Небо нашей любви. Часть первая

«Моя Светочка и Валерка! Много написать у меня не получится. Хочу, чтобы вы знали, что я ни в чем не виновен… Не стоит слушать людскую молву и даже верить приговору, по которому меня пытаются осудить.. Я не думаю, что у меня будет возможность написать еще, но при оказии обязательно я это сделаю. У меня нет слов, чтобы выразить все то, что я чувствую к вам в этих холодных и сырых стенах. Я верю, что наш Валерка станет настоящим мужиком и никогда…»

Записка закончилась как— то внезапно и непонятно. Было ощущение, что сатрапы смоленского НКВД просто вырвали ее из рук, не дали шанса закончить отцу предсмертное послание.

– А что дальше? – спросила недоуменно мать.

– А все, – ответил сын удивленным голосом и подал записку матери.

– Я, это… Хочу сказать, что батьку вашего из камеры тогда забрали. Он мне сунул эту «маляву» и, уже уходя, назвал ваш адрес. Еще он сказал, что вы денег мне дадите, – сказал Карнатик, кусая свои ногти в ожидании причитающегося вознаграждения.

Мать Валерки сидела за столом, подперев голову руками. По ее лицу текли слезы, и она ничего в эту минуту не понимала. Огромное горе сжало ее сердце сильной рукой разлуки, и она почувствовала, что это письмо от мужа было последним.

– Мам, у тебя есть деньги – надо с курьером рассчитаться, – сказал Валерка, положив свою руку матери на голову.

Словно отойдя от сна, мать встрепенулась. Она вытерла накатившиеся слезы, тихо сказала:

– Ах да! Прости меня малыш – я совсем расклеилась. Привстав из— за стола, она подошла к комоду. Вытащив из него шкатулку, Светлана достала червонец и протянула его пареньку.

– Премногое вам, мерси, – сказал Карнатик, и спрятал деньги во внутренний карман пиджака.

– Может, ты кушать хочешь? – спросила мать. – В тюрьме, наверное, очень плохо кормят. Я вижу ты сильно бледен —голодал наверное?

– Я, мамаша, полгода под следствием на «киче» парился. Вот и отощал на казенных— то харчах. В деревню, к бабке, поеду. Там молоко, сметана есть. Через месяц оклемаюсь и наберу потерянные жиры…

– Ладно, проходи на кухню, – сказала ему Светлана, и пригласила за стол.

Карнатик, без всякого смущения уселся за стол и, закинув ногу на ногу, приготовился к трапезе.

Мать отрезала краюху хлеба и достав из духовки еще теплый суп, налила целую миску.

– Суп гороховый будешь? – спросила его Валеркина мать.

Карнатик, жадно откусывая хлеб, лишь махнул своей головой. Налив миску горохового супа, она подала его гостю, а сама, подойдя к окну, скрестила на груди свои руки и, отключившись от всего мира, уставилась на улицу. Карнатик ловко орудовал ложкой, со звоном и стербаньем, опустошая фарфоровую тарелку, пока в ней не осталось ни капли.

– Вы, мамаша, так особливо— то не переживайте, может быть т вашего благоверного отпустя… Там щас на «киче» полная неразбериха. Кто за кражи, кто политические, кто за всякие убийства сидят, кто враги народа и шпиены всякие. Не тюрьма, а настоящий пчелиный улей. Не ровен час – отпустят, – сказал Карнатик, вселяя в Светлану надежду. Она, кутаясь в шаль, накинутую себе на плечи, молчала и продолжала стоять и смотреть в окно. Было такое ощущение, что она вообще не слышит гостя.

Карнатик, видя, что на его слова никто не реагирует, тихо вышел из кухни и направился к выходу. Валерка вышел за ним и, пройдя на лестничную клетку, спросил:

– Слушай, Карнатик, как он там, расскажи мне без матери. Я правду хочу знать.

