Кротовая нора. Иронические рассказы

Честно говоря, слушать политпросвет перекрасившегося Вовы, было не интересно. В свое время он слыл убежденным, я бы даже сказал оголтелым антикоммунистом. А тут на тебе… Приводить в ответ цитату Черчилля о том, что «демократия – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных», не хотелось. Глупость какая-то – спорить с утра с бомжем, хоть и бывшим товарищем, о политике в заплеванном дворе. В глобальном смысле Данила прав, но каждый в этой жизни несет ответственность в первую очередь за себя, при любом общественном строе. Самосохранение – главная обязанность человека. Доводить себя до такого состояния – сродни самоубийству. А это великий грех по всем канонам.

– Ну а если конкретно, – продолжил Вова, – я квартиру и жену, пятую по счету, в карты проиграл.

– Как?! – аж подскочил я на лавке.

– Очень просто. В поезде, каким-то кавказцам. Сначала везло, потом как отрезало. Попросил в долг, тоже мимо. Абреки говорят, плати или из вагона выкинем. Поставил на кон квартиру. Потом жену. Так до Сочи и доехал голым как сокол.

– Данилов! – воскликнул я на весь двор. – Ты совсем обезумел?!

– А-а, – махнул рукой Данила. – Теперь уж не вернешь. Давай выпьем. Вспомним былое. Тебе, понимаю, в тягость с бомжем общаться, а мне утешение.

Он вынул из советской авоськи бутылку. Она оказалась пустой.

– Вот хотел сдать, – пояснил Вова. – Все одно бы на чекушку не хватило, пришлось бы у церкви побираться. Эх, грехи наши…

Конечно, поразил меня Данила своим рассказом о проигрыше в поезде. Хотя да, помню, любил он на компьютере чертей погонять, за уши не оттащишь и пару раз приглашал к себе домой «пулечку расписать». Но я, слава богу, не азартен, а карты вообще вызывают у меня аллергию. Видно, кто-то в роду тоже здорово на них погорел. Просто выпить, о политике и бабах потрепаться, пожалуйста, а карты- без меня. А потому я всегда отвечал Вове вежливым отказом.

Просто так взять и уйти было невозможно. У человека наверняка трубы горят. К тому же запало в душу произнесенное им слово- «утешение». Хоть кому-то доброе дело сделать. Хотелось почувствовать себя благодетелем. Что-то барское и надменное проснулось внутри – ладно, так и быть. Ты в луже, я на коне в белой накидке. Я взглянул на угловой продуктовый магазин.

– Ты какое вино в это время суток предпочитаешь? – не к месту сострил я. Посмотрел на заросшее лицо с очень живыми для опустившегося типа глазами – обидел, нет?

Но Вова никак не отреагировал. Видно, давно уже плевать ему на чьи-то колкости и поддевки. Он раздумывал.

– Ну что, пива или водки? – спросил я, устав ждать ответа.

– От пива у меня изжога, от водки икота, – ответил он наконец. – Коньяк суставы почему-то выворачивает, от марочных вин сыпью покрываюсь. Лучше виски. Только не Джим Бин, он на кукурузе, а меня от нее насморк. Лучше всего Баллантайнс.

Я сглотнул – ну и запросы у нынешних бомжей. Прикинул сколько у меня в кошельке наличных. Хватит. Нужно уважить человека. Расскажешь на работе, что по утру с бомжем виски распивал, не поверят. Нынешний коллектив Данилу не знает.

– Ладно, – говорю. – Посиди, скоро приду.

Но Вова ухватил меня за рукав космической куртки:

– Давай деньги, сам схожу. В шотландском виски только я разбираюсь. Надо чтоб именно из Дамбартона был. Подсунут тебе какое-нибудь палево.

Я замялся. Понятно почему. Однако вынул из портфеля бумажник, раскрыл. Вова заглянул в него, оцарапав меня колючей бородой, выхватил из рук. «Сиди», – велел он и скрылся за углом.

В кошельке была довольно приличная сумма. Я снял деньги с карточки, чтобы заплатить через банкомат за кредит. И теперь меня томила мысль – вернется Вова или нет.

Время шло, а его всё не было. Пропали деньги, уже решил я. Развел меня бомж. Но не только денег было жалко, я ощущал себя полным кретином. Эх, был человек Данила-мастер и весь вышел.

