм. Смятая салфетка падает на стол. Повторяю про себя снова и снова: «Глупо. Не обязана», а на ладонях воспоминанием тепло женского тела, доверчиво прижавшегося ко мне ночью. Запах мыла от тугих кудрей, тонкие пальцы на запястье. Боялась, что умру? Еще одна глупость. Такая же, как выслушать чужого тебе цзы’дарица. Или привести к себе в дом женщину, а потом раздражаться, что она не твоя.

Ставлю тарелку на поднос и несу в гостиную. Диана сидит, цепляясь за спинку дивана, и слушает запись. Уже знаю, что там. Разоблачений такого масштаба давно не было. Представляю, что творится сейчас у Рэма в службе безопасности. Такие, как Создатель, всегда всплывают эффектно. Слушаю прощальные слова ведущего и забираю планшет.

– Ешь, остыло уже все.

– А ты?

– Я не голоден, потом.

Сажусь на край дивана и жду, но мудрец не притрагивается к мясу. Шокирована? Пропал аппетит? Или слабость мешает? Да, женщины намного выносливее мужчин и способны долго терпеть боль, но жалеть их и беспокоиться мне это никогда не мешало.

– Переживаешь, что теперь с вами будет? – под тяжестью молчания сдаюсь первым.

– Да, Создатель, может быть, и докажет, что нормальный, а остальные? А единички? Их всех обратно по клиникам отправят?

Говорит тихо, будто выдавливает из себя слова. Не представляю, только пытаюсь понять, как сильно не хочет обратно. В измененном состоянии сознания все равно, где и как, а она вполне здорова психически. Насколько я могу судить. Мне еще у Мотылька диагноз показался надуманным, но там хотя бы слуховые и зрительные галлюцинации, а у Дианы ничего кроме стихов, депрессии и попыток суицида.

– Может быть, не отправят, – так же тихо отвечаю я, – скоро Совет генералов, там будут решать, как поступить.

Вилка со звоном падает на тарелку, а с нее на диван и на пол. Диана наклоняется за ней, и я едва успеваю выхватить поднос с едой.

– Извини, – бормочет она, – сама не своя. И предсказаний нет, когда они так нужны.

Нервничает мудрец, разглаживая руками складки одеяла, и не смотрит на меня:

– Генералы нарешают. Правители. С них станется тихо нас удавить. Нет мудрецов – нет проблем.

Как же нужно было ее запугать, чтобы появились такие мысли? Хотя ответ простой. Закрытый военный центр на пустыре, забор под напряжением, санитары с военной выправкой, камеры на каждом шагу. Тотальный контроль угнетает психику не хуже препаратов. Паранойя и мания преследования развиваются сами собой. А здесь нападение, похищение, откровения эти с экрана телевизионной панели. Хочу успокоить, но не знаю как. Наилий прислал запись с единственной просьбой показать Поэтессе. Хотел бы удавить, по-другому себя повел.

– Не будет такого, – начинаю твердо и замолкаю на середине мысли.

Скрываю свою дружбу с генералом, как могу. В голову не придет обсуждать его личную жизнь или рассказывать то, чем делится со мной вопреки всем Инструкциям. Но смотрю на белую, как одеяло, Диану и понимаю, что иначе никак. Накрутит себя завтра мыслями до истерики, а меня рядом не будет.

– Не причинят вам вреда, поверь мне, – гаснет уверенность, слишком хорошо знаю Наилия, на многое способен генерал. – Его Превосходство сам с мудрецом живет, разве захочет…

Бледный аргумент. Жизнь Мотылька – не гарантия жизни всех остальных, но Диана верит. Вижу, как расслабляется и поднимает голову. Зеленые глаза светятся теплом, а на бледных губах расцветает улыбка.

– Ты больше не тайна, понимаешь? – стараюсь отвлечь ее, сбить с тяжелых мыслей. – Режим ослабят, многое станет можно. Чем бы ты хотела заняться? Где побывать?

Мудрец боится мечтать. Зябко пожимает плечами и молчит. Сколько циклов просидела взаперти? Как давно решила, что жизнь закончилась?

