Маленький Фишкин. Быль-небылица

Мне было бы совсем хорошо, если бы рядом не дымил Сюня. Свернутая из газеты цигарка то шипела, то стреляла обрезками соломы. Солому Сюня рубил котлетным секачом на деревянной доске. Потом он сыпал на доску махорку и долго перемешивал кучку до золотистого цвета.

– Фартиг! – говорил он, сметая кучку в кисет.

– Цидрейтер! Батрак! – плевалась тетка Рейзл, каждый раз отмывая доску перед готовкой.

– Ну что? – спросил я Сюню. – Читать дальше?

– Читай… – согласился Сюня.

Я снова раскрыл книгу и продолжил:

– … Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла, и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег – и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась мятель…

Я читал «Капитанскую дочку». Сюне вроде бы книжка нравилась. А уж про себя я и не говорю!.. Я в первом классе, как только научился читать, записался в библиотеку и взял там всего Пушкина в одном толстом томе. На каждой странице было по две колонки, буковки были маленькие, но я все равно ухитрялся читать книгу даже на ходу. Читал-читал, да и потерял. И до следующей осени в библиотеке не показывался. А во втором классе опять туда записался. Про меня, видно, забыли и снова выдали Пушкина!

– …Пугачев сидел в креслах на крыльце комендантского дома. На нем был красный казацкий кафтан, обшитый галунами. Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза. Лицо его показалось мне знакомо…

– Интересно девки пляшут! – перебил мое чтение чей-то голос. Рядом с нами, как из-под земли, вырос цыган Ефрем.

– Прям заслушался!.. Это кто ж такой рОман тиснул?

Он так и сказал: не роман, а рОман. А потом поправился:

– Кто сочинил-то?

– Пушкин…

– А правду говорят, что Пушкин нашим… ромом был? Из цыган? И кочевал вместе с нашими?..

– Не знаю… Здесь написано, – я ткнул пальцем в книгу, – что его прадедом вроде бы негр был…

– Ну ты еще скажи, что Исус Христос был евреем!

– Да? – удивился я.

Ефрем был не простым цыганом. Говорили, что он «король», главный в цыганском таборе. Табор стоял за кладбищем, мама строго-настрого запретила даже подходить к нему. Но два раза в день весь табор проходил под нашими окнами. Женщины в пестрых платьях тащили на руках чумазых малышей, дети постарше цеплялись за их юбки. Старухи визгливо покрикивали на подростков… Вечером они возвращались, еле волоча ноги, с узлами и кошелками, набитыми старьем. – Наворовали!.. – шипела им вслед тетка Рейзл.

– Ну, так что, казаки! Продаем корову? – Ефрем давно приставал к нам. – Совсем старая корова, скоро доиться перестанет… А я хорошие гельд дам!

– Она наша, что ли! – повторил я в который раз.

– Ваша, не ваша, какое дело… Скажете – украли… Или сама сбежала, на волю захотелось. Как цыгану…

– Гей ин дрерд! – решительно отвернулся Сюня. – Мишугене копф!

– Не мил я вам!.. А я ведь со всей душой!.. – И он пошел, пошел по дорожке перебирать сапогами:

– Ой, мама, мама, мама!Спешу сказать скорее:Любила я цыгана,Теперь люблю еврея…

– Это ж надо! Маньку продать! Будто она наша!.. Да и была бы наша… Иди сюда, Манюнька! Никто тебя не продаст, никаким королям цыганским!..

В кустах шуршала Манька. Слышно было, как она трясет прутья, вытягивая сквозь них пучки травы. Траву между могилами она давно объела… «Надо бы перейти на другую сторону…» – лениво думал я.

Но тут Манька сама вышла на дорожку. Не переставая жевать, она навострила уши в сторону улицы.

– Играют! – сказал Сюня. Теперь и я услышал в дальнем конце Партизанской глухие удары барабана. – Пошли!

А что мне оставалось делать?

