Встреча

Встреча

Иван Жук

© Иван Жук, 2018

ISBN 978-5-4490-1380-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Об авторе

И. И. Жук родился и вырос в Малороссии, в городе Сумы. Учился в Сумском филиале ХПИ, кафедра технологии машиностроения; в Киевском театральном институте им. Карпенко-Карого, кафедра режиссуры художественного кино и телевидения; окончил Всесоюзный государственный институт кинематографии (ВГИК [1980—1989 гг.]), кафедра кинодраматургии, мастерская Н. Н. Фигуровского.

Во время учебы во ВГИКе совместно с будущим турецким режиссером Семиром Асланюреком и с литовским кинорежиссером Артурасом Поздняковасом создал два полнометражных художественных киносценария, которые немногим позже стали фильмами. Это литовский фильм «Постскриптум» (1986 г.), на конкурсе закрытых фильмов в Москве в 1989 году получивший приз «Золотая шпага», а также российско-турецкий фильм «Вагон» (1993 г.).

В дальнейшем Иван написал более двадцати киноповестей на духовно-нравственные темы. Сценарий по повести А. Ф. Киреева «Студент хладных вод…» стал победителем Международного кинофорума «Золотой Витязь» (2000 г.), а три киноповести: «Вверх по течению», «Нива Господня» и всё тот же «Студент…» – дипломантами Всероссийского конкурса полнометражных игровых киносценариев «ВЕРА. НАДЕЖДА. ЛЮБОВЬ.» за 2008—2010 гг.

Эти и другие киноповести и пьесы Ивана печатались в журнале «Москва» и художественном альманахе «Братина», публиковались в антологии «Современное русское зарубежье», в сборниках Союза театральных деятелей России, в альманахе «Современный киносценарий», в сборниках киносценариев – победителей Всероссийского конкурса «Вера. Надежда. Любовь» и др.

Все произведения, публикующиеся в этом томе, ждут ещё своего экранного воплощения.

Аннотация

Сборник киноповестей «Встреча» – отнюдь не случайный набор сценариев, предназначенных для кинореализации. В продолжение тридцати с лишком лет автор скрупулезно подбирал истории, случавшиеся с его близкими и знакомыми, в которых тем или иным образом происходила Встреча человека с Небом. Так, в лирической комедии «Незнакомка» рассказывается о том, как романтически настроенный юноша, благодаря своей внутренней цельности и бескомпромиссности после цепи вроде бы на корню разрушающих всякую романтическую приподнятость событий, внутренне взрослеет. И, несмотря ни на что, обретает воплощение своей Мечты – в иконописном образе Богородицы; а на развалинах растоптанных грез, надежд и фантазий, в постоянно путающейся у него под ногами сестре друга, в конце концов, замечает свою земную суженую. В киноновелле «Чудо» абстрактное чудо мироточения на поверку оказывается совершенно конкретным вмешательством Бытия в личную жизнь вроде бы всеми забытой женщины – Ольги Ивановны. И так во всех десяти сценариях. Тем или иным образом Небо активно участвует в нашей жизни. И только от нас самих зависит разглядеть или не увидеть всюду расставленные для нас его молчаливые вешки, указатели, знаки.

Незнакомка

Летнее солнце стояло в зените. Из глубины пшеничного поля, под прерывистый звон цикад медленно приближалась Прекрасная Незнакомка. Одетая во все белое: в длинное белое одеяние с широкими рукавами и в белую же накидку, наброшенную на голову, Незнакомка, казалось, не шла по полю, но как бы парила в воздухе. И при этом она спокойно, царственно улыбалась.

Внезапно в бездонную синеву неба над Незнакомкой и в зелень полей за нею вонзился вдруг резкий протяжный скрип.

Видение вмиг погасло; и в темноте уже, под прерывистый зуд газосварки широко распахнулась дверь.

