Полынь-вода

«Это мой ангел-хранитель, – поняла Надежда Казимировна. – Бог не оставляет меня…»

Ей захотелось рассказать о своих видениях мужу. Но сил для разговора не было. К тому же ее веки закрывались от пережитого потрясения и осознания горя, которое пришло в село.

Надежда Казимировна прилегла на кровать и тут же уснула. Во сне она несколько раз подолгу кричала. То звала мужа, то Алексея, то дочерей, то, – странно было слышать, – Галю…

VI

Степан Федорович, опасаясь за психическое здоровье жены, пошел на почту и позвонил сыну в общежитие. Когда Алексей поднял трубку, Степан Федорович, забыв поздороваться, попросил:

– Приезжай домой, только не говори, что я звонил.

– Что случилось? – заволновался сын.

– Мать чуть не утопилась, – едва слышно выдавил в трубку Степан Федорович.

– Как?! – закричал Алексей.

– Ты дурного не думай, – стараясь быть спокойным, проговорил Степан Федорович. – Колхозная машина с парома упала, а в кузове – бабы. И мать с ними. Она до сих пор отойти не может – шок. Словом, приезжай.

– Еду, – выдохнул Алексей и положил трубку.

«Ну и хорошо, – подумал Степан Федорович. – Хорошо…»

Хорошего, конечно, было мало. После похорон утопленниц люди притихли. Женщины не сидели на скамейках у заборов, мужчины ходили, понурив головы, старики перестали выходить на улицы, а дети не смеялись, точно в одночасье выросли и осознали, что жизнь тяжелая и жить непросто.

По селу носились дурные слухи. Почти все они сводились к тому, что вот-вот наступит конец света, и Бог каждому воздаст за добро и зло. А утопленницы – это первые жертвы, потому как грешные души.

После обеда в воскресение, когда рубежцы вышли из церкви, полуслепая старуха по кличке Грудня, прилюдно разорвала на себе кофту, обнажив спекшуюся желтую грудь, и закричала:

– Грешная я!.. И все мы грешные!.. Сейчас вот молилась и услышала голос с неба: «Спасайтесь, праведные! Спасайтесь, грешные! Спасайтесь все, кто может спастись. Ибо смерть к вам пришла…»

При последнем слове старуха упала лицом в песок, поползла вперед, дергаясь и дрожа. Испугались рубежцы. Сначала осторожно, а потом во весь голос завизжали, завыли женщины.

Не поняв, что происходит, бросились мужчины к забору, начали рвать штакет, словно собирались защищаться от злой и неведомой силы. Заплакали, испугавшись, дети.

Что-то нашло на поверивших в конец света рубежцев, закрыло им свет. И хотя таких было немного, но их шумные, истеричные голоса разносились по всему Рубежу.

Степан Федорович, услышав крики, насторожился. Надежда Казимировна хотела было бежать на помощь, но муж закрыл собой дверь:

– Ложись, отдыхай.

Пришлось подчиниться.

В это время поверившие в апокалипсис рубежцы, в основном женщины, рвали на себе одежды, выбрасывали прямо на улицу свои наряды, в которых щеголяли по праздникам и выходным, просили Всевышнего простить им грехи, даровать жизнь, не делать сиротами детей.

Наверное, смилостивился Господь, так как к вечеру коллективное помешательство пошло на убыль. Крики и плач стихли. Только на улицах стало еще пустыннее и тише…

VII

Раньше срока из заработков начали возвращаться рубежские мужчины: у кого-то утонула жена, кто-то потерял сестру, кому-то пришла телеграмма, что погибла близкая родственница – приезжай…

С автобусной остановки они шли неторопливо, вроде как нехотя. На самом же деле – пытались оттянуть предстоящие встречи со своими близкими людьми. И теми, кто в одночасье осиротел, и теми, чьи фотографии скорбно глядели с новых крестов и надгробных памятников на окружающий суетливый мир.

