Полынь-вода

– А мы в кафе пообедаем, – нашелся Ольшевич.

– А женка?

– А что женка? Она с моей кумой кому-то кости перемывают. Не будем им мешать.

– Гм… Хитрый ты мужик.

– И ты не без хитрости.

– Так и быть, идем, – наконец, согласился Игнат.

– А я? – недоуменно спросил Илья.

– У нас своя компания, – отрезал Ольшевич. – Лишних не берем.

– Ну и черт с вами! – выпалил, обозлившись, Еремеев. – Без вас обойдусь.

Он круто повернулся и пошел в кафе «Ивушка».

– Вот вода немного спадет, и поеду за лесом, – проводив взглядом Еремеева, сказал своему брату Антону Максим Соболь – невысокий, верткий мужик. – Строиться буду. Пора.

– Давно пора, – согласился Антон и, почесав свой прыщеватый, острый нос, поинтересовался: – Лес как будешь в село доставлять? Лодкой или подождешь, пока земля высохнет и на машине?

– Ни лодкой, ни машиной, – озабоченно проговорил Максим.

– По воздуху, что ли? – Антон усмехнулся. – Для этого тебе у Машерова вертолет попросить надо.

– Сплавлять буду, – серьезно сказал Максим. – Сплавом лучше всего: дешево и все бревна сразу. Деды наши были не дураки. Они весь лес сплавляли по весне, когда вода начинала спадать и только входила в берега свои.

– Дело, – одобрил Игнат. – Я помогу…

– А может, и вправду пенсию повысят, – предположил Стасик. Подумав, сам же ответил на свой вопрос: – Должно начальство позаботиться о нас, стариках. Должно.

– Должно, как же, – проворчал дед Федор. – Ничего наше начальство тебе не должно. Это мы всю жизнь ему должны. Хорошо, что хоть немного платят. Раньше, помнишь, почти бесплатно в колхозе работали. За палочки-нолики.

– А я говорю, что о нас, ветеранах и пенсионерах, должны позаботиться, – держался своей мысли Стасик. – А если не позаботятся в этом году, то на следующий год – это уже обязательно… Да и, если разобраться, живем неплохо. Хлеб привозят, не голые, не босые. Все есть.

– Во-во, все, – вступил в разговор широкогрудый и приземистый Прокоп Липский, мужик уже немолодой, но говорливый, что баба. – Вон до Бельчаков родственник их из Америки приезжал, рассказывал…

– Это точно. – Сергей Коледа, молодой токарь, задрал глаза к верху и закивал давно не стриженой головой. – Там действительно все есть.

– Да что ты мне рассказываешь про то, чего сам не видел, – обрубил его Стасик. – Может, там, в Америке этой, и лучше, чем в нашем государстве, в смысле снабжении, но у нас все натуральное. А там одна химия.

– А откуда вам такое известно? – с удивлением поинтересовался Коледа.

– Оттуда. – Стасик не стал уточнять. – Ты лучше иди к своим одногодкам, им это рассказывай, а в наши стариковские разговоры не вмешивайся.

– Да, иди, – поддержал соседа дед Федор. – У Америки свое, а у нас свое.

Ему вспомнился брат Роман: «Жил далеко, а умер близко, под самым Рубежом. Никуда от судьбы не убежишь, не уедешь…»

– Ну вот, поглядели на начальство, – задумчиво проговорил про себя Стасик. – Теперь будем ждать его милости.

– Будем, – согласился дед Федор. – Привыкли ждать…

Колхозное начальство стояло в сторонке. Говорили тихо, но, как и все рубежцы, эмоционально.

– Каждый год одно и то же – вода, – возмущался Яромич. – Он глядел хмуро, устало. Голос его при этом набирал высоту и мощь, как и вся его большая, словно высеченная из камня, фигура. – А мы отвечай.

– Осушить бы все, – крутанул маленькой плешивой головой Степан Михайлович Семашкевич, главный агроном.