Снег пошел сильнее, теперь не спасал и клен. Я стал мерзнуть даже в своём насовском обмундировании. Ну чего ждать? Пора двигать по назначению.

И тут из-за угла появился Вова. Да не один. За ним семенили еще двое таких же отвратных бомжей. В его авоське раскачивались аж три бутылки виски Баллантайнс.

– Вот, – поднял Данила сетку. – Были только литровые. Нас четверо, решил что трех пузырей хватит. Стаканы забыл, ну ничего, из горла. На сырок, извини, не хватило. Ничего, – он вынул из кармана желтый яблочный огрызок, откусил. – Антоновка – лучшая закуска под вискарь.

Меня от вида «закуски» чуть не стошнило.

– Ах, да. Это мои друзья – Семафор и Круглый. Семафор, потому что у него под зенками всегда фингалы. А Круглый – только оглянешься, а он уже под лавку укатился. От одной рюмки в осадок выпадает.

«Друзья» мне учтиво поклонились. Тоже, видно, из прежних «мастеров», манеры приличные сохранились.

Вова открутил «голову» одной бутылке, протянул мне:

– Ну давай, за встречу.

– Не могу, – ответил я. – У меня через час совещание у начальства. Вы уж без меня гуляйте. Мне пора. Кошелек верни.

– Конечно.

Данила протянул мне бумажник. Я заглядывать в него, конечно, не стал, но по виду он сильно отощал. Что ж, приятное утро, приятная встреча. Пора.

Я встал. Пожимать руки Вове и его друзьям не хотелось, еще нахватаешь блох с вирусами. Лечись потом всю жизнь.

И тут я принюхался. Хорошо знаю как пахнет бомжами Париж и окрестности наших вокзалов. Этот запах дохлых мышей, прокисшего пива и отдаленного аромата кладбищенского жасмина не перепутаешь ни с чем. От него выворачивает почище немытого женского тела. Но от этих трех образин благоухало… дорогим парфюмом. От Данилы, могу сказать точно – Фрагонаром Гранд де Люкс. Я сам им пользуюсь. И как же раньше-то во мне что-то не щелкнуло! Не опохмелялись же они французским одеколоном.

Опустился на скамейку, протер лицо руками. Потом выпрямился, схватил Данилу за лацканы его драного клетчатого пиджака, притянул к себе, взглянул в ленинские глаза. Он не отводил взгляда, смотрел с вызовом, потом захохотал:

– Догадался, проклятый, всегда был смышлен, – процитировал он Варенуху из бессмертного «Мастера».

Затем крепко меня обнял. Хохотали рядом и его приятели Семафор и Круглый. Вова сдернул бороду, отодрал усы.

Я стоял, словно оплеванный. Понимал, что выгляжу последним дураком.

– Извини, дед, – сказал отсмеявшись Вова. Раньше он меня всегда звал «дедом», хотя мы с ним одного возраста. Просто он считал, что во мне остались армейские, сержантские замашки. – Подшутил над тобой немного. Не мог удержаться. Мы тут в сериале третий день снимаемся. В парке. Я рядом живу. Вагончик костюмерный на съемочный площадке маленький, вот мы у меня дома и переодеваемся. До поздней ночи – пулька, утром – съемки. Эти, – он кивнул на друзей, – всегда опаздывают, не добудишься, вот и шел один. У магазина их встретил. Ха-ха. Если б не парфюм, не в жизнь бы не догадался. А? Я всегда знал, что великий актер во мне пропадает. Ну раз ты поверил, то точно, пропадает. Я в кинокомпании редактором, иногда и в массовках подрабатываю. Лишняя копейка не помешает.

– Не помешает, – согласился я. А сам думал – действительно, какой же я болван – в Останкинском парке всегда чего-нибудь снимают. Здесь иногда и офицеры Добровольческой армии, и инопланетяне попадаются.

– Да закрой челюсть, – похлопал меня по плечу Вова. – А то ты похож на обглоданного рогатого быка с картины Пикассо. – Кстати, вот твои деньги. Виски я на свои купил, – он протянул мне мои купюры. – Холодно, на площадке по чуть-чуть не помешает. И на вечер останется. Приходи, пулечку распишем, вот визитка. Кстати, о коммунистах – это я из роли. Засранцы они, довели страну до ручки и, задрав штаны, разбежались, сжигая на ходу партбилеты. Сейчас есть главное – выбор и ради него можно закрыть глаза на все ужасы капитализма.

