История села Мотовилово. Тетрадь 5

– Митрий, нет ли у тебя чего из штанов, мне бы с метрицу на портки мужику надо, а мне бы для самой ситцу четверть красного под сарафан!

– Есть, да мне самому в штанах-то спонадобится, – узрев в просьбе покупательницы пищу для вульгарщины, отшутился Митрий, – а что касаемо четверти красного под сарафан, то это всегда можно, – под общий гогочущий одобрительный смех млевшей от тесноты и пота толпы, отчеканил Митрий.

Пользуясь минутным весёлым пересмехом толпы в лавке, Василий незаметно втиснулся в густой переплёт разомлевших мужичьих и бабьих тел. Немножко поддав, он протолкнулся к самому прилавку. Взору Василия предстала целая куча подержанных чайных приборов, лежащих на полке и, видимо, предназначенных к продаже. Покончив с злополучной бабой, Митрий принялся отпускать товар стоявшему в очереди мужику, который убедительно упрашивал Митрия отпустить ему керосину, гарного масла, лампу и пузырь к лампе.

– Лампу с пузырем отпущу, а за керосином с маслом придёшь завтра. Этим товаром мы торгуем только по субботам.

– Это почему же? – негодовал мужик.

– Потому что керосин-то с маслом находятся во дворе. Я из-за твово керосина народ из лавки высылать не стану! Ящик с деньгами и товар на людей не оставишь! – урезонивал Митрий покупателя, указывая подбородком на приборы.

Улучив нужный момент, Василий полюбопытствовал у Митрия:

– Эт что, Митрий Иваныч, посуда-то чайная продаётся, ай как?

– Конечно, продаётся! Ее только вчера ночью привезли из Арзамаса, там в трактире всю обстановку и посуду меняют на новую, вот старую-то в продажу и пустили. Конечно, ведь каждая вещь не вековечна. Там хотят открыть современный трактир, «культурную столовую».

– А почём?

– Дарма! Только на выбор дороже!

Выбрав, которые получше чашки и блюдца, Василий подобрал для своей семьи дюжину приборов. Цена их оказалась весьма сходственной. Он, уплатив деньги, собрался вылезать с покупью из лавки. В лавке в толпе тревожно загудели, забеспокоились, шлепая гулами над ухом, зашептались, зашушукали:

– Да ты сам кошелёк-то обронил или его у тебя вынули? – допрашивали Кузьму Оглоблина, который, растерянно и тревожно обхлопывая себя ладонями по бокам, безнадёжно искал утерянный кошелёк с деньгами.

– Кузьма! Здесь, кажись, был и шнырял между нас Костька Шовяков, а теперь его что-то не видать. Быть он у тебя кошелёк-то стибрил, – оповестила Кузьму словоохотливая какая-то баба.

– Он на это способен и в воровстве заядлый специалист! – поддержал доводы бабы кто-то из мужиков. Он и по домам-то под замок лазит. Почти в каждый праздник в обедню, когда добрые люди в церкви, он залазит и ворует деньги, особенно у одиночек, – добавил обличений к Костькиным проделкам и еще один слободский мужик.

– Да сколько вор ни ворует, и острога не минует! – сказала баба.

– Чужое добро в прок не пойдёт, – поддержала ее другая.

– Обронил ли, украли ли, только в кармане у меня не осталось ни копья! – доложил публике Кузьма. – Хотел ситцу на рубахи ребятишкам купить, а хвать – тут такая оказия получилась.

– Какая жалость! – сочувственно охая, вздыхали бабы.

– Ты, Кузьма, на полу поищи, не обронил ли, – советовали ему.

– Нет, ищи, не ищи, нету. Я кошелёк-то вот в карман пеньжака клал, хорошо помню. И вот арась – нету!

– Василий Ефимович! Не выручишь ли меня деньгами с пятишницу ? – обратился с просьбой Кузьма. – Я в долгу не останусь.

– У меня у самого-то осталась только трёшница всех и денег-то, – живо отозвался Василий, вспомнив о том, что Кузьма ему еще с прошлого года должен был рубль.