– Манька! – скомандовал я, доставая веревку. Корова послушно подставила шею. Пока я завязывал просторную петлю, она подняла хвост и пустила могучую струю. «Знает, зараза, что на похоронах за это накостылять могут… Но зачем ссать прямо мне на ноги?».

Мы вывели Маньку из кладбищенских ворот и увидели едущий прямо на нас катафалк. Его волокли грустные клячи в черных попонах, а бородатый кучер уже издали грозил нам кнутом.

– Смирно! – скомандовал Сюня. Он вытянулся в струнку, приложил ладонь к виску и запел похоронный марш:

– Умер наш дядя, как жалко нам его,Умер, в наследство не оставил ничего…

– Ну! – качнул он в мою сторону плечом. И я подхватил припев:

– Тетя так рыдала,Когда она узнала,Что дядя в наследствоНе оставил ничего!..

– Ну! – еще раз подтолкнул меня Сюня. Я немного отпустил веревку, и Манька зашагала резвей, оттирая набежавших нищих, пока не задышала в затылки провожающих.

Те недовольно зашикали, Но катафалк уже остановился у свежевыкопанной могилы. Извозчик вытащил табуретки, и могильщики помогли ему переставить гроб. Открыли крышку, и тут же, как из-под земли, вырос поп с коптящим горшочком на цепи. Мне было интересно увидеть лицо покойницы, я отдал веревку Сюне и протиснулся к гробу. Старушка оказалась худой и морщинистой, в руках она держала свечу, и дым от поповского горшочка клубился вокруг острого носа. «Вот бы чихнула! – подумал я. – И все бы заорали: будьте здоровы!»…

Поп, наконец-то, кончил колдовать. Принесли блюдо теплого еще риса с изюмом. Провожающие встали в очередь с раскрытыми ладонями. Я быстренько отогнал Маньку за катафалк и протиснулся мимо ворчащих нищих.

Когда до чашки с рисом оставалось всего два человека, раздался злобный крик:

– Опять эта корова! Кто пустил корову на погост?..

Директор кладбища дядя Вася лупил по манькиному боку ее же веревкой. Манька шарахалась, пугая народ.

– Сколько говорено! – прихрамывая, наседал на нее дядя Вася. – Не водите вашу корову на мероприятия! Не мешайте прощанию!..

Он еще раз хлестнул веревкой, и корова понеслась к воротам. А оттуда навстречу уже летела тетя Катя, наша хозяйка.

– Манечка! Манечка! – причитала она. – Опять эти байстрюки тебя затащили!.. У, злыдни! – погрозила она нам. – Я в обед прибегаю, чтобы корову подоить! Сама не ем, не пью, некогда! А вас каждый раз нелегкая носит!.. Не будет вам сегодня молока!

Мы сидели на крыльце и мрачно слушали, как дзинькали по ведру молочные струи. В сарае тетя Катя уговаривала корову:

– Ну, стой, стой, Манечка, смирно!.. Ну, не маши хвостом! Потерпи!.. Потерпи, тебе говорят!..

– А ты видел, – спросил я Сюню, – как старушка мне подмигнула?

– Чего? – не понял дядька.

– Старушка в гробу. А потом как чихнет!

– Халоймес!..

«Чепуха»!.. Я не стал спорить с дядькой. Подумаешь, большое дело: сегодня не поверил, завтра поверит.

В сарае снова загремело. Я знал: корову донимают слепни. Вот она и отмахивается хвостом и дергает ногами, норовя опрокинуть ведро. Пришлось-таки хозяйке позвать меня… Одной рукой я держал манькин хвост, другой отгонял назойливых тварей. Зарабатывал свой стакан парного молока.

Сюни на крыльце не было. Он аккуратно перетряхивал одежду в доме, обшаривал карманы. Я ему не мешал. Надо же было где-то взять деньги. С театром ничего хорошего не вышло. С шарманкой много не заработаешь. За то, что мы пасли корову, тетя Катя платила нам два рубля в день. А нам же нужно пятьсот!

