Я РИСУЮ ТВОЕ НЕБО. Роман

– Все так резко поменялось в нашей жизни… к сожалению.

– Да, Ульяночка, судьба наша любит преподносить сюрпризы. Знаешь, мне так больно смотреть на ваш пустующий дом. Ведь совсем недавно там была Ира, бегали вы – мои любимые детки, которых я пеленала и растила. Как же все это несправедливо! Но, все дальше не буду ничего говорить, а то вконец разрыдаемся с тобой! Я уверена, что в вашей жизни еще все поменяется в лучшую сторону. А теперь, все, беги девочка моя! – тетя Зина улыбнулась мне.

Я обняла ее, поблагодарила за все и вышла со двора. По дороге я зашла в магазин, где мы раньше всегда покупали продукты. На удивление продавщица обрадовалась моему появлению. Я почему-то ожидала другой реакции, но не зря говорят, что все люди разные. Она не стала меня ни о чем расспрашивать, за что я была ей благодарна. Купив два килограмма печенья, килограмм зефира и конфет для Алешки и девчонок, я вышла из магазина и обернулась, чтобы еще раз посмотреть на свой дом. Он был похож на все остальные: старая железная крыша ржавого цвета, небольшое крыльцо, бирюзово-зеленая калитка. Рядом с ним росла орешина, посаженная моим дедом, зеленые кусты самшита – все это было таким родным и прекрасным… Со временем я поняла, кем бы ни становился человек в этой жизни, он всегда нуждается в горсточке земли из огорода родного дома или запаха стен. Это заложено в нас с рождения.

Дойдя до дороги, которая вела к детскому дому, в сумерках я увидела знакомую фигуру. Это была Виктория Сергеевна. Я поняла, что она пришла за мной.

– Ульяна, мы так не договаривались! Время позднее. Посмотри, как темно на улице! – казалось, ей было совершенно наплевать на то, что сегодня моя прежняя жизнь разрушилась окончательно.

Я понимала, что никакой вины Виктории Сергеевны во всем произошедшем нет. Она была ответственна за меня, а потому так строга. Взяв себя в руки, я спокойно ответила:

– Простите, Виктория Сергеевна. Вы искали меня? Суд закончился очень поздно. А еще я вот зашла в магазин, набрала детям сладостей, – попыталась оправдаться я.

– Я все знаю уже. Двенадцать лет не малый срок, но ведь могли дать от пятнадцати до двадцати. Так что будем считать, что все не так уж плохо, Ульяна, – ее голос чуть смягчился. – Самое главное, что мама жива, она есть и обязательно вернется к вам. Все остальное образуется.

– Спасибо, Виктория Сергеевна, хотя мне до сих пор тяжело, думать об этом.

– Давай сюда свои пакеты. Водителя я отпустила, придется нам идти пешочком. Я помогу тебе донести, – сказала она и взяла у меня часть пакетов. – Это все детям? – в ее вопросе чувствовалось удивление.

– Да, это сладости для Вероники, Лешки и остальным, по возможности, – кивнула я.

– Добрая ты душа, Ульяна. Я заметила это в самом начале. Ну что ж, осталось немного, и ты поедешь покорять Москву? Уговорить комиссию при Горисполкоме было сложно. Скажу откровенно, если бы не Жевнаренко, то не видать тебе в этом году мединститута, как своих ушей.

– Да, я знаю. Их семья всегда помогала нам. И мы с Леной очень крепко дружим. Да и вам спасибо, Виктория Сергеевна, – ответила я.

– Да не за что. Знаешь, почему я люблю свою работу? – неожиданно спросила она.

– Нет, – ответила я.

– Я выросла по советским меркам в благополучной семье. Отец всю жизнь работал инженером на местной фабрике, а мама – в больнице старшей медсестрой. У меня есть сестра, зовут ее Владислава. Она сейчас живет в Москве. А вот я, окончив музыкальное училище, по распределению попала в этот детский дом. Мне было всего лишь двадцать три года. Меня взяли учителем музыки. Дети тогда были совсем другие, хотя ты знаешь, каждое поколение детей – другое. Многие из моих учеников поступили в музыкальные училища, добились определенных высот. И это меня очень радует. Потом я вышла замуж и ушла в декрет. После рождения ребенка вернулась на работу, но мое место было уже занято. Тогда меня приняли старшим методистом, чуть позже я стала заведующей учебной частью, а потом и до директора доросла. Да, временами я бываю очень строгой, но в моей работе это необходимо. Только так можно сохранить порядок и воспитать достойных людей, которые займут хорошее место в жизни… С другой стороны все эти годы я задаюсь одним и тем же вопросом: почему родители оставляют своих детей? Как их сердце выдерживает это? – Виктория Сергеевна вдруг замолчала на мгновение и снова продолжила: – Вот возьми, к примеру, девочку, с которой ты дружишь, Веронику. Наверное, она тебе рассказала, что ее месячной, оставили на пороге дома малютки? Представляешь, она лежала в легком байковом одеяльце на холодных ступенях в лютый декабрьский мороз. Это хорошо, что сторож вовремя услышал ее плачь. Пролежи она еще часок, было бы обморожение и трагедия. Ее едва спасли тогда.

