Я РИСУЮ ТВОЕ НЕБО. Роман

– Ну ладно, вы поговорите, а я тебя на стадионе подожду.

– Погоди, – я остановила ее, – Познакомься, это Алексей – мой младший брат. Леша, а это – Вероника. Мы с ней познакомились сегодня утром и сразу подружились.

– Слушай, Лешка, – присев на корточки сказала Вероника, – Если тебя кто-то обидит, скажи, что ты брат Веронички-Банзайки, так тебя никто не тронет.

– Как ты сказала? Банзайки? – удивленно переспросила я.

– Да. Это меня так пацаны называют, я одна такая здесь! – рассмеялась она.

– Хорошо, – робко кивнул Лешка.

– Тебя никто не трогал? – грозно спросила она.

– Не-а, но, если обидят, обязательно скажу, что я – братик Банзайки, – совершенно серьезно ответил он.

– Ну, все, вы тут пообщайтесь, а я побуду на стадионе, – Вероника пошла в сторону стадиона.

– Я поговорю и догоню тебя.

– Мне здесь плохо, – вздохнул Леша. – Я хочу домой, к маме. Я очень соскучился.

Его глаза были такими грустными, что мне захотелось сделать все, лишь бы он вновь стал веселым и озорным мальчиком. Я понимала, что потерять в десять лет маму, родной дом – одна из самых больших трагедий для ребенка. Да что говорить, это было и моей трагедией. Но я знала, что сейчас, несмотря на рвущиеся изнутри слезы и крик, мне нужно было собрать волю в кулак, найти слова, которые помогут ему стать смелее и принять происходящее.

– Алешка, никогда не забывай, что ты будущий мужчина! Мамы с нами не будет еще долго. Но она обязательно к нам вернется! Зато у тебя есть я, и мы вместе с тобой все переживем. Ты должен научиться постоять за себя, вырасти смелым и умным мужчиной. Ведь ты наш с мамой защитник. Мы же говорили с тобой на эту тему. Обещай мне, что никогда не будешь грустить, – глотая слезы, говорила я.

Леша внимательно посмотрел на меня и почему-то прошептал:

– Только бы мама там не болела…

– Мы будем молиться, чтобы она не болела. Это очень просто, Лешенька. Когда будешь ложиться спать, закрой глазки и шепотом произнеси: «Господи! Спасибо тебе за пищу и здоровье, что даешь мне и моим родным сегодня. Пусть мама моя никогда не болеет, пусть живет долго. Прости ей все ее грехи». Запомнил?

– Да, Улечка, запомнил. Только можно мне добавить и твое имя туда? Ведь тебя я тоже люблю.

– Конечно, можешь, милый, – я поцеловала Алексея в щечку.

– Уля, а почему папа не захотел нас забрать к себе?

Ответить на этот вопрос было сложно.

– Не знаю, Леша. Он человек занятой. Наверное, у него много работы. Вот вырастишь и спросишь у него сам!

Я передала сверток с печеньями и ирисками брату, проводила его до двери и пошла в сторону стадиона. Там на скамейке меня ждала Вероника. Она смотрела на многоэтажные дома, виднеющиеся из-за высокого забора, который растянулся по всему периметру детского дома. Тогда этих домов было не так много. Я подошла и молча села рядом.

– Уля, как ты думаешь, – обратилась она ко мне, – Они смотрят на нас сейчас? На двух девочек, одиноко сидящих на старой скамейке?

– Кто они? – непонимающе спросила я, глядя туда, куда был направлен ее взгляд.

– Дети, которые живут вон в тех домах, и их родители, – Вероника кивнула в сторону жилых домов.

– Не знаю, – я пожала плечами, хотя ее вопрос меня удивил.