Улов был невелик: три мятых рубля и копеек сорок мелочью. Мы заглянули во все углы и щели. Дохлую мышь – вот все, что мы нашли под кроватью… Сюня взял ее за хвост, раскрутил и забросил на кровать к тетке Рейзл. А потом накрыл подушкой.

Мамину сумку я не открывал. Я и так знал, что там есть деньги. Папина зарплата. И Сюня про нее знал.

– Нимт пар рубель! – почти ласково предложил он мне.

– С ума сошел? – очень твердо отказался я. И выскочил на крыльцо.

Дядька засопел и стал снимать сапог. Была у него такая поганая привычка: чуть что стаскивать сапог и швырять его в человека. Чаще всего доставалось тетке Рейзл. Да и мне иногда перепадало.

Сапог просвистел над ухом. Сюня сопел громче.

Сейчас полетит второй! – правильно понял я.

– Мама! Мама!

Не-е, пионера-героя Вали Котика из меня не получилось бы.

Сюня стоял на крыльце с сапогом в руке и ждал.

– Мама! – для очистки совести еще разок проныл я и полез в сумку.

Я, хоть и перешел в третий класс, в деньгах разбирался слабо. Я знал, что с шахтером – это рубль, с красноармейцем – трешка, с летчиком – пятерка. В сумке была толстенькая пачка летчиков.

Мне казалось, что денег там много… так много… Мама и не заметит!.. Я вытащил одну… нет, две… нет, три бумажки с летчиком… Сюня сплюнул с крыльца.

– Махт бикицер! – командовал он!

Легко ему говорить «быстрее»! А у меня от страха даже мозги вспотели.

– Америка! Надо видеть Америку! – торопил меня дядька.

И я принес сразу четырех летчиков. Сюня только покачал головой. И тогда я зачерпнул полной горстью.

Я бы таскал еще, но тут стали собираться родственники. Пришла с рынка баба Злата. Приползла из-за своей кассы тетка Рейзл. Прибежали двоюродные Жанна с Верой… В нашей маленькой комнате терлись боками одиннадцать душ. Комната, правда, была не наша, а хозяйкина, тети Катина. Сначала мы за нее платили, а потом денег не стало, она покричала-покричала, да махнула рукой…

Мне все-таки удалось уловить минутку и снова забраться в мамину сумку. Ухватив еще горсть бумажек, я прокрался в темный тамбур и сунул их в руки Сюни. Сюня почему-то удивился, но деньги взял. И тут я понял, что это вовсе не Сюня, а пришедший с дежурства папа.

Дело в том, что Сюня и папа были близнецами. Их даже родная мать, баба Злата, путала. Только папа был вполне разумным, просто у него была огромная грыжа, поэтому его вернули с фронта и отправили служить на какой-то военный склад в одном городе с нами. А Сюня… Ну, Сюня-то был законченный инвалид, его даже на лесозаготовки не брали.

– Что за деньги? Где ты взял? – удивился папа. Я уже готов был расколоться, даже рот скривил, собираясь зареветь… Но тут из комнаты раздался дикий вопль:

– Мышь!

Тетка Рейзл сунула руку под подушку. На ее ладони лежало высохшее чучелко.

– Сволочь! Цидрейтер! Мишигаст! – Она сразу догадалась, чьих это рук дело. – Дармоед! Батрак! Чтоб у тебя рука отсохла! Чтоб глаза вылезли!

– Мышь! Мышь! – галдели Жанна и Вера.

– Готыню! Гевалт! – причитала баба Злата.

Папа сразу же забыл о деньгах. Он машинально сунул их в мамину сумку и кинулся разнимать родню. А в ход уже шли подушки, сюнины сапоги, гремели опрокинутые стулья… Вечер был в самом разгаре.

Утром меня разбудила мама. Она собиралась на базар перед работой.

– А где деньги? – спрашивала она неизвестно у кого. – Вся Гришина зарплата? Вчера было пятьсот рублей, а сегодня и половины нет!..

– Спроси у этого мишигасте! – сонным, но уверенным голосом посоветовала тетка Рейзл. – У этого шикера!..