– Да, Вероника рассказывала мне, что ее подкинули.

– Ну вот, а обещала никому не говорить. Значит, тебе она доверяет полностью.

– И за столько лет к ней никто не приходил? – поинтересовалась я.

– К сожалению, нет, – ответила директриса. – Ко многим детям никто и никогда не приходит, это печальный факт.

– А почему ей дали фамилию Ким и назвали Вероникой?

– Если родители оставляют детей без всяких опознавательных знаков, то имя и фамилию дают в доме малютки. Ну и Веронике дали такую фамилию из-за разреза глаз, сочтя ее кореянкой, хотя она может быть и буряткой. Ведь дело-то ни в национальности, ни в имени, а в том, чтобы человек вырос достойный и не повторил ошибок своих неизвестных родителей.

– А бывают случаи, когда родители возвращаются и забирают детей обратно?

– Конечно, бывают. Все не без греха, но не все дети принимают их обратно. Обычно прощают своих родителей малыши до десяти-одиннадцати лет. Тем, кто постарше, сложно справиться с обидой. Они прекрасно понимают, что предавший один раз может сделать это снова. Как говорила одна моя выпускница: «Если мать отдала своего ребенка в чужие руки, то это беда в ее судьбе». Для меня самый страшный человек, это тот, у кого все в порядке со здоровьем, деньгами, но он все равно оставляет своего малыша на попечение государства. Поверь, страшнее нет людей.

– Почему? – спросила я.

– Потому что, у них нет сердца! А если нет сердца, значит, нет и сострадания, а если нет сострадания, то это не живой человек.

– Она была права, Ульяна Андреевна. Вернемся на наши места? – предложил Августов, заметив, что я потушила сигарету в пепельнице.

– Да, конечно, – ответила я.

Устроившись поудобнее и, дождавшись пока Августов проделает то же самое, я продолжила.

Глава 4

Дети – это целая Вселенная!

В тот день мы поздно вернулись в детский дом. Все уже спали. Я убрала пакеты со сладостями под кровать и прилегла. Мысленно я вновь вернулась в события сегодняшнего дня и, уткнувшись лицом в подушку, расплакалась. Вдруг я почувствовала, как кто-то погладил меня по плечу. Я резко подскочила и увидела маленькую девочку лет шести. Она села рядом со мной на кровать и, обхватив мою руку своими маленькими пальчиками, крепко сжала ее.

– Моя мама говорит, что слезы – это частички души, и плакать надо в тишине, – пролепетала она.

Я погладила ее по голове и спросила:

– Как тебя зовут?

– Мария, я новенькая, – ответила девочка.

Она была совсем крохой. От нашего диалога проснулась Вероника.

– Я думала, ты не вернешься, – она потерла глаза. – Как ты?

– Не спрашивай, пожалуйста, – вздохнула я.

– Я, конечно, не росла с мамой и не была на твоем месте, но мне очень жаль, Уля, – тихо проговорила она.

Я не знала, что ответить. Мне было тяжело, что я потеряла маму, но Веронике было нелегче – она не знала своих родителей вообще. Чтобы отвлечься от этих мыслей, я достала из-под кровати пакет со сладостями и предложила их девочкам.

– А давайте пойдем на стадион, – предложила Вероника, запихивая в кармашки Марии зефир и печенье. – Держи, съешь потом. Таких у нас здесь нет!