– У тебя, наверное, больше нет батьки. Ферзь просил передать на словах, что твой отец настоящий мужик. Он с ним в карцере сидел. Отца твоего с «кичи» увезли… Куда и когда, никто не знает. Ферзь пробивал по всей тюрьме, его ни в одной хате не было. Может в управление… Там, во внутреннем дворе, тоже есть тюрьма.

– А, Ферзь, это…

– Это Фирсанов Сашка. Он сейчас на «киче» в авторитете! Сам Ваня «Шерстяной» —его в жиганы перевел. Теперь он паханит и цинкует за «Американкой».

– Фирсан в паханах? – с удивлением переспросил Валерка. – Он же еще молодой…

– Ворам, браток, виднее. Чуют воры, что Ферзь правильный каторжанин, от того и ставят его в паханы, – сказал Карнатик. – Ладно, бывай, я пошел.

Валерка смотрел вслед уходящему по лестнице Карнатику, а слезы уже заполняли его глаза. Не верил, не верил он в то, что отца больше нет. Не верил, что вот так просто можно, без всяких доказательств, приговорить человека к расстрелу. Не верил и не понимал, что происходит в этом мире такого, что ему еще не понятно? Видно, прав был старый еврей Моня, когда говорил ему, что дьявол будет жать свою жатву стоя по самые колени в крови, и пожирать своих же детей от духа своего и плоти.

В груди, словно загорелся огонь, а перед глазами вновь поплыли буквы, выведенные аккуратным почерком отца. Валерка вошел в комнату и ничего не говоря матери, рухнул лицом на диван. Он плакал, словно мальчишка, тяжело вздыхая и воя, словно собака, потеряв любимого хозяина. Он плакал, вытирая глаза рукавом рубашки, и не верил, что судьба разлучила его с отцом уже не на день и не даже на десять лет, а навсегда.

Судьба развела их на всю жизнь и больше никогда он не увидит его чистых и хитрых глаз и сильных отцовских рук. Он плакал, и не знал, что это были последние его юношеские слезы. Сколько их еще будет в его жизни, он не знал, но, то уже будут совсем другие слезы – слезы горечи и потерь боевых друзей и горячо любимых подруг, с которыми ему предстоит познакомиться.

Леночка вошла в комнату беззвучно, словно пантера. Перед ее глазами предстала странная картина: Будущая свекровь стояла на кухне около окна и дымила папиросой, пуская густой дым в стекло. Валерка лежал на диване лицом вниз и молчал, не обращая ни на кого своего внимания. Он был в полном трансе.

Лена подошла к нему и, присев на край дивана, положила руку на голову. Краснов в ту секунду даже не шевельнулся. Он, продолжая скорбеть по окончательной потере родного человека. Так и сидела Лена, держа руку на его голове. Она гладила его по голове, перебирала ему густые волосы, пока Краснов не обратил на нее внимание. Он взял ладонь Луневой в свою руку и нежно поцеловал. В эту минуту Леночка поняла, что горе вернулось в семью Красновых. Девчонка не стала приставать к своему кавалеру с расспросами, внутренне понимая, что любое слово, сказанное ей, может стать лишним и даже неуместным. Все и так было понятно без слов. Своим влюбленным девичьим сердцем, своей нежностью она хотела просто забрать у Краснова ту боль, которая сжимала его сердце.

– Прости! – сказал Краснов младший. Он хотел улыбнуться, но его опухшие и красные от слез глаза, выдавали истинное настроение.

– У вас были двери открыты. Я подумала…

– Ты правильно подумала, – ответил Валерка, с хрипотцой в голое.– Отец письмо прислал.

– Жив, – переспросила Леночка надеясь на чудо.

– Я бы тоже хотел так думать, – сказал Валерка, и поднявшись с дивана сел рядом с Луневой.– Прости что я в таком виде…

– Я понимаю, – ответила девушка.– У меня ведь тоже погиб отец в Монголии.

– Когда заешь, что он умер, проще жить. Я каждый день надеюсь, что вот сейчас он войдет в квартиру, и улыбаясь скажет: «Собирайся сын, поедем на охоту».