– Не может этого быть, чтобы у тебя да последняя трёшница в кармане! – настойчиво увещевал и усиливал просьбу Кузьма.

– Ты моих денег не считал, и вообще, зачем вторгаться в чужой кошелёк. Чем залезать в долги и идти в кабалу, имей свои монеты, – резонно с подковыркой отрезал Василий.

– А я бы вот дал тебе, Кузьма, только ты больно платиться-то туговатый, – вмешался в разговор Степан Тарасов, стоявший в лавке в толпе, ожидающий своей очереди.

– Как так!

– А так, вот уж третий год пошёл, как ты мне полтинник не отдаёшь, видимо, уж совсем замотать хочешь.

– Это какой же долг ты за мной считаешь? – как бы недоуменно переспросил Кузьма Степана.

– А помнишь, я тебе около Васьки Панюкина лавки полтинник в долг давал.

– Вот тебе раз! Изволь радоваться! – удивился Кузьма.

– Так я же тебе его сорок раз уж отдал, а ты все помнишь и не забыл, – возмущался Кузьма.

– Хоть бы один-то раз отдал, а то совсем зажилил, – продолжал обличать Кузьму Степан.

– А помнишь, ты у меня колесо взял, – бойко, с видимым упреком, заметил Степану Кузьма.

– Так я его у тебя не просто взял, а купил, уплатил за него пречистые трудовые денежки, – изрёк действительное обстоятельство дела Степан.

Слушая эту перебранку, Василию хотелось поскорее выбраться из лавки, но вспомнив, чего бы еще купить, громко обратился к продавцу:

– Да, бишь, Митрий, чуть было не забыл, прикинь-ка мне одну селёдину, да выбери, которая покрупнее! – с явным достоинством добавил он.

– Выбирай, не выбирай, она вся одинаково крупная, сорт «Залом», она мелкой не бывает, – рассуждая, Митрий, уложив на чашку весов значительного размера сельдь, сказал:

– Вот, кило с лишним.

Расплатившись за товар, Василий, рассовав чашки по карманам, блюдца сложив стопкой в руке, селёдка в другой, стал продвигаться к выходу. Держа руку с селёдкой над головой, он едва протискался к двери.

Идя домой, Василий остановился против пятистенного дома Настасьи Булатовой и прислушался к разговору, который вела Настасья со своей племянницей Анисьей:

– Аниска! Отвори дверь, тарашки несу! – так вызывала Настасья племянницу из избы, держа растопыренные руки перед собой. Аниска поспешно открыла сенную дверь крыльца и недоуменно спросила:

– А где же тарашка-то?

– Вот, нюхай от рук, поймешь чем пахнет. Я в лавке об тарашку украдкой все руки вываландала, пошла с деньгами, чтобы купить, а приказчик сказал, что мои деньги старинные и «не ходют», взял да их и раскидал на ветер, а вить на них советский герб, серп и молоток обозначены. Сказали, что они уже обменены! Какая жалость! Лучше бы я ими в избе стены обклеила или вон крышку сундука, – негодуя, охала Настасья, жалея о том, что ей не пришлось отведать тарашки, а пришлось только довольствоваться ее запахом от рук, да облизыванием пальцев, которые смачно были обмазаны тарашечьим рассолом. Перед тем, как Настасье пойти в лавку, к ней по-соседски пришла все та же всеведущая Анна Крестьянинова и известила шабрёнке:

– Эх, в лавку на Слободе тарашки хорошей привезли: пластована и с икрой.

Она знала, что Настасья тарашку любит до ужаса. Слова Анны разожгли аппетит у Настасьи, как виноград у лисы. Недолго думая, Настасья собралась идти в лавку и, шевыряясь в шкапу, отыскивая деньги, она проговорила:

– Пойду, погляжу, глаза потешу, может быть, куплю! – и вот, купить-то ей не довелось.

Бережно держа в руках стромкий и нежный бьющийся товар, Василий Ефимович, придя домой, громко крикнул из сеней:

– Отворите дверь!

