Маленький Фишкин. Быль-небылица

– Ну-ка, выйдем, поговорим!

Соломон допрыгал до сеней и первым делом щелкнул меня по лбу. Больно, зараза!..

– Ну, выкладывай!

Я молчал, как партизан. Только хныкал тихонько: – Вау… вау… вау…

– Выкладывай, тебе говорят! Где корова? – снова щелкнул меня Соломон.

– У… у цыгана…

– У какого цыгана?

– У короля… у Ефрема…

– Украл или купил?

– Укра… вау… купи… вау… У Сю… Сюни…

– У, босяки, холера вам в бок!.. За сколько?

– Пя… пять… пя… пять…

– Что пять?.. Пять сотен?.. Ой, не могу!

Он опять щелкнул меня. Сильнее, чем раньше.

– Где деньги?

Тут уж я зарыдал во весь голос.

– Куп… ку… купи-и… и… ли…

– Купили?.. Что купили?.. У кого?..

– Тру… у… бу… У Кла… Кар… ла… Ко… ко… торый на площади… – простонал я.

– Готыню! – выскочила в сени мама. – Что вы делаете с ребенком, Соломон!

– Мадам! Прошу вас не переживать так громко! С этим малолетним гешефтмахером я сам разберусь!.. Пошли!

Он вернулся в комнату, пристегнул свою деревяшку и потащил меня к выходу.

– Мы скоро будем!.. – успокоил он маму.

Через ночное кладбище я шел первый раз в жизни. Но я не успевал пугаться ни темноты, ни статуй, тянущих к нам обрубки своих рук, ни скрипа деревьев. Я волочился за Соломоном, и от моего плача мертвяки, наверняка, разбегались по своим гробам. А Соломон не уставал твердить свое:

– Где деньги?.. Где деньги?.. Где деньги, паршивец?..

– Ку… ку… купи-и… и… л… – заикался я от страха. – Сю… Сю… Тру… тру… трубу…

– Какую трубу!

– Те… ше… лескоп…

– Что за шмелескоп?

– Сю… Сюня хо… хочет видеть Ам… мерику…

– Шлемазл! Америки ему не хватает!.. А ты куда смотрел?

– Да-а… А он чуть что сапогами!..

Соломон только хмыкнул. Уж он-то знал моего бешеного дядю. И вообще, в глубине души я верил, что ничего такого страшного Соломон мне не сделает. Все-таки не совсем чужим он нам приходился. Как-никак муж тетки Рейзл, хоть и бывший… Главное, не проболтаться про Карла!

Сразу за кладбищем мы увидели большой костер. Трещали сучья в огне и яркие искры летели в ночное небо. А вокруг костра вились тени: большие и маленькие. Цыгане веселились… Из темноты вышел Ефрем.

– Какой дорогой гость!.. Ромалы, встречайте Соломона Давидовича! Хлебом-солью, да зеленым вином!

Но Соломон движением руки остановил его:

– Спасибо, друг Ефрем! Но в другой раз!.. Сегодня разговор есть…

Тут Ефрем вгляделся в меня и понял, о чем хочет говорить Соломон.

– Э, еврейский казак!.. А чтой-то глаза мокрые?.. Ну-ка, ну-ка, не журись! Да ничто на земле слез не стоит!.. Правду я говорю, друг? – повернулся он к Соломону. – Эй, ромалы, покормите мальца!..

Они с Соломоном отошли в сторону и о чем-то негромко заговорили. А меня усадили к костру и дали миску с горячим мясом.

– Ешь, ешь, чаворо! – угощала меня молоденькая цыганка. – Мы тебя знаем, каждый день мимо ходим…

А я и так ел. Время-то было голодное, мясом в нашем доме редко-редко пахло, да и выдавалось оно по кусочку. А тут… Я видел, как мужчины подходили с ножом к висящей на суку мясной туше, отрезали по здоровому шмату, надевали его на железные шкворни и медленно крутили над костром. Жарили. А сок с шипением капал на угли… Я еще раз посмотрел на тушу. И еще… Острый ком застрял в горле, я поперхнулся и заплакал.

