Встреча

На следующее утро в мастерской воцарилась стерильная чистота. Пыль с холстов и подрамников была тщательно вытерта; диван, стол и кресла освобождены от пустых бутылок и прочего съестного и упаковочного мусора.

Одетый в красивую байковую рубашку, в джинсы и сандалии поверх шерстяных носков Иван сидел в темноте спиной к работающему проектору, перед пустым холстом. Из проектора на холст проецировалось всемирно известное изображение Джоконды, а Иван, попивая из чашки чай и закусывая его сухариками, аккуратно и не спеша переносил все детали изображения на картину.

Рядом с ногой Ивана стоял японский магнитофон. Из него разносилась тихая органная музыка Баха.

Вдали распахнулась дверь, а за спиной у Ивана зажглась хрустальная люстра. Свет проявил все линии, нанесенные ранее на холсте. Это была точная копия Джоконды, но только вместо лица женщины зияла пока ослепительная белизна грунтовки.

Одетый в дорогое черное пальто и вязаную шапочку, в мастерскую вошел Валерьян Сергеевич. Он ввел за порог очень красивую сорокапятилетнюю женщину в собольей шубе и сапогах на высоких каблуках:

– Привет, Ванюша. Не помешали? Позвольте, – помог Валерьян Сергеевич снять шубу женщине и, бросая ее на кресло, представил женщине Ивана, а Ивану – женщину: – Это – Леночка, будущая Джоконда. А это – просто Иван, мой ученик и соавтор.

– Какой там соавтор, – снимая с подрамника фотографию Незнакомки и пряча ее в пакет, встал навстречу гостям Иван.

– Да уж какой ни есть, – сказал Валерьян Сергеевич и улыбнулся. – Ну, как кино? Не понравилось? Или опять заработался и не посмотрел? Так не пойдет, Ванюша. Ты теперь человек искусства, просмотр арт-новинок – твоя обязанность. Тем более фильм-то стоящий. Вот тебе десять долларов, ступай и немедленно просмотри. Можешь для солидности госпожу Ковалевскую пригласить. Она девушка неплохая, скромная. Правда, со вкусом пока проблемы. Вот ты ее и развивай. Художник должен служить народу.

– А что за кино? – поправляя рядом со скелетом волосы перед зеркалом, спросила женщина.

– Да так, фантастика. Ты такого не любишь, – сказал Валерьян Сергеевич, выставляя на стол бутылку шампанского и выкладывая нарезку сыра и сервелата.

По пути надевая курточку, Иван пошагал к двери. У вешалки натянул кожаные ботинки, на голову надел вязаную шапочку. И, став похожим на стопроцентного москвича, сказал:

– Ну, я пошел.

– Свет можешь выключить, – сказал Валерьян Сергеевич и, включая ночник, добавил: – Часика через три я тебя буду ждать. Смотри не перегуляй. А то я буду ОЧЕНЬ за тебя волноваться. Очень.

– Понял, – выключив верхний свет, вышел за дверь Иван, а Валерьян Сергеевич, потерев ладошки, улыбнулся женщине:

– Ну что, дорогая: по фужеру шампанского – и вперёд?

– Наливай, – улыбнулась женщина и, снимая с вешалки полотенце, проходя в душевую кабинку, выдохнула: – А я пока душ приму.

Как только Иван вынырнул из-под лестницы, Ольга, сидя все там же, за столом консьержки перед настольной лампой, подняла глаза от книги и надела на нос очки:

– В кино?

Иван лишь кивнул в ответ и прошел мимо Ольги к выходу из подъезда.

– Я дверь закрывать не буду, – сказала вдогонку Ивану Ольга.

– А я к десяти вернусь, – не оборачиваясь, ответил Ольге Иван и вышел за дверь на улицу.

Иван бродил по вечерней Москве, заглядывал в лица женщин, в сияющие салоны проносящихся мимо автомобилей.