– Ваня, поезд! – возник на пороге бытовки стрелочника плотный, лет сорока, мужчина, одетый в казенные брюки, тенниску, с картузом железнодорожника набекрень. Это был Иванов дядя.

Сам же Иван, – ему было не больше двадцати двух лет, – неторопливо привстал с лежанки и тяжело вздохнул. Он явно был недоволен вторжением постороннего в его грезы.

– Давай-давай – быстренько, – подхватил дядя ведерко с вишнями, а небольшую корзинку с пирожками сунул Ивану в руки. – Я тебе помогу.

Затем дядя юркнул обратно к двери. А Иван перед тем, как выйти, поднял с лежанки еще и фотоаппарат. И так вот, с фотоаппаратом в одной руке, а с корзинкой – в другой, он и вышел за дядею из бытовки.

Рядом с бытовкой стрелочника три мужика в засаленных спецодеждах заваривали проход к пригородным платформам.

– Секундочку! – остановил их дядя и, юркнув в дыру в заборе, пропустил туда и Ивана, после чего с достоинством прикрикнул на мужиков:

– Да хорошенько варите мне! А то в прошлый раз заварили, черти! Главный ногой пихнул – оно тут же и отвалилось. Бракоделы!

Между тем у небольшого железнодорожного вокзала, близ залитой ярким июльским солнцем пригородной платформы, остановился пассажирский поезд. Толпы старушек и женщин с ведрами, корзинками и кульками, выйдя из-под густой тени придорожных берез и сосен, тотчас рассеялись по перрону и облепили все выходы из вагонов. В гулком воздухе зазвучало:

– Яблочки! Купите яблочки! Свежие яблочки! Только что с дерева!

– Пирожки! С капустой и с вишнями! Горячие пирожки! Недорого! Направляясь с Иваном к толпе старушек, дядя наставнически сказал:

– Главное, не боись. Морду лопатою – и вперед! Вона – учись у бабок! Пирожочки горяченькие, то да се! Рекламку сообрази и грузи по полной. У отдыхающих денег много. Наш брат-мужик на курорт не ездит. Вот и ломи им цену. И, главное, улыбайся!

Во всем соглашаясь с дядей, Иван повесил корзинку с пирожками на сгиб руки, а фотоаппаратом то и дело начал фотографировать: то – старушку с ведерком яблок, то – краснощекого мужика с вареными раками на подносе. И так вот фотографируя, в очередной раз он повернул в толчее голову и вдруг ошарашенно замер.

В трех шагах от него, прямо у двери тамбура, покупала у толстой женщины краснобокие наливные яблочки молодая красивая девушка, очень похожая на Прекрасную Незнакомку из недавно оборвавшегося виденья. Девушка протянула торговке деньги и, поднеся пакет с яблоками к груди, тут же одно из них – самое наливное, ярко-красное яблоко – надкусила. Хруст от укуса яблока отрезал собой все звуки. Движения всех замедлились. Руки Ивана расслабленно опустились. И корзинка с домашними пирожками, соскользнув с изгиба руки фотографа, упала на тротуар: покачнулась туда-сюда, но все-таки устояла, а рядом с корзинкой возникли ноги какой-то другой длинноногой девушки.

Над головой же девушки у вагона на мгновение появилось уже знакомое по видению белоснежное покрывало.

Правда, в следующее мгновенье длинный пронзительный посвист поезда оборвал романтическую картинку: накидка над головой у девушки испарилась, все звуки снова возобновились, а движение у вагона стало вполне обычным.

Кривобокая проводница выкрикнула с подножки:

– Отправляемся!

И толпа пассажиров, гулявших между торговками, дружно метнулась к тамбуру.

Только теперь Иван поднял фотоаппарат и надавил на спуск. Стремительно перевел затвор и снова сфотографировал.

На полпути в тамбур девушка наконец-то заметила папарацци. И, – хорошо загорелая, с надкушенным яблоком возле рта, – с интересом, хотя и несколько удивленно взглянула прямо в фотообъектив фотоаппарата.

