Музыка сердца

– Роксана?!… ты здесь? ― он приподнялся на постели и протянул ко мне руку, словно звал подойти.

Я тихо подошла и присела на край кровати, моя рука оказалась в его. Казалось, что он не верил в мою реальность.

– Карло, это я! Ты заболел, и я пришла тебя проведать.

С минуту он молча блуждал по мне взглядом, а потом устало опустил голову на подушку:

– Я ничего не помню… что случилось?

– Риккардо сказал, что ты подхватил простуду, он дал тебе лекарство, чтобы ты спал. Не волнуйся, завтра все пройдет.

Его пальцы все еще цеплялись за мои, как будто боялись отпустить. Я потрогала его лоб, он был еще очень горячий. Сколько я просидела возле него, час или три, я не знала, потому что совсем потеряла счет времени. Глаза мои слипались под мерное тиканье часов… Вдруг я услышала слабый шепот:

– Я так ждал, что ты придешь, а тебя все не было… ― каждое слово давалось ему с трудом, я еле слышала, что он говорил.

– Карло, молчи! Тебе не нужно разговаривать! Постарайся уснуть, ― я шептала слова утешения, словно успокаивая больного ребенка.

Карло был таким беззащитным сейчас, что хотелось укутать его нежностью, и я так переживала, что не смогла сдержать слез. Меня пугал цвет его лица, на котором горел лихорадочный румянец, а когда он открывал глаза, в них отражался свет свечи, но Карло будто не видел его. Он то замолкал, проваливаясь в свою болезнь, то вновь приходил в себя. Мое присутствие, по-видимому, он воспринимал, как болезненный бред. Сама я находилась в странном состоянии, как будто растворившись в этой тишине и мраке комнаты. На всей земле сейчас не было никого, кроме нас двоих и страшной болезни, отнимающей у меня моего Карло. Я стала молиться. Зажав в руке крестик, я обещала Деве Марии, что всю жизнь буду безвозмездно расписывать храмы, что я согласна на все, лишь бы Карло поправился.

– Роксана, ― вдруг позвал он.

– Что, Карло?

– Как ты сюда попала?

– Я приехала в театр, а сторож сказал мне, что оперу отменили, что ты заболел, я сразу поспешила к тебе, потому что очень испугалась!

В его черных глазах была заметна внутренняя борьба. Карло хотел в чем-то признаться, но никак не решался мне это сказать. Наконец, сжав мои пальцы, он тихо и смущенно произнес:

– Я увидел тебя в ложе с сенатором, такую красивую… блестящую…

– Граф устроил мне выставку картин, и поэтому я опоздала в театр. Меня не пускали, и сенатор помог мне, а это платье подарила мне графиня, чтобы было в чем прийти на вернисаж. А можно теперь я спрошу? Почему ты так вел себя в салоне у графа Альбертино, нагрубил сенатору? И… ты сделал вид, что не знаешь меня, ― вспомнив его равнодушный взгляд, меня охватила грусть… Что я здесь делаю?

Карло с минуту молчал, а потом вдруг произнес:

– Я думал, что ты его любовница.

– Что?! Знаете что, синьор Броски? То, что я сейчас нахожусь здесь, с вами, еще не повод говорить обо мне ужасные вещи! Сначала Риккардо, а теперь и вы… Я пришла к вам не для того, чтобы выслушивать незаслуженные оскорбления. Я не могу быть чьей-либо любовницей, понятно? И вообще, какое вам дело до этого, если вы смотрели на меня, как на пустое место!

Он верил и не верил мне, по его лицу пробегали тени сомнений, но все же Карло улыбнулся:

– Против сенатора у меня никаких шансов.

Я повернулась к нему. Его взгляд был таким же теплым, как в тот волшебный вечер в театре, когда мы были с ним вместе. Он забрал обратно мою ладонь, словно она уже была его собственностью, и от этого теплого жеста я потеряла голову и стала ласкать его руку легкими касаниями пальцев.