– Да, Валерочка, ты прав! Неведение – это хуже всего.

Валерка встал с дивана и, подав девушке руку, помог приподняться.

– Мать на кухне, сходи – поздоровайся с ней, – сказал Валерка, и обняв Леди, поцеловал ее. Сердце Ленки сжалось, но тут же отпустило. Она в тысячную долю секунды поняла, что это был поцелуй не любящего человека, это был поцелуй последней Валеркиной надежды.

– Не надо, – тихо сказала она Краснову – Не надо… Верь, отец к тебе обязательно вернется и вы снова будете вместе.

Глубоко вздохнув полной грудью Лунева прошла на кухню и, подойдя к Светлане, обняла ее за плечи.

– Здравствуйте Светлана Владимировна.

Будущая свекровь прижала к ней свою щеку и тихо ответила:

– Здравствуй Леночка! Прости, я сегодня не в форме. От нашего папы весточка была, я очень расстроилась, сказала она, вытирая носовым платком заплаканные глаза. – Парень приходил какой— то. Его с тюрьмы выпустили. Вот он весточку и принес…

Мать, переживая всем сердцем постигшее ее горе, замкнулась в себе, и буквально за три дня на голове еще молодой женщины появились первые пряди седых волос. Она никак не могла смириться с потерей мужа и это чувство неизвестности, постоянно угнетало ее, порой доводя до спонтанных истерик и приступов неврастении.

С момента ареста отца, прошли уже более двух месяцев, а кроме той жалкой записки на тюремном клочке промасленной бумаги, больше никаких вестей от мужа не было. Несколько раз она ходила на прием в управление НКВД, но каждый раз слышала только одно:

«Ждите, о судьбе майора РККА ВВС – Краснова, вам сообщат официальным письмом…

Время шло, а о судьбе бывшего летчика и героя Испании, майора Краснова, никто извещать так и не спешил.

Все давно знали, что приговор тройки уже приведен в исполнение, а его тело вместе с сотнями тел таких же, как он командиров рабоче— крестьянской красной армии, теперь уже покоится в безымянной могиле невдалеке от поселка Катынь.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

АРЕСТ МАТЕРИ

Прошло уже четыре месяца после того, как арестовали отца. На дворе уже была темная сентябрьская ночь. «Воронок», скрипнув тормозами, замер невдалеке от подъезда, где еще совсем недавно жила в полном составе семья Красновых. Красные точки горящих окурков в машине, просматривались сквозь мокрое от дождя окно. Их было трое. Синие галифе, промокшие от дождя плащ – накидки, черные хромовые сапоги, да фуражки с малиновой тульей.

В те годы, люди в такой униформе, почти в каждую семью несли беду и были плохим знаком, наподобие «черной кошки», которая внезапно появлялась на пути, пересекая дорогу. Не обошла беда и семью Красновых. Следом за отцом, в застенки НКВД, как «жена врага народа», угодила и Светлана Владимировна.

Светлана, вероятно, чувствовала, что время ее пребывания на свободе сочтено, а машина сталинского «правосудия», уже начало творить свое коварное и беспощадное дело. В те годы многие ощутили на себе, что за арестом главы семьи, как правило, карательные органы системы, производили окончательную зачистку. Почти все члены семьи не пожелавшие отказаться от родственных уз, подвергали репрессиям по статье 58— 1в УК РСФСР.

Лишь сумрак пал на улицу, в дверь Красновым кто— то убедительно и настойчиво позвонил.

Светлана, положив свои ладони на грудь, тихо подошла к двери и мелодичным и тихим голосом спросила:

– Кто там?

– Краснову Светлану, – обратился невидимый, неизвестный мужской голос.

– Да! Я вас слушаю…

– Вам послание от мужа, – проговорил тот же голос.

