Полынь-вода

Дом старухи стоял почти в центре районного городка Долин среди старых, одноэтажных застроек – еще довоенных. Вокруг их повсеместно кучились плодовые деревья, тянулись вверх на простор липы и тополя. В огородах, вдоль заборов, росли крыжовник, малина, смородина. Здесь было по-городскому чисто, аккуратно и по-сельски свежо, уютно, тихо.

– Ну, что, вечером сегодня пойдешь на танцы? – спросила бабка Фрося. – Сидишь все, сидишь… Слышишь, вон музыка уже гремит в парке. Сейчас потянется туда молодежь… Или ты не пойдешь, ждешь кого?

– Жду. – Галя замялась. – Письмо жду.

– Э-э… – Старуха махнула рукой. – Письмо ждет. Сколько же ждать можно. Любишь что ли так своего кавалера?

– Люблю.

Девушка покраснела.

– Да не смущайся ты, – заметила бабка Фрося. – Дело молодое, сама такой была. Да-а… Только смотри, не обожгись. Что-то, я замечаю, не торопится к тебе твой суженный. Смотри.

– Приедет.

– Скоро лето закончится.

– Ну и что?

Щеки Гали еще больше покраснели, и стали по цвету похожи на половинки перезревшего помидора.

– Приедет, конечно. – Старуха уставилась на свою квартирантку. – Приедет и опять уедет. – Помолчав, заворчала: – Тебе постоянный кавалер нужен. Постоянный, чтобы возле тебя был, а ты возле него. А порознь – это не дело. Маета только, да дурные мысли. Эхе-хе… Смотри, не прогадай…

Галя промолчала. В душе она была согласна с бабкой, хотя и понимала, что Алексей не может все бросить, учебу и работу, и приехать к ней, в районный город. Лучше ей поехать к нему, в Минск. Она готова поехать, пусть только скажет, позовет…

Уже вечером, глядя на пустынную улицу, на зажигающиеся окна высотных зданий, что стояли ближе к центру городка, Галя со щемящей душой думала о встрече с Алексеем.

Целый день она была без настроения. Вечером, когда совсем стемнело, девушка пошла спать. Едва она разделась, легла в кровать, как в окно ее комнаты упал яркий луч света, загулял по стене, потолку. «Кто это светит?» – подхватилась Галя. Сердце ее вздрогнуло: «Может, Алексей?» Девушка, чуть-чуть отодвинув штору, вгляделась в слабо разбавленную светом темень. Напротив окна, за забором, виднелась приземистая, полная фигура Валерия. «Принесло его ночью, – недовольно подумала Галя. – Дня мало…»

Валерий был старше ее на шесть лет. Год назад закончил в Горках сельскохозяйственную академию, работал в Долинской районной «Сельхозтехнике» механиком. Познакомившись на танцплощадке с Галей, пытался за нею ухаживать. Она относилась к этим ухаживаниям равнодушно, иногда посмеивалась: «Шустрый кавалер. Только я таких шустрых не люблю…»

– Галя! – позвал Валерий.

Девушка приоткрыла форточку, зашептала:

– Иди домой, чего ты светишь?

– Ну, выйди, – попросил Валерий.

– Нет, – отрезала Галя.

Она закрыла форточку, задернула штору, но от окна не отошла: интересно было – уйдет Валерий или нет. Парень, потоптавшись, повернулся и медленно пошел. Через десяток метров остановился, поглядел в окно. Гале показалось, что он увидел ее. Она отпрянула от окна, прыгнула в постель. «Нахал», – обозвала про себя, находя, однако, что ей стало приятно, когда Валерий обернулся. «Вот выйду за него замуж, раз Алексей не приезжает», – вдруг подумала Галя и сама испугалась этой мысли.

Расстроенная, она уснула нескоро.

