И ВСЕ ДЕЛА. рассказы, повести

И ВСЕ ДЕЛА

рассказы, повести

Сергей Шестак

Дизайнер обложки Владимир Фуфачев

© Сергей Шестак, 2018

© Владимир Фуфачев, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4493-7564-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НЕЛЁТНАЯ ПОГОДА

1

Был прилив, – и широкая, тёмная река, впадающая в море, плескаясь беспорядочными волнами, текла вспять: рыбацкая сеть, обозначенная жёлто-белыми поплавками, выгнулась в другую сторону, – противоположную течению. Устье реки было относительно рядом, – обозначалось вдали мало заметной прогалиной между каменистой протяжённой косой и голой волнообразной сопкой.

Море дышало на берег клочковатым белым туманом. Холодный, непроглядный туман наваливался, цеплялся за тёмную, стылую реку, мокрые, скользкие камни, оставлял на нашей одежде крупные прозрачные капли. Эти капли были настолько большими, что казались следствием какого-то загадочного, необъяснимого явления. Ветер гнал туман на посёлок. А перед нами опять открывалось каменистая коса, отделяющая реку от моря, серое небо с просветами синевы.

– Нет, сегодня вертолёта не будет, – озираясь на посёлок, сказал Анатолий Сергеевич, седой мужчина пенсионного возраста, с которым мы сидел на доске на тёмном галечном берегу реки. – Не будет сегодня вертолёта!

Туман полностью скрыл посёлок и вертолётную площадку. Парила над ними высокая округлая сопка, с густой зелёной травой на пологих склонах и редкой жёлтой травой, каменистыми плешинами на вершине.

– Ещё недельку подождёте, – уверенно сказал Валера Гречихин, в камуфляжных куртке и штанах, правя тонкий кухонный нож наждачным камнем.

Вертолёта нет уже десять дней. Сначала я ждал его обострённо, нетерпеливо, а теперь смирился. Не ожидал я, что застряну здесь, в Хатырке, маленьком посёлке на восточном побережье Чукотки. Виной тому погода и лётчики. Есть погода в Беринговском, посёлке на берегу Анадырского залива, откуда должен прилететь вертолёт, нет – в Хатырке. Есть – в Хатырке, нет – в Беринговском. Есть погода в Беринговском и Хатырке, нет – в Мейныпильгыне, на перевале, через который летит вертолёт. Наконец, есть погода везде, а вертолёт всё равно не прилетел: как позже выяснилось, запил один из лётчиков.

Когда я прилетел сюда, к вертолёту прибежало, наверное, человек тридцать – и дети, и взрослые. Такое внимание мне показалось странным. Раньше так бегали смотреть на первые самолёты. Теперь я понял, почему они прибежали! Позавчера был замечательный, солнечный день. В Беринговском, естественно, погоды не было. И вдруг вертолёт прилетел! Опять у вертолёта собралась толпа. Я прибежал одним из первых, вспотевший, с тяжёлой дорожной сумкой, «дипломатом». Это был санитарный рейс. Лётчики забрали из больницы женщину. Они больше никого не взяли. Они не имели права ещё кого-нибудь взять.

В размеренный плеск реки вплетался приглушённый рокот прибоя: реку и море разделяла длинная, узкая коса. Было сыро, свежо; пахло водой, рыбой, водорослями.

Валера сел в резиновую лодку и, цепляясь за верёвку, к которой были привязаны поплавки, начал проверять улов. Серебристые горбуша и кета, тёмно-коричневая камбала, похожая на сковородку с ручкой, застряли головами в ячейках и были, как на витрине. Пучки тёмно-зелёных водорослей, которые тоже были на сетке, он выбрасывал за лодку, по ходу течения, чтобы они опять не осели на сеть. Выбросил так же всю камбалу, – четыре крупных рыбины!

Я впервые здесь попробовал уху, пельмени из свежего лосося, который только что из реки. Никогда не думал, что это так вкусно. Камбала тоже была замечательной рыбой. Но её вкус и аромат уступали лососю.