Всюду горели огни реклам. Столица готовилась к встрече Нового года. Там и тут попадались прохожие с елками. Бодро поскрипывал снег под подошвами. Всюду слышался женский зазывный смех. За витринами магазинов перемигивались фонарики. Люди казались приподнято-возбужденными, даже, пожалуй, счастливыми.

Потом в витринах магазинов стали снимать гирлянды, а на обочинах тротуаров все чаще начали попадаться одиноко брошенные елки с одной-двумя игрушками на сухих полуосыпавшихся ветвях.

Возвратясь в мастерскую с двумя тяжелыми сумками, Иван встретил Валерьяна Сергеевича лежащим на диване. В клубах густого папиросного дыма художник кутался в одеяло, смотрел в потолок и курил. Всюду опять появились миски, утыканные окурками, валялись пустые бутылки из-под вина, женские колготки, трусики.

Поднеся сумки с продуктами к холодильнику и начиная раскладывать пакеты с едой на полки, Иван поинтересовался:

– А вы что, и сегодня никуда не пойдете?

– Я тебе мешаю? – раздраженно спросил художник.

Иван лишь повел плечом и, продолжая загружать холодильник продуктами, спросил помягче:

– Может, откроем форточку? А то душно.

– Успокойся, – сказал художник и отвернулся лицом к стене. – Это еще не та духота, Ванюша. С этой мириться можно. А вот когда изнутри сдавит, тогда никакая форточка не поможет.

Иван разложил продукты по полкам и, закрыв холодильник, встал:

– Леночка звонила. И Валя – продавщица из супермаркета – о вас расспрашивала. И эта, рыженькая, ну, первая Джоконда.

– Ты что, издеваешься надо мной? – вскочил с подушки Валерьян Сергеевич и ткнул указательным пальцем в холст: – Вон моя Джоконда!

С полотна на Ивана из одежд Джоконды смотрел улыбающийся череп.

– А зачем вы все время черепа рисуете? – спросил Иван.

– А я что, по-твоему, – прокладки должен рисовать? Тампаксы?

– Зачем тампаксы? Лицо. Ну, что нравится.

– А если мне это нравится, – указал Валерьян Сергеевич на череп на полотне Джоконды. – Вот я и изображаю свою любимую. А твоя что, к другому ушла, Ванюша? А ты по ней сохнешь?

– Я с ней пока не знаком, – ответил Иван.

– А фотографии? Рисунки? – поднялся на локте Валерьян Сергеевич.

– Случайно, – объяснил Иван. – Вначале она мне снилась. А потом я ее увидел, когда торговал пирожками у нас на станции. Только сфотографировать и успел. Стоянка поезда две минуты.

– Так ты даже её не знаешь? – искренне удивился Валерьян Сергеевич. – А вдруг она стерва, Ваня? Или солдафон в юбке? Ванюша, как же можно молиться на незнакомку? Это же безобразие!

Иван потупился.

– Так ты ее ищешь? – догадался Валерьян Сергеевич.

Иван кивнул.

– Понимаю, – сказал художник и вновь повалился навзничь. – Я тоже когда-то любил до одури. А она оказалась сукой. С моим лучшим другом, Валеркою Бакиным, уехала в Баден-Баден. С тех пор я их всех «люблю». И они, естественно, меня тоже. Потому что баба – это не человек, а твоё отражение в черном зловонном зеркале. Ты к ней с душой, она к тебе жирной попой. А ты к ней – тем самым местом, и она, пусть на день, твоя. «И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка». Кто написал, знаешь?

– Не-а, – сказал Иван.

– Лермонтов, – просветил его Валерьян Сергеевич. – Классику знать надо. А иначе так и будешь мечтать тут о невозможном, пока кто-то другой, попроще, будет иметь твою Мону Лизу, как последнюю фотомодель по вызову.

За витриною магазина молоденькие продавщицы меняли зимние вещи на манекенах на демисезонные.