VI

Гулкий вагонный перестук, вперемежку с тяжелым, переливающимся храпом, не давал спать Алексею. Осторожно, чтобы не потревожить попутчиков, он слез в верхней полки, прошел в тамбур. Здесь было свежо и прохладно. Прислонившись плечом к стенке, стал вглядываться сквозь грязное стекло дверей в проносящиеся мимо полустанки, далекие огоньки поселков, сел и деревень. Огоньки, словно маяки, постоянно были поблизости. Они притягивали к себе, но, в то же время, не давали приблизиться: то убегали, теряясь среди полей, то снова появлялись, чтобы вести поезд за собой.

Алексею вспомнилась армия, ночные стрельбы. Во время их, он, лежа за бруствером, ловил в прицел автомата цель – деревянную мишень. Она двигалась вместе с подсветкой плавно и бесшумно, параллельно брустверу. Поймав ее, Алексей нажимал на курок.

Бывало, уставая от напряжения, Алексей не видел мишеней. Они как будто исчезали, а в прицеле мерцала лишь подсветка, чем-то напоминающая ночные огоньки в окнах далеких и родных домов. Эти огоньки манили и звали к себе. Хотелось бросить автомат и бежать к ним. Бежать туда, где живут мать, батько, Юля, Люба, дед Федор, бабка Вера, Галя…

Алексею в какой-то момент показалось, что поезд, то удаляясь, то приближаясь, провожают старые знакомые – огоньки. Те самые, что светили еще в армии. Алексей смотрел на них долго, до тех пор, пока они не стали сливаться в единую мерцающую полосу. Эта полоса начала сужаться и вдруг пропала совсем: он задремал. Несколько минут, точно загипнотизированный, Алексей стоял неподвижно. Из этого состояния его вывел резкий, свистящий звук встречного поезда. Алексей протер глаза, растер лоб, виски и пошел на свое место.

В вагоне начиналось оживление: поезд подходил к станции «Горынь». За ней уже лежала Украина.

Попутчики Алексея, занимавшие места на нижних полках, проснулись. Один из них, краснощекий, широкий в кости мужик, лет под сорок, кряхтя, обувался. Второй, помоложе и помельче, зевая в черные роскошные усы, что-то искал в своей сумке. Алексей поздоровался, присел с краю.

– Студент, что ли? – спросил краснощекий, продолжая завязывать шнурки на побитых, давно не видевших крема ботинках.

Алексей промолчал.

– Мы тоже были студентами, – не дожидаясь ответа, проговорил краснощекий. – Закончили сельхозяйственную академию в Горках. Слышал о такой?.. Вот. Теперь на земле работаем. Ты сам из деревни?

– Из села, – отозвался Алексей.

– Это хорошо, – отметил краснощекий попутчик. – Из сельской местности все вышли. И умные, и сам понимаешь, дураки.

– Ясное дело, – выдохнул черноусый, подмигнув Алексею.

– Балобол, – беззлобно проговорил краснощекий и, обращаясь к Алексею, спросил: – Тебя как зовут?

– Алексей.

– Леха, значит. – Краснощекий на минуту задумался. – Сына у меня тоже Лехой зовут. А меня – Николай, Николай Степанович. А это мой друг и коллега. – Он кивнул на своего попутчика. – Александр. Мы с ним вместе в одном колхозе агрономим. Я – главный агроном, а он просто агроном.

– Хорошо, – чтобы не молчать проговорил Алексей.

– Что же тут хорошего? – задал вопрос черноусый, в который раз зевая. – Горбатимся на земле целый год. Летом почти без выходных. К тому же получаем совсем немного.

– Вот новость, – хмыкнул слушавший разговор рябоватый, заметно согнутый годами дедок. Сидел он у окна на боковом сидении. – Это мы горбатились. За копейки. А теперь что?.. Техника везде: тракторы, комбайны, грузовые машины. Сегодня работать в колхозе можно, время другое.

– Вы не совсем правы, – осторожно возразил Александр.

– Прав я, – загорячился дедок. – Раньше за прогул в Сибирь могли сослать, а теперь беседы ведут воспитательные. Тьфу ты!..