Валера шкерил рыбу здесь же, на берегу, – дольки с красной крупной икрой складывал в трёхлитровую банку; позвоночник, внутренности кидал чайкам, которые заглатывали их, испачканные песком, с дракой, криком, жадностью.

В соседнюю сеть врезалось несколько рыбин, отчаянно заплескались, пытаясь высвободиться. Хозяина сетки не было: он ушёл куда-то. Не успели рыбины утихомириться, как сеть опять заходила от ударов: врезалось ещё несколько рыбин. С замешательством посмотрев на эту сеть, Валера сказал:

– В прошлом году я прилетел в Беринговский в конце октября. Думал, успею домой к ноябрьским праздникам, – прилетел домой после нового года! Сначала не было погоды, потом вертолёт улетел на профилактику. Я жил в гостинице два месяца!

– Хватит о грустном, – попросил Анатолий Сергеевич: ему надо домой. А его дом был на другом краю страны – в Крыму. Он работал в бригаде, строившей водовод, но не выдержал сырой, холодной погоды, обеднённого кислородом воздуха. Грузный, мягкий, он задыхался, надсадно кашлял.

Рядом с нами рыбачили матросы с «угольщика», снабженческого судна, привёзшего для посёлка уголь. Рыбачили два специалиста из Магадана, мои соседи по общежитию, налаживающие здесь холодильное оборудование. Ниже по течению рыбачили несколько местных мужиков. Ещё рыбачили совхозные, штатные рыбаки. Короче говоря, на реке было многолюдно.

Я запасся икрой несколько дней назад – самым неожиданным образом. Ко мне в общежитие пришёл Коля, грузчик из магазина, и сказал, что мне надо получить у Клавдии Ивановны, начальника торгово-закупочного пункта, бутылку водки и бутылку вина, – месячную норму спиртного на одного человека. «А мне, разве, дадут? – возразил я. – И потом, я не пью». – «Мне отдашь! – повеселел он. – Я тебе банка икры дам!» У меня была бутылка коньяка, презент за отремонтированный телевизор в Беринговском. Я думал, что он принесёт литровую банку икры, – так здесь меняли; он принёс – двухлитровую! Я отдал ему коньяк и ощутил себя безнравственным, хищным купцом, ограбившим доверчивого аборигена. Он вернулся через полчаса совершенно пьяный. Сел за стол напротив меня и сказал с неожиданной обидой, что если бы не Россия, Чукотка была бы сейчас 51 штатом Америки! Его товарищ общался с эскимосами с Аляски, – рассказывал, как они живут. Получилось, как в анекдоте. Сидит чукча на берегу моря: «Я не за то ругаю русского царя, что он Аляску продал. Я ругаю его за то, что он Чукотку не продал». Коля поднял на меня отяжелевшие раскосые глаза: «Давай ещё бутылка. Я тебе сколька икры дал?» – «У меня больше нет». – «Есть у Клавди Иванны», – хитро улыбнулся он.

Нерпа высунула из воды гладкую мордочку, – рядом с берегом, казалось, до нерпы можно дотянуться рукой, – с любопытством посмотрела на нас своими чёрными глазками. Я привык к нерпам и уже не удивлялся.

– Они любят слушать музыку, – сообщил Валера. – Я однажды слушал радио, так она не уплыла, пока не закончилась музыка.

Нерпа нырнула, и через мгновение сильно заколыхалась сеть, хозяин которой ушёл куда-то. Валера вдруг сказал что-то непонятно, отрывисто мальчику, лет семи, смуглому, с раскосыми глазами, – сказал по-чукотски! Он знал этот язык. Он несколько лет пас с чукчами оленей! Мальчик сразу запрыгнул в резиновую лодку, оттолкнулся веслом и оказался у жёлто-белых поплавков.

– Вот же каналья! – ругал Валера нерпу, которая полакомилась рыбой, пойманной сетью. – Думаешь, она съест её? Как бы не так! Выгрызет икру и всё!