– Ты что, чаворо! – забеспокоилась цыганка.

– Манька! Манюня! – рыдал я.

– Э, чаворо! Да это же наши барана… – она замялась, – купили! А корова твоя в лесочке пасется. Мы из нее циркачку сделаем! Вместе выступать будем!

Слезы быстро высохли. Теперь я старался услышать, о чем спорили Соломон с Ефремом. А спор становился все горячее. Цыганский король размахивал руками, бил себя в грудь, а Соломон укоризненно качал головой.

– Я ж не украл, не увел, как лошадь! – доносилось до костра. – Они торговались, хуже барышников!

– Кто? Малый?.. – показал Соломон на меня. – Да умом убогий?.. Побойся бога, Ефрем!

Потом они снова долго-долго шептались. Наконец, Ефрем плюнул и махнул рукой. – Только ради тебя, друг!.. Но уж молчи! Где ты слышал, чтобы цыган товар вернул?

– Ты же знаешь брат, за мной не заржавеет!.. – уверял его Соломон. Он достал из кармана пачку денег и стал отслюнявливать бумажки.

– Просто людей жалко, не чужие… А этого, – он кивнул в мою сторону, – и второго, убогого, завтра бери с собой, пусть отрабатывают!.. Шлемазл!

Ефрем свистнул, крикнул что-то цыганское, и из темноты вывели нашу Маньку. Она шла, качая полным выменем, и жалобно мычала.

– Манюня! – прижался я к теплой шее и снова заплакал. Теперь от радости.

Обратный путь был гораздо веселее. Манька спешила домой, и мне приходилось чуть ли не бежать, чтобы не выпустить веревку. Соломон стучал своей деревяшкой рядом и не отставал от меня:

– Где этот телескоп-шмелескоп?

– У Сю… сю… ни… – всхлипывал я, но больше так – для Соломона. Уже у самого дома он сказал:

– Ладно… Со шмелескопом мы еще разберемся… Но деньги вы вернете! И с процентами!.. Будете вкалывать, как евреи у фараона! Рабами моими будете!.. Ферштейт?

– Угу… – а что еще мог я ответить.

Главное, не проговориться про Карла!

Утром я первым делом незаметно пробрался в «пещеру». Карл Иванович, нахохлившись, сидел на телогрейках.

– Вот! – сунул я ему крохотный кусочек хлеба и вареную картофелину. – Ешьте!

Больше слямзить не удалось. Да, по правде сказать, и неоткуда было. Мы давно забыли, как это – наесться досыта.

– Спасибо! – грустно кивнул головой бедный немец. – Их ферштее… я понимайт…

Он раскрыл свою сумку и достал конверт с бумагами.

– Мои карточки… Может, ви получать хлеб на талон… Или что еще будет в магазин…

Ну, что будет в магазине, я и так знал. Скорее всего ничего. За хлебом придется отстоять длиннющую очередь, на талоны «сахар» вдруг выкинут карамель, а талоны «жиры» отоварят комбижиром. Но это хоть что-то…

Я велел Карлу Ивановичу сидеть тихо, на улицу лишний раз не высовываться. Ну, уж если очень приспичит…

– А вечером что-нибудь придумаем, – бодрым голосом соврал я… Мы и так уже хорошо придумали: притащить немца к себе домой!

Сюня ждал меня у калитки. Из ворот кладбища уже выходили цыгане. Впереди, как всегда, неслась орава мальчишек. Увидев нас, они притормозили.

– С нами идешь, коровий пастух? – спросил тот, что постарше. – Как звать-то?

– Се… Се-е-ня… – проблеял я.

– Сесеня! – завопила орава. – Гаджо Сесеня!

Позже я узнал, что «гаджо» это «чужой». Нецыган, значит… А сейчас рослый паренек прикрикнул на друзей:

– Отстаньте, ромы! Сеня так Сеня… А я Лекса!.. А этого как зовут? – указал он на дядю.

– Сюня… Ну, то есть Израиль, по-взрослому… Но он не очень взрослый, поэтому так и остался Сюней…

Тут к нам подошел Ефрем. Оглядел меня сверху вниз и крикнул в толпу женщин:

– Соня, сделай из него рома! А то уж больно городской!..

