Их жизнь. В краю голубых озёр. Книги первая и вторая

– Пап, а пап, – заканючил средний сын. – Давай, отдохнём, у меня уже коса из рук валится! – Отец остановился, оглянулся укоризненно, с размаху воткнул косу в землю.

– Пару минут, не больше, нельзя сейчас долго отдыхать, пока роса стоит, высохнет трава, тогда завтракать пойдём, отдохнём… Слабак ты, Вацлав, – не удержался от укора отец.– Что же мне, тогда, говорить, я, ведь, на одной ноге…

– Да, ты, вон, какой сильный! – Буркнул средний, опуская голову и краснея.

Алфред выдернул косу и стал точить её, его примеру последовали и сыны. И опять дружно взлетали косы, врезались, вжикая, в траву, которая покорно ложилась в ряды, прокосы становились всё длиннее и длиннее.

– Мать, корми работников! – Весело скомандовал Алфред, когда они всей гурьбой ввалились в избу.

– Сейчас, сейчас, – заулыбалась и Юзефа, оглядывая их усталые и, всё же, оживлённые лица.

– Мама, я – голодный, как волк! – Громко шлёпнулся на табуретку старший сын. Мать поставила на стол большую миску блинов, нарезанный дольками копчёный окорок, хлеб, чай, настоянный на зверобое, блюдце с кусковым сахаром. Проголодавшиеся мужчины набросились на еду, ели молча, громко жевали.

Раздался стук в дверь. Вошла Мария.

– Доброе утро! Приятного аппетита! – Сказала она и остановилась в нерешительности у порога, не зная, что делать.

– Доброе утро, соседка! Проходи к столу! В самое время попала! – Благодушно сказал Алфред.

– Да я уже позавтракала, – ответила Мария.

– Проходи, дочка, проходи, не стесняйся, – подошла к ней Юзефа и потянула за локоть к столу. – Знаем мы твои завтраки… А ты нас не обьешь, одним ртом больше, одним меньше, какая разница.

Мария прошла к столу, села на подставленную табуретку. Юзефа положила на тарелку увесистый кусок копчёнки, пододвинула к ней, протянула вилку.

– Ешь, соседка, ешь! – Мило улыбнулась она, а сама подумала: – «Знай нашу доброту, голь перекатная! Ишь, в красной армии служила, а по людям побираешься! Много тебе богатства Советы дали? А, всё же, вести себя с нею надо осторожно, задобрить не мешает. А, вдруг, и в правду, вздумают в Сибирь выселить? – У неё аж мурашки по спине пробежали от одной этой мысли. – Авось словечко доброе и замолвит… Хоть она и работала на нас, а всё ж мы её не раз выручали, то одно, то другое, и покормим всегда, да кусок самый лучший суём.»

– Бери ещё, бери, Мария, не стесняйся, -добавила она, видя, как Мария уплетает за обе щёки копчёнку, и ещё кусок добавила ей.

– Мы пойдём, мать, встал из-за стола Алфред. -Время не ждёт. – Сыны тоже встали и гурьбой вышли на улицу.

Мария ворошила вчерашнее, уже основательно подсохшее, сено, поглядывала, как Алфред с сыновьями взмахивают косами, оставляя позади себя ровные ряды скошенной травы. «Да, столько мужиков в доме – это сила! Они так несколько дней поработают и сена на зиму у них будет с избытком. Ещё и продать часть смогут, -думала она. -Господи, когда же Володя-то домой приедет? Измучилась, ведь, совсем! Хорошо, хоть молока в груди много, можно отцедить, а так пришлось бы сыночка с собой таскать… Как он там? Может, мама вышла куда, а он кричит, надрывается? – Ей невыносимо захотелось бросить грабли и бежать домой. —

Нельзя, нельзя! – Остудила она себя. – Они, ведь, так нас выручили! А чем я ещё их могу отблагодарить, чем?