– Тебе бы все осушать, – возразил Матвей Григорьевич Резанович, заведующий колхозной баней, которого за глаза в селе называли просто – Матей. Его огромный живот качнулся. – Попробуй вот осуши баню, кто в нее тогда пойдет.

– То баня, – проронил Семашкевич.

– А то природа, – напомнил Матвей Григорьевич. – Круговорот воды. Нарушать, понимаешь, никому нельзя.

– А что ты предлагаешь?

– Не знаю.

– И я не знаю.

– Из района надо помощь просить, – вставил секретарь парторганизации Павел Павлович Вабищевич, блестя золотым зубом. – Надо делать так, как заведено.

– Ты подумай, что предлагаешь. – Председатель колхоза бросил на партийного вожака осуждающий взгляд. – Попросишь, приедут. Но вместе с партийной комиссией. Она спросит: о чем до паводка думали, почему не укрепили дамбу во время?.. Что ответишь?.. Извините, не доглядели. Не извинят. Партбилет на стол положишь и прямой дорогой пойдешь в простые колхозники. Если еще возьмут тебя в колхозники.

– Самим предлагаете лопаты брать?

– Может, и самим.

– У военных надо просить помощи, что в Городке, – высказал свою мысль заведующий баней. – У них сила и техника.

– Голова, – похвалил Яромич. – Учитесь, – обратился он к главному агроному и бригадиру. – Командира военной части из Городка я знаю. Мужик толковый и выпить любит. Думаю, договоримся. Потом в баньку пригласим…

– Таким клиентам мы всегда рады, – гоготнул Матвей Григорьевич. – Просим.

– Не так страшна нечисть, как ее малюют, – подвел черту под разговор председатель колхоза. – Пробьемся.

– Пробьемся, – поддержал председателя Семашкевич. – Не в Афганистане.

– Ты об Афганистане помолчи лучше, – предупредил главного агронома секретарь партийной организации. – Вот будет собрание по этому вопросу, тогда и выскажешься.

– Молчу, – буркнул Семашкевич. – Ладно, поговорили и хватит…

Рубежцы стали расходиться. Каждого ждали свои дела и заботы.

IV

Тамара Рукавчук с сыном зашли в сельский магазин. И не в Заболотский, а в Рубежский. Здесь и выбор продуктов был получше, и людей побольше. Мало того, крутился здесь возле прилавка и Иван Даниш. Между ними произошел разговор, который потом долго гулял по селу.

– Ваня, а Роман мой в Долине жить будет, – как бы невзначай объявила Тамара.

– Да, – утвердительно проронил Роман, с высокомерием глядя на Даниша. – Работу предлагают.

– Какую? – без всякой задней мысли поинтересовался Иван.

– В милицию, – прогудел Роман. – Хорошая зарплата, форма, льготы. Да и вообще.

Что «вообще» он не уточнил, но продавщица Семеновна, которая обладала фигурой штангиста тяжелого веса, и покупатели это поняли по-своему – мол, помимо зарплат, формы и льгот милиционерам, в ряды которых метит Роман Рукавчук, полагаются еще с солидные премии и разные доплаты.

– Может, Роман даже в Рубеже будет работать, – уточнила Тамара, – если в райцентре не понравиться. Участковым. – На ее худосочном лице читалась гордость за сына. – А что?.. Тут свой дом, огород, много чего другого.

Слушавший этот разговор Илья Еремеев не выдержал, ехидно прокомментировал:

– Ваше «много чего другого» – это мое ничто.

– Уверен?.. – Роман набычился. Усы его нервно дрогнули. – Смотри, а то ответишь за свои слова.

– Надо будет, отвечу, – не испугавшись, процедил Илья. – Мне еще не хватало милиционеров с Городка. Ты в Городок свой поезжай. Там народ семенами торгует, вот и контролируй этот процесс.

– Мне лучше знать, что и кого контролировать, – выдавил Роман. – Учитель нашелся.

– Так это ты учитель, – уцепился за эту мысль Илья. – Говорят, в педагогическом институте учишься.

– В этом году заканчивает, – вставила Тамара.

