Ловцы человеков

– Тут в лесах практиковали такие процедуры? – вскинул седеющие брови его оппонент по предыдущему обсуждению.

– Люди-то и не практиковали. Но была у этого Сидора псина ленивая, которую он откормил до безобразия. Каждый раз, как выпьет, дома всем внушение сделает и потом на крыльцо выйдет с косточкой из супа, только руку с ней опустит – эта бочка несется к нему мясо из руки выхватывать. Привыкла видать, что раз самогоном от мужика пахнет, то угощенье самое вкусное будет. Вот и вышел он как-то выпивши в темноте уже на крыльцо, но на этот раз без косточки. Облегчиться торопился по-легкому, а до будки-то клозетной еще идти надо, вот он и решил в темноте с крыльца. Распаковался, только собрался облегчение снизыскать, слышит топот – псина к нему с чего-то вдруг рванула. Пока соображал, та успела цапнуть, несильно, правда…

Сквозь смех и деланные возгласы ужаса первый собеседник спросил:

– И что, все конфузы у легендарного такие непотребные были?

– Ну как сказать. Откормил он как-то в следующий раз бычка, собрался резать, а мужика – главного местного резальщика, которого все обычно звали, как-то в поселке не оказалось. А бычок здоровый был, Сидор сам резать его и побоялся. Дай, думает, оглушу его сначала аммоналом. В ту давнюю пору река тут рабочая была, судоходная, перекаты летом в межень аммоналом углубляли. Нашьют бабы мешочков, опустят их для пропитки в котел со смолой расплавленной, потом высушат, насыплют аммонала, камень положат, чтоб мешочек тонул, бикфордов шнур вставят для запала, завяжут крепко – готова граната. Мужики плывут вниз по перекату – один на веслах, другой шнур поджигает и мешочки позади себя бросает. Песок взрывами поднимает и разносит вниз по реке, так и пробивали канавки для катеров по мелям.

И вот Мусульдей этот вывел быка на веревочке из хлева, веревку в забору привязал, к веревке у самого уха мешочек приладил и запал поджег, а сам ко хлеву отошел ждать оглушения скотины. А бык почуял, что у самого уха огонь бежит-шипит, как рванулся, помчал в сторону хозяина. Сидор через поленницу аж на крышу хлева заскочил, а бык – в хлев обратно. Тут и рвануло. Говорят, стены у хлева вместе с курицами в стороны разлетелись, а Мусульдей на досках, как на ковре-самолете, понимаешь ли, вверх подлетел и потом на то, что от быка осталось, приземлился. Переборщил он с аммоналом, однако. Жена его потом, говорят, кочергой била, как после рук из картошки…

– А это чего было?

– Да супруга у него стала однажды с брагой бороться. Он наставит браги – она найдет и все выльет. Мусульдей тогда зарыл банки с брагой в картошке в подполье, на горлышко банок одел перчатки резиновые белые. Картошкой банки присыпал, оставил довольный такой, рассуждает, дескать, уходится брага, каждый день, как полезу за картошкой, буду отхлебывать тут не спеша. И на его беду как-то задержался он на работе, жена его и полезла за картошкой. Накладывает она картошку в ведро, вдруг видит – чего-то там меж картошин забелелось. Она руку протянула – а ей навстречу тоже рука белая с шипением из картошки тянется. В банке-то давление от браги надувает перчатку. А бедная баба подумала, что бледный призрак решил ее за руку схватить и в картошку затащить, чтобы придушить там. Откинулась она на спину с воплем, упала на картошку, ногами отбрыкивается, и тут видит, что из-под локтя еще одна рука такая же лезет. Возопила она тут по-дикому (если более ничего от стресса не было) схватила палку какую-то в подполье валявшуюся и давай с визгом по рукам этим колотить. Звон когда от стекла услышала, тогда только и поняла, в чем дело. Выскочила из подполья, как ведьма, вся взлохмаченная, с этой палкой, а тут как раз Мусельдей-брагодел на свою беду в дом заходит…

Хозяин охотничьей базы, пригласивший сюда Игоря, смеясь над рассказами, поглядывал на своего гостя. Игорь сидел чуть сбоку от двух ушедших в беседу мужчин, с легкой улыбкой слушал говоривших. И совершенно не к моменту разговора он произнес, вдруг обратившись к светлобородому:

– Вы же уже встретили свою Домну Ионовну.