Раздался третий щелчок затвора, и кривобокая проводница огромной, в зеленом жакете, вспотевшей спиной заслонила собой девушку.

Рядом с Иваном кто-то вдруг рассмеялся.

Поневоле взглянув в ту сторону, Иван увидел другую девушку: высокую, несколько нескладную, всю в веснушках, с волосами, собранными в пучок, схваченным резинкою на макушке. Кусая пирожок, девушка улыбнулась:

– А что, вкусно, – и снова непонятно почему весело рассмеялась.

Не говоря ни слова, Иван перевел взгляд от этой девушки на тамбур. Правда, Незнакомки там больше не оказалось. Проводница, войдя в вагон, закрылась в нём изнутри, и пассажирский поезд Симферополь – Москва медленно отъехал от полустанка.

Толпа торгующих сразу сникла и принялась расходиться. На перроне, глядя вдогонку поезду, остался стоять лишь один Иван да четырнадцатилетняя девушка с пучком волос над макушкой.

– И сколько ж стоит твой пирожок? – суя в рот последний кусок от пирожка, спросила она Ивана.

– Семь рублей, – сухо сказал Иван.

– Сколько?! – поперхнулась Веснушчатая. – Нет, я серьезно спрашиваю.

– А я серьезно и отвечаю, – поднял корзинку с пирожками Иван.

– А где ж мне взять такие деньжищи? – плетясь за Иваном, не на шутку расстроилась Веснушчатая. – Шутишь, небось, да?

– Какие шутки, – направляясь в сторону дяди, строго сказал Иван. – Вон у Федора Ивановича спроси. Он их с теть Шурой пёк. Они и цену мне назначали. А я только так, торгую.

И, видя, что девушка явно в трансе, приближаясь к дяде, шепнул:

– Ну ладно, ступай уже…. И больше, не зная цены, не лопай…

– Я поняла. Спасибо, – облегченно шепнула девушка и отошла от Ивана в сторону, в то время как его дядя, дождавшись племянника в тени вековой сосны, спокойно и взвешенно заявил:

– А я ещё и не верил… Думал, завистники наговаривают… А ты, оказывается, бездельник. Весь в своего папашку, – взял он корзинку из рук Ивана. – Ну что ж, племяш, щелкай дальше. Только не забывай, чем твой отец закончил! Спасая котенка, сгорел в сарае! И ты такой смерти хочешь? Эх, бедная, бедная моя сестричка Ната. Надо ж было от пустоцвета последыша родить. Да уж, видели очи, что выбирали: ешьте ж, хоть повылазьте. Ну что ты стоишь – ступай. Я понял, какой из тебя помощник бабке твоей и матери.

И Иван, почесав затылок, только пожал плечами. После чего вздохнул и отступил от дяди:

– Ну, извините.

За открытым окном веранды желтели на солнце дыни. Чуть дальше раскачивались деревья, с которых то и дело с чавканьем шлепались наземь сочные абрикосы. Внутри ж небольшой веранды, – разложив на столе между двух холмов, огуречного и сливового, фотопортреты девушки, снятые накануне возле вагона поезда, а также пару рисунков карандашом точно такой же женщины с белой накидкой над головой, – Иван объяснял худому, жилистому товарищу, жующему огурец:

– Вот это я нарисовал прошлым летом. Ты помнишь. А вот это – сфотографировал вчера вечером. Одно и то же лицо!

Громко хрустя огурцом, товарищ Ивана – двадцатидвухлетний Володька Хрущ – внимательно рассмотрел рисунки и, сверив их с фотографиями, рассеянно подтвердил:

– Ну, похоже. А у тебя, случайно, соли с собою нет?

Оставив вопрос товарища без ответа, Иван взволнованно произнес:

– Что «похоже»?! Что «похоже»?! Это же знак. Судьба! Нет, я должен немедленно ехать в Москву! – принялся собирать он рисунки и фотографии в черный пакет для фотобумаги.