Молчать мужчины не молчали, но и слов много не произносили. Перебрасывались ими скупо, больше по необходимости…

– Ты зайди ко мне вечером, помянем мою Марью.

– Не верил я в судьбу, а она, оказывается, есть, есть…

– Едри его в хомут!..

– Везу почти шесть тысяч рублей. Думал, дочке свадьбу сделаю. А ее уже нет.

– Беда…

– Хватит хоронить себя!.. Пока живы, будем жить!..

– Это известно – на себя руки не наложишь. А наложишь – детям отвечать за этот грех придется…

Часов в семь вечера за рекой раздался выстрел, потом второй. Это Афанасий Филиппович Лешкевич, старый шабашник и заядлый охотник, у которого утонула жена, разрядил свою двухстволку в небо, а потом дико, напрягая и без того вздутые багровые жилы, закричал:

– За что?!

Этот крик услышали в церкви, где шла вечерняя служба. После ее окончания из храма вышел батюшка и прямиком подался к Чакве. Нагнув голову, он долго стоял у воды и что-то шептал. Скорее всего, молился. Потом перекрестил реку и медленно направился к своему дому…

До самой ночи во многих домах Рубежа горел свет. В них, сидя за широкими столами, пили, пели, вспоминали… И никто не говорил о деньгах, как это обычно было раньше, когда работящие и крепкие представители мужской половины села, возвращались из России, Украины и Казахстана, где трудились от зари до зари, зарабатывая тысячи, в Рубеж. Да и зачем говорить о каких-то бумажках, пусть и ценных, когда за них нельзя купить ни здоровье, ни счастье, ни долгую жизнь.

– Нехорошо у меня на душе, – проговорил дед Федор, сидя на лавке у забора.

– И мне, – обронил Стасик, который мостился рядом со своим другом и соседом.

– Хоть бы чего хуже не случилось.

– Вот и я так думаю…

Непривычное единодушие их удивило и в то же время напугало.

– Что же может быть хуже? – спросил дед Федор. – Войны нет, революции тоже… Как думаешь?

– Если б я знал… – Стасик огляделся по сторонам, точно искал того, кто ответит на их вопросы. – Но не знаю.

– Одна беда не ходит.

– Это точно. Она всегда с подругами. Не придет сегодня, так наведается завтра, послезавтра…

– Жалко детей, внуков.

– Как же их не жалеть?.. Родная кровь.

– Это правда, – подтвердил дед Федор. – Святая правда.

Он глянул в сторону церкви. Купола ее под лунным светом были бледными и холодными.

VIII

Галя, не подозревая, что творится в ее родном Рубеже, посмотрела немного телевизор и легла спать. В последнее время она все чаще ложилась рано. Но не потому, что хотела спать, нет. Просто в теплой постели Гале лучше думалось, вспоминалось и особенно мечталось.

«Если бы Лешка был рядом, – подумала Галя, – я бы в этот раз не постеснялась, спросила: как жить дальше думаешь? Как?.. Я не могу больше одна…»

Она не заметила, как вошла в комнату хозяйка – бабка Фрося.

– Тебя к телефону, – строго сказала она, морща свое крупное, оплывшее лицо, побитое толстой сеткой морщин. – Иди быстрее.

«Лешка! – выстрелило в голове у Гали. – Он…»

Она откинула одеяло, не одеваясь, в одной сорочке, побежала в зал, схватила трубку, шумно выдохнула:

– Слушаю.

Звонил Валерий. Он все настойчивее пытался ухаживать за Галей.

– Выйди через минут десять на улицу, – попросил парень. – Я буду ждать. Постоим немного, поговорим.

– Я уже сплю, – недовольно отрезала Галя и присела на кушетку.

– Ну, выйди, – жалостливо прогудел Валерий. – Я же прошу…

Выходить не хотелось. Но спать идти, опять напрасно думать о замужестве, которое все время отодвигалось на неопределенный срок, уже не хотелось.