– Я? – вскинул тот острые глаза, которые не очень соответствовали его остальной благодушной наружности. – Ну, честно сказать, думал я так. Но сейчас, увы, думаю обратное, и даже, наверное, уже стал свободным для поисков Домнушки человеком.

– Не надо. Вы снова откажетесь от дара, не сумев разглядеть его. Полюбите самого себя и отправьтесь на поиски вашего настоящего призвания, тогда и вас полюбят по-настоящему. Вам о нем говорили в день вашего 18-летия.

***

Впервые обнаруженная необычная способность Станислава сначала вызвала смех. В школе он, когда разговор с одноклассниками однажды зашел о горах, как-то начал рассказывать о своей летней поездке всей семьей в горы – живо, с мельчайшими красочными подробностями нежданных приключений. И вот, когда он описывал встречу с каким-то мистическим местным стариком, поведавшим о совершенно таинственных вещах, хранящихся в одном из горных аулов, его вдруг прервал одноклассник.

– Погоди, Стас, так ты же никуда летом не ездил. Это ж тетка твоя летом на Кавказ к родне ездила и тебе, наверно, рассказывала. Ну, ты нам это круто подал, однако, на холодную железяку гнешь и не кряхтишь!

Стас на секунду растерялся и сам с удивлением обнаружил, что действительно, то, что он рассказывает, не только происходило не с ним, а еще и по большей частью является плодом моментального взлета фантазии. Эк как меня понесло, – даже испугался он, но виду не подал.

– Ну и чего, вам-то какая разница, кто там был! – добродушно рассмеялся он. – Ну и не я, так чего. Главное, что когда они в этот аул попали…

И он продолжил развивать свой вымысел, который просто жалко было обрывать по такой мелкой причине, как уличение во лжи. Одноклассники заворожено слушали, в конце концов и забыв о том об этом уличении и не заметив даже, что он опять перешел на повествование от собственного лица…

Его друзья одноклассники любили приключения – то их компания отправлялась на раскопки в какую-то заброшенную церковь, то устраивала экстремальную ночевку в лесу. То на несколько дней они отправлялись сплавляться на плоту по речке, то подкладывали письма местной полусумасшедшей старухе и следили за ее реакцией на просьбы о встречах, назначенных пожилым героем-любовником. Право рассказывать всем интересующимся об их похождениях со временем стали предоставлять исключительно Стасу – он уносился в свои фантазии, отчаянно снабжая повествование совершенно невероятными подробностями и приключениями. И даже те, кто участвовал в их похождениях, слушали теперь его, раскрыв рот, и поддакивающее кивали, словно начинали верить, что это все на самом деле с ними происходило.

Его рассказы были так увлекательны, что его сверстники порой просто просили его рассказать о каком-то происшествии, о котором он, может быть, и слыхал-то мельком, и, завороженные рассказом, не думали уже его одернуть. Правдивоподобность его слов уносила в далекий мир страшных историй и легенд о призраках, рассказываемых когда-то бабушками. И у слушателей возникало то же самое ощущение, что и после страшных бабушкиных историй – и верить вроде бы нельзя, но чем страшнее и диковиннее, тем реалистичнее становятся все образы, тем бессознательнее и неотвязнее страх…

Особенно удивленно распахивала глаза от таких рассказов девчонка с соседней улицы Марина, которая все равно просмеивала его за выдумки после того, как остальные слушатели разойдутся. Правда, просмеивала совершенно безобидно, словно ее восторг от услышанного выходил именно таким вот смехом. Он даже как-то вроде бы нечаянно и провожал порой ее до дома, чтобы послушать этот смех и ответить на него уже совершенно диким отчаянным фантазированием.

Именно она, когда Стас с частью его былых школьных товарищей и знакомцев отмечал свое совершеннолетие, вдруг схватив и высоко подняв бокал с шампанским, тряхнула рыжими волосами и с восторженным смехом произнесла:

– За лучшего сказочника всех времен и народов! Пусть он переболеет и детским максимализмом, и прочей дурью и станет в конце концов самим собой!

Стас тогда не подал виду, что смутился и не понял, что же значил этот ее тост. То ли усмешка над его вечной несерьезностью, когда вокруг уже полно серьезных и дельно настроенных по отношению к женскому полу парней, то ли восторженный интерес к тому, что из него могло бы получиться… Смешно ей, – подумал вдруг почувствовавший себя уколотым Стас. – Вам всем прикольно, пока чего-нибудь рассказываю, а потом станете надо мной же смеяться.

