Полная версия
365. Сказки антарктических писателей
И художник Пабло Пикассо был счастлив.
Мелисса Шантрапа. Недуги. День пятьдесят пятый
На скалистом утесе у хмурого океана маленький дом. В стенах его, пропахших ветрами и солью, живут три брата. Каждый день они встречают и провожают солнце, бороздят на шаланде залив, щедрый на рыбу и краба, а в дождливые или снежные дни плетут сети, разжигают огонь в камине и курят трубки. По ночам братья смотрят на звездные корабли, плывущие по небосводу в сторону континента…
Правда, старший брат, ввиду отсутствия способности сидеть, никогда не присаживается на лавочку или в кресло-качалку. Куда бы он ни сел – падает. Попробует усесться на стульчик и – бум! – валяется на полу. Сядет на скамейку – опять промахнётся – и в камин задом.
Средний брат страдал иным недугом – не мог устоять на месте. Постоянно вертелся, прыгал, бегал, а если останавливался – тут же терял равновесия, падал шваброй лицом в тряпку.
У младшего брата все было наоборот. Он не падал со стульев и не носился по дому наскипидаренным, но оказался неспособным произносить гласные звуки. Он мечтал стать философом, аки Сенека, поэтом, аки Вергилий, и оратором, аки Цицерон, но вместо:
Симулякр Бодрийяра,Как пьян бывал – катился с яраДекламировал:
Смлкр Бдрркк пьн бвл – ктлсс рПроблема усугублялась ещё и невозможностью младшего брата донести мысль до слушателя даже в письменном виде. Впрочем, средний брат даже читать не умел читать, хотя обладал при этом превосходным каллиграфическим почерком. А вечно падающий старший брат мог и читать, и писать, но исключительно символами японского идеографически-силлабического письма.
Одержимый маниакально-депрессивным психозом брат младший с утра до вечера мечтал о том, как придушить брата среднего, который страдал аллергией на собственный организм, а старший брат был пироманом и прятал под подушкой канистру с бензином, планируя залить им дом, поджечь и любоваться парящими в воздухе хлопьями черно-белого пепла.
Но сейчас зима. И всё идет своим чередом в доме на краю утёса. В стенах его, пропахших ветрами и солью, по-прежнему живут три брата. Каждый день они встречают и провожают солнце, ловят рыбу, плетут сети, разжигают огонь в камине и курят трубки.
По ночам братья выходят на крыльцо и смотрят на звездные корабли, плывущие по небосводу.
Конан Опарышев. Ягель и Гегель. День пятьдесят шестой
Редактор газеты Bamberger Zeitung по фамилии Гегель, выйдя из дома, задумался о соответствии монархизма и собственной идеалистической системы и забыл надеть любимые чулки и калоши.
Так и ковылял босиком по переулкам, пока не угодил в лужу.
– Himmelherrgott! – возмутился Георг Вильгельм Фридрих, а именно так звали редактора газеты Bamberger Zeitung, и повернул обратно к дому. Взял перо и бумагу и начал писать:
Лужа, грязная лужа – без всякого дальнейшего определения. В своей неопределенной непосредственности она равна лишь самой себе, а также не неравна в отношении иного, не имеет никакого различия ни внутри себя, ни по отношению к внешнему.
Тут Георг Вильгельм Фридрих почувствовал свербёж в носоглотке, достал из сюртука платок и шумно высморкался:
Простуда, скверная простуда; она есть простое равенство с самой собой и любой другой простудой, совершенная пустота, отсутствие определений и содержания; неразличенность в самой себе.
На секунду Гегель замешкался, пожевал перо, и вдруг его осенило!
Грязная лужа и скверная простуда есть, следовательно, одно и то же. Истина – это не лужа и не простуда, она состоит в том, что лужа не переходит, а перешла в простуду, и простуда не переходит, а перешла в лужу.
– Хо-хо! – хохотнул Гегель и послал служанку за восковой свечой, потому как слышал, что в России воском натирают простуженные носы.
Об этом даже указ был сочинён и подписан; выделять средства из бюджета на покупку свечей для особых нужд высокопоставленных лиц.
P.S. Вы спрашиваете меня, какое отношение к Гегелю имеет Ягель?
Отвечаю.
Если бы Гегель родился на Чукотке и кормил оленей ягелем, то некому было бы следить за орфографией и пунктуацией в газете Bamberger Zeitung.
Так.
