Полынь-вода

– Ну и что? У кого голова на плечах есть, тот разберется.

– Кто разберется, а кто и за злом пойдет. Не понимаешь ты.

– Чего?

– Того, что в селе нашем раньше жили тихо, мирно, а теперь чужие порядки и у нас появляются: я городской, значит умнее, выше, а ты из села, как говорится, деревенщина, посторонись… А еще говорим о сближении города и деревни. Если это такое сближение, то я против него, не надо оно.

– Да я тоже не совсем «за», – вздохнул Алексей. – Городские всегда считали себя выше сельчан. Знаешь, как они называют тех, кто в город переехал жить?

– Ну?

– Лимита.

– Это что ж такое?

– А вроде по лимиту сельчанам отводится столько-то мест.

– Сволота. – Колька сплюнул. – Разве не так?

– Да не сволота, – не согласился Алексей, – хотя такие тоже есть, а обыкновенная неприязнь к нам, сельским жителям. Особенно со стороны коренных горожан.

– Из-за чего? Не пойму я.

– Да все просто. Одни нас не любят, а другие боятся, что мы их места займем. На работе, службе, в жилых домах, мало ли еще где.

– Да-а? – осуждающе затянул Колька.

– Да.

– Скажи, пускай не боятся.

– Скажу. – Алексей встал. – Мы тоже, если уже говорить об этом, к городским относимся по-разному. Так что неприязнь у нас общая.

– Значит, у тебя тоже неприязнь эта есть? – удивился Колька. – Ты же уже сам горожанин.

– Бывает.

– И в нос можешь дать, если что?

– Могу.

– Вот как. А я тебе про доброту, справедливость толкую. Выходит, напрасно.

– Не волнуйся, не напрасно, – серьезно проговорил Алексей. – Ладно, поздно уже, темнеет. Пойду я домой, а то что-то сегодня все о жизни заговорили, проблемах. То жениться предлагают, то о добре и зле рассуждают. Даже непонятно: нет старых, привычных разговоров о соседях, грядках, сенокосах, погоде.

– В последнее время в нашем селе другие разговоры.

– Это какие?

– Все о том же: добре и зле. И о том, что зла становиться больше.

– А конкретнее.

– Евсей умер, так теперь в его доме живет Тамара Рукавчук. Вместе с сыном. Он, как и ты, в Минске учится. Вроде на учителя.

– Не пойму что к чему.

– Ты спросил конкретно ответить о добре и зле. Я сказал.

– А причем тут к добру и злу эта Рукавчук?

– А притом, что эта Тамара поселилась в доме Евсея самовольно. Вернее, Тамару поселил ее родственник из Городка.

– Как это, самовольно?

– А вот так.

– Ну, а власть куда смотрит?

– А никуда. Дом Евсея, оказывается, ни в Рубеже, ни в Заболотье не зарегистрирован. Но даже если так, самоуправством заниматься никому непозволительно.

– Ничего, разберутся, – уверенно сказал Алексей. – С Евсеем же разобрались: посадили, за то, что в полиции служил… Всему свое время. Да и жить этой Тамаре где-то надо. Думаю, не от хорошей жизни она поселилась в хате Евсея.

– Наверное. Только я чувствую, что ее сын, если будет работать у нас в селе, свой характер покажет. А знаешь почему?

– Почему?

– Заметил я, что он в Заболотскую церковь, которую разрушили в шестидесятых годах, пить ходит. Там же и гадит.

– Не в духе ты сегодня… Ладно, я пойду.

– Ну, раз спешишь, то бывай. – Колька протянул руку. – Не забывай наше село и если жениться предлагают, то женись, свадьба будет.

Алексей невольно засмеялся.

– Ладно, не обижайся. Я думаю, не все так страшно, как кажется. А что касается перемен, то они всегда были и будут. Воспринимай их спокойно.

– Перемены переменам рознь.

– Переживем.