Между тем за окном веранды, над кустами крыжовника, появился знакомый пучок волос съевшей пирожок на платформе девушки. Замечая его, Володька сказал:

– Вместо того что подслушивать, взяла бы да крыжовник полила.

– А я уже полила, – выглянула из-за куста Веснушчатая.

– Ну так поди вон грушу полей, – кивком указал Володька в дальний конец сада, – вишни, орех, шелковицу.

Веснушчатая вздохнула и, недовольно поморщив нос, всё-таки отошла. Пока она отступала от распахнутого окна веранды, Володька поинтересовался:

– А ты почему решил, что надо в Москве искать? Тут по дороге к ней одних городов штук тридцать. А ещё городки, поселки, станции, полустанки.

– Ах, какие там полустанки! – отмахнулся в сердцах Иван. – Судьба! Понимаешь?! Знаки! В столице она живет.

– А, – лишь кивнул Володька и, наблюдая за тем, как Иван прячет в сумку пакет с фотографиями и рисунками, только вздохнул, отбрасывая в окно огрызок от огурца: – Только пальто не забудь захватить. И шапку.

– Зачем? – не понял его Иван.

– Ну как же – Москва, столица. Больше двенадцати миллионов жителей. Искать долгонько, видать, придется. Лично я на твоём бы месте и железные сапоги в кузне бы заказал. На всякий пожарный случай.

В небольшой, чисто убранной комнате, стоя спиною к матери, замершей у стола, и боком – к бабушке, всхлипывающей под дверью, Иван собирался в путь. Он бросил в спортивную сумку туфли, свитер, ветровку, фотоаппарат. А когда поднял черный пакет с фотографиями и рисунками, нарушая тревожную тишину, царившую в квартире, бабушка возопила:

– И куда же ты едешь, Ваня?! Время сейчас какое: то взрывы, то самолеты падают! Да и нас с матерью пожалел бы! Как мы тут без тебя-то?

После каждого слова бабушки Иван, всё больше и больше горбясь, всё-таки сунул в сумку черный пакет с рисунком и фотографиями, а там и, лишь миг помедлив, бросил туда же свитер и даже зимние сапоги.

– Ладно, мать, не гунди, – видя его решимость, оборвала мать Ивана старушечьи причитания. – Как-нибудь проживем. Пусть попробует, пока молод. Москва, она смелых любит. А что ж ему тут, на станции, до смерти вишнями торговать? Тоже нашли мне занятие для мужчины. Вот, Ваня, адрес дочки Сергея Павловича, Люды Петровой, – приблизилась она к сыну и протянула ему записку. – Помнишь, худенькая такая, на балерину еще училась? Говорят, она теперь замужем за новым русским. Каждый год по Парижам ездит. Авось и тебе по старой памяти, как земляку, поможет.

Без особого энтузиазма Иван взял записку из рук матери и сунул ее в карман.

Видя его реакцию, мать добавила уже строже:

– И не криви ты носом. С работой везде теперь тяжело. А там без знакомства обязательно облапошат. Вон мужики рассказывают: и обманывают, и… разное, – покосилась она на бабушку и поправила на Иване воротничок рубашки. – Так что, как только в Москву приедешь, сразу и сходи. Спрос не ударит в нос.

На знакомой уже платформе, где Иван накануне сфотографировал девушку у вагона, заканчивалась посадка на пассажирский поезд Бердянск – Москва. В сутолоке прощающихся и поспешающих с сумками к молоденькой проводнице, замершей возле тамбура, стояли и Иван с Володькой. Рядом с ними ласково обнимал беременную жену тощий сутулый парень лет двадцати пяти. Здесь же вертелись торговки фруктами и домашними пирожками.