– Хорошо, – согласилась Галя. – Только ненадолго.

Бабка Фрося одобрительно кивнула головой:

– Прогуляйся, а то лица на тебе нет. Заболела, что ли?

– Да нет, – обронила Галя. – Не спится просто.

– Не спится, – хмыкнула бабка. – Восьмой час только, как же тебе спаться будет… Я старая, а и то в такое время не ложусь. – Она помолчала, наблюдая, как Галя, не спеша, одевается, потом спросила: – Это Валера?

– Валерий. – Галя вздохнула. – Ваш друг.

– Хороший хлопец, – похвалила его бабка Фрося. – Приветливый.

– Вы, наверное, меня замуж за него хотите выдать?.. Как будто я вам надоела.

– Чего ж надоела, живи. – Бабка Фрося, кряхтя, присела на диван. Под ее тучным, широким телом, он жалобно заскрипел и заметно прогнулся. – Мне с тобой веселее, да только жалко – пропадаешь.

– Чего это я пропадаю?

– А то ты не знаешь, – упрекнула бабка Фрося. – Замуж тебе пора, к мужу прижиматься, а не к подушке.

– Скажете тоже, – засмущалась Галя.

– Что знаю, то и скажу, – заключила бабка Фрося. – Валеру этого я мало знаю, а вот с родителями его хорошо знакома: люди уважаемые, верующие. Это теперь – редкость.

– Какая же редкость, – не согласилась Галя. – У нас в селе почти все верующие. Кто в церковь ходит, а кто в молитвенный дом.

– В вашем селе оно, может, и так, – кашлянув, сказала бабка Фрося, – а у нас в Долине люди другие, городские. Старые – верующие, а вот молодые никого и ничего признавать не хотят. Молодые теперь больше на себя надеются, чем на Бога.

– Чем же это плохо?

– Не плохо. Но без Бога человек ничто, несет его туда, куда он и сам не знает. А Валера, я справки навела, тоже верующий.

Галя недоверчиво, глядя на хозяйку, спросила:

– Баптист, что ли?

Она даже испугалась своего вопроса.

– Баптист, – спокойно проговорила бабка Фрося. – А что тут такого?.. Баптисты – люди непьющие, работящие, а главное – дружные. Если кто из них в беде или причина какая, обязательно помогут.

– Какая причина?

– А хотя бы та, которая у всех молодых бывает.

– Вы о свадьбе говорите, что ли?

– В том числе и о свадьбе, – многозначительно сказала бабка Фрося. – Сегодня – это дорогое удовольствие. Очень даже дорогое: гостей приглашают не меньше сотни человек, а то и больше, и каждому надо угодить – поставить выпить и закусить, а близким родственникам еще подарки дать. Это ж сколько денег идет – жуть. Что, неправда?..

Галя отвернулась, глянула в темнеющее окно, тихо обронила:

– Не знаю.

– Не знаю, – проворчала бабка Фрося. – А пора знать. Да… Иди сейчас и расспроси Валеру. Он, думаю, тебе скажет, что по чем. Парень с головой. Эх, не видишь ты свою выгоду, не видишь…

«Все я вижу», – подумала Галя, но не сказала. Она посидела еще немного, потом накинула плащ на плечи и вышла из дома.

IX

На улице было темно и ветрено. Напротив подслеповато горел одинокий фонарь. Он дрожал, и желтоватый скупой свет от него пугливо пластался по выщербленному черному асфальту.

Валерий стоял возле высокого тополя. Завидев Галю, пошел ей навстречу.

– Здравствуй, я рад тебя видеть.

Гале это было приятно слышать, но она ничего не сказала, только поздоровалась и грубовато спросила:

– Ну, чего надо?

– Надо, – выдохнул Валерий, – поговорить надо.

– Говори.