– Вот так всегда. – Колькаплюнул себе под ноги. – Переживем… А когда по-человечески жить будем?

– Будем, – улыбнулся Алексей.

Что-то похожее на улыбку появилось и на лице Кольки, которое вдруг застыло и стало каким-то недовольным, даже злым.

– Да брось ты о дурном думать, – попытался подбодрить его Алексей.

– Я не думаю, я просто смотрю. – Колька опять сплюнул. – Вон он… Легок на помине…

Бывший одноклассник Жилевского указал на шедшего по улице в их сторону плечистого парня. На него с интересом уставился и Алексей.

– Ну?

– Гну. Это, кажется, сын Тамары. Романом зовут.

Когда он приблизился, Алексей чуть не остолбенел: на него шел то самый парень, который сорвал с него ондатровую шапку. Покосившись на Алексея, парень поспешно прошел мимо. Алексей ничего не сказал: не пойман, не вор.

– Видал? – спросил Колька.

– Видал, – процедил Алексей, сжимая кулак правой руки. – Кажется, я с ним не так давно знакомился.

– Да ну? – не поверил Колька.

– Вот тебе и ну, – тихо обронил Алексей. – Ладно, я пойду…

В этот вечер он лег раньше обычного и проспал почти до обеда следующего дня.

X

Легко и быстро, что воздушный шар, взлетело в небо полуденное солнце. Потрескивала под его жаром высохшая земля. Дышать было тяжело. И лишь в поле прохладный ветерок колыхал лен, приглаживал на пастбище высокую траву, набирался ароматов от обильно росших вдоль канав цветов.

У края льна шла пыльная дорога, дугой извиваясь у края села. На пике дуги остановил тяжелый, отцовский мотоцикл «Днепр» Алексей. Чтобы чего дурного не подумали люди, склонился над двигателем, будто что-то ремонтировал, а сам поглядывал исподлобья на улицу: вот-вот должна была идти Галя. Она действительно вскоре появилась. Увидев Алексея, ускорила шаг. Алексей, оторвавшись от мотора, глядел на нее: легкую, в коротком платьице, в босоножках. Как будто в первый раз открывал для себя ее густые темные волосы, высокую грудь, белые, стройные ноги.

– Привет, – просто и мило улыбнулась девушка.

– Здравствуй, – с подступившей внутренней благодарностью за доброту и откровение поприветствовал Алексей.

– Куда поедем? – спросила Галя.

– А куда хочешь? – вопросом на вопрос ответил Алексей.

– Не знаю. – Девушка замялась. – Предлагай.

– Может, купаться?.. К лесу, на озеро.

Алексей и сам не знал, куда бы поехать. Предложил купание так, без всякой задней мысли – лишь бы ехать.

Галя согласилась:

– Поехали.

Она села в коляску. Алексей резко дернул ногой заводную ручку. Мотоцикл тут же взревел. Парень включил скорость, добавил газ и поспешно отпустил сцепление. Мотоцикл рванулся и понесся к лесу, оставляя за собой клубы пыли.

Ближе к озеру тянулось пшеничное поле. По нему, оставляя за собой широкие темные полосы, казалось, плыли комбайны. За ними ехали грузовики, принимая в кузова спелое золотистое зерно.

Вдоль поля глазели на мир васильки. Можно было подумать, что они впервые видят его, а в нем несущийся на большой скорости мотоцикл.

– Не боишься? – прокричал Алексей.

– Не-а! – счастливо захлебываясь ветром, ответила Галя.

Они остановились возле леса у небольшого, но чистого и глубокого озера. Девушка вышла из коляски, сняла босоножки и босая пошла к воде. Прорезав пальцами ноги небольшую волну, вскрикнула:

– Холодная!

Алексей засмеялся.

– Боишься?

– Не-а, – в этот раз уже с вызовом ответила Галя.