Николай Степанович и Александр переглянулись. Алексей, с интересом поглядев на дедка, заметил:

– Сегодня не сталинское время.

– Не сталинское, – согласился дедок. – И не дай Бог жить при сталинском времени. Но так как сегодня хозяйничают на земле – не дело, хотя вроде по науке даже работаем. И что в итоге?.. Страна – за день самолетом не облетишь, а зерно у Америки закупаем. Позор!..

– А причем тут Америка? – начал заводится Николай Степанович.

– Америка тут, конечно, ни при чем, – заключил дедок. – Просто работать надо лучше, с умом. А главное, хозяевами на земле быть. Хозяевами!..

– Интересно девки пляшут, – сморщив лоб, проговорил главный агроном. – Вы-то сами, извиняюсь, кем работали?

– Бухгалтером. – Дедок ощерился, показывая всем вставленные желтовато-коричневые зубы. – И тоже в колхозе. У вас, скажите, сколько рабочей силы в хозяйстве?

– Ну-у, – задумавшись, затянул Николай Степанович.

– Вот, – не дал ему договорить дедок. – Простой вопрос, а ответить затрудняемся. А почему?.. Потому что этой рабочей силы сегодня в колхозе хватает. И особенно много стало управленцев. – Дедок почему-то обратился к Алексею. – Вот я тебе расскажу. Раньше, как было?.. Один председатель, он же и агроном. Один бухгалтер и два бригадира. Остальные – это полеводы, механизаторы, доярки, птичницы, строители, кладовщик, сторож… На этом все. Командуют пять-шесть человек, а другие, как минимум две сотни, работают в поле, на фермах, в птичниках… А теперь?.. Треть – начальство. Треть!.. Обязанности, которые я в свое время один выполнял, сегодня четыре человека выполняют: главный бухгалтер, заместитель главного бухгалтера, просто бухгалтер и еще кассир. Кассир-то зачем?.. Они что, бухгалтера эти, сами деньги не выдадут?.. Выдадут, но оказывается, такой штат по инструкции положен…

Выговорившись вволю, дедок обиженно отвернулся к окну и замолчал. На следующей остановке он вышел.

– Ты женат? – спросил Николай Степанович у Алексея.

– Нет, – ответил Алексей. – Думаю.

– Пока не женись, – посоветовал Александр. – Рано еще. Лично я считаю, что жениться надо после тридцати. Ну, когда все будет: деньги, свой угол, желательно машина. «Жигули» или хотя бы «Москвич»…

– Не слушай ты его, – перебил Александра Николай Степанович. – Жениться надо. А когда, во сколько лет, так это как у кого получается. Главное, чтобы понимание между молодыми мужем и женой было и любовь, конечно. А еще, правильно, Саша сказал, свой угол. Особенно в деревне. Сам ты из деревни, говоришь, а из какой?

– Из села, – напомнил Алексей. – Рубеж называется. Знаете такое?

– Знаем. – Александр кивнул. – Богато у вас живут.

Алексей пожал плечами, обронил:

– Кто как.

На него внимательно посмотрел Николай Степанович, поинтересовался:

– Что-то в семье не так?

– Все так, – неохотно ответил Алексей. – Только у батьки со здоровьем не важно: он шофер, в аварию на своей машине попал, а теперь медленно выздоравливает… Очень медленно…

– Все ясно.

Николай Степанович кашлянул и выразительно посмотрел на своего младшего коллегу. Мол, ничего больше не спрашивай. Александр виновато улыбнулся, проронил:

– Бывает.

Алексей опустил голову. Говорить ему на тему болезни не хотелось.

– Надо, значит, самому стараться свою жизнь наладить, – серьезно и назидательно проговорил Николай Степанович. – В деревне или в селе, конечно, жизнь проще, хотя и тяжелее. Правда, более, я бы сказал, совестливее. В городе все сложнее, да и бессовестнее.

– Как сказать, – обронил Алексей.