– Сюня! – послушалась мама. – Где деньги?

– Гей ин дрерд! – не размыкая глаз, посоветовал Сюня.

– Израиль! – тут уж вмешался папа. – Отдай гельд!

Сюня сел на полу, где он спал, почесался во всех местах и стал угрюмо освобождать карманы.

– Это они с Фишкой на что-то копят, – подала голос сестрица Жанна. Фишка это был я, такое у меня было прозвище из-за фамилии Фишкин.

– Вор! Гановер! – не унималась Рейзл.

– В морду! – пригрозил мой дядя. – Ин пунем!..

И тут же выдал меня: – Это ваш Фишка гановер!.. Взял гельд и дал мне…

– Врешь! – не своим голосом закричала мама.

Дальше все было неразборчиво, потому что я забился головой под кровать. Спрятаться глубже мешал мешок с картошкой и корзина с зелеными помидорами. Я цеплялся за них изо всех сил.

– Сенечка! Сыночек! – Смотреть на маму было страшно. – Он же врет?.. Да? Правда?.. Ты не брал этих денег?

Я не был обучен врать. И поэтому побежал. Вокруг стола. Руша стулья и перепрыгивая через них. За мной с ремнем и слезами бежала мама.

– Как ты мог!.. Как ты мог! – причитала она.

– Держи его! – подзадоривала Жанна

– Воришка! Воришка! – добавляла перца двоюродная Вера.

– Гвалт! – вопила бабушка Злата.

– А что я говорила! – злорадствовала тетка Рейзл.

– Гей дрерд! – как всегда советовал ей сумасшедший дядя Сюня.

И вплетался в общий хор стон еще одной тетки, Фримы, матери моих двоюродных:

– Вей из мир! И тут тебе цирк с утра! И тут тебе театр! И все за бесплатно!..

Я бежал вдумчиво. Иногда расчетливо притормаживал, чтобы мамин ремень не рассекал воздух впустую. При каждом ее попадании я взвывал дурным голосом.

– Вау-у! – подзадоривали меня сестренки.

– Вей так из мир! – стонала Фрима.

– Абизоим фар ди гоим! – ворчала тетя Рейзл, наверное, имея в виду соседей за стеной.

– Сыночек! – рыдала мама.

– Ин дрерт! Ин дрерт! – возбуждался дядя Сюня. И вдруг, вспомнив что-то давно забытое, влепил плюху тетке Рейзл.

– Пожар! – радостно закричал он. – Горим!

– Аид а шикер! – обидела его тетка Рейзл. – Батрак!

Вконец обессилев, мама упала на стул.

– Как ты мог! Ты!.. Ты!.. Сыночек!.. – она не могла успокоиться. – Разве ты видел, чтобы кто-нибудь из нас взял хоть соринку чужого? Разве тебя кто-нибудь учил воровать?..

– Не-е… не учил… – канючил я.

– Зачем же ты залез в сумку? Зачем взял деньги?

– Это он заставил! – проблеял я, боясь посмотреть на Сюню.

– Вей так Гитлер им пунем! – сказала свое слово бабушка..

– Бабушка! – поправила ее Жанна. – Это не Гитлер, это Сенька деньги стырил!

– Нехай!..

– Абизоим!.. – твердила свое Рейзл.

И тут Жанна радостно сообщила:

– А Верка опять обоссалась!

Когда все угомонилось, мы с Сюней снова погнали корову на кладбище. Больше ж нигде ничего не росло… Манька хрустела сухими ветками, я играл сам с собой в расшибец…

– Ферфалт ди ганце постройкес… – грустно заявил Сюня. Я его понял: не видать нам трубы, как своих ушей!

Мне было обидно. И не только из-за телескопа. Я злился на дядю. Первый раз в жизни мне досталось от мамы! И ведь все понимали, что лупить-то надо было его!.. Хотя что с него возьмешь?

– Эх!… – Я с досады шваркнул биткой по монетному столбику, да так неудачно, что все монеты легли на «решку»…

– Играем? – раздался вдруг знакомый голос. Цыган Ефрем нагнулся и тремя ударами битки перевернул монетки на «орла». Но забирать их не стал.