– Они не смотрят на нас. Потому что у них другая жизнь и другой мир. На самом деле, им нет никакого дела до нас и до того, как мы живем. У них и так полно забот. Когда я сижу здесь и кушаю торт, всегда смотрю на эти дома, на окна, в которых горит свет. На бельевые веревки с развешанными после стирки вещами. Иногда под вечер видно, как на кухне чья-то мама готовит что-то, наверняка, очень вкусное, а дети играют… Это прекрасно. Бог миловал их, – размышляла Вероника.

– А причем здесь другой мир? Ты же про эти дома спросила, – не поняла я.

– Эти дома и есть другой мир, Уля. Там за забором, в этих домах, есть беззаботное детство, а здесь его просто нет. Детский дом – это маленькая страна со своими законами и лидерами. Мы совершенно разные и не похожи на тех, кто живет за «забором». У нас здесь все по правилам: подъем, отбой, завтраки, уроки… Ты знаешь Ульяна, что я больше всего ненавижу?

– Нет, Вероника, не знаю…

– Больше всего я ненавижу, когда ровно в семь утра открывается дверь, и я слышу голос дежурной по коридору со словами «Подъем!». И все, что ты видел во сне, в один миг растворяется. А ты должна зимой и летом подниматься с постели по стойке смирно и со страхом заправлять кровать по ниточке, чтобы не попало тебе и всем остальным. Вот это и отличает нас от тех домов. У них есть свобода.

– Но ты ведь сама говоришь, что здесь иногда хорошо.

– Да, я не отрицаю своих слов. Наверное, потому что мне просто не с чем сравнить… С одной стороны, мы проходим хорошую школу жизни, а с другой, как же жалко, что у нас не было настоящего детства в семье, с родителями. В какой-то момент даже начинаешь винить детский дом, а потом, с годами, понимаешь, что он ни при чем. Виновата судьба. А она – «штука», не разгаданная еще до конца! Эх, ладно… Не хочу говорить на эту тему!

Печальный вид Вероники резко сменился улыбкой. Она вскочила на нашу скамейку и стала размахивать правой рукой в воздухе, словно держа невидимую кисть и рисуя что-то над моей головой.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Я рисую твое небо… и облака в нем, – смеясь и пританцовывая, ответила она. Затем, остановившись, посмотрела на меня и спросила:

– Глупышка, разве ты не знала?

– Нет, не знала. При чем здесь мое небо? Облака? Разве у нас не общее небо? – я все еще не понимала, о чем она говорит.

– Когда мне грустно, я рисую небо, но не простое, а беззаботное, мирное, и города под ним, где нет детских домов. В моих городах все дети живут в полных семьях. А небо над головой… Оно у каждого свое. Как и судьба. Оно не может быть общим или повторяющимся. Потому что у каждого из нас своя дорога. Только иногда эти дороги пересекаются. Я думаю, что все предначертано заранее. Самое главное – надо всегда уметь ждать, – Вероника закончила свою поучительную речь и снова стала кружиться, рисуя рукой в воздухе силуэты всего перечисленного.

Сделав аккуратно еще несколько кругов вокруг себя, она плюхнулась на скамейку без сил. Я крепко прижала ее к себе. В тот день я поняла, что эта девочка навсегда вошла в мою жизнь и еще сыграет в ней свою роль.

– Я хочу есть. Мы ведь не обедали, – пожаловалась она.

– Все! Пойдем, покушаем, милая, надеюсь, что-нибудь осталось в столовой, – встав со скамейки, мы пошли в сторону нашего корпуса.

Вот так и началась моя короткая жизнь в этом детском доме. Как ни странно, Маша-Глыба и ее шестерки больше не беспокоили меня и Веронику. Хотя за спиной я всегда чувствовала их ненавидящие взгляды. Я научилась по ниточке заправлять постель, не перечить директрисе и никому вообще, всегда улыбалась и старалась избегать конфликтов. И это работало. Мне даже стало казаться, что работники детского дома были добрее. Наверное, потому что благодаря Веронике я поняла, что есть такие люди, с которыми лучше не ссориться, а просто промолчать. Это было маленькое общество, где я не хотела выделяться. Мне нужно было просто жить, искать в этом обществе что-то хорошее для себя, Алексея и Вероники.