Ванька ударом ноги открыл от мороза пристывшую к косякам дверь. Торжествующий Василий, довольно улыбаясь, разложил купленный им товар на столе. Вся семья с интересом стала рассматривать покупки. Детвора принялась за развертывание чайных приборов, а бабушка Евлинья присела к селёдке.

– Чай, сколько денег-то на них извел? – заинтересованно полюбопытствовала Любовь Михайловна.

– Совсем пустяки, по дешёвке, дарма, одним словом, – успокоительно проговорил Василий.

– Эта посуда из городских трактиров, из нее, возможно, знатные купцы чай пили, – с некоторым довольством, преклоняющийся перед стариной, гордо добавил он.

– Подошёл я к потребилке-то, а там шуму, зеву, как в улье, хоть уши затыкай. Хотя народу-то в потребилке и много было, но я попал в кон. Затиснулся в очередь и стою, пришипился, а потом очутился у самого прилавка, а кум Митрий-то все же мне с руки. Я и набрал всего. А дело все же, Анна-то баяла, что приказчик-то копун. Пока мне товар отпускал, некоторые в лавке-то, наверно, выспались, – высказался о нерасторопности продавца Василий.

– Любовь, ставь-ка скорее самовар, будем из новой посуды чаевничать. Селёдку порежь, перед чаем посолимся малость.

Вся семья расселась вокруг стола. Ребятишки всяк себе подобрали по новому чайному прибору, стараясь выбрать, который понаряднее, с красивыми цветочками. Из таких слаще чай-то пить.

Пивная. Веселье и драки

Почуяв полную свободу от власти, русский мужик стал раскрывать свою душу во всю ширь. Знаменитый НЭП позволил мужику воспрянуть духом и телом, в сознании мужика зародились творческие, созидательные планы, направленные на рациональное ведение хозяйства и увеличение сельскохозяйственной продукции. Этому способствовали ликвидация безграмотности среди сельского населения, распространение среди народа газет, журналов и книг, проводимые на разные темы лекции в избе-читальне, кино, а впоследствии и радио.

Кредитное товарищество, открывшееся во Вторусском, давало нуждающимся крестьянам деньги в кредит для приобретения коров, лошадей, инвентаря и сельскохозяйственных веялок, сеялок, молотилок. Благодаря всему этому, жизнь в селе пошла в гору. Народ повеселел, люди стали выбиваться из бедноты, стали богатеть, стали прибиваться к элементарной культуре, стали отступать от позорного невежества в быту. Приезжающие из Арзамаса лекторы проводили лекции о быте и здоровье, сопровождая наглядными плакатами, развешанными на стенах в избе-читальне. Всюду видны были призывающие и ободряющие лозунги вроде «Солнце, воздух, пища и вода – наши первые друзья!»

Приехал в Мотовилово агроном. Собралось в избе-читальне больше сотни мужиков, с увлечением прослушали лекцию о земле, о том, как рационально надо обрабатывать землю и вести личное хозяйство. Внимательно с полуоткрытым ртом, сидя на передней скамейке, слушал лектора Николай Ершов. Во время лекции он даже боялся пошелохнуться, а когда лектор, кончив говорить, сказал, обращаясь к мужикам «Спасибо за внимание!», Николай выдохнул:

– Вот это лектор! Вот это Голова! – и к лектору:

– Спасибо тебе, уважаемый товарищ, уж больно ты понятно и увлекательно баял. Был как-то у нас тут тоже лектор, кажись, тоже из Арзамаса, так тот разговаривал с нами, мужиками, на таком научном и непонятном нам языке, что я то понятливый человек, и то ни хрена не понял, а некоторые мужики на лекции совсем спали. Видать, он в нашем сельском хозяйстве ни бе ни ме не понимает, у него и диплома-то не оказалось. Я проверял, баит, дома оставил. Ты будь добр, приезжай к нам ищо когда-нибудь, а я к тому времени слушателей подберу, сагитирую и подготовлю особенно. Я увлекаюсь этой самой как её ни назовёшь, агрономия что ли! – настойчиво упрашивал лектора Николай, желая вплотную познать агрономию.