Мария молча кивнула Веронике, похлопав по кармашкам, набитым сладостями. Она еще толком не понимала, куда попала, что ожидало ее в будущем. Через мгновенье глаза Марии наполнились слезами и она, взглянув на меня, жалобно произнесла:

– Я хочу к маме с папой…

– Ульяна, бери ее и идем! А то она начнет плакать и всех разбудит, – строго проговорила Вероника и тут же, приблизившись ко мне, тихо сказала на ушко: – У нее родители погибли в автокатастрофе, как у Димы. Я сегодня услышала. Но ей почему-то не говорят об этом. Хотя может это и правильно! Она только и делает, что плачет…

– А вдруг кто-нибудь заглянет сюда в спальню? – после сегодняшнего разговора с Викторией Сергеевной мне было как-то совестно нарушать правила. Мария тихонько всхлипывала, стоя рядом со мной.

– Ну, ты даешь! Уложи на кровати подушку и одеяло так, чтобы подумали, что ты спишь. Ты же знаешь, что дежурная дрыхнет всю ночь, – хихикнула Вероника.

– Ты пойдешь с нами прогуляться? – спросила я Марию. Малышка согласно кивнула в ответ.

Мы быстро соорудили на кроватях муляжи и потихоньку вышли в коридор. Мария крепко держала меня за руку, а Вероника вела нас вперед. В углу коридора мирно дремала дежурная Никитична. Время было уже за полночь. Осторожно на цыпочках мы прошли к лестнице служебного входа. Спустившись по ней на первый этаж и, убедившись, что там никого нет, выскочили на улицу. Я подняла Марию на руки, так как она едва поспевала за нами.

Над стадионом стояла абсолютная тишина: необъятное небо, полное звезд, и легкая прохлада. Мы уселись на нашей скамейке и первые несколько минут сидели молча. В тот миг каждый думал о своем. Я о том, как все объяснить Лешке и куда отправят маму отбывать срок. Вероника, наверное, думала о том, кто ее родители. Мария же хрустела печеньем, сидя у меня на коленях.

– Звезды – это вечность, – вдруг сказала Вероника, достав из кармана зефир. Откусив кусочек, она с удовольствием съела его. – О-о-о… Я такой никогда не пробовала! – по ее лицу было видно, что она испытывает истинное наслаждение.

– Кушай на здоровье! Я всегда вам буду отправлять и зефир, и шоколад и все, что захотите, – улыбнулась я ей.

– А мне? – тихо спросила Мария.

– Ну, конечно! И тебе тоже, – я тихонько щелкнула ей по носику.

Тогда я и подумать не могла, что маленькая Мария с пухлыми розовыми щечками и золотыми кудрями сыграет интересную роль в моей жизни, задержавшись в ней на долгое время. Вероника тем временем залезла на соседнюю скамейку и начала рисовать рукой в воздухе. Смеясь и пританцовывая, к ней присоединилась Машенька. Глядя на них, я тоже поднялась со скамейки и стала рисовать звездное небо и города…

– Сегодня я рисую твое небо, – весело произнесла Вероника, глядя на маленькую Марию. Та рассмеялась, ей было хорошо. В трудные минуты Вероника умела показать мир с другой стороны, раскрасить серую правду жизни яркими красками. Мы, словно в сказке, кружились под звездным небом, рисуя города…

– Дети – это целая Вселенная! – эта фраза Вероники запомнилась мне навсегда.

– Не знаю, насколько это поможет, но я передаю вам все события, которые четко отпечатались в моей памяти. Хотя их на самом деле было много. Всех не упомнишь…

– Вы запомнили все просто отлично. Несмотря на то, что прошло сорок лет. Уверен, к этим воспоминаниям вы возвращались не раз.

– Именно так, Захар Анатольевич, – я продолжила рассказ.

Мы вернулись в спальню за несколько часов до подъема. На следующий день после занятий я пошла проведать Алексея и отдать ему сладости. Про маму и суд не сказала ни слова, соврала, что приходила тетя Зина и передала гостинцы. Он был рад им и не задавал много вопросов.

В тот же день, чуть позже мы с Вероникой, Марией и Алексеем сидели на стадионе. К нам прибежала девочка и сообщила, что меня срочно ищет Виктория Сергеевна. Улыбнувшись ребятам, я быстро пошла в сторону здания. На душе было неспокойно, потому что меня вот-вот должны были отпустить из детского дома. Когда именно – я не знала. Недалеко от крыльца стояла черная «Волга – 21». За рулем был водитель в военной форме. Добежав до второго этажа, я, постучавшись, вошла. В приемной сидела завуч – Нина Васильевна. Увидев меня, она взволнованно произнесла: «Ну, где же ты ходишь? Тут такие люди тебя дожидаются!». Я приоткрыла дверь в кабинет Виктории Сергеевны и увидела отца Леночки – Владимира Петровича. Высокий, статный, как всегда подтянутый, он сидел за столом директора и курил папиросу. На нем была военная форма, которая сидела как влитая. Я знала от Лены, что многие очень ценили и дорожили дружбой с ним.