Сердце Светланы в этот миг екнуло. По всему телу пробежала волна какой— то невиданной слабости. В голове полетели разноцветные круги, и ноги Светланы Владимировны подкосились. Опершись спиной на дверь, она стала медленно опускаться на пол. В эту секунду все смешалось в ее голове. Страх, жуткий страх, сковал ее тело, а на уставшие от слез глаза опустилась какая— то полупрозрачная пелена.

В тот миг кто— то за дверями заорал:

– Открывай, сука, мы знаем, что ты там, – проговорил тот же голос, но уже более настойчиво и с нескрываемой грубостью. – Ты контра, пожалеешь, когда мы эти двери выломаем!

Валерий, шокированный вечерним визитом незваных гостей, одевшись на скорую руку, выскочил в коридор и заслонил спиной мать. Он стоял напротив двери и непонимающими глазами смотрел на нее, как бы спрашивая ее совета. Краснов всем сердцем ощутил какую— то незащищенность и странную беспомощность. В это мгновение ему хотелось броситься к двери, навалиться на нее всем телом. Забаррикадироваться и принять смертельный бой, чтобы защитить мать от этого произвола. Хотелось, но что— то его сдерживало…

Валерий тихо подошел к матери, и, опустившись на колени, обнял за плечи. Прижав голову к своей груди, он глубоко вздохнул и поцеловал ее в щеку. Спазмы сжали его горло, словно тисками. Валерка в ту минуту молчал. Он боялся спугнуть те последние секунды которые остались у них.

Глухие удары тяжелых сапог в дверь, в унисон слились с ударами их испуганных сердец.

– Открывай, же – сука, – вновь послышался голос, и дверь загудела под натиском разъяренных чекистов.

Валеркина мать приподнялась с пола и с каким— то отрешенным и смиренным видом, открыла стальную задвижку. Дверь с грохотом распахнулась, чуть не расплющив Валерку о стену.

– Краснова Светлана Владимировна, ты? – спросил мордатый НКВДешник.

В ту секунду от него дурно пахло луком и перегаром деревенской сивухи, которую, судя по всему, он пил буквально перед тем как арестовать Светлану.

– Да! – ответила Краснова.

– Почему так долго не открывали? Что, прятали улики!? Шифровки в печи жгли?

– Мы уже спали, нужно было одеться, – сказала мать, более спокойным и ровным голосом.

– Панфилов, глянь голубчик на кухню, может, они какие вещдоки в печке палили? Эти контрики на все способны!

– Есть, товарищ капитан, – сказал молодой чекист и, оттолкнув Краснову, скрипя своими сапогами по паркету, вошел на кухню. Он заглянул во все углы, не исключая и помойное ведро.

Тем временем капитан НКВДешник, скинув с себя плащ— накидку, повесил ее на вешалку и, посмотревшись в зеркало, улыбаясь, сказал:

– Вы нас не ждали, а мы приперлись! Ну, хозяйка, показываем, где у вас антисоветская литература лежит, где оружие спрятано и иностранные денежные знаки и аппаратура для связи с резидентурой?!

Он схватил Светлану за предплечье, сопроводил ее в комнату и толкнул вперед себя. Наугад, нащупав рукой выключатель, чекист включил свет, и заставил мать и сына сесть на диван.

– Ну, шо, господа шпиены, контрреволюционеры, троцкисты – утописты будем собирать вещички, – спросил капитан, ерничая над горем. – Вот полюбопытствуйте мадам, это так сказать мандат на ваш арест, – сказал чекист, и поставив перед Светланой стул, уселся перед ней, показывая торжество власти.

Он достал из галифе папиросы и, дунув в гильзу, прикурил от немецкой бензиновой зажигалки. В тот миг Валерка вспомнил эту зажигалку. Эту зажигалку после футбольного матча с легионом «Кондор» подарил отцу один из немецких летчиков, и спутать ее было нельзя. На ней красовался имперский орел со свастикой в когтях.

– Так, граждане арестованные собирайте вещички! Два комплекта нижнего теплого белья, ложка, миска, кружка. Можно не скоропортящиеся продукты в виде сала и копченостей. Можно, мыло, одеяло и сухари, – говорил НКВДешник, словно по – заученному, наполняя комнату табачным дымом.