– Представь хотя бы сейчас, что ты свободна и можешь делать все. Куда пойдешь?

Диана послушно закрывает глаза и представляет. Улыбка пропадает, на переносице появляется хмурая складка.

– В больницу, – выдыхает мудрец, – обратно в белую форму и к пациентам. Назови призванием или помешательством, но я жила только там. А сейчас сил нет болтаться без дела от стены до стены. Терять счет дням и ждать, когда все закончится. Смерть с открытыми глазами, как говорит Мотылек.

Часы тикают на стене, сонно толкая стрелки по кругу, сквозняком дует от климат-системы. Тишина настолько тяжелая, что хочется завыть. Непросто будет снять диагноз и получить допуск до практики. Потом выдержать квалификационный экзамен и цикл стажировки. Эмоциональные нагрузки, с которыми не каждый мужчина справится без стресса, а Диана сейчас от одних воспоминаний дрожит.

– И не такие вершины штурмом брали, – говорю ей. – Дождемся Совета генералов…

– Что ты, – вдруг улыбается мудрец, – я пошутила. Размечталась. Какой из меня теперь врач? Накатит предсказание во время приема, как в глаза пациенту потом смотреть буду? Фантазии иногда слишком далеки от реальности.

Голос вздрагивает, Диана губы кусает, но держится, не плачет.

– Ты обещал переодеться, – напоминает она, – а я пока доем.

Разговор окончен, я понял. Она вправе не верить, а мне нельзя сейчас что-то обещать. Подарить напрасную надежду хуже, чем ее забрать. Киваю и ухожу в спальню. Раз в домашнее, значит, надену легкие брюки и хватит. После вчерашней ночи моим голым торсом Диану не удивить.

***

Беспокойное получается утро. Тот еще забег на длинную дистанцию в училище. Кругами и с дополнительной нагрузкой. Уходил из квартиры, Диана еще спала, а теперь встречает на пороге. Спутанные кудри падают на полуприкрытые глаза, на щеке мятый отпечаток от подушки. Знаю, что теплая и разомлевшая ото сна. Не хочется торопить, но протягиваю ей пакеты и выговариваю:

– Я принес медицинский халат, одевайся. Пойдем в процедурный кабинет, кровь сдашь на анализ. Не нравятся мне твои боли, воспаление может быть.

Не спорит, не задает вопросов, только разворачивается и хлопает дверью перед моим носом. Так и стою на пороге квартиры и тихо смеюсь. Снова касаюсь считывателя замка, а Диана распахивает дверь.

– Ой, извини, не проснулась, я сейчас, я быстро.

Не умеют женщины быстро одеваться. Не стояли над ними в училище инструкторы с таймерами и не засекали норматив, а жаль. Усаживаюсь на диван и настраиваюсь на долгое ожидание. Планшет достать почту почитать или телевизионную панель включить? Не успеваю решить, как мудрец выскакивает из ванной комнаты, на бегу набрасывая халат на голубое платье. Свежая, умытая, глаза сверкают, как блики светила на воде.

– Я готова, а зачем маска?

– Секретность с тебя пока никто не снял, – объясняю ей, – чем меньше санитаров в стационаре тебя увидит и запомнит, тем лучше.

– А еще под маской можно зевать, не стесняясь, – улыбается Диана.

Пока спускаемся в лифте, украдкой рассматриваю ее отражение в зеркале. Нет, не показалось в прошлый раз, красивая женщина. Не такая, как хрупкие худышки. Строгая, ладная, округлая там, где нужно. Вздыхаю глубоко и отворачиваюсь. Гормонально мне далеко до поколения генералов. Наилий, Марк, Друз всю жизнь, как озабоченные подростки, застрявшие в семнадцатом цикле. Генетики хоть и сжалились надо мной, разрешив повзрослеть сильнее, но с собственной физиологией по-прежнему тяжело спорить. Нуждаюсь я в женской ласке, хоть и не чувствую романтической влюбленности. Разумом понимаю, что Диана зрелая женщина и цветы с конфетами ей уже не интересны. С каждым прожитым циклом ритуал ухаживания все проще и короче, а все равно не могу прижать Поэтессу к стене лифта и настойчиво поцеловать. Не боюсь пощечины за наглость, разочарование в ее глазах не хочу видеть.