Проходя мимо, в одной из девушек-продавщиц, возившейся с манекеном, Валерьян Сергеевич узнал Иванову Незнакомку. На мгновение задержавшись возле витрины, он постоял, подумал и, лениво вздохнув, завернул за дверь в крошечный супермаркет.

По залитой солнцем улице бойко бежали по лужам люди, когда Валерьян Сергеевич за витриною магазина приблизился к девушке – точной копии Ивановой Незнакомки. Взявшись за кончик шляпы, он что-то любезно сказал ларечнице. Та, покраснев, ответила. Тогда Валерьян Сергеевич, продолжая, по-видимому, расточать комплименты девушке, достал из бокового кармана плаща визитку и протянул ее продавщице. Смущенная девушка сунула визитку в карман фирменного халата. Осторожно коснувшись ее руки и что-то любезно сказав на прощание, Валерьян Сергеевич вышел из магазина. И, уже находясь на улице, поднял шляпу и через стекло витрины указал девушке на свое запястье:

– Завтра в два.

Девушка лишь кивнула и отступила от манекена вглубь магазина.

Оставшись весьма довольным как самим собой, так и только что проведенной им операцией, Валерьян Сергеевич бодро пошел по улице. Всюду чирикали воробьи, стучала капель по лужам. И Валерьян Сергеевич, подставляя улыбающееся лицо ласковым лучам солнца, беззаботно начал насвистывать.

В мастерской, в полумраке сидя спиной к проектору, Иван аккуратно переносил контуры очередного шедевра живописи, леонардовскую «Мадонну Литту», на новый, хорошо натянутый на подрамник холст.

Рядом с ним, продолжая насвистывать всё ту же мелодию, наводил порядок, готовился к встрече с ларечницей Валерьян Сергеевич. Он убирал в ведро пустые бутылки из-под вина и водки. И, с лукавством поглядывая то на часы, то на работающего Ивана, выставил на столешницу белую розу в хрустальной вазе. Рядом с вазой на чистую, хорошо отутюженную белую скатерть он положил коробку конфет и поставил бутылку настоящего французского шампанского.

Заметив его приготовления, Иван сказал:

– Еще немножко и ухожу.

– Зачем же? – сказал Валерьян Сергеевич. – Я тебя об этом не прошу.

– Но мне надо, – сказал Иван и, включив настольную лампу, выключил проектор.

Пока он при свете настольной лампы всматривался в рисунок, нанесенный им на холсте, Валерьян Сергеевич спросил:

– А ты куда?

– Да в ЦДХа за рамой, – сняв спортивные шаровары, потянулся за джинсами Иван.

– И что, этот поход никак нельзя отложить до завтра? – недовольно поморщился Валерьян Сергеевич.

– У меня там встреча с одним фотографом, – признался ему Иван и, оставшись довольным выполненною работой, потянулся к креслу за свитером.

– Надеюсь, это ненадолго? – недовольно спросил Валерьян Сергеевич.

– Часика через полтора вернусь, – надел свитер Иван и пошагал к двери.

– Только ты не задерживайся, – предупредил его Валерьян Сергеевич. – У меня к тебе дельце одно имеется.

– Уж не день ли рождения у Вас сегодня? – надевая кожанку, спросил Иван.

– Нет. Но это – не менее знаменательно, – заинтриговал его Валерьян Сергеевич. – Дверь будет не заперта. Так что смело входи без стука.

– Добре, – кивнул Иван и проскочил за дверь.

– Да не добре, а хорошо, – поправил его Валерьян Сергеевич. – Тут тебе не Украина. Пора бы изжить уже свой акцент.

Затем он вздохнул и преобразился. Улыбка вновь расцвела на лице художника. И Валерьян Сергеевич, поглядывая на циферблат часов, снова начал насвистывать прицепившуюся мелодию.

Как только старинные часы на черной стене мастерской художника с торжественностью пробили два раза, в дверь мастерской тихонечко постучались.

Валерьян Сергеевич быстро сел на стул около натянутого холста, взял карандаш в руку и, вполоборота обернувшись к двери, сказал:

– Входите. Там не заперто.