Меня обняла за плечи девушка, которая вчера кормила мясом.

– Снимай рубашонку, красавчик мой! – И она достала из узла, который тащила на плече, что-то рваное и грязное. – Одевай! Будешь почти как маленький ром!

Когда я напялил на себя то, что она называла рубашонкой, Соня растрепала мои и без того лохматые кудри. Потом она облизнула палец, окунула его в уличную пыль и разрисовала мое лицо грязными полосами.

– Вот теперь, красавчик мой, ты на таборного похож! —

с удовлетворением сказала она и добавила еще одну грязную полоску на шею. – Пошли, пшала… братец!..

Хорошо-то как! – подумал я. – Я теперь не «придурок с коровой», а настоящий цыган!

Цыгане шли, не торопясь. Часть из них свернула на базар. Ребята вскочили в трамвай, идущий к вокзалу. Женщины разложили свои узлы на тротуарах, а Соня кинулась навстречу прохожим: – Кому погадать! Кто хочет свое счастье узнать! На брата, на мужа, на сыночка-кровиночку!

Ефрем уверенно шел к рынку, а мы с Сюней, да Лекса с парой мальчишек постарше – за ним.

У базарных ворот милиция разгоняла «толкучку». Надрывались свистки, продавцы, не больно-то торопясь, растаскивали по кустам швейные машинки и примуса, керосиновые лампы и зажигалки из толстых гильз. Эвакуированные запихивали в сумки заштопанные мужские костюмы и залатанные сапоги. Где-то верещал будильник. И только раненые из госпиталя и не думали отходить от патефона, который хриплым голосом пел о том, что «в степи под Херсоном высокие травы, в степи под Херсоном курган…». У нас до войны была такая пластинка, и я хорошо запомнил, что «десять гранат не пустяк».

Ефрем привел нас на край базара. Здесь сверкал свежими досками новенький сарай. Ага! Это было то самое, о чем говорили дома. Будто цыгане строят что-то на базаре. И будто платит им Соломон. И будто папа тоже внес свою долю в этот гешефт.

Это был какой-то чудной сарай. У него были два входа, но оба без дверей. Зато каждый вход был загорожен стеночкой.

– Сортир! – догадался Сюня.

И, правда! Я только сейчас сообразил: чего на нашем базаре никогда не было, так это уборной. Народ бегал в кусты за оградой. Ногу там поставить было некуда. Но никто не жаловался. Интересно, с чего это вдруг Соломону вздумалось менять базарные порядки?

– Вот вам ведро! Вот краска! Воду принесете с колонки… Размешаете и начинайте красить! – приказал Ефрем. А сам с Лексой полез на крышу. И скоро там застучали молотки.

Вот те раз! Красить сарай! Да я с красками последний раз имел дело в детском саду. Маме пришлось стричь меня наголо, потому что краска попалась какая-то приставучая.

Но делать нечего. Мы же теперь рабы. Как Соломон сказал… И мы с дядей поплелись на колонку.

Краски мы вбухали в ведро немеряно. Получилось что-то вроде картофельного пюре. С большими комками. Ефрем стукнул меня по затылку и послал нас за водой сразу с двумя ведрами.

– Позор еврейского народа! – обозвал он нас. – Краска должна быть, как жидкая сметана! – учил он, разливая наше пюре по ведрам.

– Вы небось и красить не мастера?.. Смотрите!

Ефрем окунул кисть в краску, дал ей стечь и аккуратно провел по доске. Потом по соседней… И доски засветились синим пламенем. Смотреть на это было одно удовольствие.

– Усекли?

Ефрем всучил мне кисть и застучал сапогами по лесенке.

А без песни он не мог:

– Шел трамвай десятый номер,На площадке кто-то помер.Тянут-тянут мертвеца,Ламца-дрица-оп-ца-ца!