И так они, какие добрые, угостят каждый раз чем-нибудь вкусненьким, – она вспомнила, как приятно пахла можжевельником копчёнка, какая была мягкая, прямо таяла во рту; проглотила набежавшую слюну и тут же почувствовала стыд, подумав: – А я, вообще-то, совсем бессовестная, только позовут к столу, и прусь сразу… Но, с другой стороны, у них, ведь, всего вдоволь, что им стоит лишний кусочек для меня отжалеть? Да и тётя Юзефа всегда так ласково смотрит, так приглашает, что неловко и отказывать… Да и дурой надо быть, чтобы такой случай упускать, не до стыдливости тут, когда над каждым куском хлеба трясёшься»…

Мария ворошила и ворошила сено, чувствуя, как намокло от пота и липнет к телу платье, как пот струйкой течёт по ложбинке между грудей. Они стали тяжёлые, набухли от молока. «Покормить бы сыночка сейчас, – тоскливо подумала она. – Хватит ли ему молочка до вечера?» Солнце разошлось вовсю, жарило так, что всё время тянуло пить, напившись, обливались потом, боролись с жаждой, но долго не выдерживали и опять шли к ведру с водой, стоявшему в тенёчке.

Изредка по ослепительно-голубому небу проплывали небольшие белые и кудрявые облака, заливался жаворонок, вовсю стрекотали кузнечики.

– Пап, пойдём искупаемся, а? – Предложил Вилис, наступавший отцу на пятки, видя, что у отца голая спина стала красной от солнца и блестит, как лакированная. – Тяжело работать, коса быстро садится.

– Ладно, пойдём, -согласился Алфред, – искупаться и впрямь не лишне, сопрели совсем. – Они воткнули косы кружком и пошли на озеро. «Смотри ты, даже близняшки бредут, опустив головы, – подумал Алфред, чуть заметно усмехаясь, – нажарились на солнце, не до беготни. Да, денёк сегодня – дай Бог повек! Постоит так недельку, сена будет вволюшку. Эх, сейчас бы можно было так развернуться, первым хозяином в волости стать!

Сыны силу набирают… Голодранцев кругом – сколько хочешь, хоть дюжину батраков можно было бы набрать… Да, разве, дадут? Поговаривают уже о колхозах, глядишь, скоро и землю обрежут, да и, не дай Бог, ещё и в Сибирь выселят…» -Алфред почувствовал, как в грудь заползает глухая, тяжкая злоба. К «лесным братьям» податься, что ли? Да ну, что я там на одной ноге делать буду? Да и дураком надо быть, чтобы с ними связываться. Немец ничего не смог сделать, а эти, и подавно… Рано или поздно, но их всех переловят, постреляют, и баста!» -Алфред посидел некоторое время на берегу, задумчиво глядя, как сыны резвятся в воде, посверкивая ягодицами, потом стащил с себя штаны и тоже полез в тёплую, как парное молоко, воду. Она так приятно ласкала перегретое тело, что даже сердце млело.

Играли солнечные блики на воде, садились на тростник стрекозы, еле уловимый ветерок слегка рябил воду… Алфред выбрался на берег, отстегнул деревянный протез, долго растирал руками натруженную культю.

– Вылезайте, черти! – Крикнул он не в меру расшалившимся сыновьям.

– Ну, пап, ещё немножко! – Взмолился Вацлав.

– Ладно, Бог с вами, – махнул рукой Алфред и откинулся на спину, крепко зажмурил глаза. – " Что делать? Что делать-то? – Лезли в голову беспокойные мысли. – А что тут сделаешь? Будем жить, пока можно, а дальше посмотрим, там видно будет.»

Неожиданно его мысли прыгнули в сторону. Вспомнилась невысокая статная фигура Марии, её тёмные, вьющиеся волосы, тугая, крепкая грудь, втянутый живот. «Да, справная баба стала, всё при ней, ничего не скажешь… А глаза какие синие… – Алфред ещё сильнее сжал веки, чувствуя, как тело наливается свинцовой истомой. – Тьфу, чёрт, взбесился на старости лет, старый дурак!» – ругнул он себя.