Она решительно сняла платье, и смело вошла в воду, поплыла. Алексей, любуясь ей, разделся и тоже пошел купаться. Вода была холодной: со дна озера бил источник.

Они купались долго, не уступая друг другу в азартности, умении легко и свободно держаться на воде. Алексей и Галя как будто играли и соревновались одновременно. Но в этой игре уже рождался великий смысл единения их сердец и тел.

Из озера они вышли уставшие, но бодрые. Какое-то время парень и девушка глядели друг на друга и молчали, не зная, что сказать. Наконец, Алексей предложил:

– Давай загорать.

– Давай, – согласилась Галя.

На высоком месте, окруженном кустарником, легли на теплую траву. От близости тел, приятного и дурманящего запаха трав, цветов, кустарников, они как будто слились воедино с окружающим миром и воедино друг с другом.

Алексей придвинулся к Гале, положил руку на ее теплое, бархатистое тело. Ощущая ее дрожь, и сам внутренне дрожа, придвинулся к ней ближе…

Сколько раз он думал о такой близости, представлял ее. И вот она наступила. Как будто во сне, Алексей осторожно провел ладонью по упругому Галиному животу, груди, взъерошил ее жесткие волосы. Стал целовать в щеки, губы, шею, желая слиться с ней, стать одним дыханием, поцелуем, телом. Отозвавшись на ласку Алексея, Галя нерешительно потянула его к себе и вдруг, точно боясь потерять своего любимого, прижалась к его груди, задышала часто и горячо…

Когда Алексей отпустил обмякшее тело Гали, она отвернулась и заплакала. Когда успокоилась, стыдливо спросила:

– Ты не разлюбишь меня?.. После этого… Сегодняшнего…

Алексей, нагнувшись, сорвал травинку, прикусил – горькая. Глядя на Галю, выдавил:

– Не думай об этом. Так, значит, надо.

XI

Летний день плавно перетек в ночь. Ветер погнал к берегам Чаквы небольшие волны. Гребни на них поблескивали, словно чешуя рыбы.

Роман Рукавчук и Иван Даниш в старых свитерах и брюках, длинных рыбацких сапогах, с трудом удерживая велосипед, через раму которого свешивался большой мешок с неводом, а к сидению и рулю были привязаны весла, подошли к берегу Чаквы. Огляделись.

– Вроде никого, – обронил Роман. – Давай к бане…

Колхозная баня стояла у самой реки, на правом берегу. Он был обрывистый. Каждый год вешние воды бились в него и отрывали большие куски. Чаква их тут же жадно пожирала и растворяла в себе, требуя очередную порцию. Еще год-другой, и баня может уйти под воду. Рубежцы это понимали и старались укрепить берег посадками лозы. Но летом она, к удивлению всех, сохла. К тому же ее часто ломали дети, которые любили купаться у бани. Посиневшие от холодной воды, которую часто не прогревала даже июньская жара, они прижимались спинами к кирпичной стене, что стояла весь день к солнцу, и грелись – как возле печки.

– Ну, снимаем невод, – скомандовал Роман.

Иван сначала отвязал весла, потом приподнял один конец мешка и резко сбросил его на землю. Велосипед остался в руках у Романа.

– Куда его? – спросил он.

– Под котельную.

– А если увидят?

– Скоро стемнеет. – Иван занервничал. – Подождем.

– Ладно…

Когда на землю опустилась ночная тьма, мешок загрузили в небольшую лодку. Она угрожающе заколыхалась, нос ее стал съезжать с берега.

– Держи! – крикнул Роман.

Иван уперся веслом в берег и придержал плоскодонку.

– Давай спокойнее.

– Я спокоен. Главное, чтобы рыбнадзор нас не сцапал.

– Не сцапают. Поплыли…

Лодка отчалила от берега. Иван, стоя на корме и тихо работая веслом, повернулся к Роману, который сидел в носу плоскодонки и подозрительно вглядывался в очертания ближайших домов, хлевов, заборов.