Валерий замялся, предложил:

– Может, в кафе сходим, шампанского выпьем?

– Ты же верующий, – не подумав, брякнула Галя.

– Верующие тоже выпивают, – с обидой сказал Валерий.

– Верующие, но не баптисты.

– А я пока не баптист…

Они замолчали.

– Не обижайся, – миролюбиво проговорила Галя. – Это я не со зла, так просто.

– Да я уже забыл. – Валерий махнул рукой. – Знаешь, меня, бывает, обидят, а я стараюсь не обращать внимания – в жизни и так много зла. Если на все реагировать – здоровья не хватит.

– А ты расчетливый, – опять уколола Галя.

– Да, расчетливый, – с вызовом сказал Валерий. – Мой расчет разумный. Я подхожу ко всему серьезно.

– А конкретнее.

– Да ко всему.

– И сейчас?

– Да.

– В чем же сейчас заключается твоя серьезность?

Парень прочертил на асфальте носком туфля едва заметную линию и ответил:

– В том, что я хочу предложить тебе выйти за меня замуж.

– Замуж? – Об этом Галя иногда думала, но никак не предполагала, что Валерий сделает предложение ей так быстро, всего после нескольких встреч. – Мы же не знаем друг о друге почти ничего.

– Узнаем, жизнь длинная.

– Ну, тебя. – Галя потупила взгляд. – Говоришь, сам не знаешь что…

Она испытывала противоречивые чувства и вместе с тем некоторое облегчение, что ей предлагают руку и сердце, а значит, она не останется одна, если Алексей не захочет на ней жениться. Гале даже стало немного жалко Валерия, и она благодарно поглядела на него, отметив про себя, что он действительно хороший парень. К тому же с лица приятный: белолицый, с выразительными большими и доверчивыми глазами, правда, с не по-мужски вздернутым носом… Галя уже видела удивление Алексея, когда она ему скажет о Валерином предложении.

«Пусть знает», – усмехнулась она.

– Ну, так что? – спросил Валерий.

– Я так быстро не могу решить, – слукавила Галя. – Ты подожди.

– Подожду, – согласился Валерий. – Я и так жду.

– Тогда я пойду?

– А может, еще постоим?

– Нет.

– Ну, как хочешь…

Галя видела, что Валерий не хотел, чтобы она уходила. Ей и самой не очень приятно было идти в квартиру бабки Фроси, которая постоянно учила ее жизни. Но больше податься в Долине в такой час Гале было некуда.

Она поежилась.

– До свидания.

Они разошлись. Каждый со своей надеждой.

X

Уже была ночь, когда Иван Даниш переступил порог родительского дома. Мать не спала, тут же поднялась, с жалостью и болью проговорила:

– Опять пил?

– Пил, – не пытаясь оправдываться, нервно проговорил Иван. – В последний раз.

– Сколько же было этих последних разов, – заплакала Павлина Антоновна. – Сколько раз ты говорил, что больше не будешь пить, обещал… Как же дальше жить?..

Иван сел на диван, обхватил голову руками, шумно выдохнул:

– Не могу я больше, не могу!..

– А как же я могу, как твой батько может, – запричитала, точно по покойнику Павлина Антоновна. – Хорошо, что он сейчас на заработках в Сибири, не видит… Хочется мне написать ему о твоем пьянстве, но не буду… Мы ж тебя, сынок, растили, любили, думали человеком будешь, а ты как Илья Еремеев, стал пьяницей. Что же дальше с тобой будет?..

Павлина Антоновна затряслась, захлебываясь от удушливого, протяжного плача.

– Не могу, – сквозь зубы проговорил Иван. – Дай мне выпить, ма-а…

Павлина Антоновна, широкое лицо которой было перекривлено мукой, горестно погладила вихрастые волосы сына, и пошла в кладовую. Через минуты три вернулась со стаканом самогонки.