– Извини меня, я глупец! ― помолчав, он добавил: ― Это все из-за тебя… Ты тревожишь меня. Я думаю о тебе. Еще неделю назад я не смел представить, что буду разговаривать с тобой, а теперь ты здесь, со мной, ― он перевернул мою руку и медленно поцеловал в ладонь.

– С тобой, ― эхом отозвалась я. ― А теперь спи, мне пора уходить. Спокойной ночи!

Слабость вскоре взяла свое. Он тихо вздохнул, закрыл глаза, и через минуту дыхание его стало спокойным и ровным. Я загасила свечу и, никого не встретив во всем доме, вышла на улицу и вдохнула полной грудью прохладу ночи.

Felicitа

Наступило раннее утро, на каналах расчехлили гондолы, солнце согревало своими горячими лучами веселые лица торговцев. Венеция купалась в теплом мареве и звуках музыки.

Риккардо приоткрыл дверь и заглянул в спальню брата: Карло сидел на постели, казалось, от его болезни не осталось и следа.

– Доброе утро, малыш Карло! Вижу, тебе гораздо лучше, ― Риккардо растрепал черные кудри младшего брата. ― Ну и напугал ты меня вчера! А с этой синьориной, художницей, мы вчера немного подрались.

– Как подрались?

– Она во что бы то ни стало хотела войти к тебе, а я не пускал! Ну она и фурия! Ты не представляешь, я еле удерживал ее, но куда там! Она даже поцарапала меня, вот, смотри! ― и он протянул свою руку, показывая тонкие царапины.

– Не лги, Риккардо, или ты думаешь, что я совсем разум потерял, чтобы поверить в такую чушь?

– Может, и лгу. Но то, что она влюбилась в тебя без памяти, это истинная правда, братец.

Щеки Карло покраснели, он смущенно опустил длинные ресницы. Он не мог не признаться себе, что очарование Роксаны, словно волшебные щупальца, уже коснулось его и обвивалось вокруг сердца.

Риккардо расхохотался:

– А-а, что я вижу, малыш Карло тоже влюбился! Втрескался по самые уши! ― и шутливо схватив его, начал трепать, как щенка, пока оба не повалились, совершенно утомленные и запыхавшиеся смехом и борьбой.

Карло, повернув голову, вдруг прошептал:

– Ты действительно думаешь, что она любит меня?

– Да, не будь я сын своего отца, великий сердцеед Риккардо Броски!

– Я даже не знаю, где она живет, ― вздохнул Карло, ― я ничего не знаю о ней.

– Но это несложно узнать, можно спросить графа Альбертино, хотя… лучше графиню, ― Риккардо заговорщицки подмигнул, ― графиня наверняка знает, где живет твоя художница. Хочешь, я спрошу? Я большой мастер по выведыванию тайн у женщин!

И к обеду Риккардо добыл всю информацию о Роксане. Графиня была, конечно, столь любезна, что с удовольствием расписала все достоинства девушки, похвалила ее художнический талант и похвасталась картиной, которую представляли в тот роковой вечер. В свою очередь Риккардо заверил графиню в том, что ему тоже необходимо во что бы то ни стало обзавестись парочкой картин и настолько срочно, что ждать, пока художница приедет и их официально представят друг другу, не было никакой возможности! Так было добыто название деревушки, где снимала домик Роксана.

Получив эту драгоценную информацию, Карло тут же поспешил к ней.

Дорога в деревню вилась по уступчатым склонам гор, внизу простиралось ослепительно блестевшее под солнцем море, зеленые виноградники спускались вниз и чередовались с изумрудной зеленью лугов, на которых белели стада овец и коз. Красота здешних пейзажей завораживала своим величием, и можно было действительно поверить в то, что когда-то именно здесь, на этой земле, обитали боги.