Моника Суета. Кладовщик (пьеса). День пятьдесят седьмой
Явление первое.
Складское помещение. Стеллажи вдоль стен, едва освещенные лампами под конусовидными абажурами. На полке две картонные коробки. Слева от стеллажей запертые железные ворота с маленькой, врезанной в них дверью. Между воротами и стеллажами электрическая плита и стол. На столе беспорядочно разбросаны пачки сигарет, набитые окурками пепельницы. На краю стола – включенный телевизор. На экране – цветная калибровочная сетка. Кладовщик дремлет, уткнувшись головой в стол.
Снаружи доносится свист ветра. Из-под ворот змеится снежная пыль.
Кладовщик (просыпаясь): Ишь, погодка-та… От погодка-та…
Кладовщик неуклюже встает из-за стола, зажав папку со складскими бумагами подмышкой, семенит к стеллажам; бережно снимает с полок большую коробку, ставит на пол, открывает, вынимает десяток маленьких коробочек и тщательно закрывает большую коробку, столь же тщательно обматывая скотчем.
Кладовщик: И славно-та… Шесток… Уж да уж…
Кладовщик пересчитывает маленькие коробочки, потом приподнимает каждую, читает надписи на ярлыках, сверяется с данными в складских бумагах.
Кладовщик (считает): Раз и два и три и четыре и пять…
Кладовщик возвращает пустую большую коробку на полку, достает со стеллажей другую большую коробку, ставит на пол, открывает и осторожно перекладывает в неё маленькие коробочки.
Кладовщик: И сюда… И вот сюда… От хорошо… Надо уж… Бы…
Кладовщик возвращает большую коробку с маленькими коробками на полку рядом с пустой коробкой, отступает на шаг, с минуту стоит неподвижно, переводит взгляд с одной коробки на другую, будто сравнивая. Меняет коробки местами.
Свист ветра за воротами нарастает.
Кладовщик (прислушивается): Ишь… Ушь…
Явление второе.
Складское помещение. На электрической плите шумит чайник. Кладовщик щелкает переключателем телевизора, но картинка с калибровочной сеткой не меняется. Из-за ворот доносится звук, напоминающий шуршание автомобильных шин по гравию, потом тихий, вежливый стук. Входит высокий человек в черном пальто с тростью и в цилиндре. Пальто расстегнуто – под ним галстук, рубашка и пиджак.
Человек в пальто (глядя сквозь стекло монокля на старика): И?
Кладовщик: Извольте-с…
Человек в пальто (упирая руки в бока): Рубь.
Кладовщик (падает на колени): Помилуйте-с…
Человек в пальто (возмущенно): Два!
Кладовщик (поднимается с колен и кланяется): Ваше-с… Ваше-с…
Человек в пальто высыпает ему в ладонь несколько монет, стучит тростью по воротам. Входит подросток в широком белом кафтане. В его руках картонная коробка.
Человек в пальто тростью указывает на стеллаж и выходит за дверь. Подросток ставит коробку на полку, подмигивает кладовщику и тоже выходит.
Кладовщик садится за стол, пересчитывает монеты и что-то записывает в складскую книгу.
Явление третье.
Складское помещение. За столом дремлет кладовщик. Электрический чайник свистит. Сонный кладовщик подскакивает, бросается к чайнику, но по пути оступается и падает.
За воротами слышен раскатистый грохот. Дверь слетает с петель, и в помещение входят четверо мужчин в черных рабочих спецовках и с автоматами наперевес. Не обращая внимания на лежащего кладовщика, выносят стол, лампу, телевизор, чайник и все коробки, после чего окружают самого кладовщика.
1-ый рабочий (наводит автомат на кладовщика): Ты гад? Казнокрад!
Кладовщик (испуганно): Кто? Кто-то?
2-ой рабочий (выпуская автоматную очередь в потолок): Народ кровь пить?
Кладовщик (пытается отползти в сторону): Я? Пошто?
3-ий рабочий (ставит ногу на спину кладовщику): Шутить?
Кладовщик (кладет руки на затылок): Не моё всё… Служу я…
4-ый рабочий (грозит пальцем): То-то. Служи.
Рабочие покидают складское помещение.
Кладовщик прилаживает дверь к проёму. Потом уходит вглубь склада и возвращается с большой коробкой, новой лампой и новым чайником. Вкручивает лампу в патрон под потолком, ставит на плиту чайник, выкладывает из большой коробки маленькие, пересчитывает, сверяется с ведомостью, укладывает обратно и ставит коробку на стеллажи.