Под эту веселую песенку я и начал красить. Конечно, получалось немножко не так хорошо, как у Ефрема. Скажем прямо, очень сильно не так. Краска почему-то стекала тощими ручейками, а в некоторых местах никак не хотела цепляться за доску. Но я старался. А рядом махал кистью мой дядька. Заляпывал сарай синими кляксами.

– Кто ж так красит!

За моей спиной нарисовались два моих друга. Алексей и Саша. Обоим что-то не нравилось в моей работе. Алексей прямо писал кипятком:

– Ты что никогда не видел, как красят декорации? Сколько раз торчал у нас за кулисами!

Ага, подумал я, а что если Алешку завести…

– Да ты сам только смотрел на маляров! – подначил я его.

– Да? – Алешка стал вырывать у меня кисть. – А вот щас увидишь!

И правда, у него получалось. Краска ложилась ровно. Не стекала и не разлеталась в стороны.

– Дайте и я попробую! – пристал Сашка к Сюне. Тот и спорить не стал. Уселся в тенечке и задымил, как паровоз.

Я, конечно, тоже не прочь был отдохнуть от трудностей жизни. Как говорила моя тетка Фрима. Но с крыши на меня не очень-то приветливо смотрел Ефрем.

– Дядя Ефрем! – пришлось попросить мне. – А можно еще кисть?

– За дверью! – махнул он рукой. И снова застучал молотком.

Я приволок палку с привязанной к ней кистью. И начал водить ею так же, как делали ребята. И, вроде бы, стало получаться.

– Смотри-ка! – сказал Алексей. – Прям Репин!.. Да! – вдруг вспомнил он. – Мы же чего пришли. Накрылась ваша труба!

– Как это? – сделал я вид, что ничего не понял. А сам посмотрел на Сюню. Чтобы молчал.

Алешка даже красить перестал. И давай рассказывать:

– Идем мы сегодня по площади. Смотрим, у вашего магазина народ толпится. Мы туда. А там!.. Окно разбито, дверь выломана, внутри – полный писец!

– Да, да! – подхватил Сашка. – Все разбито, раздолбано, как будто слон там прошелся! И милиция…

– А люди говорят, – продолжал Алексей, – будто вашего немца найти не могут. То ли сам сбежал… то ли его того… кокнули то есть…

Я снова посмотрел на Сюню. Молчит? Молчит.

– А телескоп? – спросил я.

– Какой там телескоп! Я ж тебе говорю: там живого места не осталось!

– Бедный Карл! – вздохнул я. А Алексей опять разозлился:

– Немца жалко? Да?

Я не успел ответить, потому что Сюня пробубнил грустно:

– Ферфалт ди ганце постройкес!

– Чего? Чего? – не поняли ребята.

– Говорит, что все пропало… Не видать ему Америки!

Когда сарай стал совсем-совсем синим, Ефрем принес нам по куску арбуза и стакан тыквенных семечек. А потом попросил Сашку нарисовать на стеночках-загородочках мальчика и девочку. И Сашка нарисовал.

Мы с Алешкой хотели зайти за загородку, посмотреть, как там все устроено, но…

– Куда! – закричал Ефрем. – Завтра! Завтра открытие!.. Приходите и смотрите сколько душе угодно! И все остальное делайте!.. Только не забудьте денежку прихватить!

Ага! Вот, оказывается, в чем гешефт Соломона! Сортир-то будет платным! Ну, это еще надо, чтобы люди согласились платить…

Домой мы вернулись поздно. Зато с хлебом и селедкой. Ее давали по талону «мясо». Весь месячный паек – целый килограмм! И вот же везуха: хлеб оказался с довеском! Мы с Сюней честно разделили его пополам.

– Пить! Айн глас васер! – первым делом попросил Карл Иванович. Ну да, мы же не оставили ему воды… Я смотрел, как жадно он пьет, и думал, а что же будет после селедки?

И, вообще, что будет дальше? Куда нам девать немца?

Я не стал рассказывать про то, что сделали с магазином. И про то, что милиция ищет его… или его труп. Зачем еще больше расстраивать человека? Он и так не поймет, на каком он свете. Я просто сказал:

– Ешьте, Карл Иванович! А мы потом зайдем…

Дома было не до нас. Все толпились в сарае, где тетя Катя доила «потерянную» корову. Сестра Жанна, увидев меня, зашипела:

– Фишка-воришка!.. Из-за тебя нас с Веркой завтра гонят пасти эту Манюню! Как мы с ней управимся? Ты посмотри на ее рога!