Без труда найдя заветный домик художницы, Карло бесшумно вошел и огляделся. Внутри было тесновато, всего лишь две или три комнаты, наполненные старой мебелью, но здесь было намного уютнее тех богатых покоев, к которым он привык. В одной комнате стояла кровать, застеленная ажурным покрывалом, а в другой, более светлой и просторной, была устроена студия. С первого взгляда могло показаться, что здесь царил хаос, но потом становилось понятно, что все эти треноги, куски картона, свернутые в трубочку холсты, тюбики с красками, вазы с цветами, засушенные бабочки, пустые рамки – все это жило своей особенной жизнью, создавая ту обстановку, которую принято называть богемной.

Карло прошел дальше и заметил, что комната продолжалась открытой террасой, отгороженной лишь прозрачной занавеской, сквозь которую было видно, что Роксана сидела в плетеном кресле, положив босые ноги на маленькую скамеечку. В руках она держала лист бумаги и уверенно водила по нему пальцами, растирая краску. Ее длинные волосы перебирал ветер, а ступни были подобны маленьким рыбкам, которые с видимым удовольствием грелись на солнце.

Роксана была так погружена в свое занятие, что совершенно не заметила, что за ее спиной кто-то есть. Чувствуя некоторую неловкость за свое вторжение в этот уединенный мирок, Карло подошел ближе и поприветствовал ее. Нисколько не испугавшись и, похоже, даже не удивившись, девушка положила рисунок на стол и поднялась, улыбаясь своей теплой улыбкой.

– Карло! ― она посмотрела на него снизу вверх, он был на голову выше, ― я так рада тебя видеть! Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо… спасибо вам… тебе, ― ему так много хотелось ей сказать, но слов не находилось, и он умолк на минуту, потом спохватился и смущенно произнес: ― Я так благодарен вам.

– За что? ― тоже смутилась девушка, когда он взял ее руку и поцеловал.

– Вы появились вчера, словно ангел, сидели со мной всю ночь.

– Я не могла поступить иначе.

– Вы очень добры ко мне. И еще… я хотел извиниться, я обидел вас.

– Глупости… считайте, что я уже простила вас вчера. Ну что ж, раз вы оказались у меня в гостях, давайте я покажу вам мои картины, ― глаза ее улыбались, в них не было и тени обиды, ― и я даже буду столь любезна, что подарю вам любую, если вам что-то понравится! ― Шутливо сказала она, глядя смеющимися глазами на его растерянное лицо.

Художница отодвинула в сторону прозрачную штору, отгораживающую террасу от мастерской, приглашая Карло внутрь. Он медленно и нерешительно прошелся по комнате, рассматривая разбросанные повсюду этюды и картины, висевшие на стенах. Потом его взгляд остановился на огромной папке, битком набитой работами. Роксана одобрительно кивнула, мол, смотрите, и вышла к хозяйке с просьбой накрыть стол.

Когда она вернулась, Карло заметил:

– У вас так много картин, что хватило бы не на одну выставку!

Роксана засмеялась:

– Никак не могу их распродать! В большинстве своем люди не знакомы с искусством живописи, она доступна лишь богачам, а они не слишком разборчивы: семейные портреты, натюрморты для столовых, изображения дворцов и парков, вот и весь их интерес.

– Мне очень нравятся ваши пейзажи, природа в них кажется живой.

– Да, наверное, это и есть конечная цель живописи, ну а пейзаж ― это самый чистый жанр. Его считают простым и порой недостойным труда художника, чаще он служит только фоном для картины, портрета, например. А я люблю писать пейзажи как самостоятельные произведения, в них можно сохранить воспоминания о месте, в котором когда-то бывал, потом доставать и вспоминать, ― Роксана вытащила из увесистой папки, которую Карло держал на коленях, этюд с крыльями ветряных мельниц. ― Вот это я писала в Венгрии, там очень красивые маленькие деревушки, а вот это Париж, но самое чудесное место ― Богемия!