Явление четвертое.
Складское помещение. Кладовщик сидит на полу и пьет чай.
От громкого удара он вздрагивает, приставленная к воротам дверь с лязгом распахивается. Вбегают двое бритых молодчиков в тренировочных костюмах, вооруженные бейсбольными битами. Один разбивает битой лампу, другой поддевает ногой чайник. Чайник, жалобно звеня, летит в дальний угол сцены.
1-ый молодчик (подбегает к кладовщику и сильно бьет кулаком по лицу): Сука!
Кладовщик (закрывает лицо ладонями, плачет): Ребятушки… Я ж… А я ж…
2-ый молодчик (помогает кладовщику встать): Отец, ты это самое…
Кладовщик: Я ж никогда… Никогда…
1-ый молодчик (хмуро): Один ты? Мы тут тебе… В оба чтоб…
Кладовщик: Ага… Могила!
1-ый (прикладывая палец к губам): И чтоб тихо… Тут. А не то… Расход.
Молодчик разворачивает черный полиэтиленовый пакет и кивает напарнику. Напарник снимает с полки коробку и высыпает ее содержимое в подставленный пакет. После этого они, ухватившись за края пакета, выволакивают его со сцены.
Кладовщик (утираясь рукавом): Поди…
Кладовщик, кряхтя, поднимает с пола пустую коробку и ставит на прежнее место.
Явление пятое.
Складское помещение. В проёме, где раньше была дверь, сверкает молния. В полумраке лежит кладовщик, укутанный в тряпки. Вдруг в темном проёме вспыхивает свет фонаря. Жёлтое пятно скользит по стенам и останавливается на теле кладовщика. Входит карлик в камзоле.
Карлик: Темень…
Кладовщик (стонет из-под вороха тряпок): Ох…
Входят грузчики в оранжевых комбинезонах и шахтерских шлемах с горящими лампочками. Они едва удерживают пирамиду из маленьких коробок.
1-ый грузчик (первому): Цяжка!
2-ой грузчик (человеку в пальто): Куды класць?
Кладовщик (болезненно кашляя): А что такое? Что? Это зачем это такое? Куда?
Карлик (вынимает из внутреннего кармана пиджака портмоне, отсчитывает купюры): Слышь, старик. Добро моё децл (протягивает деньги), а ты присмотри… Лады?
Кладовщик (быстро кивая, прячет деньги под рубаху): Эт добро… Мы завсегда… Чай, печенья там… Спешить… Не-е…
Карлик (грузчикам): Мужики, там… Всё. Только не курите – поедем. Рынок, шпаклевка, ага (бормоча под нос, покидает сцену).
Грузчики бросают коробки на пол и, отряхнув пыль с комбинезонов, покидают склад следом за карликом.
Кладовщик открывает одну из маленьких коробок, высыпает из неё ещё десятка два крохотных коробков, некоторое время смотрит на них, пожимает плечами и укладывает обратно. Разбросанные коробки укладывает в одну большую.
Явление шестое.
Складское помещение. Кладовщик бормочет молитву, стоя на коленях у стеллажей. Вдруг тонкий голубой луч пробивает стену и вырезает в ней прямоугольный проём. В проём вползает сине-зеленый гуманоид.
Гуманоид (радужно переливаясь): Ыч. Ъ. Яьых.
Кладовщик (хрипло): Хтой?
Гуманоид: Фв. Цъй.
Кладовщик (понижая голос): Хтой?
Гуманоид вытряхивает содержимое коробок, яростно топчет содержимое всеми конечностями и поливает маслянистой жидкостью кучу картона, образовавшегося на месте разнокалиберных коробок. Из кучи вырастают грибы и плесень. Гуманоид натягивает на голову кладовщика кожаный намордник с поводком. Поводок привязывает к ножке стеллажа.
Гуманоид: Й.
Кладовщик (сквозь намордник): М. М.
Гуманоид ползёт обратно к отверстию и растворяется в темноте.
Явление седьмое.
Складское помещение. Абсолютная тишина. Отверстие в стене и дверной проем заложены кирпичами.
Кладовщик берет с полки оставшуюся картонную коробку и ставит её в середину сцены.
Кладовщик (утирая потный лоб выпачканной в цементе рукой): Всё…
Кладовщик влезает забирается Свет гаснет.
Занавес.