Кабина останавливается, и мудрец надевает маску, заправляя за уши резинки. Кудри на затылке в пучок, халат застегнут на все пуговицы, кроме верхней. Небрежность, позволительная женщинам-медикам. Рефлекс, оставшийся еще с академии. Смотрю ей вслед и мысленно составляю запрос в медицинскую коллегию, чтобы опротестовать диагноз. Плевать, сколько это займет времени, все резервы и связи подтяну. Зря, что ли, обрастал ими, как старый пень мхом. Никто не должен жить мертвецом.

– Сюда, Диана, – зову, открывая дверь в процедурный кабинет, пропахший медикаментами насквозь. Никогда не понимал, как препараты, запертые под стеклом, умудряются источать вонь. Да что там стекло, даже сейф им не помеха. Нужно самому переодеться, хотя бы халат поверх комбинезона надеть.

– Кровь венозную или капиллярную будешь брать?

Вопрос неожиданно ставит в тупик. Стою, держась за дверцы шкафа, и мысленно считаю показатели анализа.

– Венозную, рукав закатывай.

Резкая трель гарнитуры раздражает, заставляя путаться в рукавах халата. Пальцы срываются с липучек, а противный звук не умолкает. Тройной звонок, высокий приоритет, обязан ответить немедленно:

– Слушаю.

– Капитан Назо, это Сервий, – представляется старший санитар стационара, – пациент из десятого бокса пропал.

Ин дэв ма тоссант! Проглатываю идиотский вопрос, как мог пропасть прооперированный вчера раненый, и вспоминаю о подозрении на вирус. Тьер, камеры везде, а он пропал!

– Сервий, бегом в комнату охраны, пусть ищут, где он.

– Есть, капитан Назо, карантин объявлять?

Оглядываюсь на взволнованную Диану. Мудрец молчит и внимательно на меня смотрит. Не знаю, слышит ли через гарнитуру Сервия. И как отнесется к тому, что сейчас сделаю?

– Нет пока, иди в комнату охраны.

– Есть, – через паузу отвечает санитар.

Знаю, что рискую выпустить опасный вирус за пределы стационара, но симптомы могут подходить под десяток диагнозов, не требующих карантина. А если я закрою этаж, то потом долго придется отписываться, что у меня здесь делала посторонняя женщина, да еще и психически нездоровая.

– Отбой, – выдыхаю в гарнитуру, отпуская Сервия, и набираю с планшета номер лаборатории. На месте еще должна быть ночная смена.

– Слушаю, – бодро отвечает лаборант.

– Публий Назо, – представляюсь и надеюсь, что узнал голос рядового, – Кассий, анализы пациента из десятого инфекционного готовы?

– В процессе, капитан Назо, – смущенно отвечает он.

– Ясно, сейчас приду. Отбой, – прячу гарнитуру в карман халата и оборачиваюсь к мудрецу: – Диана, я уйду ненадолго, побудь пока здесь, хорошо?

– Да, конечно, – кивает она, – дверь не открывать, на провокации не отвечать, сидеть тихо.

– Именно, – подтверждаю я и срываюсь в лабораторию.

Глава 11. Воспоминания о прошлом

Поэтесса

Процедурный кабинет пахнет прошлым. Той жизнью, где я была врачом, а не пациентом. Надевала каждый день белый халат, брала в руки отоскоп и вела прием. Закончила Академию с отличием, три цикла стажировалась, пытаясь параллельно заниматься наукой. Всерьез искала новые методы диагностики и лечения, засыпала и просыпалась с мыслями о работе. А по завершению стажировки меня распределили в клинику маленького города на границе с шестым сектором. Никто там не ждал молодого и амбициозного специалиста, зато лаборатория остро нуждалась в лаборанте. Я не жаловалась, ничего не требовала, а нашла сильную сторону. Теперь времени на науку стало больше.