– Как ни скажи, а сложнее и бессовестнее, – продолжил свою мысль главный агроном. – Ты вот возьмешь в городе девку, и если нет жилья, пойдешь к ней жить. К ее, конечно, родителям. И вроде все так и должно быть. А в твоем селе, женившись, строится надо, или на худой конец у своих родителей кучковаться. К невесте в хату не пойдешь, потому что засмеют – примак, скажут. Так что думай.

– Это точно, думай, – уже серьезно и наставительно проронил Александр. – Надумаешь, действуй. В городе, в селе, в деревне – разница сегодня не очень велика. Люди теперь все грамотные, при работе. А если есть работа, то и жить можно. Не роскошно, конечно, но в целом и неплохо. А что касается жилья, то без него не будешь. Получишь комнату в семейном общежитии, а потом и квартиру или даже дом, если осядешь в сельской местности…

– Хорошо, – только и сказал Алексей, понимая, что в словах его попутчиков заложен выработанный веками смысл.

Вскоре за окном вагона показалась окраина городского поселка Речица. До станции «Горынь» езды оставалось несколько минут. А за ней – Долин.

Через полчаса с автовокзала Алексей уже звонил Гале:

– Привет, Галочка!

– Это ты?

В Галином голосе была радость.

– Кто же еще, – успокоил Галю Алексей. – Приезжай, если можешь, в Рубеж. Я завтра после обеда на мотоцикле подъеду на окраину села, куда выходит улица от вашего дома. Жди там…

VII

Надежда Казимировна встретила сына со слезами.

– Ты чего? – Алексей обнял мать.

– Да так, – Надежда Казимировна вытерла мокрые глаза. – Ждем-ждем, а ты все не едешь. Думаем, может, что случилось?..

– Да что может случиться. – Алексей улыбнулся. – Все одно и то же: работа, учеба, общежитие. Жизнь идет.

– Идет, – вздыхая, согласилась, мать.

– Батько где?

– Возле реки, сейчас придет.

Степан Федорович как будто услышал это – тут же явился: крупное мясистое лицо обветрено, в водянисто-зеленоватом взгляде припухших очей теплится радость.

– Ну, здравствуй, – крепко пожал он руку сыну. – Надолго?

– На пару дней.

– Скоро.

– Так получается.

– А когда у тебя отпуск? – с материнской любовью спросила Надежда Казимировна.

– Еще не скоро.

– Замучился ты в этом городе… Раздевайся, мой руки и садись к столу.

С улицы прибежала Юля. Повзрослевшая, но с теми же ямочками на щеках, как в раннем детстве, она белозубо улыбалась и в ее широко раскрытых глазах светилась радость.

– Привет. – Она бросилась обнимать брата. – Колючий ты.

От Юли отдавало парным молоком и каким-то родным, но уже забытым запахом – то ли сирени, то ли цветущей груши дички, что росла на краю огорода у деда Федора.

– А ты не колючих знаешь? – мягко поддел Алексей сестру, отстраняясь от нее.

Юля зарделась.

– Фу-у, невоспитанный.

– У нас Юля уже невеста, – подала свой голос Люба, вышедшая из соседней комнаты.

– Здравствуй, – обнял ее Алексей. – Ты что, спала?

– Да нет, просто лежала.

– Ну, если просто, тогда не считается…

Уже за столом, на котором были расставлены чуть ли не все домашние деликатесы, Надежда Казимировна как бы ненароком проговорила:

– Девки у нас, сам знаешь, рано спеют и замуж выходят. Хлопцы тоже в холостяках долго не ходят, женятся. Так что тебе, Лешка, уже пора о своей семье подумать. Дом у нас не малый, места всем хватит.

– Да уж хватит, – подтвердил Степан Федорович. – А не хватит, так новый дом построим. Сила пока есть. – Он разжал свои широкие ладони, глянул на них, точно убеждался, что говорит правду. – А что касается материала, то привезем – лес рядом, а кирпич тоже недалеко – заводы в Ольпенске и Горыни пока работают.