– Ну что, казаки, продаете корову? – снова пристал он. – А я научу ее плясать, в цирке выступать будет! Давайте так: корова моя, а карбованцы ваши!

– Дрей мих нихт а бейц! – послал его Сюня. Но как-то не очень уверенно. Так, что уже уходящий Ефрем остановился, как будто ждал продолжения… Он смотрел дяде в глаза… И что-то он там, наверное увидел…

– Сколько даешь? – хриплым голосом спросил Сюня.

– Ты что! – не поверил я своим ушам.

– Другой разговор! – обрадовался Ефрем. – Деловой человек! – подмигнул он мне. – Двести карбованцев!

– Гей дрерд! – возмутился дядя. – Пятьсот!

– За чужую корову! Смотрите, чавелы! – обратился он к невидимой толпе. – Этот мишугенер хочет обобрать честного цыгана!.. А цидрейт!.. Триста!

– Пятьсот! – стоял на своем Сюня.

– Караул! Грабят! – закричал Ефрем. – На! На! – Он стал расстегивать штаны, а потом стащил с себя рубашку.

– Пятьсот! – не уступал Сюня.

Ефрем быстро заправил рубашку в штаны и бросил на землю картуз.

– Твоя взяла! Правду говорят: где еврей прошел, цыгану делать нечего!.. Гони корову!

Он развязал сложенный в несколько раз платок и принялся отсчитывать спрятанные там замусоленные бумажки:

– Пятьдесят… семьдесят… сто…

– Тащи Манькес! – приказал Сюня.

– Сам тащи! – набравшись храбрости, ответил я дядьке. Но он уже, кряхтя, стаскивал сапог.

Я привел корову. Цыган потребовал, чтобы я передал веревку ему из рук в руки.

– Такой у нас обычай! А ты не робей! Ты малец, с тебя и спроса нет… А про корову скажите, что сбежала…

И он повел Маньку через кладбище. И запел:

– Ой, мама, мама, мама!Скажу тебе я прямо:Любила раньше Яна,Теперь люблю я Зяму.

Корова оглянулась и замычала удивленно. Ее рыжие бока расплывались в пелене подступивших слез.

– Что ты наделал! Маня! Манюня! – горько плакал я

– Штиль! – приказал Сюня. – Штиль швайген! Нихт вайн!..

Легко ему говорить: не плачь! А мне и Маньку жалко и страшно подумать, что с нами будет!

На пыльной витрине было написано одно слово: «Закрыто». Мы долго стучали, прежде чем загремели замки и из приоткрытой двери выглянуло лицо Карла Ивановича.

– Принес деньги? – удивился он, впуская нас в магазин. Я сразу кинулся к заветному футляру. Под крышкой все также тускло мерцала латунь телескопа. Карл Иванович бережно достал его.

– О, молодой тшеловек получайт уникум! Я говориль: это есть работ великий Иоханн Кеплер! Большой механик унд оптик! – Тут он заговорил шепотом. – Унд майстер астрология!.. Велики мистикер, он составляйт гороскоп для князей и император… Может быть, с этот телескоп…

Карл Иванович аккуратно сложил телескоп и треногу и закрыл футляр.

– Сохраняйт его! – сказал он. – Даст Гот, кончится этот война, я вернусь и буду выкупайт его!.. Это реликвий нашей фамилий. Да-да!..

Сюня отдал деньги, торопливо подхватил футляр и заторопился к выходу. Но не успел он ухватиться за ручку, как дверь загрохотала, заходила ходуном.

– Майн Гот! – схватился за голову Карл Иванович. – Это они!

– Кто? – испугались мы.

– Нехорош люди! Настоящий наци! Враги!

– Эй, Карл! – колотили в дверь. – Открывай!

Карл Иванович схватил большую кожаную сумку и выключил свет.

– Уходить надо! Шнеллер!

А колотили уже не только в дверь, но и в окно.