Провожать ее в тот вечер он не пошел. И он отправился дальше по жизни в одиночестве – без старых друзей и без упоительного рассказывания при первом же случае небылиц, казавшихся когда-то такими правдивыми. Став с годами серьезным журналистом многотиражного издания, он завел такую же серьезную жену и только украдкой рассказывал своим детям перед сном тут же на ходу сочиняемые им сказки.

В этих сказках он уже не пытался вести свою фантазию по какому-то правдоподобному руслу, наоборот, он отдавался ей весь напрочь, а она утаскивала его через непролазные дебри. И Баба-Яга в них воевала с воющими по ночам волками верхом на Змее Горыныче, скидывая на них с высоты арбузы, которые попадали точно в открытые к небу пасти и пролетали в волчье брюхо… И волки, наполненные арбузами, становились такими круглыми, что зайцы катили их в болото, затыкали ими болотные гейзеры. А гейзеры, накопив силенок, подбрасывали волков-шариков так, что те улетали за горы и леса в далекий Китай. И пока они летели до Китая, они худели и краснели и зеленели от злости, так что китайцы, глядя на пролетающих волков, складывали легенды о зрелых и недозрелых драконах…

Но дети выросли, а он стал истериком от того, что какая-то его часть осталась без применения – некому больше и нечего рассказывать. Жена ушла к другому, богатому и куда более преуспевающему в жизни. Смотря детские мультфильмы, Стас становился злым – то ли от скучности их сюжетов, то ли от какой-то своей неудовлетворенности. Впрочем, чувство неудовлетворенности тем, что приходится делать в жизни, понемногу ушло с переменой в его работе. Однажды ему заказали какой-то предвыборный материал, дали общие положительные моменты, на которые надо было упереть и попросили как-то их связать. Когда же материал был готов и вышел в печать, на него один за другим посыпались подобные заказы. Чем он так заинтересовал заказчиков, Станислав сначала и сам не понимал, но потом ему мельком объяснил коллега по изданию:

– Видишь ли, у всех нас в такой работе обычная логика – мы перечисляем всякие там плюсы, вставляем пару риторических вопросов и наивных недоумений для воздействия на самый низкосортный электорат, практикуем подмену понятий и выдачу частного за общее, вот и собственно, все. А тебя же несет на едином духу, словно ты сам веришь во все это с пристрастием. Такое даже по наивности и по вдохновению ни у кого не удается сделать. Электорат сдается без боя – лучше уж тупо верить в то, во что другие верят, чем мозгами шевелить. В общем, твоя работа не ее количеством берет, а качеством.

Эх, вот какие сейчас в ходу сказки, какие сказочники… – подумал Станислав. – Ну что ж, пусть…

Работать, так работать – он отдался новой деятельности, освоил в ней еще и организаторское начало, и она вынесла его и к деньгам, и к славе. Шли годы – и он, накопив материальный и прочий капитал за время работы политтехнологом в разных городах и весях, стал признанным мастером для тех, кто заказывал ему работу. И он был переведен на следующий этап – стал мастером словесного поединка, которые первыми бросаются при необходимости в бой и выходят на телекамеры.

Появившиеся у него деньги и широкий круг общения разогнали его жизнь на новую скорость. Он жил теперь то с одной, то с другой женщиной, периоды между работой заполняя поездками на отдых в южные страны с этими новыми женщинами, каждая из которых словно с каким-то отчаянием набрасывалась там на все возможные утехи… И глядя на это, он опять ловил себя на мысли, что все их чувства обращены не на него, а на новый уровень и стиль жизни, который он им дает. Постоянно пульсирующая эта мысль утомляла, и когда его очередная гражданская подруга жизни, решив вдруг, что закрепила свое существование рядом с ним, пробовала выяснять отношения, он не утруждал себя выяснениями и тут же выставлял ее за дверь.

Оставаясь на короткое время один, он вдруг ощущал вселенскую усталость – вечерами приходило словно отрезвление от того, что приходилось делать и говорить день за днем. Приходило тяжелое похмелье, которое можно было заглушить утром только новым глотком деятельности – дать себе волю говорить так, чтобы ни у кого не оставалось капли сомнения в том, что ты на самом деле искренне веришь во все сказанное. Он быстро находил другую женщину и через какое-то время опять оставался один.