Кстати, я тоже научилась экономить печенье и делать из него торт вместе с Вероникой, чтобы иногда радовать себя и Лешку. Временами к нам приходила тетя Зина. Она рассказывала, как идут дела, что нового там, на «воле», новости про маму и приносила всякой вкуснятины, которую после ее ухода мы с Вероничкой и Лешкой с удовольствием лопали на стадионе. Леночка тоже периодически навещала меня. Одним словом, жизнь шла своим чередом, я постепенно начала забывать о том кошмарном дне, когда начались наши с Алексеем трудности.

Спустя два месяца нашего пребывания с Алексеем в детском доме к нам приехала тетя Зина. Она сообщила о том, что в скоро начнется суд и еще, что отец Леночки попросил Викторию Сергеевну отпустить меня в день оглашения приговора мамы. Я была благодарна семье Жевнаренко за помощь, которую они оказывали мне и, как потом выяснится, моей маме.

Глава 3

Твоя мать убийца!

В ночь на тридцатое мая 1976-го года я почти не спала. На следующий день маме должны были вынести приговор. На дворе еще стояли сумерки, а я уже окончательно проснулась и сидела на кровати. Еле дождавшись подъема, я вскочила, заправила кровать, переоделась и, вместо того, чтобы отправиться на завтрак, помчалась в кабинет Виктории Сергеевны. Оказалось, что ее не было на месте. Я прождала около кабинета почти полтора часа, пока она не появилась. Увидев меня, Виктория Сергеевна сказала:

– Ну, чего ждешь? Иди, давай! На воротах я предупредила, тебя пропустят.

– Спасибо большое, Виктория Сергеевна! – обрадовалась я.

– Да не за что, понимаю, – ответила она без лишних эмоций. – Только имей в виду, что к вечеру ты должна вернуться! Не хватало еще мне по башке получить из-за тебя!

– Обещаю, я вернусь!

– Ну все, беги, чертовка! – мне показалось, что она улыбнулась.

В это мгновение все мои обиды развеялись. Вероника была права. Надо просто уметь ждать. В то время отпустить меня за пределы детского дома было рискованно для карьеры Виктории Сергеевны, но учитывая, что был звонок от генерала Жевнаренко, она была смела в этом решении.

Выскочив за ворота, я побежала в сторону своего дома. Впервые за несколько месяцев я вновь увидела город снаружи. Все было по-прежнему, ничего не изменилось: люди торопливо шли на работу, дети – в школу. В воздухе чувствовался аромат запоздалой сирени… А я бежала, наслаждаясь свободой, пусть и временной.

От детского дома до улицы, на которой мы жили, расстояние было приличным. Временами я останавливалась, чтобы перевести дыхание, а затем снова бежала. Мне хотелось поскорее попасть домой и остаться там навсегда, не возвращаться в детский дом. Но там был Алешка, а бросить его я не могла.

Впопыхах я даже не заметила, как добежала до своей улицы и остановилась у калитки тети Зины. Через минуту я уже судорожно стучала по ней до тех пор, пока она не подошла к окну. Увидев меня, тетя Зина бросилась отпирать дверь.

– Ой, Ульяночка! Ты что ли? – воскликнула она и сразу же крепко обняла меня.

– Я! Здравствуйте, теть Зин! Мы успеем? Не с утра надеюсь?

– Успеем! – успокоила меня она. – Отпустила-таки тебя змеюка Сергеевна! Ох, как же тяжело ее было уговорить мне и отцу твоей подруги, но человек же она все-таки! Ты проходи скорее!

– Отпустила только до вечера, – уточнила я, усаживаясь на стул рядом со столом, на котором тетя Зина делала пирожки с рисом и яйцами.