Варлам Спотыкач. Светофор. День пятьдесят восьмой
Жил да был на перекрестке маленький светофор. Настолько маленький, что никто не обращал на него внимания. Брызгая грязью, мчались автомобили, скакали по зебрам пешеходы, шастала туда-сюда злая бездомная собака.
И загрустил светофор. Загрустил от бессмысленности и тщетности своего бытия. Загрустил, запечалился, задумался и перестал светить трёхфазно.
Прознали об этом начальники и прислали на перекресток постового с полосатой палкой. Постовой явился злющий, злее бездомной собаки, потому как был снят с доходного места на рублёвом шоссе. Вспомнив про голодных детей, которых у него не было, постовой рассердился ещё больше и пнул светофорный столб. Светофор даже лампой не повел.
Постовой пнул снова. Светофор дрогнул, но промолчал. Тогда постовой стал дубасить светофор почем зря ногами, палкой, головой…
И тут произошло нечто невообразимое. Светофор включил разом все три лампы и стал мигать эпилептически, будто дискотечный стробоскоп.
Автомобили бросились во все стороны по тротуарам, бордюрам, заборам. Злая собака рычала на постового, постовой рычал на собаку.
Взвыли сирены, пассажиры автобусов полезли в аварийные окна, а пешеходы – в канализационные люки. Из кареты скорой помощи вывалился человек в пижаме и пополз в сторону кладбища.
Всё кругом прыгало, дудело и кувыркалось, пока спятивший строительный бульдозер не подмял под себя маленький светофор.
Стихли сирены, вопли людей, визг тормозных колодок. Носы пешеходов пугливо высовывались из люков, пассажиры лезли обратно в автобус.
Близилось время сиесты, поэтому собака подняла ногу, почтила память разбитого светофора и отправилась на помойку за костями.
А постовой ушел в сторожа.
Бальтазар Заслон. Грузовичок. День пятьдесят девятый
Средь неприглядного внутреннего двора стоял невзрачный дом. К дому сему неприметные люди в оранжевых комбинезонах пристроили подъезд, который от других подъездов ничем не отличался.
Слишком уж всё гладенько выходило, что не могло вызвать любопытство в пронырливом сознании автора сей докладной записочки. И взялся я следить за двором, домом и подъездом.
И как чувствовал. После череды непримечательных дней к дому подкатил очень подозрительный грузовичок! Такого подозрительного грузовичка я в жизни не видывал! На четырех подозрительно круглых колесах он въехал во двор, тревожно фыркая выхлопами сомнительного химического состава. Из какой-то особенно странной кабины выпрыгнул совсем уж неказистый мужичок, откинул борт и выкрикнул неразборчивое.
Тут же к грузовичку подбежали аномально молчаливые африканцы и выгрузили из кузова деревянные ящики неправильной формы с надписями на неизвестном мне языке.
Мораль сей притчи в том, что бела береста, а деготь черен, а такоже и в том, что пора уходить в катакомбы.
Филомена Мешанина. Телефон. День шестидесятый
Один мальчик по имени Данчик боялся телефона. И всякий раз покрывался холодным потом, когда телефон разрывал тишь да гладь его обиталища.
Аппарат подскакивал, будто гренка из тостера, и бросался в угол комнаты, где за тумбочкой прятался испуганный мальчик. Телефонная дуда истошно вопила и падала навзничь. Из дуршлячного динамика вылетали боевые самолеты, танки и кирасир, угрожающе гремя кирасой. Мальчик жмурил глазки и со страху портил нижнее бельё.
– Здравствуйте. – произносил чей-то голос из адского жерла телефонной трубки.
– Ы-ы-ы! – ычал мальчик, заползая под ковер.
– Подумаешь… – предсмертным гудком выстреливала трубка, раскрывала зевотно рот и прикидывалась спящей. Но мальчик, чувствуя подвох, тихонько подкрадывался к трубке, тыкал ногтем в глянцевый пластик и тут же отпрыгивал в прихожую, словно ужаленный тайпаном.
– А ну, стой! – орала хитрая телефонная трубка, внезапно очнувшись и прыгая вслед за ним. – Скажи-ка, товарищ, это склад?
– Нет!
– Тот самый? – трубка приближалась, со свистом раскручивая аркан, сплетённый из телефонных проводов.
– Нет! – мальчик полз, перебирая коленками, на кухню, но падал на живот и опутанный проводами скользил по паркету обратно.
– А не хотите ли Вы подключить цифровое телевидение?
– Пожалуйста, не надо!