– Ладно, как-нибудь еще приеду, загляну, – пообещал лектор, видя, что его лекция заинтересовала мужиков, особливо этого приземистого, рябоватого и простоватого человека Николая.

Наряду с культурными предприятиями для народа, государство рабочих и крестьян на основе смычки разрешило и всячески потворствовало открытию на селе для увеселения народа пивных. Ведь в старину почти в каждом селе на самом видном месте были же питейные дома и кабаки, так чем же хуже мы, в наше свободное от рабства время. Ведь русская трудовая душа всегда жаждет о вине, всегда склонна к веселью и куражу.

В Арзамасе открыли новый трактир «Золотой Якорь». В Мотовилове в просторном пятистенном доме Степана Крутилушкина в Кужадонихе была открыта пивная – пристанище мужиков и удалых парней. Буфетчиком поставили чернухинского парня Демку Горюшина. На углу дома прибили дощечку вывеску «Пивная». К этому слову кто-то своей рукой добавил «Золотое дно!».

Сидят в пивной мужики и парни, пивцо попивают, иногда и «рыковку», закусывают колбасой, довольствуются, блаженствуют, курят, пуская дым кольцами и коромыслом, сквернословят, душевно разговаривают, плюют, харкают на пол.

Прослышалось в народе, что в некоторых бутылках с водкой на бумажных подпробочных прокладках встречается иногда изображение Рыкова. Кто обнаружит и будет обладателем этого изображения, тот получит вознаграждение от казны – червонец. Воодушевленные этим мужики и парни нарасхват берут водку в потребилке, пьют водку дома или с торжеством несут ее в пивную и там, делая «ерша», распивают.

Ввалилась в пивную ватага парней-женихов, среди них сельский ухарь Федька Лабин. Уселись за стол, заказали дюжину пива. Колька Лаптев извлек из кармана бутылку водки, обратился к Федьке:

– Федьк, спроси у буфетчика штопор.

– Дайка сюда бутылку-то! – Федька бесцеремонно выхватил из рук у Кольки бутылку и ребром донышка стукнул ее об пол – раскупорил без штопора. Пробка, вылетев из горлышка, как мячик, запрыгала под столом. Федька ловко поймав ее на лету и отколупнув от пробки бумажку, потянулся к свету, рассматривая, громогласно провозгласил:

– Не с Рыковым ли!?

Изображения Рыкова не оказалось. Принялись за питье водки, за распитие пива и за закуску. Где выпивка, там крупный разговор, который незаметно переходит в спор, а спор способен перерастать в драку.

– Эх, мы его тогда в школе и отволтузили. После такой взбучки долго помнить будет. Думаем, охоту на всех налезать надолго у него отбили! – бахвалился Колька Лаптев.

Этот-то разговор и уловил одним ухом Минька Савельев, сидевший со своими товарищами за одним из столов, они тоже угощались. Он Колькин разговор принял на свой счет и понял, в чей огород кидает камешки Колька, потому что Минька с Колькой еще в школе дрались.

Подмигнув своим друзьям, недолго думая, Минька подскочил к Кольке и вызывающе сказал:

– Слушай-ка, за тобой еще должок остался! – и, не ожидая объяснений, он с размаху и силой прислонил свой увесистый кулак к Колькиному уху.

– Это за что? – недоумевая, спросил Колька.

– Сам знаешь за что, а если не знаешь, не поспи ночку, покумекай, тогда догадаешься, старый должок за тобой был теперь квиты.

Колька, чувствуя в Федьке поддержку, встав с места, взбунтовался. Хотел Миньке дать сдачи, но столпившиеся вокруг их полупьяные мужики разгореться драке не дали. Миньку как тутошнего жителя защитительно подзадоривали:

– Парень, не воробей, ввязался в драку, не робей! – услышал Минька чей-то ободряющий голос сзади.