– Маме твоей напеку. Пусть наестся вдоволь. Бог знает, куда ее этапом-то отправят. Я вон ей еще чай черный, папиросок, леденцов купила, – тетя Зина на секунду замолчала, задумалась, – еще белье хэбэшное, теплое, носков побольше. Это самое главное на зоне. У меня отец сидел, я с детства знаю, как собирать на этап. Еще она попросила парочку ваших с Лешкой фотографий. Хотя я не знаю, пропустят ли сегодня вещи, но мы попытаемся. Ну а если нет, то пронесем передачкой.

Я посмотрела на большую сумку, которую собрала тетя Зина, и заплакала. Принять факт, что маму отправят в исправительную колонию, и увижу я ее нескоро, было сложно. Тетя Зина бросила тесто и принялась меня утешать:

– Ну что ты, Ульяша! Она ведь живая, помирать не собирается пока. Пойми, золотко, время быстро пролетит, не успеешь ты и глазом моргнуть, как она вернется домой. Вот увидишь! – слова успокоения не действовали на меня.

– Я до сих пор не могу поверить в то, что все это произошло с нами!

– Ульяша, трудности – это испытание, которое нужно пройти достойно. Учись. Это жизнь, милое мое дитя, – тетя Зина изо всех сил старалась меня подбодрить.

Немного успокоившись, я стала помогать ей с пирожками. Когда они были налеплены, я решила зайти к себе домой, переодеться. До начала суда еще было время.

Мы жили рядом, калитка у нас была общая, хотя другие соседи уже вовсю строили заборы между домами. Мама как-то сказала: «Заборами не закроешь человеческое тепло, в нашем дворе они не нужны». Открыв дверь, я вошла внутрь. В доме было чисто, видно, что тетя Зина частенько убиралась здесь. Переодеваясь, я боковым зрением заметила, что на меня снова смотрит та женщина в черном. Я резко обернулась, но никого не увидела. Это было мое воображение, но, тем не менее, по коже побежали мурашки. Перекрестившись, я продолжила одеваться. Выходя из своей комнаты, я заметила, что по углам расставлены иконы со свечками. Меня это удивило. Вернувшись к тете Зине, я с порога поинтересовалась, почему в нашем доме расставлены свечи и иконы.

– Ну, знаешь, Ульяша, во-первых, это для наших дедов и бабушек, за упокой их души! А, во-вторых, померещилось мне пару раз, что у вас в доме нечисть какая-то ходит в черном. Вот я и решила поставить иконы светлоликие и свечи.

– То есть, как это?

– А вот так! В первый раз это было вечером, то ли десять, то ли пол одиннадцатого по времени. Я сидела и читала у окна. Часом ранее я заходила к вам, поставила свечи. Вдруг, что-то грохнуло у вас на лестнице, было темно, я решила, что мне померещилось, поэтому не придала значения. Буквально через пару минут, отвлекшись от книги, я посмотрела в сторону ваших окон и заметила, что свечи потухли. «Сквозняк что ли?» – подумала я. Надев фуфайку, я вышла во двор, отперла ключами дверь, как вдруг оттуда повеяло холодом. В углу зала я увидела силуэт в черном. Честно говоря, Ульяночка, я испугалась и сразу же вышла обратно. В ту ночь мне не спалось, я все поглядывала на ваши окна, но, слава Богу, все обошлось. На утро, когда стало посветлее, я набралась смелости и вошла в ваш дом, скрепя сердцем, прошлась по комнатам и увидела, что окно в твоей комнате было открыто нараспашку. И тут я поняла, откуда сквозняк в доме, и свалила причину потухших свеч на него.

– А второй случай?

– А второй не такой уж и значительный. На днях я шла поздно домой. Вдруг вижу, тень в черном прыгает в кусты к нам. Я испугалась, не то человеческий силуэт, не то на какое-то чудище похоже. И когда я уже приблизилась, то никого не увидела. Чертовщина какая-то. Вот и решила, пусть иконки осветят дом.