– От нас не спрячешься! – вопили на улице. – Отдавай трубу!

– Отдайте Карл Иванович! – Я готов был отдать и телескоп, и все наши деньги, лишь бы не слышать этого стука и этих воплей.

Дзинь! – разлетелось на кусочки оконное стекло.

– Мы тебя из-под земли достанем! – кричали за окном. – На ремни порежем!

Я им верил. И достанут, и порежут! И нас заодно с ним! Больше всего на свете мне хотелось сейчас очутиться за тридевять земель от этого страшного магазина.

– Идем! Идем! – дернул меня за рукав Карл Иванович.

Он тащил меня в темноте, а сзади мне в затылок подвывал окончательно спятивший Сюня. Да и кто тут не спятит! В дверь ломятся, окна, считай, нету, а под ногами какая-то лестница. И темнота чертова! Не хватает только ноги сломать!

Впереди что-то заскрипело, Карл Иванович остановился и загремел спичечным коробком. Огонек в его руке осветил низкий потолок и мокрые стены. Подвал!.. Вспыхнула еще одна спичка, и я увидел, что Карл Иванович тянется к железному ставню, запертому на засов.

– Зажигать спички! – приказал он мне. – Светить!

Я извел кучу спичек, пока ему удалось отодвинуть засов и открыть ставень. Ветер тут же задул чахлый огонек, но Карл Иванович уже пихал меня в маленькое окошко.

– Вылезать! И не делать шума!

Я кое-как протащил себя в окошко и полетел, сам не знаю куда. Но летел недолго и шмякнулся на землю. За мной протиснулся Сюня. Он больно ударил меня чем-то тяжелым. Телескоп, понял я. Молодец, не забыл!.. Последним выбрался Карл Иванович. Каким-то чудом ему удалось прикрыть за собой ставень. Дышал он, как наша Манька после хорошей пробежки.

На улице было уже темно. Но все-таки я догадался, что мы вывалились к тому самому оврагу, где недавно привязывал корову. С другой стороны магазина.

Карл Иванович схватил свою сумку и рванул вниз. Мы продирались сквозь кусты, спотыкались о корни, скользили по траве. А потом бежали по берегу до моста. Только мы не стали забираться на него, а спустились вниз, к реке. И во-время. Потому что совсем скоро над нашими головами зацокали чьи-то сапоги и застучала инвалидная трость.

– Сбежал гад! – послышалось с моста. – И трубу унес!

Говоривший остановился прямо над нами и стукнул палкой по настилу моста, так что перила зазвенели. Я сразу узнал его голос. Ну, конечно, это был он – хромой военный.

– Куда ему деться! – успокоил его второй голос. – У него в городе ни родных, ни друзей…

– А эти придурки? С коровой? С чего это они возле Карлуши вертелись?

– Найдем! Узнаем!

Вот когда мне совсем поплохело. В какую же историю мы вляпались! И что с нами будет, когда нас найдут и узнают?

Господи! Как хорошо, что мы хоть от коровы избавились!

Сапоги снова зацокали по мосту. И застучала палка.

– Там уже самолет приготовили. Ждут нашего сигнала…

Голоса уходили. Но страх только крепче прижимал нас к земле. Что-то с нами теперь будет?

– О, майн Гот! – шептал в темноте Карл Иванович. – Бедный Карл терять все! И дом, и работ! И жизнь! И некуда себя деть!

– А Казахстан? – вспомнил я.

Старичок только горько вздохнул.

– Ехать надо через милиций. Разве мне дадут дойти до нее!

Мне было очень жаль бедного Карла. Но еще жальче было себя. Очень хотелось оставить его вместе с телескопом здесь, под мостом, и очутиться дома, рядом с мамой. Я даже забыл, какой мировой скандал ожидает нас этим вечером. Но тут меня удивил Сюня.

– Человека надо прятать! – твердо сказал он.

Вот это да! Молчал, молчал, да вдруг выдал. Интересно, а где это он собирается его прятать? Я не успел спросить, потому что с моего языка ни с того, ни с сего сорвались неожиданные слова:

– В пещере!