Алексей, перестав жевать, уставился на мать, отца, потом на сестру.

– Женить решили?

– А что ж тут дурного? – Надежда Казимировна долгим и жалеющим взглядом обвела Алексея. – Как у людей, так и у нас.

– Женитьба – дело житейское, – заметил Степан Федорович. – Но ты это должен сам решить. Это, как говорят, личное.

В это время на пороге появился дед Федор. Как всегда с виду бодрый, но уже больше прежнего сгорбленный и какой-то осунувшийся или похудевший – не поймешь. Алексей встал, подошел к деду, пожал сухую, но еще крепкую, жилистую руку.

– Здравствуй.

– Здорово, внучек.

Надежда Казимировна принесла из кладовой бутылку самогонки. Налила сыну, мужу и свекру по полстограмовки.

– Больше на дам, – предупредила.

Мужчины, чокнувшись, выпили. Дед повеселел, спросил:

– О чем тут у вас беседа?

– Алексей жениться хочет, – задиристо сказала Юля.

Глаза ее смеялись.

Алексей неодобрительно глянул на сестру.

– Никакой женитьбы пока не намечается, – проговорил Степан Федорович. – Так, разговор только…

– А что, дело молодое, доброе, – одобрительно проговорил дед. – Я вот женился, когда мне всего двадцать стукнуло, прямо на Мясоед.

Алексей хмыкнул. Ему начинал надоедать этот разговор.

– Мороз в ту зиму был, – продолжал дед, – лютый. А нам, молодым, тепло… Надя, добавь…

Надежда Казимировна плеснула на дно стаканчика грамм двадцать сивухи. Дед тут же выпил.

– Вот это самогонка – крепкая, зараза. И кто ее придумал?.. Словом, Алексею надо жениться на Мясоед, как и я.

– Думаю, что жениться надо не с бухты-барахты, а с толком, – не совсем уверенно, вспоминая своего попутчика Николая Степановича, вымолвил Алексей. – В нашем селе я вряд ли жить буду, а в городе нужны и образование, и квартира, и деньги. Особенно в Минске – столице.

– А что ж мы, без денег, – дед Федор вызывающе оглядел всех. – Поможем.

Надежда Казимировна и Степан Федорович подозрительно, а Юля с Любой с интересом, уставились на деда Федора.

Поняв, что сказал лишнее, старик уже строго подытожил разговор:

– Будешь жениться, подумаем, что и как. Мы в селе люди не последние.

– С Иваном Данишем неважно, – заметила Надежда Казимировна. – Люди говорят, что он сильно запил, когда из Минска вернулся. Да и мать Ивана я недавно видела, она о том же говорила. Хотела с тобой, Лешка, встретится, выяснить, что с Иваном…

– Да-а?.. – Алексея это новость озадачила. – Зря это Иван, зря…

«А все Марина…»

Алексей встал.

– Спасибо. Пройдусь я лучше по селу.

За ним вышел дед Федор.

VIII

На улице Алексей услышал песню. Это пел пьяный Илья Еремеев. Шел он по улице в расстегнутой рубахе, грязный, растрепанный.

– Проводила меня мать у солдаты! – неслась его песня вдоль улицы нестройно и тяжело.

– Что это он в будний день пьяный? – спросил Алексей.

– А он каждый день пьяный, тьфу ты! – дед Федор плюнул, протер слезившиеся от старости и нелегкой жизни глаза. – Было у него, говорят, на сберегательной книжке рублей триста, так он уже все снял и пропил. Что тут скажешь – Дуромей, он и есть Дуромей.

Проходя мимо двора Жилевских, Илья остановился и стал мрачно глядеть на Алексея.

– Здравствуйте, – поздоровался парень.

Еремеев ничего не ответил и только пьяно шатаясь, щерил свои щербатые, гниющие зубы. Алексей отвел взгляд, пошел во двор.

– Не нравится?

Илья зло покрутил головой и поплелся дальше.