От услышанного меня бросило в жар. Я вспомнила ту женщину в черном, которую увидела при въезде в детский дом. И сегодня она мне показалась. От погружения в раздумья о том, кто это может быть, меня отвлекла тетя Зина, которая сказала, что пора собираться.

В час дня мы уже стояли у входа в здание суда. Полчаса спустя на территорию заехал автозак.

– Ну, все, привезли, – вздохнула тетя Зина. – Идем.

Мы прошли в коридор. В руке я держала сумку с вещами и продуктами. Мы встали около двери и стали ждать, когда выйдет секретарь и пригласит нас на слушание. В коридоре было много народа. Я стояла и смотрела на людей, которые ходили туда-сюда. Неожиданно на меня набросилась какая-то женщина.

– Ах, ты дрянь! Твоя мать – убийца! Вы за все заплатите! Гори ты и твоя семья синим пламенем! Будьте вы прокляты! – прокричала она.

От испуга я выронила сумку. Казалось, что сейчас она ударит меня. За ней стояла какая-то девушка и, закрыв лицо руками, плакала навзрыд. Вдруг этой девушке стало плохо и женщина, оглянув меня злобным взглядом, повернулась к нам спиной и вместе с ней вышла из здания.

– Не обращай внимания, все пройдет, – сказала тетя Зина и обняла меня. Тут вышла секретарь и сказала, что мы можем пройти в зал заседаний.

– Подождите, Ульяна Андреевна, простите, что перебиваю вас. А кто набросился на вас? – спросил Августов, нарушив свое молчание.

– Позже я узнала, что это были бывшая супруга Ларина – Юлия и их дочь Евдокия, – ответила я. – Кстати, на заседании суда их не было. Они ушли.

– Хорошо, – он сделал пометку в своем блокноте.

В зале еще никого не было. Мы прошли и сели на скамью сразу у входа. За пару минут до начала суда конвоиры завели маму и посадили за ограждения. Я не выдержала и бросилась к ней, схватила ее за исхудавшие руки и заплакала. Мама тоже тихо плакала, крепко сжимая мои ладони. Как же это больно, когда ты не можешь обнять любимого человека. Хочешь прижаться, а чувствуешь, как жесткая перегородка впивается в грудь, разделяя вас. Один из конвоиров оказался понятливым и, после досмотра сумки, разрешил передать вещи сразу. За это тетя Зина угостила его пирожками. Помню его счастливое лицо, когда он их увидел. Я благодарна ему за то, что он дал мне возможность обнять маму. Но это продлилось недолго. Зал потихоньку стал заполняться людьми.

– Проходите на свои места, – строго сказала нам секретарь суда.

Мы послушно сели на скамью. Я хорошо помню, как дрожали мои руки, а тетя Зина тихонько плакала. Вошел судья, и все встали. Я с трудом поднялась с места. Ноги стали ватными от одной мысли, что сейчас маме вынесут приговор и отправят за тысячи километров от родного дома и нас с Лешкой в исправительную колонию. Для меня происходящее была сравнимо со смертью. Я не могла самостоятельно держаться на ногах, и тетя Зина все время поддерживала меня. Но это не помогло, не выдержав, я присела на скамейку. В этот момент меня увидела секретарь, которая внимательно оглядела всех присутствующих. Задержав взгляд на мне, она сделала замечание:

– Девушка, вы находитесь на судебном заседании и обязаны встать, когда в зал заходит судья.

Не знаю почему, но ее слова подействовали на меня, как спусковой механизм. В памяти всплыл тот проклятый вечер, когда покойный Ларин приставал ко мне, ночной разговор с мамой, которая пожертвовала своей свободой, вступившись за мою честь. Я больше не могла спокойно реагировать и закричала:

– Послушайте! Она не виновна! Вы слышите? Моя мама не виновна! Это из-за меня она сидит за решеткой. Она не заслужила такой участи! На самом деле все было не так, как она говорит!