Вытаскивая рыбу из сети, мальчик потерял равновесие, клюнул в воду, край лодки поднялся под его тяжестью.

– Осторожно! – заорали мужики. – Ты что?!

Мальчик удержался, посмотрел на нас, с мокрыми по плечи руками, и весело засмеялся.

– Такие не тонут, – сказал Валера. – Они здесь выросли.

Ветер переменил направление, – подул с материка, и погода сразу улучшилась: туман исчез, обозначился горизонт.

Анатолий Сергеевич поднялся с доски, тяжёлый, грузный.

– А не пора ли нам пообедать? – сказал он.

Дома посёлка были низкие, одноэтажные, за исключением сельсовета, двухэтажного деревянного здания. Наверное, у каждого дома сушились на колышках рыбацкие сети, и вялилась рыба – на высоких наклонных сушилках. Рыба и сети были кругом! Другой достопримечательностью посёлка были бесхозные двухсотлитровые бочки, – между домов, в овраге, за посёлком – новые, в отличном состоянии, и старые, рыжие, съеденные ржавчиной. Я принял их сначала за красные, огнеупорные кирпичи, – когда подлетал на вертолёте к поселку. Подумал, зачем их разбросали? А потом до меня дошло, что это не кирпичи, что с такой высоты кирпичи не увидишь!

– Наступил на гвоздь, так типеря кыждый кымушек чуйствую, – вдруг сказал Анатолий Сергеевич.

Столовая оказалась почему-то закрытой.

– Здесь, может быть, и Советской власти нету, – с подозрением сказал Анатолий Сергеевич. – Я, например, не уверен. И деньги есть. Всё. А поесть негде!

Мы зашли в продуктовый магазин. Я купил банку сгущённого молока, Анатолий Сергеевич – три баночки пюре из яблок и моркови. «Для детей старше трёх месяцев» – было написано на этикетке.

– Это, кстати, для детей, – сказал я.

– А я сам ещё ребёнок. Жеребёнок.

2

Я решил позвонить Лене, молодой женщине, жившей в «горбатом» доме, самом длинном в посёлке, рассчитанном на несколько семей. Строители намудрили с фундаментом, и дом осел таким образом, что со стороны выглядел «горбатым». Лена обещала показать Танюше, четырёхлетней дочке, «китовое кладбище». Несколько лет тому назад в реку заплыл кит, но не смог выбраться и погиб. Его останки лежали на берегу реки, рядом с морем. Лена предложила мне сходить на «китовое кладбище» вместе с ними, если будет погода. Погода была хорошая.

Телефон был в коридоре общежития. Я набрал номер и нетерпеливо стал ждать соединения, предвкушая удовольствие от общения с Леной.

Мы познакомились в аэропорту Домодедово. Я ждал посадку на самолёт в «отстойнике», длинном здании, с обеих сторон которого стояли авиалайнеры. Объявилась сопровождающая. Все пошли одновременно, как всегда бывает в таких случаях. Я не тронулся с места: мне не хотелось толкаться у двери. И вдруг я увидел Лену с дочкой. Она держала дочку за руку, в другой руке у неё была большая сумка. Я сам не заметил того, как оказался рядом с ними, и предложил помощь носильщика. Она была в светлом лёгком платье; с короткими волосами, осветлённых солнцем, загоревшая. Я не мог пройти мимо такой женщины! Наши места оказались в разных салонах: у неё был первый салон. Ил-62 летел до Анадыря восемь часов без промежуточной посадки. Ходить из одного салона в другой было запрещено. У меня было предчувствие, что за эти восемь часов её обязательно найдёт другой мужчина. И точно! Второй салон выходил после первого. Я увидел их из окна, – Лену, в плаще, туфлях, Танюшу, в куртке, шапочке, и мужика, который нёс их сумку и говорил что-то Лене, жестикулируя. Здесь было холоднее, чем в Москве – всего восемь градусов! Меня утешало то, что я увидел её в последний раз, как я тогда думал.