– Пассажиры, в вагон! Отправляемся! – возник из-за двери в тамбур крепкий плечистый проводник в белой спортивной тенниске, в штанах с широкими генеральскими лампасами по бокам и в шлепках на босу ногу.

Иван потянулся к сумке.

– Пиши, если что. Звони, – провел его Володька к вагону.

– Ты-то к моим заглядывай, – попросил его Иван.

– Обижаешь, – сказал Володька и обменялся с другом крепким рукопожатием.

Толпа увлекла Ивана в медленно отползающий от платформы поезд. Последним за ним на подножку вскочил Сутулый. Он всё никак не мог распроститься с беременною женой.

Всё быстрей и быстрей шагая за поездом по перрону, жена махала Сутулому поднятою рукой и, гладя себя по вспухшему животу, со слезами на глазах приговаривала:

– Мы тебя будем ждать!

А вдалеке, в толпе остающихся на платформе, мелькнул над правым плечом Володьки знакомый пучок волос малолетней его сестренки – длинноногой, нескладной ещё Веснушчатой.

Медленно набирая скорость, поезд умчался в сгущающиеся сумерки.

Сверяя номер, указанный в билете, с номерами над сидениями в вагоне, Иван протиснулся в толпе пассажиров к своему купе.

Но не успел он еще как следует осмотреться, как с нижнего сидения прямо ему навстречу вскочил высокий сухопарый парень в тельняшке и в черных бриджах:

– Ванюша, в Москву? На заработки?

– Да… пока не решил, – растерялся на миг Иван и опустился с сумкою на сидение.

– Что значит не решил? Где твои вещи? – оглядел Сухопарый вещи Ивана. – Ну вот же, баулов нет. Значит, не на базар! – и, обращаясь уже к пожилому крепкому пятидесятипятилетнему мужику в кепке, радостно объявил: – Ну вот, Петрович, тебе помощник! Ваня. Мы с ним когда-то коровник строили! Работает, как зверь.

Оценивающе взглянув на Ивана, присевшего рядом с ним, Петрович вкрадчиво спросил:

– Что, и кладку ложить умеешь? Или так, на подхвате только?

– Могу и кладку, – нехотя сказал Иван, на что Сухопарый протараторил:

– Да мы с ним чего угодно. Я тебе за него головой ручаюсь!

– Это – да, – скептически посопел Петрович. – Только мы не коровник строить. На серьезную стройку едем! Там тяп-ляпом не обойдешься.

– Ну так возьмешь его на подхвате! А там уж – по обстоятельствам! – ответил Петровичу Сухопарый, а Ивану с уверенностью сказал: – Ну вот, ты теперь в бригаде! – и, обращаясь к молоденькой проводнице, явившейся проверять билеты, хлестнув ладонь о ладонь, сказал: – О! И чаек гремит!

– Быстрый какой, – присев на краю сиденья, ответила проводница и, беря у Ивана билет, добавила: – Вот билеты проверю – тогда уже и чаек. Так. До Москвы? Держи, – вынула из мешка и сунула прямо Ивану в руки запечатанный в целлофане пакет с постелью.

Только теперь, возвратившись в вагон из тамбура, на сидение грузно осел Сутулый. Видя его насупленное, непроницаемое лицо, Сухопарый подсел к товарищу и понимающе вздохнул:

– Да, без семьи – хреновенько. А по-другому – как?! Либо с женою и на бобах, либо на заработках с пацанчиками… зато и жене подмога! Да сыну на памперсы заработаешь! – и, вынув из рюкзака газетный пакет с продуктами и бутылку с водкой, водружая её на столик, глубокомысленно подытожил: – Это – Жизнь!

Мерно стучали колеса поезда. За окном сгустилась непроглядная темнота.

При едва-едва мерцающем освещении, на верхней полке, отвернувшись лицом к стене, притихла испуганная старушка.

Внизу же, рассевшись вокруг стола, заваленного газетами, скорлупками от яиц, картофельной шелухою и с возвышающимися над ними пластиковыми стаканчиками, пьяно переговаривалась бригада мужчин в возрасте от двадцати до пятидесяти пяти.