– Можно? – заглянула в полуподвал знакомая продавщица, очень похожая на Иванову незнакомку.

Одетая скромно, по-современному: в джинсы, курточку и сапожки – она с интересом огляделась по сторонам.

– Ах, Танечка! – отбросив карандаш на этюдник, пошел ей навстречу Валерьян Сергеевич. – Я так заработался, что совершенно позабыл о времени.

– Так, может быть, я не вовремя? – с интересом разглядывая скелеты, улыбающиеся из полумрака, отпрянула к двери девушка.

– Ну что вы! – взял ее за руку Валерьян Сергеевич и, увлекая в полуподвал, отвесил заранее приготовленный комплимент: – Разве весна может прийти не вовремя?

Затем они пили чай, и Валерьян Сергеевич, открыв коробку конфет, не без изящества предложил Татьяне:

– Прошу Вас, Танечка. Угощайтесь.

Татьяна кивнула только и, запуская конфету в рот, расстегнула верхнюю пуговицу курточки:

– Жарковато у Вас.

– Боже, да я же не предложил вам даже снять курточку, – вскочил Валерьян Сергеевич и принялся помогать Татьяне снимать дорогую белую курточку. – Вот уж растяпа, право. Старый пронафталиненный холостяк. У меня, знаете ли, так редко бывают женщины, что я позабыл уже, как их и принимают.

– Тогда, может быть, я уйду? – позволяя снять с себя курточку, с улыбкой сказала Таня.

– А портрет? – повесил курточку на спинку кресла Валерьян Сергеевич. – Я тут и холст уже приготовил. Набросал кое-что. Осталось вписать лицо. И шедевр готов.

Присмотревшись к рисунку, Таня спросила:

– А это, случайно, не леонардовская «Мадонна Литта»?

– Вы весьма наблюдательны, – похвалил ее Валерьян Сергеевич и объяснил затем: – Видите ли, я художник-постмодернист. Воскрешаю шедевры старых мастеров. Но наполняю их новым содержанием.

– А так разве можно? Это не плагиат? – запуская в волосы пятерню, взрыхлила их и отбросила за спину Таня.

– Конечно, нет. Ведь я нарочито на месте средневекового идеала изображу Ваше лицо. И в этом будет что-то такое – неуловимое.

Таня, порозовев, потупилась.

– Боже мой, как вы прекрасны! – тихо воскликнул Валерьян Сергеевич. – Сколько свежести, нежности, полноты чувств!

– Да бросьте Вы, – отвернулась девушка. – Давайте уж лучше… чай пить, – присела на край дивана.

– Нет-нет, вы действительно прекрасны! – вдруг опустился перед ней на колени Валерьян Сергеевич. – «Как ветка сирени, полная цветов и листьев»!

Он взял руку Тани в свои ладони и осторожно и бережно поцеловал ее. На глазах у художника задрожали слезы. И в эту секунду он стал вдруг похож на влюбленного юношу, любующегося любимой. А Таня вдруг и действительно стала слегка похожа на леонардовскую Мадонну Литту.

Когда Иван с рамою на плече вернулся из ЦДХ, дверь в мастерскую оказалась незапертой, зато внутри помещения не было видно ни души. Полуподвал почти полностью утопал в таинственном полумраке. И только вдали, над столом, близ кресел, светилась настольная лампа. В тусклом конусе ее света стояла початая бутылка с шампанским, два бокала с остатками искрящегося вина и лежала полупустая коробка конфет.

Не спеша Иван подошел к начатой им картине и попытался прикинуть, как его полотно будет смотреться в специально для этой цели подобранной им же раме.

Со стороны дивана донесся чуть слышный стон.

С рамой на вытянутых руках Иван оглянулся на этот стон, и лицо его как-то странно полезло немного вверх и в сторону.

Прямо перед Иваном, на диване, под навалившимся на нее художником, сладострастно прикрыв глаза, постанывала Татьяна.