Она рассказывала страстно, глаза ее как будто видели это и сейчас, лицо ее просветлело. Как же она была удивительна в этот миг!

– Я вижу, вы объездили всю Европу.

– Ну, почти всю, ― она отвечала просто, нисколько не задумываясь, и все это было так ново: и этот разговор, и сама возможность сидеть бок о бок на одном топчане, касаясь друг друга. Карло позволили намного больше, чем он мог мечтать, и он не верил, что все это происходит в реальности.

Роксана была непостижима в своей простоте, со своими распущенными волосами, не завитыми по моде, как у всех его знакомых дам, а гладкими, как зеркало. Они водопадом спускались на ее тонкий стан, падавшие на лицо пряди она откидывала, собирая их на одну сторону и открывая нежную шею, и этот жест гипнотизировал, притягивал и путал все мысли.

Пока художница рассказывала о своих картинах, Карло был неотступно занят тем, чтобы разгадать это обаятельное существо, он не слышал и половины того, что она рассказывала. Сначала он подумал, что ее основная черта ― естественность, потом решил, что жизнерадостность, и вдруг его осенило ― гордость! Гордость была в ее глазах, в посадке головы, в нежно очерченных губах, в маленьких руках с голубыми жилками, которые невозможно было представить с тяжелым мастихином или кистью. Роксана была радостной и непринужденной, женственной и нежной, по-мальчишески готовой на любую шалость, но гордость лежала в основе ее существа. Она была открытой, искренней и честной и ни в коем случае не безвольной игрушкой. Минутами в ней вспыхивали стальные искорки, она производила впечатление силы в ее самой изощренной форме. И Карло связывал образ Роксаны с представлением о серебряной струне или перламутровой раковине, таящей в себе жемчужину.

Карло сам не заметил, как подхватил ее манеру общения и заговорил с ней так же просто и легко:

– А откуда вы сами?

Роксана грустно улыбнулась:

– Я столько путешествую, что сама уже не знаю, откуда я…

– Но у вас есть родные? Где вы родились?

– Я уже давно живу одна. Родилась я в Польше, но родителей своих не знаю, меня воспитывал князь Любецкой, он дал мне образование и наследство, а с совершеннолетием ― и свободу.

– А кто учил вас рисовать?

– Один художник, расписывавший наши храмы. Сначала он учил меня писать иконы и святых, а когда этого оказалось недостаточно, я начала брать уроки живописи у Матейко, он был уже совсем старым. Я училась у природы, у старых мастеров, просто глядя на их работы. У нас тоже было большое собрание картин, мой опекун князь собирал их на протяжении всей жизни… Карло, мне не очень хочется вспоминать это время, ― Роксана резко встала и, схватив папку с этюдами, забросила ее в угол. ― Пойдем лучше на солнце пить кофе!

Смотря на нее, Карло заметил легчайший перламутровый отблеск на ее длинных темных ресницах, затем невольно перевел взгляд на брови, тоже темные, оказалось, что и в них есть этот перламутровый блеск, а в ее распущенных волосах он поблескивал уже совершенно ясно. Каждый раз, когда милая улыбка оживляла ее лицо, и вспыхивали удивительные двухцветные серо-зеленые глаза, они ослепляли его, рождая необъяснимое волнение.

Настроение Роксаны менялось так же быстро, как горная речка: она была то весела, то грустна, то задумчива, и по лицу ее невозможно было определить, чего ждать от нее в следующую секунду. Карло невольно любовался этими изменчивыми чертами, ловя себя на мысли, что ни оторвать взгляд, ни ожидать игры чувств в ее глазах он не может. И, наверное, теперь не сможет никогда. Роксане были совсем не свойственны жеманство и манерность, присущие многим аристократкам. Она не лукавила, не смущалась, а смотрела открыто и просто, лишь иногда, заметив его пристальный взгляд, отводила глаза. И ее обращение на ты звучало так естественно из ее уст, так подкупающе искренно, что трудно было утаить от этой чудной девушки свои мысли: с ней хотелось разговаривать бесконечно долго, обо всем на свете.