– Это чей парень-то? – спрашивали.

– Минька Савельвев. Видать, силенка-то есть. Он у них и так драчун, на всех налезает!

– А ты, Миньк, двинь ему по зубам-то, он и успокоится! – поддерживали Миньку и товарищи.

– Ввали им под девятое-то ребро!

Минька так и сделал. Торчмя, кулаком ударил Кольку в зубы. От боли Колька нагнулся, на стол выпал у него изо рта окровавленный осколок зуба. Федька в защиту Кольки не пошёл, в драку не ввязался, потому, как и у него во рту тоже не хватало ползуба за применение двух-орловой монеты во время игры в деньги. Как-то в Покров во время игры в деньги Минька и ему саданул по зубам. На этом скандал и драка окончились. Некоторые пьяные мужики и парни вышли из пивной на улицу, некоторые остались в помещении. В пьяной разношерстной толпе почти всегда перебранка и споры.

На улице около пивной о чем-то заспорили Мишка Крестьянинов с Митькой Кочеврягиным. С давних пор между ними затаилась вражда. В святки Мишке накинул Митька на голову мешок, и Мишку побили втёмную. Обзывая друг друга на всякие манеры, они, как разъярённые петухи, готовы были ринуться в драку.

– Рыжий теленок! – обозвал Мишка Митьку.

– А ты курносый, нос у тебя, как чекушка от заднего колеса.

– Эх, я тебе и вмажу!

– А я тебе салазки назад загну!

– Я тебе жагну, а хошь, я тебе рёбры пересчитаю!

– Ты у меня довякаешься! Вот заехать по харе-то, и будешь знать!

– Я тебе так заеду, два дня просмеёшься, а на третий сдохнешь.

А столпившиеся вокруг полупьяные мужики и парни, покачиваясь во хмелю, на морозе греясь, обоюдно толкая друг друга в бока, задорно балагуря и усмехаясь, подзадоривали расходившихся вовсю Мишку и Митьку:

– А вы вместо ругани-то подеритесь «по-любе».

Подзадоренные этим, они вцепились друг в друга и начали волтузиться, приминая снег.

– Ты чего с ним так долго валандаешься, клади его на обе лопатки и дело с концом! – неизвестно кого подзадоривал Николай Ершов, стоявший тут же только поодаль.

– А ты его лаптёй, лаптёй под дыхлы-то, – подтравляли мужики.

Митька, изловчившись, ударил Мишку кулаком в грудь, тот с копылков долой упал на снег, закорчился от боли. Митька поддал ему пинка.

– Ты что же так дерешься «по-любе»! А поддал под вздохи лежачему, ты рази не знаешь правила, лежачего не бьют! – стал урезонивать Митьку Ванька Федотов. – Так не пойдёт, это не по-товарищески, – и в знак наказания так саданул Митьке по щеке, что тот выхаркнул на снег сгусток крови. И тут разразился кулачный бой. Мужики и парни охотно вступили в драку: кто-то за Митьку, кто за Ваньку. Издали виднелись беспорядочные взмахи рук.

Михаил Федотов, стоя около своего дома и заметив около пивной драку, как его брат Ванька машет кулаками, тоже ринулся туда и с разбегу, не разобравшись в том, кого же надобно бить, втиснулсая в толпу. Вломившись в неразбериху переплетенных в драке человеческих тел и махая руками, как мельница крыльями, он начал угощать своими пятифунтовыми кулаками кого попало, нанося удары и направо, и налево. Недаром Михаил на военной службе в строю крайним стоял на правом фланге. Стоя подальше от драки, Ершов Николай, дрожа всем телом, от задора вступить тоже в бой. Едва удерживаясь на месте, он судорожно подсучивал рукава и, наплёвывая в кулаки, держа их наизготовку, ни к кому не обращаясь, промолвил:

– Я сейчас кого-нибудь успокою!