Из кухни в комнату вошел лейтенант. Он с треском откусил наливное яблоко, которое взял там без спроса с кухонного стола и, чавкая, сказал:

– Егорович, нет там ни хрена – никаких документов! Печь не топлена! Все чисто.

– А откуда им там взяться, дурень! У них два месяца назад обыск был. Ты че, летеха, вообще ничего не усекаешь? Ничего, обвыкнешься, салабон! – сказал капитан, продолжая куражиться над Светланой.

– А, а, а, понял, – ответил лейтенант. – Это типа такой маневр! Пока я Егорович, на кухне мусорные ведра шмонаю, вы тут товарищ капитан, по золотишку да по ассигнациями специализируетесь!

– Брось нести околесицу! Сядь – не мешай работать, – сказал старший.

Лейтенант, откусив яблоко, уселся рядом со Светланой, и демонстративно закинув ногу на ногу, бросил на пол перед ней огрызок, и сказал:

– Че сидишь – овца? Собирай, манатки, на кичу поедем, клопов кормить.

В груди Валерки в тот миг, словно разорвалась граната. Ему так захотелось залепить этому холеному сатрапу ногой прямо в его наглую физиономию, но он еле сдержал свои эмоции, не поддаваясь на провокации. С чувством ненависти, он крепко сжал зубы так, что бугры мышц, зашевелились на его скулах. Закипая от злости, и не говоря, ни слова, Валерка нагнулся и, подняв злосчастный огрызок, с силой сжал его в кулаке.

– Давай, давай щенок! Чистота – это залог здоровья, – сказал лейтенант с непонятной ненавистью к обитателям этого дома, будто в тот миг перед ним были не граждане страны советов, а заклятые враги и предатели.

– Ты Панфилов, особо не зарывайся! Дай даме спокойно собраться! Чай дорога ей сегодня дальняя – в казенный дом. Пусть соберет вещички, как полагается, а то накатает жалобу Фатееву, будут нам потом и премиальные, и кубари на петлицах.

Видя, с каким пренебрежением чекисты обращаются к матери, Валерка с такой силой сжал в руке огрызок, что раздавил его. Остатки мякоти просочилась сквозь пальцы.

– О, о, о, Егорович, глянь на пацана! Сейчас в драку бросится шкет! Прыщ плюгавый…

– Угомонись, Панфилов! Мальца не трогай, ведь она ему мать, – сказал старший. – Пепельница хоть в этом доме есть? – спросил он, обращаясь к Валерке.

Краснов поднялся с дивана и прошел на кухню. Вернувшись, он поставил отцовскую пепельницу сделанную солдатами из латунной гильзы артиллерийского снаряда на стол. На ней искусно была выгравирована дарственная надпись, и барельеф военного летчика в обрамлении лавровых веточек.

– Занятная вещица, – сказал капитан, с любопытством рассматривая днище тяжелой, латунной гильзы. – Батьке, что ли подарили?

– Да отцу! – сухо ответил Валерка, видя, как мать складывает свои вещи в небольшой узелок.

В тот миг его словно осенило. Он вспомнил про отцовский «Браунинг», который был спрятан в подвале дома. Сейчас это была единственная возможность поквитаться с чекистами и даже спасти мать, думал он, сжимая кулаки.

Мысль, словно шило, кольнула его в мозг, а в груди загорелось желание всадить в этих страшных людей всю обойму. Как сын своих родителей, Валерка знал, знал, что ни мать, ни отец, ни в чем небыли виновны и это были чьи—то происки. Для него они были святыми. Он чувствовал, что по чьей— то чужой воле, по чьему— то ложному навету они просто стали заложниками этого времени.

В голове Краснова одна идея сменяла другую, изыскивая всевозможные варианты его дальнейших действий. Как он ни старался исключить расправу, все его думки сходились только на злосчастном «Браунинге». Он уже как бы почувствовал холодок металла в своих руках, и даже представил, как пули, выпущенные им из пистолета, поставят точку в каком—то беспределе и беззаконии.