– Ну вот, – буркнул Еремеев. – Иди в школу. Хотя… К детям тебя, Рома, опасно подпускать – нервный сильно. Иди в милицию.

– Это мое дело, куда идти, – глухо произнес Роман. – И начальства…

Понимая, что вот-вот может начаться бойка, Даниш, взяв под руку Илью, вывел его на улицу.

– А что, – закричал оскорбленный Илья, – не успел приехать, уже должность ему подавай!.. Я тут уже больше пятидесяти лет живу, и без должности, а ему приспичило поруководить. Перебьется!..

Стоявшая в углу магазина бабка Ева, одетая во все черное, опираясь на палку и стуча ею по бетонному полу, подошла к Тамаре и ее сыну и, глядя снизу вверх, хрипло проговорила:

– Быть вам милицией. Только знайте, что недолго.

Старуха выразительно и холодно ухмыльнулась.

Рукавчуки, испуганно поглядев на старуху, тут же удалились из магазина. Через несколько минут в магазин вошел Даниш. Он проследовал к прилавку, взял две бутылки водки, полкилограмма вареной колбасы, булку черного хлеба и, подмигнув продавщице, быстро пошел на выход – догонять Тамару и ее сына.

Кто-то из стоящих в очереди задумчиво произнес:

– Наверное, власть скоро поменяется.

Его поддержали.

– А пускай.

– Все равно мы жить лучше не будем.

– Это понятно.

– В колхозе никогда сладко не было. Есть, конечно, показательные хозяйства, но их единицы.

– Значит, по любому надо что-то менять…

Это был не первый красноречивый резонанс рубежцев на отъезд высокого начальства во главе с первым секретарем ЦК КПБ из села.

V

На Полесье захозяйничал июнь – красный месяц, румянец года. День он заметно удлинил, а ночь сделал совсем короткой: не успеет небосвод потемнеть на востоке, а уже на западе начинает розоветь, а потом наливаться золотистой краской. Рубежцы давно заметили, что в такую пору заря с зарею сходятся, щедро наполняя светом и небо, и землю, и все, что на ней.

В третью неделю наступившего лета пронеслось несколько коротких, но сильных гроз. Одна из них разразилась прямо среди белого дня: налетел ветер, поднял пыль на улицах и во дворах, погнал по Чакве волны. Прошла еще минута, другая и началась настоящая буря.

– Домой! – с отчаянием закричал кто-то.

Вмиг обезлюдело село.

Попрятались под навесы куры, залезли в свои будки собаки, забились под срубы старых деревянных домов коты.

Утки, которые дневали и ночевали на реке, и те прибились к берегу.

Висевшие над селом тучи потемнели. Сквозь их сверкнула кривая молния, загрохотал гром. Тут же ударило дождем. Крупным и густым.

Звук работающего в поле трактора пошел на убыль, после чего и вовсе стих. Только раскаты грома да шум ливня будоражили слух, вселяя во все живое страх.

– Господи, конец света. – Бабка Вера перекрестилась. – Давно такого не было.

– Сейчас дождь закончится, – глухо обронил дед Федор.

Он дремал у теплой печки, в которой спела пшенная каша, наливался запахом лука и укропа картофельный суп с мясом, тушилась в чугунке домашняя колбаса с гречкой – все к приезду внука.

– Быстрее бы, – обронила бабка Вера, – а то шумит, шумит… Голова уже болит.

– Алексей когда будет? – спросил дед Федор и глянул на часы, часовая стрелка которых подползала к цифре 2.

– Надя говорила, что к обеду. – Бабка Вера с тревогой глянула в окно. – И надо ж такая непогода.

– Так обед уже, – напомнил дед Федор.

– Значит, должен Лешка быть…

Буря, потеряв свою силу и решительность, закончилась. И как только последние капли дождя упали на крышу дома деда Федора и бабки Веры, их порог переступил Алексей.

– Здравствуйте.

– Боже праведный! – вместо приветствия воскликнула в сердцах бабка. – Пешком шел… В такую погоду!..