Я летел дальше – в посёлок Беринговский. Рейс в Беринговский был завтра. Я поселился в гостиницу аэропорта. А утром в столовой опять увидел Лену. «Слушай, ты куда летишь?» – спросил я. Она могла лететь куда угодно – в Эгвекинот, Иультин, Лаврентия. Она ответила: «В Беринговский». – «Да? – удивился я. – Я тоже в Беринговский!» Мне было приятно, что наше знакомство продолжится. Очевидно, это отразилось на моём лице. Она насмешливо посмотрела на меня, как на игрока, который радуется выигрышу преждевременно: «А мне ещё дальше, – в Хатырку». Название этого поселка мне ничего не сказало. Тогда я не знал, что я тоже приеду в Хатырку.

Посёлок Беринговский оказался невзрачным, деревянным, одноэтажным. Гостиница находилась в посёлке Нагорный, который располагался в нескольких километрах от Беринговского, на возвышенности, напоминал город в миниатюре – с административными зданиями, кинотеатром, разнообразными магазинами, благоустроенными высокими каменными домами.

Обращал на себя внимание грубый скупой ландшафт – волнообразные сопки, покрытых травой, мхом, лишайником, с каменистыми плешинами. Мы не знали, на чём доехать до гостиницы. Разница во времени с Москвой была девять часов. Здесь был день. А в Москве – ночь. Я никак не мог перестроиться: хотелось спать. Отсутствие ночи тоже входило в общий букет впечатлений. Мне нравилось заботиться о Лене, Танюше, преодолевать трудности, какими бы пустяковыми они не были. Я не замечал тяжести дорожной сумки Лены.

Архитектура гостиницы оказалась странная: большой, квадратный холл, с номерами по периметру. Администратор сказала, что женские номера заняты, и предложила нам четырёхместный номер, в котором живёт мужчина.

– Нет, нет, – отказалась Лена.

– Но почему? Вы же с мужем. – Она решила, что я муж Лены и посмотрела на неё с недоумением.

– Это не муж.

– Я её брат, – сказал я.

– Тем более, с братом.

– А как мне позвонить в Хатырку? – спросила Лена.

До Хатырки было двести пятьдесят километров. Она позвонила туда, своей матери, всего за две копейки, с телефона-автомата. По городскому тарифу!

У её матери были знакомые, у которых были знакомые в Нагорном. И уже очень скоро в гостиницу пришла пожилая женщина – за Леной, Танюшей, чтобы они переночевали у неё. Я опять взял сумку Лены. Я не мог не проводить её.

Дом, в котором жила женщина, находился рядом с гостиницей.

– Кто к нам пришёл? Какие гости! – радостно сказал муж женщины, выйдя из комнаты к нам в коридор. – Вас, как зовут?.. Алексей? Очень приятно. Замечательно. А вас как?.. Леночка? Чудесно. А это кто? Это кто такая? А? Иди сюда, иди! – сказал он Танюше, которая пряталась за Лену.

Его радушие мне показалось чрезмерным. Я внимательно посмотрел на него. И вдруг понял, что он пьяный. А следом на меня пахнуло перегаром.

– Да, ребята, я выпил, – вдруг признался мужчина. – А разе нельзя выпить человеку, который в отпуску? Я считаю, что можно!

– Вы не обращайте на него внимания, – посоветовала женщина. – Он был у товарища на свадьбе. Такое иногда болтает. Что мне восемьдесят лет, и вообще.

Нас усадили за стол ужинать: отказываться было бесполезно. Поставили перед нами тарелку с жареным палтусом, литровую банку красной икры.

– Мало взял, – сказала женщина, увидев, что я скромно зачерпнул икры кончиком чайной ложки. – Вот как надо! – она богато зачерпнула икру столовой ложкой.