Вспомнилось рябоватое невзрачное лицо жены. Хоть и нажил с нею четырёх сыновей, а, всё ж, сладости от неё не знал. Не умела она приласкать, разжечь так, чтобы туман ударил в голову, вечно лежала, как колода, покорная, но и равнодушная. Алфред резко качнул туловищем и сел, стал пристёгивать высохший протез.

– Вылезайте, хватит, пора за дело браться! – Крикнул он сынам, натягивая штаны.

ЧАСТЬ 4

Ян Закис, сын дяди Августа и тёти Марты, уже целую неделю жил дома. Каждый день он, хмельной, и от самогонки, с которой приходили навещать его соседи, и от радости, что, наконец-то, вернулся домой, и что теперь не надо подчиняться суровым порядкам воинской службы, помогал родителям по хозяйству; подлатал крышу, отремонтировал загородку для поросёнка, понемногу подкашивал и сушил огрубевшую траву. Ничего, хоть и август, поздновато сеном заниматься, а, всё ж, корм, зимой и такой пригодится…

Вчера прибегала Мара, дочка Дубры, жившего на хуторе, километрах в трёх от них. Она поздоровалась с ним, опуская глаза и заливаясь жарким румянцем, и, после короткого бессвязного разговора, пригласила его к ним на вечеринку, говорила, что будет много девушек и парней, гармонист хороший придёт.

– Так приходите, да? Обещаете? – Под конец спросила она.

– Приду! – Пообещал, улыбаясь, Ян.

– Я буду ждать, – тихо проговорила она, жадно всматриваясь в его лицо зеленоватыми глазами, покраснела и умчалась, только развевался подол ситцевого платья и била по спине длинная светлая коса.

После трёх часов дня Ян принялся собираться на вечеринку: тщательно выгладил форму тяжеленным, дымящимся от углей, утюгом, надраил многочисленные награды, побрился уже порядком сточенной опасной бритвой, подрезал коротенькие щегольские усики, надраил до блеска сапоги, сжал их к каблукам гармошкой, напоследок он критически осмотрел себя в висевшем на стене, пожелтевшем от времени, зеркале и остался вполне доволен своим видом.

Он засунул в карман галифе бутылку самогонки (ибо какая же вечеринка без самогонки?), вытащил из вещмешка финку, потрогал пальцем лезвие и спрятал в голенище сапога. «Надо будет раздобыть у соседей хоть пистолет, что ли? – подумал он. – Опасно так далеко ходить без оружия. И когда только «ястребки» с этими проклятыми «братьями» разделаются? – В груди стало как-то тревожно, наслышался за эти дни Ян рассказов о зверствах банды Медведя. «А, была-ни была!, что я, в самом деле, у себя дома ещё должен трястись за свою шкуру?» – Обозлился он.

К хутору Дубры Ян подошёл около шести часов вечера. Ещё издали послышались звуки гармошки, и он всё убыстрял и убыстрял шаги, подгоняемый нетерпением, ожиданием чего-то необычного, волнующего.

Его встретили приветственными криками, жали руку, хлопали по плечу, разглядывали и восхищались его тремя орденами и многими медалями, девушки боязливо притрагивались к его нашивкам за ранения. Парни уже были под хмельком, у них раскраснелись лица, сверкали глаза, разговоры стали громкими и хвастливыми.

В этот вечер много танцевали. Ян был, конечно, героем дня. Девушки наперебой приглашали его танцевать, смотрели на него восхищёнными глазами. Куда было до него остальным парням, в основном малолеткам, которым ещё предстояло отслужить в Армии, которые не нюхали пороху, не имели наград…

Когда стемнело, все перебрались в избу, плясали при свете керосиновой лампы и самодельных свечей, принесенных с собой многими гостями.

Только что кончился танец. Ян, запыхавшийся, потный, совершенно счастливый, непрестанно улыбающийся, шлёпнулся с разгону на скамейку рядом с Марой, завороженно смотревшей на него откровенно влюблёнными глазами, взял её за руку и принялся нашёптывать ей на ухо всякие милые глупости, от чего та то и дело стыдливо опускала глаза и вспыхивала румянцем.