– Пешком, – усмехнувшись, сказал внук. – В Бережновке сошел с минского автобуса и оттуда до Рубежа напрямик. Грязь месил…

– Чего ж стоишь?.. – Бабка Вера засуетилась. – Проходи и снимай с себя все. Печка еще теплая – с утра натопила.

– Снимай одежду. – Дед Федор поднялся. – Высушишь, пойдешь домой. А то мать напугаешь.

– Знаю. – Алексей покрутил головой. – Потому и зашел сразу к вам.

Он обнял бабку, потом пожал руку деду. Алексею показалось, что дед сдал: рука старика дрогнула, а пожатие было мягким, неуверенным.

– Заждались мы тебя, Лешка, – упрекнул дед Федор.

– Видно, скоро совсем приезжать не будешь. В чем причина? Может, девку какую в городе нашел, или что?

– Не в девках причина, – начал объяснять Алексей. – Просто работа не позволяет часто навещать вас. А еще учеба. Да и суеты в городе много.

– Вот она, суета сует, о чем в Писании говориться, – набожно проговорила бабка Вера. – Ты чего все стоишь? Иди вон в зал, сними с себя все, надень дедовы штаны и рубашку. Они новые.

– Не малые будут? – Алексей улыбнулся. – Я вроде уже выше и шире деда.

– Не порвутся. – Он кашлянул. – Надевай, не стыдись.

– Я не стыжусь, не думайте такого. – Алексей, чувствуя горчинку в горле, опустил глаза. – Мне даже неудобно говорить об этом.

Дед Федор и бабка Вера хоть и считали Алексея уже самостоятельным, созревшим для жизни, но относились к нему с прежней нежностью и вниманием.

– И правильно, что не стыдишься, – сказал с дед Федор. – Стыдится своих родных людей – дурость. Надевай сухое, чистое, а баба сейчас обед подаст. Наготовила она, что на Михайло… Вот… Ты помнишь, что Михайло – наш главный рубежский праздник?

– Помню…

Алексею показалось, что он на мгновение вернулся в детство.

VII

Еще не наступило утро, а над селом Рубеж поплыли трели соловья. Заливистая песня подняла на ноги собак, которые, беззлобно полаяв, опять прилегли на влажную, теплую землю. За соловьем проснулась иволга, издалека послышался голос кукушки. После этого, спустя где-то час, заголосили петухи.

Дед Федор, привыкший по утрам подниматься под их крик, оделся, вышел во двор и сразу направился в дощанку, которая прочно прилепилась к хлеву. Вынес косу. С любовью погладил ее, взвесил в руках.

«Бог даст, сегодня покошу…»

В кухонном окне хаты сына и невестки зажегся свет.

«Надя встала, – сообразил дед Федор. – Сейчас и Степан выйдет».

И точно – Степан Федорович ступил на крыльцо, потянулся и пошел умываться к колодцу, что стоял на меже его участка и участка деда Федора. Заметив отца, приветственно махнул рукой.

– День добрый.

– Добрый…

Позавтракав, выехали на мотоцикле втроем в урочище Карасина. Дед Федор сидел в коляске «Днепра», Степан Федорович мостился на заднем сидении мотоцикла, а Алексей рулил.

Солнце уже окрасило небо, и его свет падал на росную землю. Под ним жемчужными каплями играла зелень: трава на заливных лугах урочища росла в пояс. Особенно тимофеевка. Пышность растительности увеличивали клевер и лютики. Кое-где поднимался конский щавель. Возле кустов и ям виднелась крапива. Больше всего она буянила вдоль извилистой, широкой Чаквы, которая через каких-нибудь два-два с половиной километра вливалась в многоводную Горынь.

Остановились возле кустов. Под их ветви поставили сумку с продуктами, трехлитровые банки с компотом и водой.

– Ну, доставай косы, – скомандовал дед Федор.