Странно, другой на моем месте просто выяснил бы с ней отношения и жил бы в установленных рамках, – подумал однажды он. – Что тут сложного? Она бы поняла, чего не стоит делать, а я бы притерся. Так нет ведь.

И вот однажды ему показалось, что теперь все может измениться. Случайно он встретил Марину и через несколько дней понял – она не смеялась тогда над ним, в тот далекий день его совершеннолетия. Он даже не стал особенно разбираться в неожиданно охватившем его увлечении, просто повторил себе пару раз: все будет не так, как раньше – она будет видеть во мне мой дар, и все будет хорошо.

Через несколько месяцев после этой встречи Марина ушла от мужа и переехала к нему. Станислав употребил все силы на то, чтобы действительно, на этот раз все было иначе. Но что-то было все равно не так. Да, часто его усилия отзывались в ней восторженным уважением. Но того искреннего восторженного смеха, которым она встречала когда-то его фантазии, не было. Они не гуляли уже под ее смех и его полет фантазий, как это было в детстве. Почему? Когда он напрямую спросил ее об этом, она просто ответила – так не смешно.

– Я так и не стал самим собой? – вдруг спросил он.

– Нет, – также вдруг ответила она.

Он тогда пожалел, что у них нет совместных маленьких детей. Он бы рассказывал им сказки, может, его фантазия еще способна работать в этом старом русле, и тогда бы действительно все было иначе. В конце концов он как-то подумал: надо было, как говорил о себе Наполеон, «жениться на брюхе» – привести в дом молодую жену, которая бы с испугом благоговела перед даваемым им материальным благополучием, завести детей… Но тут же вспомнил, что, как правило, испуганное благоговение, когда человек пресыщается им, меняется на диаметрально противоположные чувства. А он не сумеет удержать женщину от этого пресыщения – былой романтики его школьных лет давно нет и в помине.

С той минуты он бросил свои усилия создать что-то идеальное из своей новой семьи. Как ему показалось, с Мариной произошло примерно это же. Странно, – подумал он. – мы оба рванулись друг к другу, словно увидали друг в друге издали чего-то необычное, а сейчас топчемся перед друг другом в скуке, словно не можем этого разглядеть вблизи.

Скука никуда не ушла, и однажды он резко огрызнулся в разговоре с Мариной. Та ничего не сказала, вышла в другую комнату и тихо проплакала весь вечер. Это было настолько непривычно для него, что показалось невыносимым. Но и подойти сказать было нечего. Они промолчали целую неделю, и вдруг он с ужасом почувствовал, что это молчание не примиряет, а только сильнее отдаляет их.

Она уйдет и мне нечего сказать, чтобы остановить ее! – понял он и, не заходя домой, перед выходными умчал с парой знакомых на охоту в далекую северную губернию. Один из них взял с собой незнакомого молодого человека, Станислав не стал интересоваться тем, кто это и как с ним связан хозяин крохотной охотничьей базы. Но этот молодой человек неожиданно первым заговорил с ним.

– Бог дал вам дар, но вы не приняли его, – сказал он.

– Ну, может, я что-то и не предугадал в своих способностях. Так ведь к ним инструкции не прилагалось, – не желая менять жизнерадостный настрой всей беседы, ответил Станислав. – Если бы бог дал мне шанс все поправить…

– Пусть будет так. Когда вы вернетесь домой, вас ждет этот шанс.

– Простите, вы уполномочены говорить от лица божественного начала? Тогда бы я попросил сказать… Э-э…– попробовал отшутиться Станислав и не сразу нашелся, что сказать дальше. – Ну… Что есть истина?

– Истина прежде всего в том, что каждый из нас живет с отчаянием – тот ли он, кем ему стоило становиться. Не потерял ли он возможность открыть свое лицо, привыкнув носить маски. Именно это отчаяние заставляет нас любить жизнь, такую жестокую и непредсказуемую. Откройся этому отчаянию – и ты полюбишь жизнь.

…Когда поздним вечером следующего дня Станислав зашел домой, Марина ждала его, одетая в верхнюю одежду. Видимо, она, зная, что он появится-таки к вечеру, давно оделась и сидела, ожидая его, чтобы что-то сказать на прощанье.