– Проходи, Спиридонова! Чего ты там? Проходи, садись, – взволнованно сказала Виктория Сергеевна.

– Здравствуйте, – стесняясь, поздоровалась я и села напротив генерала. – Как дела у Лены?

– Здравствуй, Ульяна! Леночка в порядке, – командным голосом ответил он. – Про маму я все знаю, но ты не огорчайся! Я уверен, что все наладится. Время летит очень быстро, и все невзгоды останутся позади. Я, собственно, приехал за тобой. Поживешь у нас пару дней, а потом поедете в Москву, поступать. Только Леночка надумала поступать в МГУ, ну а ты в медицинский. В Пирогова или Сеченова?

– Я в Сеченова, наверное…

– Ты готовилась? Или в свете последних событий забросила это дело? – спросил он.

– Нет, – я покачала головой, – Но я подтяну.

– Ну, вот и славно! А то Леночку без тебя будто подменили. Они дружат с первого класса, – пояснил он Виктории Сергеевне.

– Да-да, я это поняла, – она улыбнулась, поправляя прическу.

– С документами не волнуйтесь. Это я уже решил, – сказал Владимир Петрович.

– Если бы не вы, я бы не выдержала того натиска со стороны Гороно, – пролепетала Виктория Сергеевна.

– Ничего страшного, если надо, я бы и Москву подключил! – пробубнил он.

– Совершенно с вами согласна, – она передала ему большой конверт с моими документами. – Как и договаривались, я там ничего не меняла. В графе «Образование» стоит номер ее прежней школы. Я попросила директора школы, в которой училась Ульяна, сделать аттестат и поставить их печать.

– Отлично! Ну, давай, Ульяна, прощайся с братом, а я пока поговорю с Викторией Сергеевной. Буду ждать тебя в машине.

Помню, как выскочила из кабинета и первым делом побежала собирать вещи. Уже с чемоданом я понеслась на стадион, где все еще сидели ребята. Увидев меня, они вскочили со скамейки и побежали мне навстречу. Я опустилась на колени перед Алешей и стала его целовать, обещая, что обязательно заберу его, что ему просто нужно немного подождать. Девочки поняли, что я уезжаю. Они облепили меня, крепко обнимая.

– Ты так быстро уезжаешь, – грустно произнесла Вероника.

– Мне нужно ехать. Но придет время, я вас всех заберу! Вероника, пообещай мне, что будешь присматривать за ними. Я буду отправлять вам гостинцы и приезжать на каникулах…

Я замолчала, пытаясь сдержать слезы… Видя мое состояние, Августов сказал:

– Ульяна Андреевна, может, возьмем паузу?

– Нет, – переведя дыхание, я продолжила.

Прямо на стадионе я открыла чемодан, взяла пару вещей и переложила в небольшую сумочку.

– Вот тебе и чемодан, милая! Здесь теплые вещи, еще кое-какие тряпки, в общем, все девчачье, – сказала я Веронике. – Еще раз, прошу тебя, заботься о них!

– Не волнуйся. Я обо всех позабочусь! – пообещала она.

Я вздохнула и обняла свою троицу еще раз.

– Если будет трудно, то рисуй небо! – крикнула мне Вероника.

– Хорошо! – кивнула я и пошла к машине Владимира Петровича. Временами я оглядывалась, а дети так и стояли, глядя мне вслед. Лешка держался молодцом и провожал как настоящий мужчина, он даже не сделал попытки побежать за мной.

Странно, когда я попала в детский дом, мне было больно и сложно. Те же эмоции я испытывала, покидая его. Из-за Лешки, Вероники и Марии. Но мне нужно было начинать взрослую жизнь. От того, как я буду учиться и работать, зависело благополучие мамы и ребят. Я не могла их оставить на произвол судьбы.

Перед отъездом в Москву я сходила домой, взяла оставшиеся деньги, хранившиеся в тайнике, кое-что из одежды и навестила тетю Зину. Ей я оставила сто двадцать рублей на расходы для мамы и Лешки, а себе – сорок с лишним рублей на карманные расходы. Как и говорил Владимир Петрович, пару дней спустя мы с Леночкой уехали в Москву.