Косить пошли чуть ли не строем. Дед первый, его сын второй, а Алексей третий. Одетый в синие спортивные штаны и светлую клетчатую рубашку с короткими рукавами, он старался не отставать. Но это было непросто. Дед Федор и Степан Федорович, казалось, играючи срезали еще мокрую траву. Прокос за прокосом…

Алексей такого напряженного темпа не выдержал. Солеными, въедливыми в кожу струйками потек по его лбу и лицу пот. В горле Алексея пересохло. Руки и особенно спина начали неметь.

«Отдохну, – решил он. – Ну, его все в баню…»

Бросив косу, пошел к мотоциклу, достал из-под куста банку воды и стал жадно пить. Вода лилась густо, забивая горло, а Алексей все никак не мог напиться. Лишь когда почувствовал тяжесть в животе, оторвался от банки, вытер горевшее здоровьем и одновременно усталостью лицо.

Между тем яркое солнце спокойно и величаво катилось по своей орбите. Наваливалась духота. Она гнула к земле травы и скручивала их стебли. Духота как бы говорила: «Торопитесь, люди добрые – пока роса на траве, косится легче». Но росы уже почти не было – испарилась, высохла. С трудом, но Алексей опять взялся за косу…

Медленнее и тяжелее пошла косовица. Казалось, что от этого даже ряды скошенной травы стали кривее. Уже не доставало той хватки и желания косить без остановки деду Федору и Степану Федоровичу – они притомились. Поглядывая на них, Алексей подумал: «Пусть бы отдохнули».

Но дед и батька прошлись еще по прокосу и только после этого положили косы на землю, аккуратно накрыв их травой.

– Посидим немного.

– Торопиться не будем – у Бога дней много…

Присели на скошенную траву. Дед Федор окинул довольным взглядом выкошенный участок, проговорил:

– Тут наша, Алексей, пуповина. Погляди вокруг.

– Пуповина, как я понимаю, это родная земля, родительский дом, а тут луг кругом, вода, – отозвался Алексей.

– Земля это наша. – Дед Федор вздохнул и добавил: – Была…

– Как наша, если это колхозная земля? – не поверил Алексей.

– Теперь колхозная, а когда-то была наша, родовая, – объяснил дед.

– Чего ж раньше не говорили?

– Не было об этом разговора. Да и не косили мы в Карасинах уже лет тридцать, а может, и больше. Это только в этом году нам тут выделили участок под косовицу. А что касается земли, то в урочище Горейше она у нас тоже была, и в центре нашего села ее целая полоса. На ней теперь дома рубежцев, стадион, магазин, а сразу за селом – колхозная конюшня.

– Интересно.

– Интересно, – согласился Степан Федорович. – Только ты, сынок, молчи об этом. Знаешь и молчи. То время ушло, новое наступило. По-новому, значит, и жить надо. Как говорят, по-современному. Ты лучше расскажи, что у тебя там в Минске. Матери тут нет, так что говори прямо, без утайки, если что-то не так.

– Да все нормально, – успокоил отца Алексей.

– Что все?

– Жизнь, работа, учеба.

– Хорошо. А что нового?

– Нового?.. Новое тоже есть. Вот в партию думаю вступить.

– В партию? – Дед Федор приподнялся. – А что, предлагают?

– Пока не предлагают, – честно ответил Алексей, – но все к этому идет.

– И ты согласишься? – засомневался дед Федор.

– Скорее всего, что соглашусь.

– Значит, как брат мой, Роман, в свое время, будешь партийным?

– Наверное, буду. В партии, как я вижу и понимаю, ничего дурного нет. Наоборот, дисциплина, порядок, забота о людях. Безработных у нас, как в других странах, нет. Кто хочет учиться, тот учиться.

– Не знаю, что тебе на это и сказать. – Дед Федор озадаченно покрутил головой. – Работы у нас, конечно, для всех хватает. Только вот платить за нее не хотят. У нас, например, в колхозе сто рублей и выше получают только начальство, да комбайнеры, когда страда. А остальные колхозники о таких деньгах только мечтают. Средние зарплаты – от тридцати до сорока рублей. Полеводы получают еще меньше. Спасает Сибирь, заработки… А что касается у нас равенства, то это только видимость. Его никогда не было и не будет. Равенство, как я в своей жизни убедился, только при большой и всеобщей бедности может быть. Вот хотя бы у нас в селе. – Дед возбужденно разгладил усы. – При Сталине, когда начали создавать на Полесье колхозы и все, что было в частной собственности, забрали, люди держались один другого, помогали друг другу. А почему?..