– Большое дело! Возьми хворостину покрепче!

– Му-у!.. – сказал Сюня и, выставив руки рогами, замотал головой.

– Ша! – зашумела на нас тетя Катя. – Гей вон отсюда, голота паршивая!.. Чтобы духу вашего возле скотины не было!

И мама увела меня ужинать…

Когда все в доме угомонились, мы с Сюней спустились в пещеру. Сюня зажег коптилку, а я поставил на столик бутыль с водой.

– Придется вам, Карл Иванович, побыть здесь. В город вам нельзя. Говорят, милиция ищет…

– О, майн Гот! – застонал бедный немец. – Я здесь ум цу штербен… умирать буду…

– Смотреть Америку! – потребовал вдруг мой дядька. А я даже обрадовался, потому что совсем не знал, как успокоить старичка.

Карл Иванович послушно полез в футляр. Достал телескоп и прикрепил его к штативу. Стараясь не шуметь, мы прокрались в угол двора, за куст бузины.

Луна уже переползла через забор. Телескоп чуть поблескивал в ее свете. Карл Иванович крутил какие-то головки на нем.

– Смотреть! – предложил Карл Иванович Сюне. Тот послушно припал к трубе.

Он смотрел, смотрел, а потом начал неслышно ругаться:

– Штинкенде немец!.. Штинкенде труба!.. Жопу какую-то показывает!..

Я заглянул в глазок: и правда, вместо луны в телескопе желтело размытое пятно.

А-а, вспомнил я, Карлуша же крутил вот эту головку. Я покрутил ее в одну сторону – пятно надвинулось на меня… потом в другую – оно отодвинулось… и вдруг картинка прояснилась! Огромный шар висел в черноте! Он был так близко, что я даже отшатнулся!

– Смотри!

Мой дядя уставился в глазок. Потом, как и я, покрутил головку в одну сторону… в другую…

– Зейст! – только и мог сказать он. – Смотри!

Рядом с первой была еще одна головка. Я осторожно покрутил ее. Сюня сначала погрозил мне кулаком, но потом шумно втянул воздух.

– Зейст!.. А гройс!.. О!..

Я бесцеремонно оттолкнул его. Луна стала еще ближе. Черноты совсем не осталось, а прямо рядом – рукой подать! – теснились круглые дыры, как оспины на сюнином лице…

Я вспомнил о ручке на треноге и крутанул ее. И поплыл над оспинами! Я летел над самой луной!

Потом я показал этот фокус Сюне. Пока он восторженно гудел что-то, Карл Иванович нащупал на трубе железную стрелку – как на циферблате часов – и сдвинул ее вправо. Мой дядя вдруг замер, потом стал шарить рукой по трубе…

– Гройс! Делай а гройс!..

Карл Иванович крутанул вторую головку… еще…

– Штейт! – скомандовал дядя. – Стой!.. Уй-юй-юй! – завопил он. – Америка!

– Дай позычить!

Сюня неохотно отступил… На дне лунной дырки стояла какая-то будка на тонких ножках. А рядом бродил …человек! Он был похож на водолаза: в таком же шлеме… и двигался так же медленно… как на морском дне… За его спиной торчала палка с флагом… Я приблизил картинку. На флаге были звезды и полосы…

– Звезды и полосы, – сказал я.

– Америка!.. Америка! – восторженно твердил Сюня. «Это он о флаге!» – догадался я.

Вдруг картинка отъехала сама по себе, и я увидел второго человека-водолаза. Он ехал по луне на машинке, вроде педальной, и махал мне рукой! Я тоже замахал ему… Но тут мое место занял Сюня.

– Америка?.. Луна?.. – не мог понять он.

Карл Иванович пристроился к телескопу и зашептал:

– Дас ист цукунфт… Это еще может быть…

Как это? Как это? – не понял я. Это было или будет?