– Держим на пляж?

– Как договаривались.

– Тогда доставай невод и веревки. А я буду гребти.

Роман развязал мешок и стал доставать из него пятидесятиметровый невод, который принадлежал отцу Ивана – известному в округе рыбаку. Потом извлек веревки. Когда лодка стукнулась в песчаный берег пляжа, Иван выскочил из нее, нашел метровую толстую палку, резко воткнул ее в грунт и привязал к ней веревку. Вторым концом веревки зацепил крыло невода.

– Будем выкидывать?

Иван как будто спрашивал разрешения. Он злился на себя за это, но по-другому поступить не мог – Роман не терпел, когда кто-то, тем более, младший и слабый, проявлял самостоятельность. Чтобы показать, кто здесь хозяин, он буркнул:

– Отъедем подальше.

– Подальше не надо, – осторожно возразил Иван. – Невод большой.

– А если за что зацепится?… У берега мелко, мусора полно.

– Не зацепится, я тут, возле пляжа, ловил уже, знаю.

– Точно?

– Точно. Давай я невод буду выбрасывать, а ты греби.

– Давай.

Роман взялся за весло, а Иван, едва лодка отъехала от берега, стал умело выкидывать невод – научился этому ремеслу с детства. Не прошло и десяти минут, как весь невод был в воде. Его поплавы полукругом опоясывали мель пляжа и выходили на середину реки.

– Теперь греби метров двадцать-тридцать прямо, а потом сворачивай к берегу.

Иван показал рукой, куда именно. Этот жест не понравился Роману. Он недовольно подумал: «Командир хренов…» Но послушался: направил плоскодонку на самый край пляжа – противоположный тому, на котором вбили палку.

Греб Роман неумело. От этого лодку водило со стороны в сторону, а веревка, которая была привязана к другой боковине невода, и которую старался плавно отпускать Иван, то резко натягивалась, то слабела и плескалась об воду, распугивая рыбу.

«Баран», – злился Иван, но молчал.

Наконец лодка пристала к берегу.

– Будем вытягивать невод, – засуетился Роман, с жадностью глядя на рыбацкую снасть.

– Не торопись, – чувствуя, что будет хороший улов, выдохнул Иван. – Пускай течение натянет невод. Больше рыбы будет.

– Смотри, отвечаешь, – предупредил Роман. – Это тебе не водку пить.

Иван сглотнул горькую слюну: выпить ему не помешало бы. К тому же хотелось закурить. Но и этого на рыбалке делать нельзя: отвлечешься на минуту, не заметишь, как рыба уйдет. Да и зажженная папироса издалека видна. Если увидит рыбнадзор – не сдобровать.

Осторожно, без резких движений, Иван натянул веревку. Невод, ощущалось, надулся под водой, что парус на ветру. Поплавы посередине ушли под воду. Крылья невода, наоборот, приподнялись, затяжелели.

– Помоги мне, – позвал компаньона Иван.

Роман зажал в своих здоровенных ладонях веревку и потащил на себя. Вода тут же запузырилась. Две или три рыбины ловко перемахнули через поплавы – на свободу.

– Суки! – ругнулся он.

– Хватит нам рыбы, – успокоил его Иван. – Ты только не отпускай веревку и не дергай.

Невод тяжело и медленно шел к берегу. Чем меньше оставалось пространства между ним и поплавами, плывущими к суше, тем больше бурлила вода, выскакивала на ее поверхность рыба и опять уходила в глубину, пытаясь найти в ней спасение. Но спасения не было – огромный невод, как прожорливая пасть неизвестного зверя, заглатывала в себя щук, язей, карасей, плотву и даже раков, которые отрывались от речного дна. Иван немного отпустил невод – чтобы его грузила шли как можно ниже.