– А ты, Николай, топай, топай, лаптем, лаптем отсюдова, пока тебе харю-то не намылили. Не хочешь крупным шагом дорогу отсюда отмеривать, так будешь мелкой рысцой удирать, улепетывать! Что ты кулаками-то турсучишь и локтями-то, как паровоз дышлом, поводишь, или завидно и бока у тебя чешутся? Поди, сунься, живо бока-то намоют, – предупредительно урезонивал его стоявший тут и не вступающий в драку, а только наблюдающий за ней Терентий Терешин.

– Ни хрена приподобного! – ерихонился, петушился Николай. – Я не из робкого десятка, и сам могу кого хочешь угостить, что кровью умоются! Вот они, мои кормилицы, – выставил вперед и пробуя на прочность свои кулаки.

– Ну, так поди, если завидно, тут тебе взвесют бесплатно!

А толпа охала и выла.

– Убегай, Миколай, как бы тебе тут не вложили!

– Я сам гляжу, кому бы ввалить!

А Николаю это не понялось, предупреждение пошло ему не в разум. Не послушав советов, Николай с прижатыми к груди приготовленными к бою кулаками втиснулся в толпу дерущихся и, не успев нанести никому удара, не больше как через минуту не вышел и не выскочил из этого клубка мужичьих тел, а на карачках выполз меж чьих-то раскоряченных ног.

– Ну, что, я баил. Уму–разуму вложили! – сказал Терентий.

Николай деловито и молча обтёр свое обкровавленное лицо, без возмущения и угроз стал отплёвываться, разукрашивая приближенный от него снег. Не утолив свой азарт в драке, он молчаливо побрел домой. А когда драка, утратив свой пыл и азарт, сама по себе окончилась (ведь петухи и то когда-нибудь да прекращают бой), люди, остепенившись, стали мало-помалу расходиться, а победители остались тут, словесно разбирая исход драки.

Михаила Федотова из любопытства спросил Терентий:

– Ты не знаешь, кто это из вас Николая Ершова угостил? Он пошёл, весь разукрашен кровью!

– А я гляжу, появилось в драке чье-то свеженькое лицо, и поднёс ему для храбрости, – самодовольно изрёк Михаил, – сжал потуже свой кулак и хлысть по этой свеженькой роже. А это, видно, Николай Ершов подвернулся?!

– Ну, да, он.

– А ты поди, догони его, да извинись, ведь ни за что, ни про что он получил это, – весело смеясь, добавил Терентий.

– А на хрен он мне нужен, в чужие сани не впрягался бы! Не совался бы в такой кутерьме, в обмешулках словить недолго! – заключил Михаил.

– Драться, так драться, подвыпившие мужики уёма не знают.

Пока на улице бушевала драка, внутри пивной из-за шума не видели и не слышали ее, а там произошёл свой скандал. Изрядно подвыпивший Панька Варганов что-то дурашливо разбушевался, его хотел унять его сродник Федюшка. Панька, не терпящий уёмщиков, ударил бутылкой Федюшке по голове. Федюшкино лицо все облилось кровью. Пока Федюшка оправлялся от удара, освобождая лицо от врезавшихся в кожу стеклянных осколков. Панька, видя, что дело плохо, прячась от возмездия, забрался в подпол. Но в подполе долго не просидишь, сиди, не сиди, а вылезать надо. Приглушённо в морозном воздухе, тренькнув, дзинькнуло выбитое стекло. Панька, выбив стекло в окошечке, через которое обычно ссыпают картошку в подпол, стал выкарабкиваться через него наружу. С противным скрежетом засвиристел выдираемый заржавелый гвоздь. Окошечко оказалось мало. Пока Панька вылезал, у него рубаха разорвалась в клочки, а на голом теле появились кровяные царапины. В пивной Федюшке кто-то шепнул:

– Панька вылезает из подпола, и там застрял.

Федюшка на улицу выскочил с топором, но момент был упущен. Панька, только что вылезший из окошечка голышом, без рубахи, торопко отбежал на дорогу. С довольной усмешкой стал закуривать. Попав в такой опасный переплёт, у него все похмелье вылетело, а увидев Федюшку с топором в руках, самодовольно погрозился пальцем и драпанул в Кужадониху. Если бы не успел Панька вылезти из окошечка, то, наверное, он отведал бы Федюшкиного топора по голове.