– А позовите, пожалуйста, Стёпу!
– Нет-нет-нет! – мальчик захлёбывался криком и вываливался из сознания в глубину бессрочной комы.
Трубка подтягивала мальчика к тумбочке и бережно укладывала на рычажки телефона.
Норберт Пресс. Пылесосы. День шестьдесят первый
Спускаюсь намедни в метрополитен, а там – пылесосами дешевыми фарцуют! Я ж возьми, да и купи.
Не подумайте, что Норберт какой-то там сквалыга и скупердяй, который из блохи голенище кроит! Купил исключительно из соображений практичностей, целесообразностей и рациональностей.
Пылесос домой приволок, поставил в уголок, а сам на кухню – мясо с картофелями жарить. И только собрался маслом сковородку обмазать, как затрезвонил телефон:
– Добрый день! – кричат мне в ухо подозрительно задорно, будто щекотка одолела или хворь душевная. – Вы уже овладели навыками работы с нашим пылесосом? Сколько раз в день читаете инструкцию к нашему пылесосу? Как много времени тратите на уборку с применением нашего пылесоса?
– Стоит в уголке пока… – отвечаю, застыв с бутылью масла оливкового в руках.
– А Вы знаете, что при фирме открыты круглосуточные курсы виртуозного управления пылесосом? С Вами будут заниматься профессиональные преподаватели и опытные мастера! Вы платите всего один раз! Мы обучаем до результата. То есть, пока не научитесь – мы Вас не выпустим.
– Я подумаю. Наверное…
– Замечательно. Сколько у Вас комнат в квартире?
– Три. Кухня ещё, ванная, уборная и антресоль.
– Замечательно! Как Вы считаете, может быть, стоит приобрести универсальную модель пылесоса? От обычных моделей отличается наличием дополнительных раструбов. Их можно протянуть во все помещения квартиры и пылесосить одновременно!
– Может быть…
– Будем признательны, если Вы расскажете о нас друзьям, знакомым, соседям, коллегам по работе, каждым встречным и поперечным, случайным прохожим с мало-мальски вменяемой рожей!
– Я постараюсь, да…
– А ещё в ассортименте у нас имеется грелка для чайника. Удобная, эргономичная и остро необходимая в хозяйстве грелка для чайника!
И тут у меня из рук бутыль с маслом выпала, да на сковороду! Сковорода над плитой подскочила, перевернулась, да на лапти!
– Идите ко псам со вашими пылесосами, раструбами, грелками и чайниками! – закричал я во гневе. И трубку о стенку разбил.
И ушёл покупать новый телефон.
Мальвина Серьга. Резиновый человек. День шестьдесят второй
Всякие люди рождаются на Земле: и глупцы, и мудрецы, и урологи, и энтомологи, и душегубы, и лесорубы, а то и просто личности с подвохом.
Выпало как-то жить на нашем свете резиновому человеку, у которого всё было резиновым: руки, ноги и даже мысли, а берцовую кость он легко мог свернуть бубликом. Очень кичился человек сей собственной резиновостью и часто говаривал:
– Жалок мудрец, ибо границы мудрости его определены. Жалок глупец, ибо разум его ограничен глупостью. Жалок уролог, ибо мир его ограничен слизистой мочеиспускательного канала. Жалок энтомолог, ибо инсекты своими габаритами жалки изначально. Жалок душегуб, ибо количество душ, кои он способен сгубить, исчислимо. Жалок лесоруб, ибо не вхож он в заповедные леса, охраняемые министерством экологии и природопользования. Жалки и сомнительные личности, ибо значимость их личностей вызывает сомнения.
При этом резиновый человек прыгал по тротуарам над толпами людскими, отскакивал от столбов волейбольным мячом и под звон разбитых фонарей кричал:
– А я! Я могу распластать себя гуттаперчей по вселенным, ибо эго моё резиново! И могу мыслить четырёхмерно, ибо мысли мои резиновы! – и так разошёлся, распалился, что задымился весь, закоптил. Почернела резина, пошла трещинами, да и осыпалась в труху.
– Что-то палёным запахло… – заметили глупцы и мудрецы, урологи и энтоломоги, душегубы и лесорубы.
– Так пахнет резиновый человек! – воскликнули было сомнительные личности, но тут же притихли под тяжестью чьих-то внимательных взглядов.
Рюрик Сатурн. Орден. День шестьдесят третий
Он родился под злобный гнет темных сил, родился под вой враждебных вихрей, родился в парче, родился в ноябре.