Во дворе залаяла собака. Но в избе стоял шум и гам от громких разговоров и, то и дело, вспыхивающего смеха, поэтому на лай не обратили внимания. Внезапно дверь распахнулась и в избу ввалились пять бандитов. Дула их «шмайссеров» нацелены на людей. Стало тихо… Все замерли на местах, не в силах шевельнуться от неожиданности.

– Добрый вечер! – Громко сказал Медведь и ласково улыбнулся. – О, как вас много, и все молодые, красивые! – Обвёл он глазами насмерть перепуганных девушек, разом побелевших. – А вы чего рты пораскрывали? – Насмешливо спросил он, оглядывая по очереди парней.

Вдруг он вздрогнул, пропала улыбка. – Вот это да! – Протянул Медведь. – Смотрите, братья, какая птичка к нам в руки попала! – Глаза его впились в лицо Яна. – А побрякушек сколько нацепил! И блестят все! Ещё один вояка домой вернулся! – Он медленно пошёл к Яну, пошевеливая широченными плечами. От него шарахались в сторону.

Вокруг Яна образовалась пустота.

– Ну что, вояка, страшно стало? – Улыбнулся зловещей улыбкой Медведь. – Ишь, побелел-то как! И ты думал, что всё, отвоевался, теперь райская жизнь пойдёт? А? Я тебе покажу райскую жизнь, падла! – Он резко ударил Яна в солнечное сплетение. От нестерпимой боли тот согнулся и упал на скамейку. Медведь подождал, пока Ян очухается, взял его здоровенной пятернёй за шиворот и поставил на ноги.

– Ну, что мне с тобой сделать? – Прошипел Медведь, вплотную приблизив своё лицо к лицу Яна, потом отпустил его гимнастёрку и, с размаху, ударил его опять в живот.

Ян снова упал на скамейку, потряс головой, приходя в себя, чувствуя, как от боли темнеет в глазах. «Ну погоди, гад! – Мелькнуло в голове. – Только не спеши! – Остудил он себя. – Пусть покуражится!» Он застонал, сгибаясь в клубок. Медведь засмеялся, обвёл торжествующими глазами людей. Рука Яна в это время скользнула за голенище сапога. Он стремительно разогнулся и прыгнул вперёд. В последнее мгновение Медведь заметил блеснувшее лезвие финки, вскинул автомат, но было поздно: Ян вонзил финку ему в живот и рванул с неистовой силой вверх. Медведь утробно заревел, хватаясь руками за живот. Гулко упал на пол автомат, обнажились окровавленные внутренности. Девушки пронзительно завизжали от ужаса. Их крик перекрыли автоматные очереди.

Ян мгновенно умер, буквально изрешечённый пулями. Медведь косо, зажимая руками выпиравшие окровавленные внутренности, рухнул на пол, заелозил ногами в огромных сапогах. От его дикого звериного рёва волосы вставали дыбом.

– Братья, спасите… сделайте что-нибудь, – прохрипел он, обрывая крик, и опять завыл, не в силах сдержать невыносимую, обжигающую боль. Бандиты растерянно топтались около него, не зная, что делать.

– Хозяева! Бинты! Живо! -рявкнул один из них, тонкий и высокий, с курчавой чёрной бородой.

– Ннет у ннас ббинтов, – заикаясь от страха, ответила, белая, как мел, мать Мары.

– Простынь, материю чистую! Ну! Пристрелю! – Заорал, багровея от натуги бородатый. Хозяева скрылись в спальне, притащили кусок чистого полотна. Бородатый выхватил его и склонился над Медведем, не зная, с чего начать. Внезапно крик оборвался. Медведь дёрнул несколько раз ногами и затих. Бородатый выронил материю, вскинул автомат и заорал, скаля жёлтые, прокуренные зубы: —

– Всех перестреляю! -Дальше посыпался длинный ряд отборной матерщины и прогремела короткая очередь. Ещё несколько человек упали, скошенные пулями. Опять пронзительно завизжали девушки. Бандит со шрамом ударил автоматом со спины по шее бородатого, тот ткнулся лицом в ноги Медведя.