– Почему? – задался вопросом Алексей.

– Потому, – ответил дед Федор, – что когда у тебя ничего нет, то надеяться на себя – дурость. Выжить можно было только вместе, сообща. Деньги-то в колхозе не платили, паспорта не выдавали. Значит, ни в город, ни на стройку какую, где можно заработать копейку, не поедешь… При Хрущеве жить стало легче – начали платить кое-какие деньги, выдали паспорта. Но богатства практически ни у кого, кроме спекулянтов, не было. Да и не могло быть – не положено оно при социализме. Так и при сегодняшней власти – не дай Бог, если узнают, что ты, скажем, золото имеешь. – Дед Федор глянул на своего сына, потом уставился на внука, подсознательно ожидая реакцию на слово «золото», но Алексей был спокоен, а Степан Федорович на это для большинства людей магическое название драгоценного металла вообще никак не прореагировал. – Не дай Бог, – повторил дед. – И все же сегодня, при Брежневе, вожжи отпущены. Не бьют в хвост и гриву за лишнюю копейку, заработать дают. И люди зарабатывают. Кто как, конечно… Помалу выходят из бедноты, даже наживаются. В колхозе теперь не очень-то работать хотят – воля. Хоть и небольшая, но, по сравнению со сталинским временем, воля. Я вижу. Да что я?.. Все видят. Недаром молодежь, как вот ты, Лешка, в города подалась. Там легче и сытнее. Значит, равенство, которое коммунисты строят, трещит.

– Это так и не так, – вставил Степан Федорович.

– Так и не так вместе не бывают, – повысил голос дед Федор. – Или так, или не так. Вы Матвея Резановича знаете… Он наш дальний родственник. Так у Матвея в молодости ничего не было. Когда женился, то жил больше десяти лет в доме у своего батьки, пока свое жилище не построил. Со всеми, бывало, здоровался. А теперь даже не на всех глядит. Гордый стал, шоколадное масло, говорят, в райцентре покупает. А с чего он так переменился?.. Деньги появились. Получает зарплату, как заведующий баней. При этом деньги за баню берет, а билеты выдает не всем, зажиливает часть выручки. Я знаю… К тому же у него в руках колхозный конь, что банное хозяйство должен обслуживать. Матвей этого коня людям дает вроде бесплатно, а они ему за это и дрова возят, и сено косят, и бульбу сажают, и выбирают ее. Да и, думаю, деньгами тоже за коня платят. Вот вам и равенство…

Выговорившись, дед Федор замолчал.

– Все? – недовольно спросил его Степан Федорович.

– Все. – Дед Федор кивнул. – Сказал, что думал, что знаю.

– Раз все, то вот мое мнение, – глухо проговорил Степан Федорович. – Если ты, Лешка, думаешь вступать в партию, то вступай. Сегодня, чтобы пробиться в люди, надо обязательно состоять в партии. Дед тебе хотел сказать обратное, а сказал именно это.

– Партия-шмартия, – буркнул дед Федор. – Дурень красное любит… Подумай все-таки, Лешка.

– А что тут думать, – упрямо продолжил начатую мысль Степан Федорович. – Раз такое дело, то надо вступать… Надо… У нас все начальство партийное. Мне, сынок, тоже когда-то предлагали вступить в партию. Но твой дед не разрешил. И не просто не разрешил, а пообещал убить…

Дед Федор сделал вид, что не слышит слова сына.