Глава 5

Месть идет по следу

Столица встретила нас теплым июньским дождем. Остановились мы у фронтового товарища Владимира Петровича, некоего Бориса Глебовича, фамилию не помню. Он оказался добрым и порядочным человеком. Жены у него не было, но была дочь, которая жила со своей семьей отдельно. Сам Борис Глебович жил в Подмосковье, поэтому с радостью принял нас. Его просторная трехкомнатная квартира с высокими потолками находилась на Мытной улице со старинными дворами и огромными арками, такими красивыми, как описывают в книгах.

Борис Глебович встретил нас очень приветливо. Сначала он показал нам все комнаты, а потом пригласив за стол, бурно рассказывал о юных годах, проведенных на фронте вместе с отцом Леночки: про боевое ранение и как Владимир Петрович нес его на себе через грязь и слякоть, как им в Польше помогали партизаны, и про то, как во Вторую мировую войну они получили ордена и медали. Вечером он уехал к себе в Подмосковье, оставив нам ключи от квартиры и номер своего загородного телефона, на всякий случай.

Целыми днями мы готовились к поступлению. Время от времени я звонила тете Зине, чтобы узнать, как дела и о новостях от мамы. В один из дней она сказала мне, что маму отправили в одну из колоний в Мордовию. Все шло своим чередом, пока на первом экзамене в институте Сеченова меня не завалил профессор биологии по фамилии Васненков, имени его я не помню.

– Постойте, Ульяна Андреевна, как завалил? Вы же готовились?

– Да, вот прямо так и завалил. Причем он даже не стал меня слушать, раскричался не на шутку. Я выбежала из аудитории вся в слезах, потому что мне не дали исправить свой ответ. Помню, мне хватило лишь сил, чтобы дойти до скамейки напротив аудитории. Я поняла, что устала…

– Неожиданно, конечно, – нахмурился Августов. – Я бы сказал, полоса неудач.

– Не то слово, Захар Анатольевич. Ровно с того дня, как я увидела женщину в черном, меня преследовала гнетущая карма. Будто ею была та самая женщина без лица.

Пока я сидела на скамейке, думая, что же мне делать, ко мне подошла какая-то девушка и назвала мою фамилию. Она представилась помощницей и сказала, что работает на кафедре Васненкова. Я сначала не поняла, чего ей было нужно от меня. Девушка попросила отойти с ней в сторонку, подальше от аудитории. Я согласилась. Как только мы скрылись с глаз, она стала объяснять, что увидела мои слезы и решила догнать меня, помочь. Она честно сказала, что я вряд ли сдам другие экзамены после завала у Васненкова, и посоветовала поступать в Башкирский или Литовский мединституты. Там экзамены принимались чуть позже. Пожелав мне удачи, она быстро удалилась.

Оставшись стоять одна, я не могла сообразить, что же мне делать. Во-первых, чтобы поступать в любой из этих институтов, мне нужны были деньги на переезд, тех, что у меня были, не хватило бы. Во-вторых, откуда я могла быть уверена в том, что эта девушка мне не соврала. Возможно, она специально сказала мне все это, чтобы освободить лишнее место? Ведь неявка на второй экзамен приравнивалась к провалу.

– То есть в тот день было два экзамена? – снова перебил меня Августов.

– Да, первый был по биологии, второй по химии, кажется.

– И что вы сделали?

– Ушла, – ухмыльнулась я.

– Ульяна Андреевна, ну как вы могли? Вы же не сдавались, почему вы приняли такое решение?

– Вы знаете, Захар Анатольевич, сейчас уже глупо задаваться этим вопросом, мой выбор тогда был сделан. Я не пошла на второй экзамен.

– А Владимир Петрович не посодействовал с институтом.

– Нет, я и не стала его просить. Он и так сделал для моей семьи очень многое. К тому же, в тот год я решила никуда не ехать, подумала, что найду работу и буду параллельно готовиться к поступлению в следующем году…

В тот день, после провального экзамена, я вернулась домой и вспомнила об отце. Нашла номер его телефона в блокноте, позвонила и попросила о встрече. Я не хотела рушить его семью или что-то просить. Мне лишь хотелось кому-нибудь выговориться, я решила, что момент для встречи с ним настал. Он продиктовал адрес. Оказалось, что мы жили практически по соседству, его квартира находилась на Якиманке. По дороге я думала, как пройдет наша встреча. Если он не захочет слушать, то я больше не буду обращаться к нему, да и вообще, сотру из жизни. Так за размышлениями я дошла до его дома. Поднявшись на нужный этаж, я позвонила в дверной звонок и, когда большая дубовая дверь открылась, увидела человека, который чем-то напоминал моего отца, хотя его образ практически стерся из моей памяти. Только глаза выдавали в нем родного мне человека, а еще некоторые, схожие с Алексеем, черты лица.