– На, сынок, пей… Только действительно в последний раз пей. Когда протрезвеешь, я поведу тебя к бабке Еве. Пускай пошепчет, заговор или молитву почитает. Может, вылечит тебя, спасет от этой заразы проклятой. Пускай… – Павлина Антоновна прижала руки к груди, закачала головой, задрожала всем телом, словно увидела впереди себя топкое болото, в которое только что провалился ее любимый сын. – Ох, горе мне, горе…

Иван подержал стакан перед собой, точно сомневался, что он настоящий, с самогонкой, потом, выдохнув из себя затхлый воздух, медленно отпил часть сивухи. Глаза его закраснели, стали закрываться.

– Хорошо, – обронил он.

Павлина Антоновна осуждающе покачала головой.

– Хорошо от этой заразы еще никому не было. Никому… И тебе не будет…

Посидев какое-то время неподвижно, Иван, не раздеваясь, прилег на подушку и сразу же уснул. Мать сняла ему туфли, положила ноги на диван и уставилась в едва светлеющее окно. Подождав с полчаса, пока сын уснет, вышла во двор.

Над деревней кружила тьма. Но небо было светлым. Хоровод звезд на нем едва заметно раскачивал бездонную высоту.

XI

На следующий день, после работы в поле, уже под самый вечер, Павлина Антоновна с сыном решительно направилась к бабке Еве. Старуха сидела за круглым столом и перебирала горох, который ссыпала на развернутую пожелтевшую газету.

– Спасай, – попросила Павлина Антоновна бабку Еву. – Потерял мой сын голову из-за городской крали. Совсем житья ему нет. Как приехал из Минска, так и запил. Несколько месяцев прошло, а он все пьет и пьет.

Бабка Ева покосилась на Павлину Антоновну и ее сына.

– Спасай, – повторила она. – Помутилось в голове у моего сына. Остановиться не может.

– Вижу, – недовольно буркнула старуха, продолжая перебирать горох. – Да и люди рассказывают.

– Сделай что-нибудь, все отдам, – плачущим голосом проговорила Павлина Антоновна. – Пропадает дитя… Совсем пропадает…

Старуха отвлеклась от своего занятия, окинула дрожащим, прищуренным взглядом Ивана, который стоял понуро, ни на кого не глядя.

– Садись напротив. – Бабка Ева кивнула на табуретку. – Не бойся, не съем.

Иван нерешительно присел.

– Спасибо тебе, спасибо… – Обращаясь к старухе, Павлина Антоновна прижала руки к груди. – Может, и будет что… Может, и получиться…

Она верила и не верила: сохнет сын по своей городской девице, спивается, хоть бы руки на себя, прости Господи, не наложил. Грех это, хотя и без этого грех…

– Помогу тебе и твоему сыну, хоть и далеко у него болезнь зашла, – промолвила бабка Ева.

Павлина Антоновна, в порыве чувств, схватила руку старухи, хотела поцеловать, но бабка вырвалась.

– Не надо, не в церкви.

– Я так, так, – виновато зачастила Павлина Антоновна. – Простите.

– Не я прощаю, – глухо проговорила бабка Ева.

Она подошла к Ивану, положила на его лоб свою дрожащую ладонь, что-то прошептала про себя. Иван, закрыв глаза, впал в полуобморочное состояние. Сколько над ним шептала свои заговоры бабка Ева, он не помнил, но когда очнулся, почувствовал, что ему стало легче и как-то спокойнее.

– Теперь иди и помни: не будешь пить – жить будешь долго, а не бросишь хмель – пропадешь, детей своих сиротами оставишь, их у тебя двое будет. Хлопцы. Правду говорю. Жениться тебе скоро. Позовешь на свадьбу?

Иван невольно ухмыльнулся, подумал: «Тоже сказала: на свадьбу. Не нужна мне никакая свадьба, никто мне не нужен, и сам я никому не нужен…» Но все же выдавил:

– Позову, если женюсь.