– Проводила меня мать у солдаты! – гудел он одно и тоже.

Дойдя до своей хаты, Илья медленно вошел к себе во двор и прямиком направился к собаке – рослой и худой дворняге с побитым боком – на нем виднелась запекшаяся кровь. Хотел погладить ее, но собака, отступив, ощерилась, зарычала.

– Ах ты, гадина, – прошипел Еремеев.

В его голове мелькнула страшная, дикая мысль: «Повешу».

Он снял конец цепи от столба, привязал к ней валявшуюся у забора грязную, потемневшую, но еще крепкую веревку, и потянул собаку за хлев, к разлапистому вязу. Почуяв недоброе, дворняга зашлась лаем, рванулась в сторону.

– Не удерешь, – захрипел Илья.

Его всегда набрякшие водянистые мешки под глазами еще больше посинели, кадык на худой, красно-багровой шее нервно дернулся.

– Не удерешь, – повторил Еремеев.

Он перекинул сцепку цепа с веревкой через толстый сук вяза и стал тянуть, наваливаясь на конец веревки всем своим худым, но все же нелегким мужским телом. Собака уже стояла на задних лапах. Илья предпринял последнее усилие, и дворняга повисла в воздухе. В ее круглых, желтоватых глазах застыл ужас и страх. Высунув язык, она еще дышала. Еремеев привязал конец веревки к забору, уставился на собаку и нервно, точно в лихорадке захихикал.

Соседка, добрая и тихая доярка Люся, наблюдая со своего огорода за Ильей, присела от не меньшего, чем у повешенной собаки, страха. Тело женщины била дрожь. Она хотела закричать, но не смогла.

Илья, постояв, неуверенно, но зло направился в свой дом. В окне его виднелись лица его детей с глазами полными слез и такого же собачьего страха. На крыльце, заламывая руки, беззвучно голосила его жена-фельдшерица.

Алексей, проходивший мимо и видевший эту картину, не выдержал.

– Подожди! – крикнул он Еремееву.

Перемахнув через забор, пошел на Илью.

– Защитник, – сквозь зубы проговорил Еремеев. – Ну, давай.

Ничего больше не говоря, Алексей схватил за грудки Илью, притянул к себе.

– Ты что, сволочь, творишь?

– А тебе что?! – закричал Еремеев. – Что?!

Едкий перегар ударил в нос Алексея, пробрался в его внутренности.

Он, от отвращения, отпустил Илью, глянул в окно его дома. Детей в нем уже не было.

– Бить меня решил? – угрожающе понизил голос Еремеев. – Сейчас поглядим. Сейчас…

Пошарив вокруг набрякшими кровью глазами, он схватил валявшуюся на земле толстую палку, замахнулся на Алексея.

– На-а!

Алексей успел закрыться правой рукой. Удар пришелся по локтевому суставу. При этом палка скользнула по височной части головы с левой стороны, ободрав кожу. Этого Алексей простить Еремееву не мог. Он выхватил палку, отбросил ее в сторону и ударил ногой в пах Илье. Он согнулся, медленно опустился на колени и бессильно завыл:

– У-у-у…

Сплюнув, Алексей повернулся и пошел через огород к забору. Но перелезать его не стал, нашел в нем отбитую штакетину и просунулся через узкую щель.

IX

Над селом Рубеж садился теплый и тихий августовский вечер. Садился уверенно, неспешно, с достоинством. Что ему людские дела или заботы, смех или слезы. Он сам по себе. Если же кто хочет приобщиться к его красоте и простору – пожалуйста, не жалко.