– Спасибо вам, ребята, спасибо, ага, – говорил мужчина. – Чтоб долго жили вы. Спасибо. И чтоб счастья. Саша, – он обратился ко мне, – ты ешь, давай, ешь. Мать? Достань сальца нашего! Спасибо вам, ага. И чтоб счастья. Саша…

– Его зовут Алексей, – напомнила женщина.

– Алексей? – удивился мужчина и посмотрел на Танюшу: – Какая славная девочка. А у нас двое. Да, мать? У нас двое детей?

– А вы давно приехали сюда? – спросил я.

– В семидесятом году. Или когда? – усомнился он. – Значит, так. Я женился в тридцать лет, двадцать девять, двадцать восемь – в двадцать семь. А жене уже тогда было сорок.

– Хватит болтать!

– Чего? Тебе уже семьдесят три!

Утром я проводил Лену в аэропорт. Объявили посадку на вертолёт. Посмотрев на меня внимательно, Лена вдруг дала мне номер телефона в Хатырке и попросила позвонить.

О том, что мне надо в Хатырку, я узнал через несколько дней в конторе Беринговского смешторга, организации, по телеграмме которой я прилетел сюда. Торгово-закупочный пункт в Хатырке входил в торговое объединение Беринговского смешторга.

Нас было двадцать человек, пассажиров вертолета Ми-8, – жители Хатырки, несколько геологов, которые везли ящики с запчастями для буровой установки, туристы из Новосибирска, серьёзные, непростые мужики, соответствующим образом экипированные. Им нужно было в камчатский поселок Пахачи, который находился на другой стороне безлюдного, дикого Корякского нагорья, на берегу Олюторского залива, в четырёхстах километрах от Хатырки.

Я поселился в общежитие. Лена не знала, что я прилетел. Было интересно ходить по посёлку и пытаться угадать её дом, заглядывать в окна.

Туристы расставили палатки у столовой, разложили спальные мешки и ушли куда-то. Вялилась рыба, развешанная на перекладинах высоких наклонных сушилок, сушились на колышках рыбацкие сети, ржавели бесхозные двухсотлитровые бочки. Не было ни людей, ни собак. Гулял среди домов ветер, колыхал низкую траву. Посёлок казался вымершим.

Я позвонил ей из коридора общежития.

– Чем занимаешься? – спросил я.

– Ничем. А у тебя, как дела?

– Хочу прилететь в Хатырку. К тебе в гости.

– Прилетай, – она решила, что я пошутил.

– Хочешь, я опишу Хатырку, расскажу, как она выглядит? Алё?

– Я слушаю, слушаю.

– Что ты видишь из своего окна? – Я видел из окна сельсовет, сопку с редкой жёлтой травой. – Сельсовет видишь?

– Сельсовет? Вижу.

– Значит так, он двухэтажный. Он – двухэтажный?

– Угадал.

– Крайнее правое окно на втором этаже зашторено синей занавеской. Зашторено?

– Да, – удивленно, с недоумением сказала она.

– Флаг развивается в сторону реки.

– Слушай, ты откуда звонишь?!

– Из Хатырки! А ты откуда думала?

– Ты сошёл с ума! – Она решила, что я прилетел исключительно ради неё.

– Я поселился в общежитие. Как нам встретиться?

– В общежитие? – её это успокоило. – Подожди минутку, – она зажала трубку рукой и потом сказала: – Мы собрались на рыбалку. Пойдёшь с нами?

– Конечно, пойду!

Этот вечер стал для меня вечером открытий. Я познакомился с её мамой, замечательной, мудрой женщиной. Она показала мне, как ловить рыбацкой сетью лосося, выставив её длинным шестом с берега. Впервые увидел горбушу, гольца, нерпу, не пуганного морского зверя, любопытного и самоуверенного, так называемых, «чилимов», маленьких тварей, напоминающих ракообразных, кишащих в водорослях, осторожных евражек – местных сусликов, живую красную икру; впервые услышал такие слова, как «тузлук», «грохотка», «ястыки»; испытал на себе «очарование» тумана, принесённого морем, внезапного, непроглядного и очень холодного, который оставлял на одежде, волосах неправдоподобно крупные прозрачные капли; наконец, впервые попробовал уху и пельмени из свежего лосося.