– С ума сошёл, идиот! – Процедил сквозь зубы Меченый. – Всех не перестреляешь, тогда сами с голоду сдохнем! Волоките их на улицу…

Утро обещало быть погожим, светило солнце, дул несильный ветерок, но, постепенно, небо затянуло плотными серыми облаками, спустя время, ветер угнал их. На смену им приплыли низкие, тёмные тучи, нависли хмуро над головой, закрапал мелкий дождик.

Мария торопливо выкапывала лопатой картошку, стараясь брать те гнёзда, где ботва уже завяла и пожелтела. С минуты на минуту дождь мог стать сильнее, не хотелось, всё же, вымокнуть до нитки.

Послышалось ворчание Тузика, затем он зарычал и залился злобным лаем. «Кто-то чужой пожаловал! – Тревожно подумала Мария. На соседей пёс так не лаял. Он, обычно в таких случаях, несколько раз гавкал для порядка и спокойно ложился на землю, продолжая только следить добродушными, в общем-то, глазами. «Ладно, хватит на обед», – решила Мария и заторопилась с корзиной к хате.

Ещё издали она заметила, что во дворе стоит мужчина в военной форме, что-то в его фигуре показалось ей знакомым. «Господи, неужели, Володя?» – Мелькнула мысль.

Она почти бежала с тяжёлой корзиной в руке, чувствуя, как сердце гулко колотится в груди, задыхаясь от волнения и радостного предчувствия. Тузик, увидев Марию, перестал лаять и завилял хвостом.

Мужчина обернулся, вглядывался несколько мгновений, и, вдруг, широкая улыбка расплылась на его лице.

– Володя! – Прошептала вздрагивающими губами Мария, выронила корзину, покатилась по траве картошка. Она шла к нему, чувствуя, как слабеют ноги, как сердце бьётся где-то у самого горла…

Владислав подбежал к ней, обхватил руками, прижал к груди её растрёпанную голову. Мария замерла, не в силах вымолвить ни слова, слыша, как громко и сильно стучит его сердце.

– Володя… милый… родной мой… если бы ты знал, как я тебя ждала! – Шептала она жаркими губами, катились по щекам неудержимые слёзы.

– Зачем же ты плачешь? – Спросил он, отстранив руками её голову, вглядываясь в её лицо. – Я же вернулся… живой… здоровый, а ты плачешь!

– Это от радости… милый… милый мой! – Они долго целовались, не в силах разжать объятия.

Мать, встревоженная лаем Тузика, открыла дверь, выглянула во двор. Увидев дочь, замершую в объятиях чужого мужчины, несколько минут молча смотрела на них, затем тихо прикрыла дверь. Они ничего не заметили, в эти мгновения они ничего не могли видеть…

– Езус! Мария! Наконец-то он вернулся! Приехал! – Шептала мать, улыбаясь.

– Слышишь, Робчик, внучек мой миленький, папка твой приехал! – Бормотала она и, взяв младенца на руки, закружила его по комнате. Малыш таращил глазёнки и улыбался, показывая розовые дёсны. – Ну, теперь мы заживём! Мужчина появился в доме! Теперь-то мы встанем на ноги!

Мария оторвалась от Владислава, долго всматривалась в его голубые глаза, опушённые длинными светлыми ресницами, наконец спохватилась: – Ой, что же это я тебя у порога-то держу! Пойдём в дом! Ты же ещё сыночка нашего не видел! – Владислав нагнулся, поднял с травы вещмешок и, обняв Марию за талию, пошёл с нею в избу. Они так вместе, в обнимку, и вошли. Мать стояла у печи и держала внука на руках.

– Здравствуйте, мама, – смущённо проговорил Владислав, опустив вещмешок на пол и стаскивая с головы пилотку.