Присутствующие в зале стали переглядываться и перешептываться между собой. Кто-то стал высказывать свое возмущение в голос. Судья стукнул молотком и, прищурившись, спросил:

– Тишина в зале суда! А как же все было на самом деле?

– Мама убила Ларина из-за меня! В тот злополучный день он хотел изнасиловать меня. Но тетя Зина успела вмешаться и ничего не произошло. Вы слышите меня? Моя мама не виновата! – меня трясло.

Впервые я высказала все, что столько времени не давало мне покоя. Мама вскочила с места, начала ругать меня и просить, чтобы я прекратила говорить ерунду. От разговоров и перешептываний зал стал похож на пчелиный улей. Прокурор встал и вынес протест. Судья его отклонил. Адвокат мамы, полноватая женщина средних лет, даже не подошла ко мне, она сидела молча, опустив глаза. Хотя мне казалось, она должна уцепиться за мои слова, ведь они меняли ход дела. Судья тем временем обратился к тете Зине:

– Правда ли все то, о чем сейчас говорит дочь обвиняемой?

Тетя Зина медленно поднялась со скамейки, посмотрела на мою маму, глаза которой умоляли, что не нужно рассказывать о том, как все было на самом деле. Она переживала за мое будущее. Но тетя Зина крепко взяла меня за руку и, вопреки обещанию молчать, заговорила:

– Да, все, что сказала Ульяна, чистая правда.

Зал снова загудел, некоторые стали оборачиваться ко мне и задавать какие-то вопросы, суть которых я уже не вспомню. Это продолжалось до тех пор, пока судья снова не ударил молотком.

– Как вы подтвердите правдивость ваших слов? – обратился он к тете Зине.

– Алексей, сын Иры, прибежал ко мне домой запыхавшийся и сказал, что Костя, ее сожитель, на кухне мучает Ульяну. Я помчалась к ним. Когда вбежала, увидела, как он зажимал девочку. Недолго думая, я схватила скалку, которая лежала на холодильнике, и с размаху ударила его по спине и еще попала по лицу.

– У вас зафиксирован этот факт? – спросил судья, обращаясь к прокурору.

– Разумеется, уважаемый судья. Заключение судмедэксперта приобщено к делу. Удар был нанесен за несколько часов до убийства. И к тому же, да, я подтверждаю, губа у убитого была рассечена. Но, как утверждает подсудимая, удары были нанесены ей самой. А теперь выходит, что соседка, гражданка Фомина Зинаида Михайловна, переходит в статус соучастницы, – прокурор сверкнул взглядом.

– Прошу вас прекратить! – судья был явно раздражен его поведением. – Если бы не гражданка Фомина, то убитый изнасиловал девушку. Кстати, сколько вам лет? И как ваше имя? – обратился он ко мне.

– Меня зовут Ульяна, – растерянно ответила я, теребя в руках носовой платочек, – Ульяна Спиридонова. Мне шестнадцать лет.

– Садитесь, гражданка Спиридонова. Суд удаляется на совещание! – сказал судья.

– Что же ты наделала, дурочка! – причитала мама.

– Ваша честь, я протестую! Что вообще в зале суда делает ребенок из детского дома? В данный момент дочь подсудимой должна находиться в учреждении на занятиях, – возмутился прокурор.

– Протест отклонен. С моего устного разрешения Ульяна Спиридонова находится здесь, – ответил ему судья, хотя это было ложью.

Я сидела, опустив голову, и плакала. Меня не переставало трясти…

– Знаете ли, Захар Анатольевич, тот день навсегда остался в моей памяти, – сказала я.

– Такое случается и это нормально, Ульяна Андреевна. Не останавливайтесь, продолжайте свой рассказ, пока я сам вас не попрошу, – ответил Августов.