Иван в изумленье вытянулся. Рама выпала у него из рук и со стуком упала на пол.

Глаза у женщины пугливо распахнулись. Увидев перед собой Ивана, Татьяна на миг опешила: мигнула раз, другой. А потом инстинктивно попыталась было оттолкнуть от себя художника:

– Валера… Валерьян Сергеевич!

– Что там еще? – оглянулся Валерьян Сергеевич на Ивана и вдруг сухо и холодно сказал: – Ну, и чего уставился? Отвернись.

Иван, как сомнамбула, медленно отвернулся. Он стоял и тупо смотрел в запыленный угол, в то время как за его спиной Валерьян Сергеевич и Татьяна встали, быстро оправили свои джинсы; и Валерьян Сергеевич так же сухо и холодно отчеканил:

– Можешь поворачиваться. Танюша, поставь, пожалуйста, чайник.

Татьяна метнулась к чайнику. А Валерьян Сергеевич указал Ивану:

– Присаживайся.

Все еще пребывая в глубоком трансе, Иван опустился в кресло.

А потом Валерьян Сергеевич, разливая по чашкам дымящий черный чай, обращаясь к Ивану и Тане, продолжил:

– Знакомьтесь. Это – Ваня, мой соавтор. А это – Таня. Или вы, кажется, уже знакомы?

Иван молча смотрел на женщину, так что Тане пришлось отвечать уже за двоих:

– Да. Это вы, по-моему, нас с девочками в Сумах сфотографировали? На вокзале?

Иван кивнул.

– И что, фотографии получились? – снова спросила девушка.

– А то! – поднялся с кресла Валерьян Сергеевич и, достав с книжной полки черный пакет с фотографиями и рисунками, бросил его на стол. – Вот плоды нашего могучего таланта! – рассыпал он по столешнице рисунки и фотографии.

– Любопытно, – принялась рассматривать портреты Таня.

– Бери. Дарю, – вдруг сгреб Иван фотографии и рисунки в охапку и протянул их вместе с пакетом женщине.

– Спасибо, – кивнула Таня. – Очень хорошие портреты.

– Да, – подтвердил Валерьян Сергеевич и принялся собираться. – Вы тут поговорите, а мне – пора. Ваня, развлекай гостью. А с Вами, значит, мы завтра в три? Ванюша, я решил Таню Мадонной Литтой изобразить. Как тебе идея? По-моему, гениально, – сам себя похвалил художник и, на ходу надевая плащ, быстрой уверенною походкой вышел из мастерской. – До завтра.

Оставшись наедине с Иваном, Татьяна сразу заерзала и тоже принялась собираться:

– О, уже половина четвертого. И мне пора. Приятно было познакомиться. Спасибо за фотографии, – надела она курточку.

– А можно я вас провожу? – вдруг вскочил Иван.

– Зачем?! – сухо спросила девушка. – Я и сама дорогу найду. Прощайте.

И она, подхватив пакет, еще быстрее, чем Валерьян Сергеевич, выскочила за двери полуподвала.

Оставшись один в мастерской художника, Иван огляделся по сторонам.

Отовсюду, изо всех углов улыбались одни скелеты да тщательно выписанные вместо лиц всемирно известных шедевров живописи – женские черепа.

Иван осторожно встал. Медленно, слегка пошатываясь, он вышел из мастерской…

…и побежал по ночному городу.

Он бежал по ночному городу, то и дело набирал полные пригоршни снега и умывался им.

Людей на улице почти не было, и только автомобили с шумом проносились по автостраде, обдавая Ивана брызгами грязи из-под колес.

На перекрестке улиц ярко светились витрины винного магазина. Иван оглядел бутылки, выставленные на полках, подумал и пошагал за дверь.

Из-за стекла витрины хорошо было видно то, как Иван, войдя в магазин, что-то сказал молоденькой продавщице и протянул ей денежную купюру. Девушка подала ему бутылку водки, кусок колбасы, четвертушку хлеба и отсчитала на сдачу немного мелочи. Иван рассовал покупки по карманам курточки и быстро вышел из магазина на освещенную фонарем безлюдную улицу.