– Лукавишь мне, вижу… – Старуха нахмурилась. – И себя обманываешь, не так думаешь. Человек что?.. Травинка. Гнется к тому, возле кого тихо, тепло. Травинке от земли тепло. А тебе тепло будет от той, которая на роду у тебя написана. Так-то. Встретишь свою суженую, расскажешь о себе, она тебя и пожалеет. А тебе сейчас это и требуется…

– Правда твоя, – жалостливо проговорила Павлина Антоновна. – Надо моему сыну тепло. Ох, как надо.

– Помоги ему, – наставительно, на прощание, сказала бабка Ева. – Пить больше не давай, пускай неделю дома посидит.

– А если захочет Иван к кому пойти? – спросила Павлина Антоновна. – Он, когда пьет, по людям ходит, просит добавки. Даже в хату покойного Евсея заходит, к приезжей этой – Тамаре.

– Туда не пускай, – строго сказала бабка Ева. – Дурная это хата. Не принесла она добра Евсею, и никому не принесет.

– Так, – согласилась Павлина Антоновна

– Мужу своему скажи, когда с заработков приедет, чтобы глядел сына, чаще говорил с ним, воспитывал. А то мало ли чего… Ну, идите, у меня хлопот полон рот.

Старуха наклонилась над горохом, который лежал в миске, что стояла у стола. Взяла несколько горошин, уставилась на них…

– Спасибо, что не отказали, – прошептала посветлевшая лицом Павлина Антоновна.

– До свидания, – буркнул Иван.

Они осторожно, боясь что-либо зацепить, вышли из тесной хаты бабки Евы и торопливо направились к себе домой.

XII

После того как ушли Даниши, бабка Ева задремала. Голова ее упала на грудь, а из руки посыпались на деревянный пол горошины.

Из неплотно прикрытых дверей в ту же секунду – странно – потянуло сквозняком, задуло свечу.

Бабка Ева вздрогнула, но не очнулась. А может, очнулась, только глаза не открыла: боялась, так как привиделось ей страшное…

Вокруг ее – ночь. Холодно. В недоступной высоте качаются редкие, кровавые звезды. Они едва светятся, и, кажется, вот-вот погаснут.

Кто-то потусторонний шепчет:

– Посыплются скоро горящие звезды на нашу землю, что горох. А звезды – жизни людские…

И вот, правда – звезды начинают таять, будто тонуть в болотной, грязной жиже. Эта жижа отрывается, падает на землю и… взрывается. Как бомбы в последнюю войну. Ее бабка хорошо помнила и боялась.

– А звезды – жизни людские! – опять раздается таинственный голос. – Гляди, еще одна упала, еще, и еще…

От взрывов летит во все стороны мелкий желтый песок. А с ним поднимается и клубится едкая пыль. Она забивает глаза, лезет в горло, нос… Жарко. Все вокруг сохнет. Кто-то стонет, а потом едва слышно, жалостливо просит:

– Пить… Дайте пить…

– Кому пить? – вырывается у старухи.

Но никого и ничего не видно. Тьма…

Наконец, бабка Ева с трудом разлепила глаза. В недоумении выглянула в окно, за которым кружился поздний вечер. За ним – ночь. По улице, глубоко увязывая колесами в заледенелой грязи, медленно ехал армейский «Урал». Задние фонари «Урала» были чем-то похожи на тающие звезды…

******

В конце декабря весь мир облетела сенсационная новость: Советский Союз ввел свои войска в Афганистан.

Уже через полтора месяца в Рубеж привезли тело старшего сына Панкевичей Степана в цинковом гробу. Этот гроб своим блестящим и холодным видом как будто раздавил родителей Степана и они, согнутые, так ходили и так, кособоко, сидели, ничего от горя не видя и не слыша…

Похороны были скорыми. «По-военному», как сказал молоденький курносый лейтенант, который командовал похоронами и ни на шаг не отступал от гроба, пока его не засыпали землей. После похорон лейтенант напился. Страшно, до потери сознания.