3

Погода разыгралась не на шутку. Облака разрядились настолько, что проступило голубое небо, выглянуло солнце. Его широкие золотистые лучи окрасили в светлые, тёплые тона реку, голые жёлто-зелёные сопки, хмурые валуны.

Мы шли медленно, приноравливаясь к маленьким шагам Танюши. Низкий правый берег упирался в сопки, пологие и крутые, с глубоким, затенённым распадком, с рыхлым ноздреватым снегом, льдом, из-под которого бежал к реке прозрачный, холодный ручей. До «китового кладбища», цели нашего пути, было по-прежнему далеко. Мы так никогда не дойдём, если не прибавим шаг.

– Танюша, садись ко мне на плечи, – предложил я.

Она отрицательно покачала головой и на всякий случай взяла Лену за руку.

– Она боится, – пояснила Лена.

– Иди сюда – не бойся.

Танюша спряталась за маму.

– Бесполезно, говорю тебе.

Я решил добиться своего.

– Помнишь, как я катал тебя на велосипеде?

Я катал её по квартире на трехколёсном велосипеде, – толкал велосипед, она рулила и смеялась. Наконец, мне надоело катать её. «Ну, всё, – сказал я. – Теперь катайся сама». – «А я ещё хочу!» – «Танюша, я устал». – «Ты немножко отдохнёшь, а потом ещё покатаешь, ладно?»

Она кивнула, она не забыла, как я катал её на велосипеде.

– Тебе понравилось? – спросил я.

Она опять кивнула. Ей понравилось кататься на велосипеде. Я сел на корточки:

– Иди сюда. Тебе опять понравится.

Она доверчиво подошла ко мне. Лена с удивлением посмотрела на меня.

«Китовое кладбище» не соответствовало своему громкому названию: было неприметно. Несколько закруглённых белых рёбер, размером с оглоблю, и позвонков, напоминающих пеньки, плотно скрывала густая тёмно-зелёная осока. Если не знать о нём заранее, пройдёшь рядом и не заметишь.

Мы подошли к реке. Устье было напротив, – неширокое, с бурунами у левого и правого берега. Тёмное неспокойное море уходило за горизонт. Зелёные волны накатывались на пологий берег сильно, шумно, с брызгами, неслись тонким слоем воды, пены, стекали назад, и пузырьки воздуха проступали из чёрных камешков, – мелких, измельчённых в крошево. Блестевший берег быстро просыхал, темнел.

4

Я улетел из Хатырки на следующий день.

Погода наладилась: утренний туман рассеялся.

Хорошая погода у нас не означала, что вертолёт прилетит: должна быть хорошая погода в Беринговском и на перевале в Мейныпильгыне.

Анатолий Сергеевич прибежал ко мне с вытаращенными глазами и сообщил, что вертолёт летит! Он только что позвонил в аэропорт.

Я начал быстро собирать вещи, постоянно думая о том, чтобы не забыть что-нибудь. Наконец, собрал вещи. Присел на дорожку. И вышел на залитую ярким солнцем улицу. В сторону аэровокзала, – одиночного домика на краю посёлка, – неторопливо шли люди с чемоданами, рюкзаками, сумками.

Вертолёт, набирая высоту, сделал несколько кругов над посёлком. Дома уменьшились до размеров коробки из-под телевизора, двухсотлитровые бочки – до размера кирпича, большой корабль, с которого разгружали уголь и который находился далеко в море, уменьшился до размеров катера и приблизился к берегу.

Я сидел рядом с Анатолием Сергеевичем. Мы – попутчики до Москвы. Ему надо в Симферополь, мне – в Горький.