– Сеня! Домой! – раздался мамин голос. – Спать пора!

– Сейчас! Иду! – не стал спорить я. И убежал, оставив Карла Ивановича складывать его игрушку.

Утро в нашем доме, как, наверное, и во всех домах страны, начиналось со сводки «Совинформбюро». «В течение 17 августа, – хрипел репродуктор, – наши войска на Брянском направлении продолжали наступление и, продвинувшись на отдельных участках вперёд от 4 до 6 километров, заняли свыше 60 населённых пунктов…».

Дальше я слушать не стал, потому что за окном уже слышался разбойничий цыганский свист…

Свистел Лекса.

– Айда! – махнул он рукой. – Ефрем давно ушел. Ругаться будет!..

– Э, красавчик мой, – осмотрела меня Соня. – Ну, сегодня ты совсем рома!

А я, и правда не умывался, не причесывался с утра, и рубашонка на мне была та же, цыганская… Нам с Сюней пришлось припустить, чтобы догнать табор. И все-таки я не мог удержаться, чтобы на бегу не сообщить Лексе:

– А знаешь что! На луне люди есть!

– Хо! – не удивился цыганенок. – Кто ж этого не знает! Наши ромы давно до луны добрались!

– Какие ромы?.. Американцы! Там американский флаг торчит! Звезды и полосы!..

Конечно, меня распирало от увиденного. Что это было? Какое-то кино? Или телескоп Карла Ивановича показал нам что-то взаправдашнее, что случилось на самом деле? Люди на луне! Хорошо бы рассказать обо всем Соломону. Но он же по самую макушку торчал в своем «гешефте!

И потом: что делать с самим Карлом Ивановичем? Сколько можно прятать его в землянке? Двор же маленький, и рано или поздно кто-то обязательно наткнется на него… Я понимал, что без помощи Соломона нам не обойтись. А, может, цыганский король нам поможет?

В этот раз Ефрем привел нас к центру. На площади у магазина стояла лошадь с телегой. Возчик неторопливо сполз с телеги и поздоровался с Ефремом.

– Ты карауль здесь! – велел мне Ефрем. – Увидишь лягавых, лети до нас!.. А вы за мной! – повел он остальных во двор, к заднему входу в магазин.

Я оглянулся на антикварный. Дверь его была открыта, там суетились какие-то люди. Я хотел подойти поближе, но тут из подворотни появились возчик с Сюней. Они тащили сразу два ящика, поставленные один на другой. Из верхнего торчали горлышки бутылок… Потом Лекса с ребятами вынесли еще по ящику.

– Ну как? – спросил, выходя, Ефрем.

– Да никак… – ответил я. – Только вон там какие-то военные… – показал я на антикварный. – Магазин же разграбили… И хозяин куда-то пропал…

– А ты откуда знаешь? – подозрительно спросил цыган.

– Да ребята вчера сказали.

– Водку накройте! – приказал Ефрем. – А я пойду гляну, что за хамишусер!

Он скоро вернулся, озадаченный.

– Ну и дела! Оказываются, и правда, грабанули! И хозяин пропал. Видать тюкнули, и концы в воду…

– А, может, он спрятался…

– А тебе откуда знать? – с прищуром посмотрел Ефрем.

– Э! – махнул он рукой. – Нехай с вами Соломон разбирается!.. Поехали!

Мы уселись в телегу и затряслись по булыжнику… по трамвайным рельсам… по мосту… Бутылки тихонько позвякивали в ящиках, ребята мурлыкали что-то цыганское… Возчик завернул лошадь в ворота рынка.

На рынке нас встречал Соломон.

– Бикицер! Бикицер! – торопил он нас. – В «Чайную»! Начальство уж копытами бьет!

Базарной «толкучки» сегодня не было. Весь народ толпился возле новенького сортира. Он был украшен еловыми лапами и отгорожен красной ленточкой. Раненый наяривал на гармошке «Катюшу». Цыганята ходили колесом. Было как на празднике.