– В тот день мне казалось, что судья был на нашей стороне. Уже спустя годы выяснилось, все было непросто. Ситуацию контролировал папа Лены Жевнаренко, Владимир Петрович, тот самый фронтовик, генерал, бывший заместитель министра обороны и действующий на тот момент военком нашего города. В тот день, судья, к сожалению, я не помню его фамилии, в совещательной комнате позвонил именно ему и рассказал о моем признании. Но Владимир Петрович дал указание, чтобы дело оставили как есть. Знаете, закрыть дело при вновь открывшихся обстоятельствах может не каждый смелый судья. Спустя долгие годы я поняла, что у него было всего два выбора и, к сожалению, не было своего. Ему оставалось либо принять сторону генерала, либо судьи Лариной, сестры убитого. Он выбрал первый вариант. Суд продолжался около двух с лишним часов: вызывали судмедэкспертов, каких-то очевидцев, понятых. Словом, все было так, как и должно быть. Судья огласил приговор. Маме дали двенадцать лет.

– Много, – высказался Августов.

– Много. Но могло быть больше. Срок дали минимальный, несмотря на то, что преступление было квалифицировано как жестокое и преднамеренное убийство – ответила я. – Захар Анатольевич, с вашего позволения, я хотела бы немного перевести дух. Все эти воспоминания детства даются мне очень тяжело.

– Конечно, Ульяна Андреевна! Я сейчас открою окошко, – Августов подошел к окну и, отодвинув жалюзи молочного цвета, распахнул его.

Я спросила, можно ли мне закурить, на что он любезно ответил:

– Да, конечно! Курите. Я сейчас подам вам пепельницу.

Я подошла к окну, оно выходило во внутренний дворик, оперлась о подоконник, прикурила сигарету и продолжила свой рассказ. Августов же встал напротив, скрестив руки на груди.

От переполнявших меня чувств и услышанного приговора я потеряла сознание. Очнулась уже в коридоре. Надо мной стояла тетя Зина и протирала мне лицо влажным платком.

– Где мама? – чуть слышно спросила я.

– Ее уже вывели из зала суда, Улечка, – ответила она.

– Я хочу ее видеть!

– Деточка, теперь ты ее увидишь только на положенном свидании. Моли Бога, чтобы ее не отправили очень далеко, – вдруг осеклась она.

– Я не могу, – слезы снова подкатили к глазам. – Понимаете, она взяла обещание с меня не посещать колонию…

– А ну тогда письмами… – вздохнула Зинаида Михайловна, не став расспрашивать, почему мама приняла такое решение.

Это был последний день, когда я видела маму. Наша следующая встреча состоится только через одиннадцать лет.

Несмотря на данное Виктории Сергеевне обещание, вернуться в детский дом сразу после суда, я сначала отправилась домой. Родные стены немного успокаивали, мне не хотелось покидать их. Но нужно было идти, иначе мое опоздание могло обернуться проблемами не только для меня. Собрав кое-какие вещи, я достала тайник с деньгами, которые копила на учебу. Открыв коробочку, я пересчитала их. Помню, там было сто семьдесят рублей. По тем временам – приличная сумма. Я взяла пять рублей, а остальные положила обратно в коробочку и спрятала ее.

На улице вечерело, мне нужно было поторопиться. Выйдя из дома, я пошла к тете Зине, чтобы отдать ключи и попрощаться. Она сидела на крыльце своего дома.

– Уходишь? – спросила она.

– Не хочу уходить, тетя Зина. Но меня ждут в детском доме. Да и Лешка не знает ничего. Я ушла, не предупредив его. Не хотела расстраивать раньше времени. Иначе он стал бы проситься со мной, – ответила я.

– Ты правильно сделала. Зачем еще его травмировать. Он и так, бедняга, переживает, – сказала тетя Зина.