Накануне Валера Гречихин подарил мне пол-литровую банку с маринованной неркой собственного изготовления. Тонкие красные ломтики мяса выглядели вызывающе аппетитно. «Поспеет, когда приедешь домой», – сказал он. Не знаю, какой он срок подразумевал. Однажды он добирался до дома два месяца.

Я рассчитывал приехать домой через четыре дня: сегодня буду в Беринговском, завтра – в Анадыре, послезавтра – в Москве.

Я благодарен случаю, что познакомился с Леной. Никогда не забуду, как мы ужинали в Нагорном у знакомых её матери, как я прилетел в Хатырку и позвонил ей из коридора общежития, за окном которого был виден сельсовет. Думаю, что я не обидел, не обманул. Мне хотелось, как лучше.

СПЕКУЛЯНТ

Виктор Зуев предложил мне полететь в Якутск через Новосибирск. Я с недоумением посмотрел на него: самый удобный путь в Якутск – через Москву. Несколько ежедневных рейсов, самые большие самолёты, наличие свободных мест, – эти преимущества пути через Москву гарантировали, что мы без нервотрёпки доберёмся до Якутска. О количестве рейсов в Якутск из Новосибирска, я понятия не имел. Летают, может быть, несколько раз в неделю. Значит, нужна гостиница. А мест, как всегда, не будет. Но мы всё равно полетели через Новосибирск: кто-то из регулировщиков сказал Виктору, что на барахолке в Новосибирске, как он выразился, «на толчке», джинсы стоят дешевле, чем у нас в Горьком.

Лететь из Горького до Новосибирска три часа. Решив скоротать время, я достал из «дипломата» толстую газету, которую предусмотрительно купил на аэровокзале в ларьке «Союзпечати». Виктор вытащил из своего «дипломата» миниатюрные дорожные шахматы и предложил сыграть, как он выразился, «партеечку». Для него имело значение, каким цветом фигур играть. Игрок белых фигур ходил первым – то есть имел преимущество при равной силе соперника. По жребию ему достались чёрные фигуры. Он выиграл относительно быстро, – часа за полтора. Я играл плохо, на начальном уровне. Вторую партию Виктор опять стал играть чёрными фигурами, великодушно дав мне фору. Я поставил ему детский мат. Дай, думаю, попробую. Может, не заметит? И точно, – не заметил! Проигрыш детским матом ввёл Виктора в ступор. Некоторое время он отрешённо смотрел на шахматную доску. Мы опять расставили фигуры, но не успели доиграть партию до окончания полёта. На этот раз он, переоценив мои возможности, играл осторожно, – долго думал над каждым ходом, опасался подвоха.

Время от времени я смотрел в окно. А за бортом ничего не менялось. Мы летели над бескрайней однородной равниной облаков, напоминающих заснеженное поле. Казалось, что мы неподвижно висим в пространстве. В какой-то момент самолёт осторожно потащил нас вверх. Догадавшись, что мы сменили эшелон полёта, я, озадаченный, опять посмотрел в окно. Интересно, думаю, почему? Летели себе спокойненько. И вдруг под нами немного впереди перпендикулярно нашему курсу стремительно пролетел пассажирский самолёт, кажущийся чёрным, маленьким, оставляя аэродинамический след. Мы сменили эшелон, чтобы разойтись с ним на безопасном расстоянии. Через несколько секунду его уже не было. Меня поразила его скорость. Значит, с такой же бешенной скоростью летим и мы! Наше неподвижное висение в пространстве было кажущимся.

Город Новосибирск был, как говорят, молодым да ранним. Его основали меньше ста лет назад – в 1893 году, но здесь уже было полтора миллиона жителей. По численности населения он сравнялся с нашим городом. А наш город был основан на шестьсот пятьдесят лет раньше – в 1221 году.

В двадцати двух этажной гостинице «Новосибирск» мест не было. Меня это не удивило. Мест никогда не бывает. Началась нервотрёпка, о которой я предполагал. И где теперь ночевать? Если нет мест в гостинице, у которой двадцать два этажа, тогда в менее этажной гостинице мест не будет тем более.