Разлив по стаканчикам из бутылки водку, Сухопарый сказал Сутулому:

– Родит. Даже не сомневайся! И не она одна…

– Что значит – не она одна?! – на миг протрезвел Сутулый. – Я Оксанку свою люблю. Ради неё и еду!

– Ну а кто против? Мы все тут ради семей стараемся. Не любили бы – не поехали б, – подлив водки в стакан Сутулому, ответствовал Сухопарый. – Вот за любовь и выпьем! Не понял! – заметил он непочатый стаканчик с водкой, стоявший перед Иваном. – Ты что, и за любовь отказываешься? Ну, это уж перебор. За любовь отказываться нельзя!

Иван лишь вздохнул с досадой и, нехотя подняв со столика свой стаканчик с водкой, принюхавшись, передернулся.

– Вот это по-пацанячьи! – похвалил его Сухопарый и, обняв Сутулого за плечо, пьяно шепнул Ивану: – Ну что, за любовь! Будьмо!?

С трудом поднимая головы, вся бригада сонливо вздрогнула и, чокаясь стаканчиками над столешницей, дружно и громко грянула:

– Будьмо, гэй! Гэй!! Гэй!!!

После каждого крика «Гэй!» старушка на верхней полке, вздрагивая, поеживалась. Но, наконец, не выдержала и после третьего вскрика «Гэй!» рассерженно прохрипела:

– Ну хватит уже вам «гейкать». Сейчас начальника поезда позову, он вас быстро утихомирит!

И мужчины, как будто только того и ждали, тотчас притихли. И только один из них, неугомонный Сухопарый, перед тем как опрокинуть стопарик с водкой, развязно прошептал:

– Ну, пацанчики, за удачу!

И вся бригада, включая Сутулого и Ивана, молча и дружно выпила.

Утром следующего дня, когда за окном вагона проносились уже платформы пригорода Москвы, Иван, морщась от головной боли, осторожно достал из-под нижней полки свою спортивную сумку. И, с опаскою покосившись на дрыхнувших земляков, хотел незаметно выйти. Да тут, приоткрыв один глаз, с полки его окликнул Сухопарый:

– Ваня, а ты куда?

– Да мне… надо, – промямлил Иван, по инерции направляясь к выходу.

Да только Сухопарый резко вдруг сел на сидение и, потирая виски, сказал:

– Несерьезно. Договор – дороже денег. Друзей бросать – западло.

Иван лишь вздохнул и сел.

И тут с верхней полки отозвалась старушка:

– Каких там друзей, аликов! Беги, сынок, от таких друзей! И чем скорей, тем лучше.

– Но-но, мамаша! Неча учить предательству! – одернул её Сухопарый. – Не племянница ль ты, случай, Павлика Морозова? Больно уж на него похожа!

Старушка лишь сплюнула, затихая.

Тогда как Иван, постеснявшись уйти, присел. И, понимая всю безвыходность своего положения, обнимая сумку, тяжело и протяжно выдохнул.

В этот момент, проносясь уже между полок, знакомая проводница громко сообщила:

– Панове, просыпаемся! Москва. Через десять минут закрываем туалеты!

Хмурая, небритая, невыспавшаяся бригада вышла из автобуса и огляделась.

Ярко светило солнце. Вокруг разметнулось поле. И лишь впереди, за окружной дорогой, по которой умчался привезший мужчин автобус, поднимались в бездонную синеву несколько новостроек. К одной из них, – к двадцатичетырехэтажному, с огромным краном поблизости недостроенному объекту, – и повел мужиков Петрович.

Обнесенная дощатым забором с распахнутыми воротами, через которые то въезжали, то выезжали со стройплощадки грузовые автомобили, новостройка таращилась во все стороны темными провалами ещё и не застекленных окон. И только за некоторыми из них мелькали крошечные фигурки работающих людей.