Потом какой-то начальник говорил речь. Начал он, конечно, с подвигов красноармейцев на фронте. От них перешел к труженикам тыла, рассказал о героических рабочих и колхозниках нашей области, и похвалил дирекцию рынка. В тяжелых военных условиях она подарила городу… Как же он сказал?.. Костер?.. Нет… Печь?.. Нет… Очаг! Он сказал: – Еще один очаг культуры!

Все захлопали. Раненый заиграл «Варяга». Соломон протянул начальнику ножницы. Тот разрезал ленточку. И важные люди неторопливо потянулись внутрь. Мужчины за стенку с мальчиком, женщины – за девочку.

Правда, тут что-то пошло не так. В мужском отделении стало слышно глухое ворчание. Потом зазвенели шлепки, и раздался отчаянный детский визг. На улицу выскочил Ефрем с голоштанным цыганенком под мышкой.

– Чье? – строго спросил он.

– Мое! – молодая цыганка прямо вырвала ребенка у Ефрема. Да еще и выдала что-то не очень ласковое своему «королю». Но Ефрем только усмехнулся и негромко объяснил Соломону:

– Проскользнул паршивец допреж всех… И хороший след оставил! Прямо на полу!

Из сортира вышла старушка в синем халате с ведром и мокрой шваброй. И знаете… Это была моя бабушка Злата Семеновна! Видно, Соломон приставил на «хлебное» место своего человечка.

Выходящее начальство народ встречал хлопками. Кто-то даже закричал «Ура!». Гармонист заиграл марш. И Соломон затопал своей деревяшкой впереди всех, повел в «Чайную» отмечать праздник.

А мы стали в общую очередь. На входе стояла баба Злата с рулончиком трамвайных билетов на груди. В обмен на гривенник она отрывала билетик и выдавала каждому лоскуток газеты.

Уборная была сама простая. Приступочка с «очками» над ямой. Пахло здесь пока что свежим деревом и еловой смолой. Интересно, надолго ли эта чистота?

Настроение мне испортил Лекса.

– Слышь, Сесеня! – позвал он меня. – А чего это про вас какой-то военный спрашивает? С палочкой?

Бух! У меня прямо сердце в пятки упало.

– Которые, говорит, по городу с коровой бродят…

– Не… не… не знаю… – зазаикался я. – А ч… ч… что ты ему сказал?

– Да не бойсь! Мы своих не продаем! Видом, сказал, не видывали, слыхом не слыхивали… Ха! Захотел от цыгана правду узнать!

Он оглядел мою замызганную одежонку и еще больше растрепал мне волосы.

– А ты все-таки ходи, да оглядывайся!

Ох, как я оглядывался! Всю дорогу домой. И Сюне велел идти по другой улице. И Карла Ивановича напугал до смерти.

– Аллес!.. Все!.. Мне отсюда только нах кладбищ! – сам себя похоронил бедный немец.

Мне это как-то не улыбалось. Он что, будет прятаться у нас до скончания века?.. А что делать? Не выгонять же его?

А чем его кормить? Кроме карточек, нужны еще и деньги.

Я набрался смелости и промямлил об этом старику. Он сразу засуетился, полез в свою сумку.

– Вот ваши фюнфхундерт рубель! Возьмите!.. Труба так и так теперь ваш… А на эти гельд покупайт кое-что кушать!

Он прижал сумку к груди.

– Здесь деньги!.. Русски немец собрал на самолет. Чтоб там – он показал пальцем на потолок, – знали, что мы против наци!

Легко сказать «покупайте»! Мы же теперь работали на Ефрема. На третий день он снова потащил нас на площадь. Водку выносили из задних дверей комиссионного магазина. Она продавалась здесь без карточек, но по диким ценам. А на базаре водка, видать, стоила еще дороже. А то стали бы Ефрем с Соломоном заниматься этим гешефтом!

Целый день мы с Сюней караулили чертовы ящики. Приходили какие-то люди, перекладывали бутылки в закрытые сумки и исчезали на «толкучке». А я сидел и дрожал. Каждую минуту мог появиться хромой военный, Или, еще хуже, мои одноклассники. Вот здорово, если они увидят, что их друг по октябрятскому звену занимается спекуляцией!