– Я тут сам справлюсь, – бросил он Роману. – А ты иди на другой конец невода, отвяжи его крыло от палки и тяни на берег. Медленно тяни…

– Опутанный водорослями невод пополз на пляж. Рыба отчаянно забилась. Во все стороны полетели брызги воды, смешанные с илом и грязью. Они, точно плевки, липли к одежде, рукам, лицу.

– Давай быстрее! – не выдержал Роман.

Он с силой дернул крыло невода. Рыба тут же бросилась в открывшееся свободное пространство между дном и грузилами, но на свободе оказалась далеко не вся.

– Ты что? – глухо упрекнул Иван.

– Молчи!.. – Роман зло зыркнул на своего напарника. – Не последний раз закидываем.

– Как скажешь.

– Я и говорю…

Рыбу складывали в мешок. В какой-то момент Ивану показалось, что она, задыхаясь и отчаянно хватая воздух, кого-то беззвучно зовет. Ему стало не по себе: вспомнилась Марина, ее глаза – все понимающие и холодные, как речная вода в эту ночь. Иван внутренне сжался, точно ждал удара. Он хотел закричать, но только открыл рот, как умирающая в мешке рыба, и мысленно попросил: «Уйди…»

Попросил Марину, а вместе с ней и рыбу…

– Ну, теперь можно и выпить. – Роман смахнул со своего носа тяжелеющую каплю пота. – Будешь?

– Буду.

Иван облизал сухие губы.

XII

Павлина Антоновна поднялась ни свет, ни заря.

– Чего встала в такую рань? – проворчал разбуженный Василий Захарович.

– Ивана дома до сих пор нет, – озабоченно глянула на мужа Павлина Антоновна. – Ты бы тоже вставал. Может, пойти поискать?

– Не маленький, придет.

– Придет?

– А куда он денется?

«Спит где-нибудь пьяный или опять заночевал у Тамары?», – жалостливо подумала о сыне Павлина Антоновна.

К одной беде приклеилась другая: все чаще стал Иван наведываться к Тамаре Рукавчук. Действительно это была какая-то привязанность или просто безысходность, неизвестно. Только пропадал иногда Иван у Тамары по целым суткам. Не только пьяный, а и, бывало, трезвый. Павлина Антоновна поначалу выговаривала сыну за его связь с этой чужой для Заболотья женщины, но потом смирилась: она хоть и немолодая, некрасивая, но в душе женщина добрая, покорная. Правда, поговаривают, что колдует Тамара, с нечистой силой знается, как бабка Ева. Но в это Павлина Антоновна не верила – до мужиков Тамара сильно падкая, вот и не любят ее за это. Ну, да что должно быть, то и будет. Хочет ее Иван, пусть женится. Может, забудет свою минскую красавицу.

– Не хочешь сына искать, так я сама пойду, – с укором бросила мужу Павлина Антоновна.

Василий Захарович поднялся с постели, зачерпнул кружкой в ведре холодной воды, выпил.

– И куда ты пойдешь?

– К Тамаре Рукавчук. К ней, бессовестной… Иван говорил, что с ее Романом рыбу ловить пойдет. Ну, а если не будет у Рукавчуков, то неизвестно у кого наш сын.

– Не позорься, – хмыкнул Василий Захарович. – Дело молодое, чего в него лезть.

– Мы родители, значит, должны все знать.

– Ты и так знаешь.

– Что?

– А то, что Иван не дитя малое, за руку водить не надо.

– Тебе до сына, дела, вижу, нет.

– Есть у меня дело. Ко всем есть дело. И до тебя, и до Ивана, и до нашего младшего – Антошки.

– А чего ж ты не поговоришь с Иваном. По-мужски. Чтобы почувствовал, что есть батько. И рука, если что, у него тяжелая.