Алексей, вдыхая прелый весенний воздух, прошел по длинной песчаной улице к центру села и уже оттуда прямиком к колхозному клубу – старому, но большому, ошалеванному деревянному зданию, окрашенному в веселый желтый цвет. Дорога шла параллельно старому стадиону, который походил теперь на большую строительную площадку. На нем стояло несколько новых домов, универмаг и даже кафе. На оставшемся клочке стадиона, у небольших ворот, играли в футбол школьники. Алексей вспомнил, как сам в детстве гонял здесь мяч. Это было хорошее время – конец шестидесятых, начало семидесятых годов. Он и его друзья, соседские мальчишки, просто знакомые ребята, приходили на стадион сразу же после уроков, разбивались на команды и, если не было никакой работы дома, играли долго, порой до темноты, сбивая ноги, набивая шишки. Они, мальчишки тех лет, знали имена и фамилии десятков великих спортсменов, смотрели по черно-белому экрану телевизора все матчи ведущих команд Советского Союза и мира. Сельские ребята были фанатами футбола, мечтали походить на великих спортсменов. Увы, жизнь изменила эти планы: дал о себе знать возраст, да и футбол становился с каждым годом все менее популярным.

Алексей, наблюдая боковым зрением за игрой мальчишек, подходил к клубу, когда его окликнули. Повернувшись, увидел Кольку Машлякевича, жившего рядом с универмагом.

– Привет, Леха! – Колька усмехнулся в свои стоящие торчком усы. – Опять в гости приехал?

– Как видишь.

– Что это у тебя на виске?

– Да так. – Алексей махнул рукой. – Ударился.

– Ну-ну. – Колька понимающе ухмыльнулся. – Я помню, как на этом стадионе ты мне чуть голову не разбил.

– Это когда в футбол играли?

– Да.

– Так я же падал, вот и столкнулся с тобой. Тоже, между прочим, головой.

Алексей протянул руку своему бывшему однокласснику, с теплотой пожал.

– Играли мы хорошо, почти профессионально. Да… – Колька прищурил веселые глаза. – Сейчас, наверное, так уже не получиться. Даже если бы сильно захотели.

– Все меняется.

– Все. Но у нас в Рубеже не совсем все. Давай присядем на скамейку, поговорим о сем-том…

Сев под отцветшей высокой вишней, они с минуту молчали, вспоминали. Колька достал папиросы, предложил Алексею.

– Не курю, – отказался он.

– А я курю. – Колька глубоко затянулся, выдохнул пепельный едкий дым. – Слушай, а ты прав – все-таки меняется и у нас, в селе, жизнь. Что-то такое творится, скажу тебе, что сразу и не понять.

– Ты это о чем? – спросил Алексей, с некоторым удивлением для себя отмечая, что его бывший одноклассник не такой простой парень, как кажется на первый взгляд.

– Я о том, – продолжил Колька, – что люди стали злее, нахальнее. От школьника до пенсионера. Я чего вспомнил, как ты мне в нос саданул, а?.. Есть причина. Стою вчера в нашем универмаге в очереди за ленинградскими лезвиями для бритья, – ты же знаешь, их сейчас дефицит, – и тут вперед пробирается старый Максим, по-уличному – Кривуля. Его хата сразу за кладбищем. Показывает свою ветеранскую книжку – дай, мол, ему первому. Я не против. Но за ним лезет его внук, Андрей. Он за нас на года два-три младше. В городе проживает, кажется, в Пинске. И ему давай первому. Видно, считает, что он достойнее других. Но я ему спокойно говорю: «Отойди». А он тут же надулся и, ни слова не говоря, тык мне кулаком в нос. Сразу кровь пошла. Ну, я ему тоже саданул…

– Нашел о чем рассказывать.

Алексей скривился.

– Понимаешь ты… – Колька нахмурился. – Я говорю о неуважении. Сегодня ко мне, а завтра к тебе. О том, что все недоброе из-за неуважения к людям начинается. От зла. Попомни мое слово.

– Хорошего все равно больше. – Алексей стал нервничать. – Погляди вокруг, сколько людей: трудяг, честных, добрых. Это ж на них все держится.

– Не спору. – Колька смял окурок, растер его в своих толстых, неуклюжих пальцах, привыкших к рычагам тяжелого гусеничного трактора, бросил под скамейку. – Но злость – сила дурная, пример свой подает быстрее, чем хорошая.