Я забрал деньги, конечно, пожал на прощание руки всем троим и пошел своей дорогой. И не пойму что бурлило тогда в моей душе – какая-то гремучая смесь из облегчения и разочарования. С одной стороны я был рад, что Вовка не опустился и прекрасно себя чувствует, а с другой… Да, я сам себе напоминал «обглоданного быка» с натюрморта Пикассо. Но по другой причине.

Почему же мы так любим ощущать себя выше других? Отчего нам доставляет удовольствие видеть, как спотыкаются, идущие рядом? Я лучше, я сильнее, я успешнее! И это вовсе не издержки демократии, это изъяны в нас самих, отголоски животного, темного начала. И выдавить их из себя труднее, чем раба. Но делать это необходимо. По крайней мере, пытаться.

А вечером я позвонил Даниле и мы до глубокой ночи расписывали пульку. Почему-то на этот раз карты не вызывали у меня аллергию.

Старуха

Тысячу раз был прав Раскольников – все беды земные от старушек, от этих подлых, искушающих существ, не имеющих ни принципов, ни совести! Только они, старухи, толкают порядочного человека на преступление, не оставляя ему выбора между добром и злом, между совестью и животными инстинктами, потому как сами живут только последними, а светлых качеств иметь в себе и не желают. О, Достоевский с его слезой ребенка, с его формулой – не убий, мучился бы его несчастный студент муками совести, коль встретил бы на своем пути старуху ещё более мерзкую, более подлую и во всех отношениях отвратительную, нежели процентщица Алёна Ивановна, такую которую встретил я и коей был низвергнут в духовную бездну?! Пропал и сгорел, словно свечка в собственных глазах, и нет мне падшему никакого оправдания, а потому и прощения ни ныне, ни присно, ни во веки веков. А ведь могла эта подлая старушонка пройти мимо, но нет именно ко мне и подошла, именно меня и погубила. И ведь подкралась так тихо, сзади, когда не ожидал её коварного появления. Выросла, будто гриб после тропического ливня и тихонько так за мизинчик сзади ухватила. Ухватила и держит. Обернулся я и обомлел. Хотя нет, сначала не обомлел, а лишь удивился. Вполне себе приличная бабуля: маленькая, чистенькая, с благородными морщинками на смуглом, ровном личике, подвязанном ситцевым платочком, в глазах осмысленность, не свойственная большинству старух и даже некая ирония. Да. А ведь ирония во взгляде, господа, есть признак неспящего, вполне себе живого разума. Итак удивился я, а так как рядом находились церква и строительный магазин, говорю:

«Очень приятно ваше благожелательное отношение, расположение ко мне, так сказать, но помочь, к сожалению материально не могу, потому что сам, позвольте сообщить, нахожусь в довольно затруднительном финансовом состоянии».

Может, сказал и короче, но смысл тот же и стиль общения, извольте заметить, был именно такой, благородный. А она все держит мой пальчик, не отпускает и заглядывает мне прямо в душу своими синими, почти не выцветшими пуговками. Заглядывает и скребет там внутри что-то, а что не пойму, то ли душу, то ли селезенку. И вдруг открывает свои ведьмины уста: « А пойдем, говорит, голубчик прямо сейчас со мной, хочу, говорит, узреть прямо сейчас на что ты способен, а коли способен на что я рассчитываю, отблагодарить тебя материально от всей своей щедрой и уставшей обходиться без мужчины души».

Возможно, сказала короче, разве все в точности упомнишь после полученного шока, да только смысл подлый и искушающий был тот же. О, думаю, какая ты штучка! Вот это намеки! Хотя какие намеки, когда все открытым текстом. Так и обомлел я как стоял – да что же это делается, граждане, думаю, мир совсем с ума сошел, когда старухи на улице подходят не стесняясь к порядочным мужчинам и предлагают самое что ни на есть непристойное. Тут и после недельного запою не осмелишься предложить ничего похожего прямо на улице, а тут на тебе, кушайте и извольте быть довольны неприличными предложениями. Гляжу ей в глаза, а там ни шевеления, ни смущения, видно, бабка привычная требовать посреди дороги подобные услуги. Нет, думаю, карга ты старая, твое время ушло еще до смутных времен, на кой ты мне такая красивая сдалась! Да и как я смогу с тобой быть? При одной мысли в дрожь бросает.