– Ну что тетка, собрала свои хотули? – спросил капитан.

– Я готова, – спокойным и ровным голосом ответила Валеркина мать, не теряя душевного ни достоинства, ни женской гордости.

– Ну, раз готова – тогда пошли!

Чекисты поднялись и, пропустив вперед Светлану, собрались, было идти, но…

Валерка вспыхнул словно порох от искры. В одно мгновение он вскочил, и следом бросился на шею матери. Он крепко в последний раз обнял ее, и прижал к своей груди. Валерка целовал материнские щеки, стараясь хоть на минуту, хоть на секунду задержать ее в своих объятиях. В тот момент молодой лейтенант грубо оттянул его за плечо, и со всего размаха ударил парня в скулу. Краснов не удержал равновесие, и словно подкошенный рухнул на пол.

Валеркина мать, увидев, как здоровый мужик ударил ее сына, что было сил, заорала:

– Что ж вы делаете, люди вы или звери? Он же еще ребенок!

– Прочь с дороги, щенок! Раз ты ребенок, готовься – завтра поедешь в приют для таких же, как ты. А квартирку мы сейчас опечатаем, до особого распоряжения начальника управления. Ты понял меня, стервец, – спросил лейтенант, стараясь показать свою власть.

Краснов, тыльной стороной ладони вытер кровь, стекающую из рассеченной губы, и не отводя глаз от лейтенанта, поднялся с пола. В тот миг что— то тяжелое и гнетущее навалилось на него, странной пеленой. К горлу вновь подкатил комок горечи, а глаза заблестели от слез. Парень вдруг застонал и, упав на колени, стал кулаками бить по паркетному полу, чтобы хоть как— то унять ту боль, что разгорелась внутри его груди. Он бил руками, скулил, катался по полу, но так и не смог заплакать. Сколько он находился в этом припадке ярости и скорби, он не знал.

С каждой минутой Валерке становилось все хуже и хуже, пока он не провалился в черный «церковный» подвал сна.

Леди уже почти по привычке, бесшумно вошла в квартиру Красновых. Первое, что она увидела, это был Валерка, который неподвижно лежал на полу. Квартира была пуста. Не было в ней ни приветливой улыбки Светланы Владимировны, ни ее прежнего тепла. Создавалось такое ощущение, что злая и неведомая сила лишила этот дом своей души и того семейного счастья, которое было здесь совсем недавно.

Леночка бросилась к Валерке. Встав на колени, он перевернула его лицом вверх. В тот момент она просто его не узнала. Его лицо было серым. Губы вспухли и посинели, а кровь засохла вокруг рта и на подбородке. Ей сначала показалось, что он умер, но тепло его тела говорило, что Валерка жив. Ленка похлопала его по щекам. Краснов приоткрыл опухшие от слез глаза.

– Ты жив, слава богу! Я так испугалась! Что случилось? Почему Ты на полу? – стала его засыпать Леди вопросами.

Валерка приподнялся, сев на пол, он облокотился на диван и, сказал:

– Ночью чекисты приходили. Они и маму арестовали.

– Как? За что, – проглотив ком, еле проговорила Ленка, всем сердцем сочувствуя Краснову.

– За то, что она жена врага народа и немецкого шпиона! – сказал Валерка с суровым выражением своего побитого лица.

Он встал с пола и молча прошел на кухню, где над печкой на полке лежали уже его папиросы. Он взял одну папиросу и прикурил. Теперь он остался один. Не было того строгого отцовского внимания и материнского неодобрения его дурной привычки. Он был один, и это чувство было до ужаса, до нестерпимой боли неприятным. Тяжело было сейчас осознавать такую потерю, да и даже думать о ней, как о свершившейся правде.

– Что ты молчишь, ведь надо что— то делать!? – бросилась к нему Ленка, стуча ему в грудь своими маленькими кулачками.