И все-таки она не такая, как все, – подумал он. – Другая бы просто ушла, понося меня и жалея себя. И я тоже не такой, как все – если она уйдет, я буду вечно повторять: так и живи теперь, трус…

– Прости, Марина. Я все это брошу, мы усыновим ребенка, и я буду рассказывать ему сказки. Я буду жить тем, что стану сочинять настоящие сказки и сценарии к мультфильмам. Согласна ли ты стать проводником к моему настоящему призванию? Мне не дойти до него одному…

– Хорошо, – сказала она, встала, сняла плащ и прошла обратно в дом.

***

За окном лежал первый снег – белый-белый, в еще не сверкающей своей белизне, а словно бледное покрывало, сквозь которое просвечивает прикрытая им полузастывшая чернота. С неба струились его хлопья, тихонько переваливаясь в воздухе, словно они катились по отвесному склону. Хлопья сбивались в груды на разлапистых ветвях сосен вокруг, скатывались с них и плавно ложились на землю, словно элемент мозаики – в точно назначенное ему место на общей картине. Ложащийся, может быть, на несколько часов первый снежный покров заставляет все живое чувствовать оправданность любых перемен куда сильнее, чем весенняя капель. И это ощущение неизбежности происходящего наполняет мир спокойствием перед будущей жестокостью морозов и метелей.

Владимир вместе с Антоном, с лицами, на которых застыла обреченная ошарашенность, сидели у окна перед ноутбуком, в который раз просматривали один и тот же интернетовский ролик. Антон, обнаружив его, тут же скачал его и выставил и на свой сайт.

– И это та звезда эстрады, которая приперлась первой к этому домику, суперюморист, понимаешь ли… Ой, чего мы творим, ой, ладно ли мы делаем… – шептал Антон, качая головой.

Заросший жидкой бородой худой человек с тихим взглядом ставших пронзительными глаз говорил спокойно, словно выкладывал полностью созревшее решение свое, которое тихо радует его своей полнотой и определенностью. На заднем фоне шумел какой-то лес, словно человек этот остановился на несколько минут на обочине дороги, встретив своего знакомого и решив рассказать ему что-то важное. Видимо, так и было, и знакомый этот тут же сделал видеозапись, чтобы подтвердить потом другим, что он на самом деле услышал такое.

– Я виноват перед людьми: я всю жизнь смеялся над ними, а не над их недостатками. Я словно был врачом, убеждающим больных, что их болезни и есть признак здоровья, – говорил когда-то встречавшийся с Игорем мужчина с выражением лица, которое казалось странным без привычной по-заячьи растянутой улыбки и поднятых полукругом бровей. Человек устало улыбнулся, но эта улыбка словно проявила на его лице черты другого совершенно незнакомого человека.

– Ну, в принципе, понимаю, – сказал, подбирая слова, собеседник. – Ну и что с того?

– Ничего, – произнес тем же тихим усталым голосом мужчина. – Я, между прочим, человек уже не молодой. А вдруг умрешь, и тебя так и похоронят с той глупой маской на роже, которую всю жизнь проносил. Не хотелось бы. Так подумаешь – страшно становится умирать: не успел ведь сам в себя по-настоящему заглянуть.

– То есть все то, что мы видели столько лет с экрана – это не совсем настоящий вы? – снова с трудом подбирая слова, задал вопрос собеседник.

– А какой я настоящий – разве ж я знаю? Я лишь хочу сейчас постранствовать по миру – может, что-то и откроется мне в себе самом.

Мужчина поежился от холодного ветра, окинул окрестности взглядом.

– Я лишь перестал верить, что мы производное от обезьяны, – продолжил он. – Даже смешно – люди порой отправляются к медиумам поговорить с усопшими родственниками, верят в прозрения всяких экстрасенсов и одновременно убеждают себя, что нет ничего, что бы отличало человека от продвинутого животного.

– Ну хорошо, ну пусть так, но… то есть вас кто-то привел к этому?

– Да. Истина в том, сказал он, что мы живем, всегда считая нашу жизнь уже почти закончившейся, поэтому и совершаем ошибки в спешке. И в то же время мы считаем свою жизнь чуть ли не вечной и верим, что все ошибки еще когда-нибудь можно будет исправить. . И мы странствуем по своей жизни, приладив на себя подвернувшуюся маску вместо того, чтобы узнавать свое настоящее лицо. В чем же, сказал он, тогда смысл этих странствий?