В это самое время тут оказался Николай Смирнов, как и всегда с ружьем за плечами, давно подстерегающий Паньку для отмщения, но он немножко запоздал. Момент упущен, стрелять же при большом скоплении народа он не стал, отложил мщение на более подходящий момент.

После драки как-то, увидев Василий Савельев Николая Ершова, спросил:

– Где это ты синяков-то раздобыл? Кто тебе фонарей-то понавешал? Ты разбогател, тебя и не узнаешь! – с явным подтруниванием, добавил он.

– А все по пьянке, – с наивностью ответил Николай. – Был влоск пьяный, вот и сплоховал малость, если бы был не пьяный, я бы им дал! – самодовольно петушился он. – И нужно же мне было тогда ввязаться в эту драку, ведь меня не затрагивали, и не мой воз, не мне было везти, – деловито рассуждая и признавая свою ошибку, закончил он. – А теперь вот и вынашивай эти надоедливые синяки, – спохватившись, добавил Николай.

– А ты, Ефимыч, когда в пивной-то бывал или нет? – спросил он, интересуясь, у Василия.

– Как-то раз заходил, поинтересовался, не для выпивки, а так полюбопытствовал. Ну, сидят там пьяные мужики, пьют, орут, ругаются, дыму накурили, хоть топор вешай. Мне что-то не понравилось, да вообще-то мне некогда там рассиживать, недосуг, рассусоливать и далеко от дома, зря уходить не приходится, – объяснил Василий.

Ершов и его торговля

Период НЭПа это годы полнейшего удовлетворения запросов народа с расчётом, чтобы русскому народу стало лучше жить. К услугам человека представилось все: от полнейшей свободы, правительство налогами народ не обижало (в экономическом и моральном отношении), свободы труда до свободы торговли, свободы совести и вероисповедания. Поэтому-то редкий человек не задумывался над тем, как бы повыгоднее приспособиться к этой новой и свободной обстановке, как бы чем-либо заняться полезным с расчётом получить выгоду для своего индивидуального хозяйства и принести пользу людям, стать знатным, почётным, всеми уважаемым человеком.

Поэтому-то Николаю Ершову снилось и виделось, что он тоже человек и имеет желание и способность к обогащению. В голове у него зародилась мысль, как бы разбогатеть. Его не покидал замысел и подмывала мечта о том, чтоб как бы то ни было раздобыть солидную сумму денег и открыть в селе лавку для торговли бакалейными и красным товаром, разбогатеть и выйти в передовые люди села. На лекциях в избе-читальне он наслышался о разнообразных преимуществах и вспомогательных предприятиях от власти для сельского жителя: кредит и добровольное страхование имущества.

Заполучив и зазвав страхового агента, Николай Ершов повел его к своему дому, чтоб на месте осмотрев постройку, добровольно застраховать ее в желаемую солидную сумму, задуманную Николаем. Дорогой Николай самодовольно хвальнулся перед агентом:

– Я от рождения счастливый, мне в жизни все время везёт. Восейка пошёл я в потребилку, купил шкалик водки для выпивки с устатку, выщелкнул из горлышка пробку, а она и угодила прямо в лохань. Достал ее оттуда, отколупнул бумажку, к глазам на свет ее поднял, а на ней «Рыков». Ну, думаю, даешь червонец! Съездил в Арзамас в банк, получил десять рублей наличными. Да хоть бы взять, к примеру, и дом мой – оказался под счастливой звездой. Когда я его строил и внимания не обратил, а когда выстроил – гляжу, а прямо над крышей моей избы в высоте небесной по ночам яркая звезда горит. Не верите? Дождитесь вечера, сами убедитесь. Только я вот чего опасаюсь: сорвётся эта звезда с своего места, упадет и угодит прямо в трубу. Пожалуй, греха не оберёшься, горшки поразобьёт! – полушутливо добавил он.