– Здравствуй, сынок! – С акцентом, по-русски, ответила мать. Мария подошла к ней и бережно взяла на руки малыша.

– Вот он, сыночек наш, смотри! – Вся светясь безмерным счастьем, сказала она. Владислав подошёл, склонился над сыном, долго смотрел на его личико, по лицу отца скользила ласковая улыбка. Малыш скользнул по лицу отца безразличным взглядом, потом посмотрел на маму и, вдруг, требовательно закричал, его крохотное личико сморщилось и побагровело от натуги.

– Кушать хочешь, мой миленький! – Нежно сказала Мария и пошла к кровати, на ходу расстёгивая на груди пуговицы. Она присела, освободила грудь и придвинула к ней лицо младенца. Он моментально замолк, вцепился губками за сосок и жадно зачмокал, закрыв глаза.

Владислав стоял рядом и неуклюже топтался на месте. Ему хотелось сесть рядом с Марией и, в то же время, он, почему-то, не решался это сделать. Мать хлопотала у печи, готовя обед в честь такого долгожданного гостя. Наконец малыш насытился, выпустил сосок и, тут же, уснул, засопел успокоенно носом.

Мария бережно положила его на кровать.

– Как ты нас нашёл? – Спросила она, покончив со всеми хлопотами.

– У, язык до Киева доведёт! – Засмеялся Владислав, я, ведь, разведчик, – и стал рассказывать про свои дорожные приключения.

– Маша, идите кушать. – Позвала мать.

– Мне бы умыться, – сказал Владислав. – Пропылился я насквозь.

– Пойдём на улицу, я тебе там полью, – потянула его за руку Мария.

Она поливала ему из кружки, смеясь, когда он очень забавно фыркал, смотрела с нежностью, затопившей грудь, на его худую спину с выпирающими позвонками, на короткие светлые волосы. Под конец она подняла ведро, в котором осталась половина воды, и вылила ему на спину. Владислав вскрикнул и задохнулся от холодной воды, потом рассмеялся: – Ух ты! Прямо дух захватило!

Они уселись за стол. Владислав достал из вещмешка платок в подарок матери и платье для Марии.

– Спасибо, сынок, – растрогалась мать, покрывая плечи платком.

– Ой, какое красивое! -Воскликнула Мария, рассматривая платье заблестевшими глазами.

– Ты примерь, Машенька, а то я всё время боялся, вдруг тебе не подойдёт. Мария убежала в спальню и вскоре вернулась в новом платье. Оно оказалось длинноватым и слегка широким в талии.

– Красивое платье, – одобрила мать. Владислав смотрел влюблёнными глазами на зардевшееся лицо жены, на ямочки на её щеках, появляющиеся, когда она смеялась.

Мария повертелась перед ними и хотела было уйти, чтобы снять подарок, но Владислав попросил: – Побудь в нём, не снимай, – и она осталась.

Он вынимал всё подряд, что было в его вещмешке: и сахар, и тушёнку, и две буханки хлеба, и длинный кусок копчёной колбасы, и три фляги водки, складывал всё это на стол. Мария с матерью радовались подаркам, как дети, не переставая улыбаться.

– Давайте выпьем за встречу! – Сказал Владислав, уже немножко освоившийся на новом месте.

– Мне нельзя, Володя, я же, грудью кормлю. – Отказалась Мария.

– Мы, тогда, с мамой выпьем, – Владиславу было трудно и непривычно называть эту совершенно чужую для него женщину матерью, но очень хотелось порадовать этим Машу. Мать принесла кружки. Владислав плеснул в них водки, чокнулся с матерью и произнёс тост:

– За нашу встречу! За нашего сына! За мир!

– За это надо и мне выпить! – Храбро заявила Мария. Владислав поискал глазами по столу в поисках кружки.

– Дай мне свою, – попросила Мария. Владислав протянул ей кружку, она сделала маленький глоток и вернула кружку ему.