Глава шестая

I

Мело с утра до вечера. В Минске тут же выросли сугробы. На окраинах города, где снегоуборочная техника появлялась лишь время от времени, сугробы доходили до окон, пластались вдоль декоративных заборов, а кое-где и подминали их под себя.

– «Как в деревне», – довольно подумал Алексей, переступая через заледеневшую горку, что образовалась за ночь у самых ступенек общежития. Отворачиваясь от студеного ветра, он надвинул меховую шапку на уши, поднял воротник кожуха и решительно зашагал на остановку автобуса. Через минут сорок был в редакции многотиражной газеты «Горизонт».

Все сотрудники сидели за столом заседаний. Во главе его мостился редактор.

– Здравствуйте, – поприветствовал всех Алексей.

– Здорово, здорово, – проговорил Думенюк, оглядывая подчиненных. – Все на месте?.. Хорошо. Будем работать…

Алексей сел на крайний стул, который стоял у самой двери.

– Давай ближе, – заметил редактор. – Стол большой, места всем хватает…

Алексей пересел поближе.

– Привет. – Игорь Гредин, улыбчивый блондин с пышными продолговатыми усами, протянул под столом руку. – Надо раньше на работу приходить. За час, а то и за два.

Это замечание задело Алексея. Он холодно спросил:

– А ты что мне, начальник?

– Да успокойся, я так, – миролюбиво заметил Игорь и аккуратно пригладил свои усы цвета незрелого льна, после чего прошелся ладонью по волосам, в которых проглядывала едва заметная седина. – Я просто пошутил.

Он улыбнулся.

– Больше так не шути, – предупредил Алексей.

– Попрошу тишины, – повысил голос редактор и обратился к ответственному секретарю редакции: – Владимир Владимирович, давайте коротко расскажите о наших редакционных планах.

Ответственный секретарь, положив растопыренные пальцы левой руки на свои светлые, редеющие волосы, что-то сосредоточенно писал карандашом, держа его в правой руке, на тонкой стопке неровно сложенной бумаги.

– Кожемякин, – повторил Юрий Николаевич, – тебя касается.

– На по-овестке дня, – заикаясь, начал ответственный секретарь, – несколько тем. Са-амые ва-ажные из них – это материалы, посвяще-онные 110-ой годовщине со дня ро-ождения Владимира Ильи-ича Ленина. Та-акже надо обно-овить ру-убрику: «По-од конроль ма-асс». Нужно про-одолжить да-авать зарисовки о на-аших заводских обще-эжитиях…

Владимир Владимирович говорил бы, наверное, еще долго, но его перебил редактор:

– Все понятно, хватит. – И тут же обратился к Анне Клошко: – О конференции пропагандистов ты написала?

– Завтра сдам, – заверила Клошко, театрально откидывая густую челку с больших серых глаз. – Допишу только и согласую с парткомом.

– Хорошо. Материал об истории нашего объединения, что с ним? Кто его делает?

– Осталось немного доработать, – подала голос Татьяна Жукова. – И, пожалуйста, в номер.

Ее очки в большой, светло-коричневой оправе весело отражали лысеющий череп редактора.

– Дорабатывай и сдавай. – Юрий Николаевич деловито застучал пальцами по столу. – Что у нас с фотографиями?

– Все что заказывали, сделал, – пробасил в свои жесткие усы Александр Толошко. – Если еще есть какие задания, давайте.

– Я не до-осказал, – подал голос ответственный секретарь.

– Что еще? – недовольно скривился Думенюк.

– В конце прошлого го-ода наши войска были введе-эны в Афга-анистан. Надо написать что-о нибудь героиче-эское об э-этом. У нас с за-авода один парень там слу-ужит. Вы-ыполняет ин, интерна-ациональный долг.