– Что я смогу сделать? Написать дедушке Калинину, поехать в Москву к Сталину? Что, что? Ты можешь сама сказать, что?

– Я, Валерка, не знаю… Это какое— то недоразумение. Неужели никто не может остановить это безумие – это же не тридцать седьмой год?

– Ты бы, поменьше болтала, а то и тебя за антисоветчину упекут. Ты лучше в школу иди, а мне нужно найти жилье. Сегодня придут чекисты квартиру описывать и опечатывать. Меня обещали в приют отправить. Я знаю, по этой статье меня тоже могут сослать, куда— нибудь в ссылку.

– А может к нам? – спросила Леди, глядя на него заплаканными глазами.

– А что скажет твоя мать? Жених пожаловал, без гроша за душой… Нет, Леночка, я так не могу. К бабке надо ехать в деревню…

– А как же школа? Как твои полеты? Ведь это же, Валерик, последний год.

– Я не думаю, что в школе меня примут с объятиями. Вон, у Ваньки, тоже арестовали отца и мать. И где теперь тот Ванька? В приют для детей врагов народа отправлен? Нет, Ванька, уже далеко в Забайкалье. Я так не хочу! Это не мое. Я должен, должен стать военным летчиком. Отец должен гордиться мной! Ты это – понимаешь, я ведь ему и матери обещал?

Когда он говорил это, то даже на сотую долю не мог усомниться, что отец еще жив. Он не мог, да и просто не хотел впускать в свою голову мысль, что больше никогда не увидит его. Валерка сунул руку под стол, где был его тайник. Вытащив жестяную коробку из— под монпансье, он открыл ее. Значки, фотографии, Ленкины записки, комсомольский билет и другие документы хранились в ней, как самое дорогое и ценное в его жизни.

Положив коробку на стол, Краснов стал укладывать свои вещи в большой отцовский фанерный чемодан. Леди, совсем забыв о школе, принялась помогать ему в его нелегких сборах. Сейчас ей было все равно, пропустит она уроки или нет. Необходимо было в такую минуту помочь Краснову. Книги, учебники, тетради она складывала ровными стопками и перевязывала шпагатом. Через час все было готово. В квартире осталась лишь мебель с казенными инвентарными номерами, да кухонная утварь.

– Вот и все, – сказал Валерка, и присел на диван, где еще ночью сидел слегка подвыпивший чекист.

– Немного же у тебя вещей. Ты Краснов, не очень— то и завидный жених! Оставь их пока у нас, я думаю, мама будет не против, – сказала Леночка, положив голову ему на плечо.

– Так найди себе богатого нэпмана или лучше НКВДешника! Пусть он тебе дорогие вещи покупает, – обидевшись, сказал Валерка и отвернулся.

– Прости! Прости, я не хотела обидеть тебя, – сказала Лена и поцеловала парня в щеку. Она подвинулась к Краснову поближе. Взяв его за руку, она нежно прижалась к его щеке. Она была на удивление теплая. В тот миг Ленка почувствовала, как кто— то невидимый нежным перышком начал щекотать ее внутренности. Это было настолько приятно и ново, что она не удержалась и вновь поцеловала его.

Парень удивился. Леночка никогда за все время дружбы не допускала себе подобных вольностей. Наоборот, ее строгость и девичья неприступность импонировала Краснову. А сейчас, сейчас она была на удивление мила и вполне доступна. Ее запах, ее нежная кожа на удивление притягивали словно магнит. Набравшись духа, Валерка, закрыв глаза, чмокнул Ленку в щеку. К его губам моментально прилип ее неповторимый и приятный запах. Он настолько возбуждал, что Краснов впервые ощутил, как он хочет быть с этой девочкой. Ему казалось, что внутри его, словно в стакане с газировкой, стали подниматься мелкие пузырьки. Они исходили откуда— то с самого низа и, поднимаясь вверх, касались его легких, его сердца. От этих прикосновений было необычайно приятно и тепло.