– Ульяна? – спросил он.

– Да, – кивнула я.

– Ну, проходи. Давай на кухню. У меня в комнате все отдыхают, время послеобеденное как-никак, – проговорил он, следуя по длинному коридору.

«Постарел, сгорбился», – подумала я, рассматривая его со спины.

Кухня оказалась просторной, несмотря на шкафы и многочисленную утварь. Под потолком комнаты была натянута бельевая веревка, на которой висели постиранные вещи. Это была классическая кухня в коммунальной квартире.

Отец предложил мне выпить чаю. Я согласилась. Пока он возился с чайником, я рассказывала обо всем, что с нами произошло. Он неловко извинился за то, что тогда не смог толком говорить, так как поругался с женой. По нему было видно, что он не готов решать наши проблемы. Наверное, я должна была обвинить его, но он был моим отцом. Минут через двадцать на кухню зашла женщина – его новая жена. Она начала обвинять меня в попытке разрушить их семью и добавила, что у них нет лишнего места. Хотя я ни на что не претендовала. Странная логика у людей. В то время я не переносила крика, истерик и прочего насилия. Поэтому, не стала слушать ее, встала и выбежала из кухни прямиком на лестничную площадку. Преодолев десятки ступеней, я остановилась в парадной и расплакалась. Вдруг послышался голос отца, который, видимо, попытался меня догнать. Но я не хотела его видеть, поэтому поскорее решила уйти.

Не помню, как я добралась до дома, но в квартиру не пошла. Мне не хватало воздуха, казалось, что вот-вот и грудная клетка разорвется от переполнявших эмоций. Чтобы справиться с ними, я полезла на крышу. Первые минуты я просто смотрела на небо со слезами на глазах, а потом начала рисовать его, города и людей под ним… Как ни странно, мне стало легче. Рисование неба помогло мне успокоиться, взять себя в руки и улыбнуться. Вдруг внизу я заметила женщину в черном одеянии. Именно тогда я разглядела, что у нее платок с рисунками. Судя по узорам, это были красные розы. Платок был завязан под косынку. Вся остальная одежда была черного цвета. Она смотрела в мою сторону, но ни высота, ни вуаль не давали мне разглядеть ее лица. Я крикнула прямо с крыши: «Что тебе надо? Кто ты? Почему ты ходишь за мной по пятам?». Но женщина ничего мне не ответила и через какое-то время повернулась и быстрыми шагами пошла прочь.

Тогда я ничего не сказала Леночке: ни о том, что меня завалили на экзамене, ни о глупой и бессмысленной встрече с отцом, а, тем более, о женщине в черном. Хотя она тревожила меня больше всего. Конечно, это было нечестно по отношению к подруге, но мне не хотелось забивать ей голову в период сдачи экзаменов.

На следующий день я отправилась на поиски работы, и, к моему удивлению, удача мне улыбнулась. Меня взяли помощницей завсклада овощного магазина, который располагался практически по соседству с нашим домом. Так и началась моя трудовая деятельность. Днем я трудилась на складе, а по вечерам продолжала готовиться к поступлению. Мне все еще было непонятно, почему меня завалили на вступительном экзамене. Наверное, так было угодно судьбе, но, умом я понимала, что не все пальцы одинаковы: где-то везет, а где-то нет. Возможно, в следующем году, неважно в каком вузе, профессор или преподаватель, принимающий экзамен, оценит мои знания по достоинству. Хотя должна признать, что я очень переживала по этому поводу. Мне не давали опустить руки лишь письма от матери и тети Зины, которая передавала послания от детишек. Именно они заставляли меня сказать себе: «Стоп! Раз я решила стать врачом, значит буду! Нужно работать и готовиться!». Это было моим девизом в то время.

После той встречи с отцом наши отношения изменились. Папа, втайне от своей семьи, стал видеться со мной и помогать деньгами. Бывало то трешку подкинет, а то и десяточку. Когда не было денег, он приносил продукты. Происходило это три-четыре раза в месяц.

Кстати, Леночка поступила в МГУ на факультет журналистики. Жили мы спокойно и размерено. Дни были похожи один на другой. Пока не произошел случай, который стал сигналом о том, что я нахожусь в опасности.