– Где? Где? – не понял Карл Иванович.

– В нашем дворе, – жалким голосом пояснил я.

Я готов был откусить себя язык. Что на меня нашло? Это ж надо быть последним придурком, чтобы придумать такое. Привести приманку для волков в собственный дом!

Но Сюня уже подхватил футляр с телескопом, Карл Иванович подобрал свою сумку, и мы вскарабкались на мост.

До дома мы добирались обходным путем, чтобы не мелькать под окнами. Перелезли через забор в углу двора и прокрались к землянке за сараем. Раньше здесь был курятник, потом куры перевелись, мы вычистили землянку, оклеили стены фотографиями из «Огонька» и стали называть ее «пещерой». Где-то раздобыли маленький столик и длинную скамью. Сюня наваливал на нее старые телогрейки. Мой дядька любил поваляться на них да подымить своей шипящей цигаркой.

Свечей у нас не было. Сюня зажег «коптилку», железную баночку с керосином, из носика которой торчал чадящий фитилек. Карл Иванович оглядывался по сторонам. Тень его испуганно металась по стенам.

– Ложитесь! – попробовал я успокоить его. – Здесь вас никто не найдет. А завтра что-нибудь придумаем…

Ой! А что я сейчас придумаю? Я вспомнил, что меня ждет. И вздрогнул.

– Пойдем! – сказал Сюня. – И молчи!.. Нехай кричат! Меня, все одно, забирать нельзя, у меня папир… бумага есть!

Гвалт в доме раздавался на всю округу. Громче всех кричала хозяйка, тетя Катя:

– Вон! Все вон! Капцонес! Гановер!.. Пустила вас на свою голову! Где корова? Где моя Маня? Куда ее дели эти два засранца?

– Ах, Катя, – слышался слабый мамин голос, – Вы шумите, но вы же еще ничего не знаете!.. Вы же не знаете, где мой сын, где Израиль! Вы переживаете за свою корову, а я за своего ребенка!

Вот тут-то мы и вошли.

– Где корова, байстрюки? – кинулась на нас тетя Катя.

– Ферлор Манькес… Пропала корова… – прошептал Сюня.

– У… убе… бежала… – в голос прорыдал я.

– Вей из мир! – стала рвать на себе волосы тетя Катя. – Вей так из мир! Погубили мою кормилицу!

– Как могла убежать корова? – не понимала мама. – Она же не собака!

– У… у… бе… жала… – продолжал рыдать я.

– Надо идти к участковому! – предложила мама.

– Дрей мих нихт а коп! Какой участковый поднимет свой тухес, чтобы искать какую-то корову!.. Вей из мир! На что я теперь жить буду! Ваша мешпуха же ни копейки не платит!

– Нет! – решительно заявила она. – Завтра же все вон из моего дома! Чтоб духа вашего не было!.. И за корову заплатите!

– Заплатим! Заплатим! – быстро согласилась мама.

– Хай как серебром вы заплатите! Голодранцы! Враги народа! Нечего было из своей Москвы бежать!

«Враги народа» было любимым оскорблением тети Кати.

В сенях раздался топот, и в комнату ввалились папа и Соломон.

– О чем собачитесь, евреи? Что за гвалт? – зычным голосом спросил Соломон, отстегивая свою деревянную ногу и растирая воспаленную культю.

– Корова!.. Манька моя пропала! – снова взревела тетя Катя. – Столько болячек Гитлеру в бок, сколько у меня горя!

– Говорят же, что убежала… – не очень уверенно заступилась мама.

– Уб… бе… жала… – всхлипывая, подтвердил я.

– А сколько сейчас новая корова может стоить? – поинтересовался Соломон.

– Да никак не меньше тыщи-и! – взвыла хозяйка.

– Ну это вы еше кому-нибудь скажите! – усомнился Соломон. И вдруг резко повернулся ко мне:

– Так, говоришь, убежала?

Он поднял мой подбородок и пристально заглянул в глаза.