Я публиковала статьи на медицинских порталах и по крупицам собирала материал для монографии. А потом наша отоларинголог переехала в столицу и мне предложили ее место. От счастья я вальсировала по лаборатории, стараясь не опрокинуть мебель и забыв, что дверь не заперта, и вот-вот придут пациенты сдавать анализы. Следующие циклы меня вне работы просто не стало. Выходя утром из дома, я здоровалась с соседями, не помня как кого зовут, накопила триста дней отпуска и пережила два коротких романа. Забавно, но лиц тех мужчин я давно не помню, зато могу рассказать о каждом своем пациенте.

Особенно о Сильвии. Одонтогенный гайморит. Я бесконечно чистила ей пазухи от гноя и так же бесконечно уговаривала удалить больной зуб, но снова и снова получала один и тот же ответ: «Я боюсь стоматологов». Сильвия умерла от менингита. Зуб так и остался на месте. Медицинская коллегия по результатам расследования отстранила меня от практики. И все. Помню, как вернулась домой, поставила в угол туфли и легла на диван. Сильная, взрослая, дееспособная, могла бы найти другую работу, получить иную профессию, но зачем? Положить жизнь в кабинет отоларинголога и начать все сначала? Кем? Продавцом? Швеей? Еще цикл я мыла посуду в столовой клиники, а потом и это потеряло смысл. Прав Публий, могла дождаться окончания срока наказания и добиться разрешения на практику, но каждым пациентом могла оказаться другая Сильвия.

Меня накрыл кризис. Тот самый, о котором вспоминают все мудрецы, но никогда не рассказывают. Не важно, насколько было плохо, дна у той бездны нет. Имеет значение лишь продолжительность. Чем дольше терпишь, тем сильнее становишься. Предсказания пришли позже, когда срывы прекратились, уничтожив последнюю надежду на нормальную жизнь. Потом был центр, другие двойки, ощущение, что не одна такая, а теперь и этого нет. Сижу на шее у капитана Назо и, как приговоренная, жду день, когда услышу, что прятаться больше не нужно и я возвращаюсь в психиатрическую клинику. Не верю я, что мои предсказания о близости с художником и крови на полотенцах нужны больше, чем теория Создателя и способности Маятника. Они давали интервью в студии, рассказывая о мудрецах. А меня снова спрятали. Сижу тихо, двери не открываю.

Только вздрагиваю от грохота за стеной. Реальность возвращается ярким светом и запахом медикаментов. Не выстрелы, не взрыв, но я все равно сжимаюсь от страха. Гоню прочь манию величия с мыслями о том, что похитители Создателя теперь и за мной пришли. Проще все. Сбежавшего пациента ищут, могут и сюда ворваться. Оглядываюсь, куда бы спрятаться? Кроме стеллажей под стеклом есть еще шкаф для одежды. Не раздумывая, забираюсь внутрь и аккуратно закрываю дверцы изнутри.

Грохот повторяется, теперь уже совсем близко. Из укрытия не видно, но, кажется, дверь в процедурный кабинет открыли пинком. Замираю и не дышу, отсчитывая мгновения, пока охрана осматривает пустой кабинет. Уже должны уйти дальше, но я слышу шаги. Медленные, шаркающие. И натужное дыхание со свистом. Вспоминаю, как дышат в противогазах. Нет, не так.

В процедурном кто-то стонет, грохочет стулом, протаскивая его ножками по керамической плитке. Раненый? Пациенту стало хуже и он ищет кого-нибудь из персонала? Понимаю, что должна оставаться в шкафу, но не могу. Вздрагиваю, чувствуя, как с ознобом приходит холод. Тот самый стылый ужас, крадущийся по рукам белым кружевом погребального платья. «Диана, твоя пациентка Сильвия скончалась дома, бригада на вызов приехала слишком поздно. Менингит». Плевать, что написано в заключении коллегии. Я знаю, что виновата. Не смогла убедить, настоять, объяснить. Знала, чем может закончиться, могла силой потащить к стоматологу и уложить в кресло под общий наркоз. Не сделала ни-че-го. Врач. Какой я после этого врач?