Мать тоже только пригубила и отставила кружку. Владислав выпил водку крупными глотками и жадно стал есть горячую картошку с порезанными на несколько частей зелёными огурцами, только сейчас почувствовав, насколько он голоден. Затем он хотел налить себе ещё водки, но Мария накрыла его руку своей рукой и молча взглянула на него такими умоляющими глазами, что Владислав сразу отложил флягу.

Они лежали в кровати, судорожно прильнув друг к другу. Владислав ненасытно целовал и ласкал её, чувствуя, как от желания бешено стучит сердце и тело наливается каменной тяжестью. Он прильнул к её груди, поцеловал сосок и почувствовал на губах что-то тёплое и мокрое, имеющее какой-то непонятный вкус.

– Ой! – Вскрикнул он. Она поняла и тихонько засмеялась: – Вот и ты моего молочка попробовал! – Прошептала она тихонько ему в ухо и больно прижала к себе его голову. Он услышал её горячее, прерывистое дыхание, отдавшееся в нём ответной волной, давила на виски кровь, громко и часто билось сердце…

Они лежали, остывая, Владислав нежно гладил рукой её густые, пахнущие ромашкой волосы. – Как я тосковал по тебе! – Шептал он еле слышно. – Каждый день казался вечностью, издёргался совсем, измучился…

– И мне было очень плохо без тебя, миленький мой, – ответила она. – Ох, как трудно было! Две бабы в доме, что мы могли сделать? Как тяжело с едой зимой было! Даже соль – и то проблема, – она долго рассказывала ему про свою жизнь, про всё, что ей пришлось вынести в разлуке с ним. Её шёпот навевал дремоту. Веки его стали невыносимо тяжёлыми. Владислав изо всех сил старался внимательно слушать её рассказ, и, всё же, незаметно уснул.

Мария не сразу заметила, что он спит уже и не слушает её. Почему-то стало обидно, но она тут же подавила в себе это чувство, подумав: «Что это я? Ведь он очень устал, пока добрался к нам, может, несколько ночей не спал, а я обижаюсь…» Она прижалась к нему, положила голову ему на грудь, обняла крепко, прислушиваясь к спокойному дыханию мужа. Чувствовала запах табака и долго не могла уснуть; всё мечтала о том, как они теперь славно и дружно заживут, как постепенно встанут на ноги. Будущее рисовалось ей в самых радужных тонах…

ЧАСТЬ 5

На следующее утро пришёл дядя Август. Он поздоровался, помялся у дверей, чувствуя себя неуверенно, потом промямлил: – Пришёл, вот, хочу с твоим мужем познакомиться, Мария, всё ж, соседи, – Он вытащил из глубокого кармана широченных, залатанных на коленях, штанов бутылку самогонки, заткнутую сверху пробкой из скрученной старой газеты.

– Проходи к столу, Август, гостем будешь, – пригласила его мать и полезла с ухватом в печь, вытащила чугунный горшок с вареной картошкой, пересыпала её в глубокую керамическую миску и поставила на стол, достала несколько малосольных огурцов, порезала их на четыре дольки, поколебалась, жалко было, и, всё же, поставила на стол начатую банку американской тушёнки и пол-буханки хлеба. Владислав пришёл со двора и, увидев незнакомого человека, поздоровался, кивнув головой: – Доброе утро!

– Доброе утро! -Вскочил на ноги дядя Август.

– Володя, познакомься – это наш сосед, дядя Август, мы ему очень многим обязаны, он нам так помог, и с огородом, и вообще, – сказала Мария, державшая на руках притихшего сынишку. Владислав подошёл к Августу, протянул ему руку, быстро и сильно пожал её:

– Владислав Гринцевич.

– Август Закис, – пробормотал смешавшийся гость.

– Садитесь, завтракать будем, – пригласила мать. Владислав налил самогонку в кружки.

– За знакомство! – Предложил он и, чокнувшись с Августом, выпил, сморщился, схватил огурец и торопливо закусил, потом похвалил: – Крепкая, зараза! После выпитой самогонки разговор пошёл веселее; заговорили о насущных делах: об уборке урожая, о том, что ещё надо будет заготовить дрова на зиму и т. д.