Под деревянным грибком в сумрачной тишине детсада Иван откупорил бутылку с водкой и отхлебнул из горлышка. Сделав глоток-другой, он передернулся, как в ознобе, да заел всё выпитое колбасой и хлебом. Потом он допил из горлышка остатки блеснувшей в бутылке водки и, пошатнувшись, встал.

Рывком распахнув дверь в прихожую дома, в котором находилась мастерская Валерьяна Сергеевича, Иван оказался в знакомом холле и, пошатываясь, направился мимо Ольги к входу в полуподвал.

Впервые видя его таким, пьяным и отрешенным, Ольга приподнялась у настольной лампы и поспешила навстречу парню:

– Ваня, что с тобой?

– От винта, – грубо сказал Иван и прошагал под лестницу.

Ольга остановилась. С обидою и сочувствием она посмотрела вслед парню.

У двери в полуподвал Иван на мгновенье замер. Постоял, посмотрел на дверь и отступил к лифту.

Там он нажал на кнопку и, пока дверцы лифта не распахнулись, стоял, упершись рукой в стену, да тяжело посапывал.

Затем он вошел в кабинку и надавил на кнопку самого верхнего этажа. Постоял, дожидаясь, пока лифт остановится, и снова нажал на кнопку, но теперь уже нижнего этажа.

Так он ездил туда-сюда, пока, наконец, не сполз по стене в кабинке лифта и не уткнулся подбородком в колени. Когда же дверцы лифта со скрежетом распахнулись, Иван поневоле встал и вышел к короткой железной лестнице, ведущей на чердак.

Через небольшую разбитую дверь с паутиною по углам Иван протиснулся на чердак и огляделся в темени. Рядом что-то прогрохотало. В темноте прошуршала мышь.

Зайдя за стропило, Иван осел. Скорчившись от холода, прилег на тряпку. Потом повернулся на бок и, подрагивая, заснул.

В конусе света настольной лампы Ольга попробовала продолжить чтение. Правда, читать не смогла: полистала книгу да и захлопнула, задумчиво посмотрев на лестницу, ведущую в подвал.

Оттуда вдруг вышел всклокоченный Валерьян Сергеевич. Одетый в домашний халат и в шлепки, он обратился к Ольге:

– Ваня не появлялся?

– Так он же с полчаса уже, как вернулся, – привстала со стула Ольга. – Может, на лифте куда поехал. Да-да, теперь я припоминаю: после того как он зашел к Вам под лестницу, лифт долго гудел потом, но никто не выходил и не заходил. Я еще подумала: наверное, мальчишки балуются.

– Спасибо, Оленька, – сказал Валерьян Сергеевич и пошагал к лифту.

Когда дверь на чердак открылась и полоса тусклого света из-за двери упала на стропила, Иван приоткрыл глаза, однако не шелохнулся.

– Ваня! Ты здесь?! Иван! – закрывая собою свет, спросил Валерьян Сергеевич в темноту и чиркнул спичкой.

Светом зажженной спички высветился на миг опрокинутый таз, стропила, клочки паутины во всех углах, битая черепица.

– Ваня! – еще раз позвал в темноту Валерьян Сергеевич, но так как Иван так и не шелохнулся, то художник вздохнул и вышел.

Иван остался лежать на тряпке. Освещенный косым лучом тусклого света, бьющего в щель между дверью и дверным косяком подвала, он дробно подрагивал, цокал зубами, но, скорчившийся от холода, не вставал.

Весенние лучи солнца, просачиваясь сквозь щели в крыше, осветили скорчившегося Ивана. Рядом, прижавшись к парню, посапывал взлохмаченный плешивый бродячий кот.

Когда луч солнца упал на лицо Ивану, он поморщился и проснулся. Как только он пробудился, кот тоже открыл глаза и испуганно отскочил в полумрак стропил.