Рука у меня и вправду тяжелая. – Василий Захарович машинально сжал кулак, потряс им в воздухе. – Только Иван уже не маленький, сам должен понять, что делает не так, как оно должно быть. Что зря раскидывает свое здоровье. Да и потом я знаю: всему есть предел. Значит, и пьянству Ивана наступит конец. Одумается он, возьмется за ум. А пока надо терпеть. Терпеть и ждать. И пьет, и ходит до этой Тамары Иван от того, что у него на душе неспокойно – залезла в сердце городская краля. Молодой он еще. Перебесится.

– Затянулось это все, – плаксиво промолвила Павлина Антоновна. – Боюсь я, чтобы чего страшного не было.

– Не должно.

– Дай-то Бог, чтобы все сложилось благополучно. – Павлина Антоновна перекрестилась на образ. – Только моему терпению уже конец пришел. Не могу больше, хоть руки на себя накладывай. Понимаю, что грех об этом даже думать, а не могу больше терпеть.

– Ну-ну! – повысил голос Василий Захарович. – Потерпеть надо. Одумается наш сын, возьмется за ум. Поглядишь.

– Было б на что глядеть.

– Будет… Ты надейся и верь… Верь…

XIII

Иван Даниш проснулся под старой высохшей ольхой, что росла за огородом родительского дома. Куртка и брюки на нем были мокрыми – Иван спал на сырой, холодной земле, из-под которой, поверх старой, прошлогодней, уже лезла свежая трава. В вечерней густой мгле она отливала блестящей чернотой.

– Вот сука! – беззлобно ругнулся Иван. – Вымок весь…

В сущности, ему было все равно. Холода он не чувствовал – остатки хмеля еще сидели в его теле. Правда, сырость уже начинала забираться под одежду Ивана, норовя пролезть под кожу, к самым костям. Наверное, оттого их и крутило, точно кто-то посторонний в теле натягивал на них сухожилия, завязывал и тянул к себе.

– Сука! – опять ругнулся Иван.

Губы его распухли и потрескались. Во рту язык ходил тяжело, точно большая деревянная ложка, обмотанная наждачной бумагой. Болели скулы.

«Выпить бы еще», – подумалось Ивану.

Выпивка для него сейчас была спасением, и он стал перебирать в памяти своих односельчан, которые могли бы поставить ему бутылку: водки, вина, самогонки, спирта. Хоть бы чего-нибудь, чтобы прошли боль, слабость, тоска и сырость в душе.

«К кому пойти?..»

Таковых, близких и понимающих его, Ивана, как назло, не было.

– Гады, – сквозь зубы обозвал он своих односельчан.

Идти домой у него желания не было: выпить там ничего не осталось, а ругаться с родителями не хотелось.

Иван поднялся, обошел огород, вышел на узкую улочку и побрел за деревню, в сторону Рубежа. По дороге обратил внимание на свет в окне дома покойного Евсея, где хозяйничала теперь Тамара Рукавчук.

«Зайду, — решил Иван. – Роман уехал в Долин…»

Громко постучал в окно. Никто не отозвался. Опять начал стучать. Наконец, в окне показалось лицо хозяйки. Она открыла форточку, сунула в нее голову.

— Давай выпьем, а? – без лишних слов предложил Иван.

— Давай, — хмуро согласилась Тамара и спросила: – Тошно?

Иван кивнул.

— И мне, — глухо обронила женщина. – Не спится что-то. Сижу одна, думаю…

— Думать не надо? – обронил Иван. – От дум одно расстройство.

— Это точно, — согласилась Тамара. — Ты заходи, не стой.

— Спасибо.

— Потом благодарить будешь, потом…

Женщина закрыла форточку и торопливо пошла открывать ночному гостю входную дверь.

Глава четвертая

I

Как-то незаметно наступила осень. Ее прозрачная свежесть выхолаживала землю, воздух, серые громады многоэтажных зданий. Минск притих, потемнел и как будто стал ниже и шире.