Нет, в каждого из нас упал осколок от зеркала, в котором отражена душа мира. И жизнь дана нам, чтобы мы смогли увидеть, какая частица души мира отражена в нем. Поэтому, странствуя по миру, не одевайте масок. Ищите в жизни не удобную маску, а возможность жить без нее. Так было сказано мне.

– Но ведь маска-то, бывает, намертво прирастает! – на этот раз находчиво, словно речь шла о чем-то хорошо ему знакомом, воскликнул собеседник.

Мужчина, чуть помолчав, ответил:

– И еще он сказал: есть среди тяжких грехов такой – сказать себе: так и живи теперь, трус.

***

– Ой, чего мы творим, ой, ладно ли мы делаем… – шептал Антон, качая головой, каждый раз, когда выставлял на сайт нечто подобное. Это были то ролики и записи, выложенные в Интернете, то газетные вырезки, то просто донесшиеся слухи о том, что произошло с человеком после его визита на Светлую гору (в последнем случае имена Антон, конечно, не указывал). Сначала их были единицы, и Антон сам читал их с восторженным удивлением: надо же, все у нас, оказывается, не просто так.

Кто мы были такие еще вчера – и кто были еще вчера те, о ком тут речь? – удивлялся он. – А вот сегодня все смешалось, куда-то понесло каждого в другую сторону… Эх, лежал я на пляже, смыло меня волной, сейчас сам не знаю, куда и выгребу… – вдавался он мысленно в аллегории. – И пущай поносит по морю, хорошо бы на остров необитаемый свой выбросило… Пусть даже в северных морях или озерах, я бы туда летом наведывался… В общем, лишь бы не в казенный дом. Или еще куда подальше, где тебя одна оградка сторожит…

Потом их стало все больше и больше. В какой-то момент произошло то, что бывает с осенним листопадом – после долгого набирания листьями всей яркости цвета и медленного расхождения по деревьям осенних красок вся картина словно замирает в нерешительности в погожие осенние дни. На теплом ветру летит паутина, растягиваясь по траве. Но вот в предутренние часы все застывает в безветрии заморозка, а потом, когда солнце с ветром вновь дыхнут теплом, вся листва разом летит на землю.

Антон вдруг поймал себя на том, что на неспешное приготовление обедов в очаге под навесом времени почти не остается. То, что он делает, вдруг из приключения с неясной перспективой стало работой. Того материала, который он мог выставить на сайт, вдруг стало очень много – люди сами слали сюда свои письма и видеоролики. Кто-то из тех, кто уже побывал на Светлой горе, сам рассказывал на видеокамеру о том, что произошло с ним. В других случаях присылали видеозапись или просто текст о ком-то уже другие люди. Антом смутно догадывался, что материалы эти идут немалой частью от людей, которые и сами раньше были здесь и предложили своему знакомому, о котором рассказывается, побывать. Сначала Антон пытался даже вспомнить и угадать, кто из поднимавшихся к их домику стал активным его помощником в наполнении сайта, потом перестал об этом задумываться. Стало просто некогда, особенно после того, как поток прихожан стал расти буквально с каждым днем.

Антон как-то, спускаясь с воде, испуганно удивился – вместо еле заметной тропки наверх от реки вела уже хорошо протоптанная тропа. На ней почти постоянно кто-то виднелся, иногда люди, поднявшись по склону, просто садились молча рядом во время беседы Игоря с кем-то. Случалось, места на скамьях под навесом на всех и не хватало, кто-то садился на перила, кто-то стоял рядом. Многие лишь слушали и, пробыв здесь какое-то время, так и не говорили напрямую с Игорем. Может, не решались, может, остерегались чего, может, просто хватало на первый раз и уже услышанного, – рассудил об этом Антон. И если поднимались к домику обычно по одному, то спускались вниз порой большими группами, впрочем, без шумных обсуждений.

На цифру посетителей их сайта Антон стал заглядывать со страхом – она пошла в рост в геометрической прогрессии, словно сорвавшись с какого-то ограничителя. Сначала цифра эта у него вызывала лишь горделивое удивление за свою работу, потом стала пугать ощущением, что он какой-то безумный программист, который подпитывает вышедшую из-под управления компьютерную программу. Ты вроде бы еще нужен, но детище твое уже вовсю кормится и с чужих рук, и непонятно, сумеешь ли ты с ним совладать, случись чего.