Он ложился костями в русло Беломорско-Балтийского канала имени семинариста, изгнанного за неявку на экзамен, ложился костями в байкало-амурский грунт, ложился костями в тоннели московского метро.
Он лежал и мёрз в камере следственного изолятора, лежал и мёрз под ногами уходящих по этапу, лежал и мёрз, кутаясь в колючую проволоку, лежал и мёрз ни за что, ни про что.
Он кидался животом на амбразуру, лез с гранатами под танки, таранил самолёты, гнил в концентрационных лагерях, а после был посажен в тюрьму за то, что не сгнил.
Он бороздой вспарывал сибирские равнины, вспарывал чернозем, вспарывал ракетой космос и возвращался, сгорая в стратосфере.
Он хоронил детей на горных перевалах Гиндукуша, хоронил детей у реки Припять, хоронил детей в больницах и школах.
Он верил продавщицам в продуктовых магазинах, верил дикторам на телевидении, верил будущим олигархам.
Он собирал окурки, собирал пустые бутылки, собирал жестяные банки, собирал обрывки рекламных листовок с подоконников.
А умер он от холода, голода и тоски в пустой квартире с протекающим потолком и щелями в стенах.
А румяный чиновник в кабинете выписал ему посмертный орден.
А внуки орден тот продали скупой немчуре из Берлина.
И скупая немчура взошла на трап самолёта, стирая с подошв своих грязь.
Маркиз Де Стоевски. Контактный зоопарк. День шестьдесят четвёртый
Сего тринадцатого января текущего шестьдесят пятого года, в половине первого пополудни, Фёдор Михайлович Достоевский, непутёвый брат известного русского журналиста, коего за крамолы оченно не любили в тайной канцелярии, прознав вдруг об том, что в Пассаж привезли зверей заморских и кажут люду зажиточному за их зажитки, вышел из дому, кликнул ваньку и помчался, звеня и подпрыгивая по мостовой, глядеть на тех зверей, стало быть, так вот и так. По причинам нам не совсем понятным, а по чести будет сказать – совершенно непонятным, хотя и вполне вероятным, впрочем, судить об том читателю, коего угораздит об том судить, встретил вдруг Фёдора Михайловича у ворот Пассажа задиристый усач в красном мундире и как бы хлыстом в одной руке, а в другой руке без как бы хлыста, потому как как бы хлыстов было не более одной штуки, встретил, значит, и подхватив под локоток, в зверинец уволок, приняв по скудомию, коим страдал сызмальства, будучи покусан дворовою собакою, за купца некой гильдии из Твер-ой губернии, где, ежели верить тамошнему бурмистру, один помешанный помещик в околоточном кабаке поставил стол с рулеткою, до которой я, признаюсь вам, охоч – ставлю копеечку, а беру алтын, а бывало, без портков уходил. Повели Фёдора Михайловича помеж клетиц, диковинных зверей показывают, хлыстами в неповоротливые туши тычут, дабы те ерзали на потребу зевакам по дощатому с прорехами полу, посыпанному как бы песком, но не песком, а как бы песком, а может и мелом, коим крупье доски маркирует.
– А что это за звер сидит? – спросил вдруг Эф Эм, глядя на зелёное бревно, неподвижное, аки бревно, совершенно, крестясь украдкою, что твоя петербуржская старушка у Чёрной речки на мятежном льду кронштадтском
– Сей звер, барин, коркордил! – отвечал ему красномундирный усач, поправив норовивший сползти под брюхо ремень. – Он может без разбору слопать хоть графа, хоть мужика.
– И православного съесть может? – удивился вдруг Эф Эм, вытянув из правого кармана штанов псалтирь и перепрятав оный в левый карман сюртука
– Так то ж звер! – надул щёки усач, свистяще махнув хлыстом, и добавил, – Тварь же ж неразумная…
Стушевался вдруг Эф Эм, попятился речным раком, да и кинулся прочь бежать бегом до самой Божедомки, дабы написать о страшном живоглоте рассказ, а после отнести сей рассказ брату в журнал и получить грош, а грош прокутить в кабаке с рулетками, но из уважения к уважительно относящимся к писателю господам, скажем, что на грош были куплены пельмени и съедены без единого остатку четырнадцатого января текущего шестьдесят пятого года, в половине первого пополудни, в некой харчевне, о местоположении которой заведомо умолчим.