Тогда Иван встал, поежился и, отряхнувшись от пыли и паутины, вышел на лестничную площадку.

Нажав на кнопку лифта, Иван долго стоял, позевывая и протирая глаза ладонью. Наконец, дверца лифта со скрежетом распахнулась, и изнутри кабинки, груженная двумя сумками, двинула на Ивана толстая разлапистая старуха.

Правда, увидев лицо Ивана, она тут же остановилась и попробовала отойти в кабинку:

– Господи, помоги!

– Не бойтесь, бабушка. Проходите, – отступил с дороги Иван и, как только старушка пугливо вышла, бочком проскользнул в кабинку.

Когда он нажал на кнопку и дверцы лифта начали закрываться, бабка с досадой выдохнула:

– Эх, такой молоденький, а с утра уже никакой.

Иван лишь развел руками, и дверцы лифта со скрежетом запахнулись.

А потом он прошел уже мимо окна консьержки. Ольги в кабинке не было. На ее месте, возле роскошной настольной лампы, сидел сгорбившийся старик и листал газету.

Когда Иван повернулся, чтобы пройти на улицу, консьерж, обратив на него внимание поверх газеты, вдруг радостно подскочил со стула:

– Ваня!

– Петрович, – узнал Иван в старике своего бывшего бригадира.

– Выжил! Без паспорта! Ну, герой! – метнулся к нему Петрович и, обняв парня, дружелюбно залопотал: – А ты, оказывается, был прав. Петренко тогда нас кинул. Слава Богу, хоть паспорта отдал. Вот тебе и земеля! И верь после этого людям. Ну а ты-то – совсем москвич! Пристроился? Молодца! – с хитрецой, всепонимающе подмигнул.

– Мне надо, – попытался отделаться от него Иван.

– Ну, не серчай. И, если что, заглядывай, – выпуская его из объятий, дружелюбно сказал Петрович. – Тут и Микеша недалеко, на Бауманской, пристроился. Вот такую бабу себе надыбал! – поднял он вверх большой заскорузлый палец.

– А как же его жена? Ребенок? – спросил от двери Иван.

– А что ребенок? Родился вскорости. Сын. Лешкой его назвали. В честь деда по матери, – пояснил Петрович. – Микеша Тоньке денежки высылает. Регулярно! Но и тут не теряется. А что делать? С нами ж тут, как с собаками. Вот и пристраиваются ребятки. Я бы и сам не прочь. Да уж старик, куда мне? Дежурю вот помаленьку. С поста на пост, и – ладно. Лишь бы семья жила.

Иван лишь кивнул и вышел.

Он шел по блестящим на солнце лужам, а вокруг щебетали птицы, радостно улыбались весеннему солнцу девушки; кричали, играя, дети.

Внезапно в толпе прохожих Иван вдруг увидел Ольгу. Одетая в старенькое пальто, с вязаным беретом на голове Ольга перебежала улицу и завернула за угол дома.

Иван поспешил за ней.

Когда он выскочил в переулок, то вдалеке, в просвете между высотных зданий, Иван увидел беленькую церквушку, окруженную палисадником. У приоткрытой калитки перед входом во дворик храма Ольга остановилась. Достав из кармана немного мелочи, она раздала по монетке нищим, сидящим на возвышении у забора. И, чинно перекрестившись, прошла за калитку в церковный двор.

Иван не спеша пошагал за девушкой.

В церкви было довольно сумрачно. Служба как раз закончилась, и редкие посетители, покидая церковь, перешептывались в прихожей.

Возле свечного ящика стоял молодой священник. И, пока Иван озирался по сторонам, батюшка терпеливо объяснял пожилой даме в шляпке:

– В вашем возрасте, матушка, пора бы уже отличать настоящую любовь от юношеской влюбленности. А уж тем более – от блуда. Любовь – тиха, скромна, не ищет своего, не злится, всё переносит, всех и всегда прощает. А ваша горячка чувств – это всё от лукавого.