– Кажется, этот, – сверил Петрович запись на листе с номером дома, написанным белилами на заборе.

– Тут пахоты, – пригляделся к многоэтажке Сухопарый. – Может, пивка?.. Для рывка? – взглянул он с надеждой на Петровича.

Да только Петрович так зло и твердо зыркнул на Сухопарого, что тот поневоле стушевался, потупился и сказал:

– Водички бы. По глоточку. А то – сушняк.

Не отвечая ему ни слова, Петрович размеренно повернулся и молча провел бригаду прямо к распахнутым воротам.

Последним, обвешанный не только своею, но и множеством чужих сумок, брел по пыли Иван.

При появлении бригады молодой сторож в камуфляже, сидя в тени бытовки, открыл один глаз и лениво взглянул на всех.

– Нам бы Василия Максимовича Петренко, – обратился к нему Петрович.

– Там, – лениво указал сторож на дверь бытовки.

– Спасибо, – кивнул Петрович и повел бригаду к двери.

Сторож лениво зевнул и, закрывая глаз, клацнул, как волк, зубами.

Из-за стола, стоявшего в дальнем конце бытовки, Василий Максимович оглядел своих земляков, сгрудившихся возле двери, после чего сказал:

– Так. Сколько вас? Девять?

– Как договаривались, – заискивающе усмехнулся ему Петрович. – Два каменщика. Штукатуры. Комплект, хэ-хэ.

– Давайте паспорта, – открыл Петренко ящик стола.

Все потянулись за паспортами, и только Иван вдруг насторожился:

– Зачем?

– А регистрироваться что – сам будешь? – надавил на него Петрович. – За одни сутки? По щучьему велению?! А у Василия Максимовича всё схвачено, – прояснил он для остальных.

Все, в том числе и Иван, молча побросали свои паспорта в ящик письменного стола начальника.

– А водички можно? – кивнул на стоявший на столе графин с водой Сухопарый.

– Попейте, – понимающе посмотрев на всех, пододвинул к рабочим графин Петренко, а, подавая стакан, добавил: – Только, надеюсь, что это в первый и последний раз.

– О чем разговор? Естественно! – набросились на графин рабочие.

Петренко же, закрывая паспорта в ящике стола на ключ, поднялся со стула и сказал Петровичу:

– Ну как там мои, достроились?

– Да вроде бы все нормально, – пристраиваясь к начальнику, двинулся за ним Петрович к выходу из бытовки. – Вот – привет вам передают, – протянул он начальнику многокилограммовый газетный сверток.

– Оставь на столе. Успеется, – указал ему на столешницу Петренко и, с брезгливостью посмотрев на рвавших из рук друг у друга стакан с водой земляков, с досадою просопел:

– Только ж и мне хоть глоток оставьте.

По грязной бетонной лестнице Петренко вывел тяжело посапывающих рабочих на самый верхний этаж строительства. И, оказавшись в длинном захламленном коридоре под чистым июльским небом (крыши у здания еще не было), объяснил:

– Завтра к вам явится наш агент. Подпишете нужные бумаги. И с этой минуты ваши зарплаты, минус денежки на питание, будут откладываться каждому на его личный счет.

Петренко повел бригаду по коридору и, пока все оглядывались, продолжил:

– Я вам положил максимально возможные зарплаты: по тысяче баксов мастерам и по семьсот пятьдесят – подсобным. Вы уж не подкачайте.

– Как можно?! Костьми ляжем! – ответил за всех Петрович, а Иван поинтересовался:

– А выходные будут?

– На ваше усмотрение, – ответил Петренко. – Можете вон, как Гавриков, все деньги – в один котел. Составьте график. Кто опоздал или отдохнуть хочет – минусуйте. А в конце кто что заработает, то и получит.

– Мудро, – кивнул Петрович. – Пожалуй, мы так и сделаем.