И тут – о, прав был тысячу раз Федор Михайлович, о подлая человеческая натура, ко всему-то привыкающая и на все-то из-за подлости своей готовая, о, низменные и слабые внутренние створы, выпускающие из клетки дьявола, твоего второго и главного я! А что, думаю, если плюнуть на свои устои. Временно, потихонечку, так, чуть-чуть. Бабка-то деньгу предлагает, подумаешь – пять минут отвращения и новый телевизор, к примеру, для дачи, на меньшее и не соглашусь. Как?! – вскричал я внутренне, ты уже согласился? И тут же себя успокоил – конечно, нет, это так гипотетически, умозрительно, шальная фантазия. Смешно ведь – я и бабка. Хотя, что тут смешного, денег нет уже какой месяц и не предвидится, сижу на шее у жены как последний выжига, как хомяк на колхозном поле и жру на халяву. Стыдно и ужасно обидно, что порядочному человеку в нынешнее время приходится как ни кому сложно.

Э-э, думаю, куда загнул, где себе оправдание отыскал. Нет бы шёл, коли ни на что теперь более не пригоден, вагоны разгружать или горшки из больницы выносить, ан нет, не охота, охота из себя благородного изображать и на старух ругаться, когда те заработок предлагают. И что в самом деле? Зажмуриться как следует и доставить человеку удовольствие. В конце концов для того и живем-с, чтобы друг друга радовать, а не только жилы рвать. Вот встретился незнакомый человек, а ты ему приятное. Тьфу! Но если бы не бабка, а помоложе кто-нибудь, продавщица, к примеру, толстая каких я на дух не переношу, было бы ясно от чего страдать, от жира и пота, но можно было бы и что приятное, наверное, найти, а тут извольте получить – старуха и попробуй откопать в ней что-то привлекательное. Не откопаешь никакими лопатами и даже бульдозером. Нет, ну а ты-то каков, уже что почти и согласился! Нет и еще раз нет!

А бабка все смотрит и за пальчик все держит и уже подергивает его, мол, пойдем касатик, чего ломаешься. А я не ломаюсь, я принципиально против противоестественных контактов. И никто никогда меня, порядочного человека, не переубедит.

Сколько же, однако, она готова билетиков, как говорили герои Достоевского выдать? А? Даже интересно, очень интересно, нет просто любопытно и ничего более. Надо же, я и бабка, наедине и в полном, так сказать, прелюбодеянии. А ведь церква рядом и не боится. Вот бы кто меня сейчас из бывших сослуживцев увидал, вот бы посмеялся. Да и сам я готов смеяться, отчего же не рассмеяться, дико до слез, а может и крови на глазах. Когда такая история диковинная выходит, только и остается что смеяться и больше ничего. Над собой, ага, посмейся. Все люди как люди, деньги зарабатывают, а ты все мечтаешь, планы дикие, романтические строишь. И что от них толку, много ли нафантазировал? В кармане билетиков-то, как говорят герои Достоевского, раз два и обчелся и те женой, можно сказать, единоутробной выданы. А коли бы не супруга стал бы полным прощелыгой и окончательным пустым элементом. Так что ты еще должен старухе спасибо сказать, и обливаясь слезми, руки ей морщинистые целовать. Так-то. Так много ли платит? Говорит, от всей щедрой души, да сию формулу у старух не разгадаешь – или слезки муравьиные или даже подумать страшно. Можно ведь и постоянные услуги оказывать, на регулярной, так сказать, основе. Пальчик уже даже как-то по-особенному сжимает, прямо тут завелась, оторва, даром что при последнем царе крестилась.

«На мужа ты мого бывшего похож, приглянулся, – сказала бабка. -Пойдем что ли, тут не далече. Али не хочешь?». «Отчего же? – выдавил из себя я. – Отчего же и не пойти, когда зовут».

И пошел ведь за ней, на ногах не гнущихся, словно глиняных, а пошел! О, натура человеческая, не измерена еще глубина твоей низости! Шел и смотрел ей в затылок и мысль сама пробивалась наружу, без всякого усилия – вот бы топор сейчас, как у Родиона Раскольникова, вот бы хрястнуть ей по темечку без всякого сожаления, чтоб кровища на всю округу! Какого порядочного человека смогла с пути истинного сбить, да что там сбить, просто погубить! Раз и навсегда, окончательно и бесповоротно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.