– Так из-за этого я полжизни простым шофером отработал, а потом еще и инвалидом стал. – Степан Федорович заиграл желваками, сжал пальцы правой руки в кулак, точно хотел нанести удар своей судьбе. – А вступил бы в партию, не шофером был бы, а каким-нибудь бригадиром, а то и повыше. Для себя пользы больше приносил бы, для семьи, для людей. Так что, Лешка, куда умные люди, туда и ты. Понял?

– Понял…

– Да что ж я, своему внуку зла желаю? – с обидой проговорил дед Федор. – У Лешки своя голова. Ему в столице виднее. Там все наше руководство. И партийное, и разное другое… Только я бы все равно не спешил со вступлением в партию. Мало ли что.

– А что ты имеешь в виду? – Степан Федорович вопросительно наставился на батьку. – Старое уже не вернется. И землю нашу семейную никто нам не отдаст. Сам знаешь: что с воза упало, то пропало.

– Что упало, то найти можно, – не согласился дед Федор, имея в виду золото, которое забрал у покойного Евсея.

Оно на мгновение всплыло перед стариком в душном воздухе, заблестело и начало переливаться, точно лезвие косы на солнце. Когда дед Федор прикрыл глаза, золото тут же исчезло.

– Кто ж это пропавшее найдет? – Задержав свой взгляд на батьке, Степан Федорович грустно усмехнулся. – Те, которые искали, уже давно в Сибири или в земле лежат.

– А мы, может, и найдем, – гнул свое дед Федор.

– Мы?

– А что?.. Волков бояться, в лес не ходить.

– Ты что дитя малое, честное слово. – Степан Федорович начал злиться. – Советскую власть не сковырнешь, как бородавку на коже. Она надолго, а возможно, навсегда. Да и скорее всего, что навсегда. Разве ты за столько лет не понял?.. Я вот понял. Если что и случиться, измениться, то ненамного. Чтобы намного – для этого должны люди измениться. А они за год-два, даже за десять лет не изменятся. Нет… Придется долго ждать…

Этот разговор, понял Алексей, может вылиться в нервную перепалку. Чтобы не допустить этого, он спросил:

– А что ты, дед, о своем брате Романе хотел сказать? Я помню, ты говорил, что он в партизанах был. Убили его.

– Это уже потом, – неохотно отозвался дед Федор. – А до партизан он на Украине работал в райкоме партии. А до райкома – в Америке был.

– В Америке?

– Да, в Америке. Тогда многие уезжали. И не только в Америку, а и в Канаду, Австралию. В основном на заработки. А кто и на постоянное место жительства. Они больше все-таки надеялись заработать денег, вернуться и купить побольше земли. Вот и брат Роман подался за океан. Все родные наши, помню, собирали ему деньги на дорогу. Собрали кое-как. Он уехал. Около десяти лет от него ни слуху, ни духу не было. А в тридцать девятом, когда Советы пришли, Роман объявился и рассказал свою историю. И смех, и грех.

Дед Федор замолчал, вспоминая былое.

– Рассказывай дальше, – попросил Алексей.

– Повезло ему в Америке. Попал к хорошему хозяину, заработал большие деньги. Потом с этим хозяином, на двоих, они построили фабрику по производству спичек и пороха. Дело шло хорошо. За несколько год Роман денег накопил столько, что жить ему можно было безбедно до самой смерти, да еще с теми деньгами детям доживать. Вот и жил бы, так нет: шлея под хвост попала. Вступил он там, в Америке, в коммунистическую партию. А в тысяча девятьсот тридцать девятом году американцы эмигрантов-коммунистов начали выгонять из своей страны. Вернулся Роман без семьи – жена и дети не захотели возвращаться. Романа сразу под арест взяли, пока не разобрались, кто он и чего приехал. Слава Богу, разобрались, поверили, что не шпион и не враг. Прошло два или три месяца, не помню уже, и его отправили на Украину – поднимать сельское хозяйство. Он же грамотный был. А в то время грамотных было мало. Когда началась война, Романа направили в наш Долинский район создавать партизанский отряд. Партизанский отряд он не создал, а вот партизанскую группу сформировал. Правда, с трудом – наши люди никому служить не привыкли. Ни своим, ни чужим.