Осторожно толкаю дверцу пальцем и выглядываю в щель. Мужчина в больничной одежде скрючился на стуле и держится за горло. Носогубная складка синяя, сам бледный, на вдохе и выдохе свист. Удушье, как оно есть. Я должна позвать на помощь, но планшета у меня уже несколько циклов нет. Кричать в коридор? Если бы там кто-то проходил, мужчину бы заметили, а он здесь. Один. И если я не вылезу из шкафа и не помогу, он задохнется.

Решение похоже на щелчок тумблера. Раз! И я выхожу из шкафа.

– Дариссс..а, – давит из себя мужчина и заходится лающим кашлем.

Знаю, что испугала и усугубила удушье, но извиняться нет времени. Причин задыхаться не так уж и много. Инородное тело, паническая атака, аллергический отек горла. Вспоминаю про сбежавшего из карантинного бокса пациента и радуюсь, что в маске. Перчатки нужно найти. Слабая защита, конечно, но хотя бы она.

– Что случилось? – спрашиваю его и подхожу к столу. Процедурный кабинет. Перчатки на видном месте.

– Проссс..нулся, зады..хаюсь, темно..было, пошел.

Говорит с трудом, хрипит. Отек? Одноразовые шпатели тоже на месте. Срываю упаковку и подношу инструмент к губам пациента:

– Рот откройте.

Он подчиняется и сам поднимает голову, разворачиваясь к светильнику. Отек. Просвет зева уже существенно сужен. Бросаю шпатель в контейнер для отходов и разворачиваюсь к стеллажу с медикаментами. Вторая секция на уровне глаз, нужный мне препарат на месте. Замок на стеклянной двери тоже. Думаю о том, чтобы разбить стеллаж стулом, но вместо этого выдвигаю нижний ящик. Военные, гражданские – никто не прячет ключи так, чтобы их нельзя было найти. Один из инъекционных пистолетов там же. Заправляю его ампулой и прошу пациента закатать рукав.

Я словно дрон с активированной программой. Мне не нужно думать и вспоминать, что и как делать. Руки помнят. Считаю мгновения, пока кровь разносит препарат, и слушаю дыхание мужчины.

– Сейчас станет легче, – говорю ему, – у вас аллергия? На что?

– Нет..аллергии, – отвечает он после паузы уже гораздо легче.

Держу его за руку и чувствую, какой горячий. Лихорадка. Но сидит прямо, голову держит уверенно и только покачивается из стороны в сторону. Дыхание успокаивается, свист и хрипы пропадают. Кладу пистолет на стол и дверь снова распахивается.

– Торос? – спрашивает с порога Публий.

– Капитан Назо, – слабо отвечает мужчина и пытается встать.

– Сиди. Что случилось?

На меня будто не обращает внимания. Отхожу в сторону, пропуская Публия к пациенту.

– Проснулся, света нет, задыхаюсь, пошел на пост, – рассказывает, а, вернее, докладывает мужчина. От слабости получается не очень четко, но я понимаю, что именно его все искали.

– Сейчас не задыхаешься? – останавливает его Публий.

– Дарисса укол поставила, – кивает на меня Торос. Не дожидаясь вопроса, протягиваю капитану ампулу с названием. Он читает и тоже берет шпатель.

– Рот открой.

Мужчина послушно вываливает язык.

– Не дошел ты до поста, – ворчит Публий, выбрасывая использованный инструмент.

– Малая нужда приспичила, – оправдывается Торос, смущенно отворачиваясь от меня. Лихорадка у него, только что чуть не задохнулся, а женщину стесняется, хоть я и в белом халате. Все военные врачи и санитары – мужчины.

– Сейчас на кресле в бокс поедешь, – говорит капитан и вешает гарнитуру на ухо, – Сервий? Нашел я пропажу. В процедурном. Да, забирайте. Отбой.

Торос вяло возражает, что сам дойдет, но под взглядом Публия сникает и молчит.