Сергей Иванович Кутько, сидя в сквере, наблюдал за беспомощно падающим листом клена. Желто-оранжевый, с краев уже высохший, лист медленно и долго кружился. В какой-то момент, подхваченный ветром, он потянулся вверх, потом остановился, задрожал и резко пошел к земле.

«Все, – вздохнул Сергей Иванович. – Все, конец…»

Он давно уже об этом думал и теперь ясно осознавал, что очень скоро и сам, так как этот кленовый лист, станет беспомощным и однажды упадет.

«Молодость прошла быстро, в мгновение, а старость закончиться еще быстрее…»

Возможно, это роковое и последнее падение произойдет на работе, быть может дома, а может случиться, что и здесь, в этом сквере. От этой мысли Кутько стало горько и одиноко. Захотелось позвать кого-нибудь, посидеть вместе, вспомнить былое или просто поговорить обо всем и ни о чем. Ведь такие разговоры между людьми часто бывают. И это обычная жизнь, которая в любом возрасте необходима и дорога.

Желание позвать кого-нибудь длилось минуту-другую, но в этот крохотный отрезок времени Сергей Иванович вдруг понял, что такого человека у него нет. А ведь имеются жена и две дочери, Светлана и Зоя, зятья, внук Дима. И все равно как будто никого нет. Словно они умерли или умер он.

От этого осознания Кутько стало страшно.

«Нет, нет…»

Внутри у Сергея Ивановича что-то тяжело заходило, под ребрами сдавило, точно он попал в огромные заводские тиски. Кутько даже машинально схватился за сердце. Но оно, на удивление, билось спокойно и ровно.

«Что же это?»

В этот раз у Сергея Ивановича болело не сердце, нет. Это холодела и сжималась от одиночества его душа.

II

Дни одаривали город неярким, но светлым небом. Под ним хорошо думалось: о вчерашнем, сегодняшнем и особенно будущем, которое обязательно представлялось светлым, добрым и радостным. А вот по вечерам, когда вокруг густела темень и луна скрывалась за серыми, промокшими тучами, все вокруг становилось мрачным и унылым. Не помогали даже фонари, которые щедро разливали свой приглушенный желтоватый свет по столичным улицам и переулкам, площадям и скверам.

Длинными, осенними вечерами Алексею было как-то не по себе. Особенно в выходные, когда не надо было рано вставать, идти на работу, а потом на занятия в университет. Один в комнате, без своего друга Ивана Даниша, Алексей, выключив светильник, неподвижно и долго лежал на кровати и подолгу, бездумно, смотрел в потолок. Едва видимый, точно в дыму, потолок тяжелел, и, казалось, медленно опускался все ниже и ниже, готовый и вовсе упасть, раздавить…

Алексей, глядя на потолок, и сам как будто тяжелел, проваливался в кровать, растворялся вместе с ней в темноте, пока не засыпал.

Спал он недолго: час, от силы – два. Просыпался около одиннадцати-двенадцати часов вечера и опять впадал в какое-то непонятное и бездумное состояние.

В один из таких хмурых и неуютных октябрьских вечеров, Алексей, проснувшись, встал и подошел к окну. Внизу, возле входа в общежитие, стояла желтая «Волга» – такси. Возле нее о чем-то эмоционально разговаривали трое парней. Это было видно по тому, как они размахивали руками, что-то показывали на пальцах. Среди них был Мишка Цыбульский. Алексей его узнал сразу: среднего роста, в голубых джинсах и такого же цвета рубашке, он стоял лицом к общежитию. Незнакомые парни и Мишка говорили долго. Потом незнакомцы быстро сели в такси и уехали. Мишка, оставшись один, поднял голову и увидел Алексея. Скорее всего, Цыбульский не узнал его, но – так, во всяком случае, показалось Алексею – обрадовался ему, замахал руками. Мол, иди сюда, вниз. Алексею стало интересно. «Схожу, – решил он. – Спать все равно не хочется. Да и завтра выходной…»