– И вы живете одна?

– Одна, ― Роксана улыбнулась в ответ. ― А почему это тебя удивляет?

– Здесь молодым девушкам не позволяют быть одним, до замужества они находятся в монастыре.

– Господи, какой ужас! Но это просто дикость! Или эти девушки столь легкомысленны, что невинность они могут сохранить только сидя под замком? ― Роксана рассмеялась. ― Карло, а ты тоже считаешь, что невесту надо прятать в монастыре? ― Она лукаво посмотрела ему прямо в глаза.

– Я не знаю, я никогда не думал об этом, ― ее вопросы сбивали его с толку, ― у меня никогда не было невесты и не может быть…, ― тень страдания метнулась по его безупречному в своей красоте лицу, но он быстро прогнал ее и вновь стал искать ее взгляда. ― Но я не об этом! Вам, наверное, одной тяжело, кто вам помогает, кто вас оберегает, кто сидит с вами, когда вы болеете?

Роксана подняла на него свои большие глаза, в которых заплескалась грусть, уголки ее губ дрогнули:

– Никто, ― с видимым усилием она улыбнулась и сказала: ― но я сама могу заработать себе на жизнь, и хороших людей на свете гораздо больше, чем дурных.

– И братьев или сестер у вас тоже нет…, ― Карло почувствовал жалость к этой маленькой и сильной художнице, вынужденной в одиночку справляться со всем в жизни. И ему стало стыдно за себя, за свою слабость и страхи, ведь у него был и брат, и многочисленные покровители, и обожающая его публика, а Роксана была одна на целом свете. Но, похоже, она была столь сильна, что могла справляться со всеми неприятностями, в том числе и с плохим настроением, вот и сейчас, она уже улыбалась, искренне и открыто.

– Ну, в этом тебе повезло больше! ― рассмеялась она, наливая в фарфоровые чашечки горячий кофе.

Карло в ответ тоже улыбнулся: незаметно ее настроение передалось ему:

– Вы зря считаете, что мне повезло, скажу я вам по секрету. Риккардо, мой старший брат, он просто невыносим! Он сочиняет для меня музыку и заставляет совершать в ней акробатические номера.

– В этом тебе нет равных! Он просто знает, на что ты способен, вот и все.

– Он обещает написать мне какую-то невообразимо красивую оперу, которая, по его словам, принесет грандиозный успех, но я жду этого вот уже который год, а оперы все нет и нет, и что-то подсказывает мне, что ее и вовсе никогда не будет.

– О чем же еще можно мечтать, когда вся Европа у твоих ног?

Он поморщился и ответил вопросом на вопрос.

– А о чем мечтаешь ты, милый мираж? ― спросил Карло, с тайным удовольствием глядя прямо в эти бездонные глаза, с такой прямотой смотревшие на него.

Любая другая девушка сначала бы немного подумала, потом выдала бы что-то типичное и скучное, к примеру: «Я мечтаю о неземной любви, о приключениях, о богатом муже и детях», но Роксана, не задумываясь, принялась рассказывать, как будто видела эту картину вживую. Глаза ее затуманились, уголки губ таинственно приподнялись:

– Я мечтаю о таком домике, как этот, чтобы из окон было видно море и корабли, чтобы виноград спускался прямо на террасу, по которой можно было ступать босиком, чтобы я была свободна…, ― она умолкла, тень грусти скользнула по ее лицу, но это длилось лишь мгновение. ― Еще я мечтаю о путешествиях, хочу увидеть пирамиды в Египте, слонов в Индии, покормить с рук северного оленя… Хочу вновь возвращаться в свой домик, ухаживать за цветами в саду и выращивать заморские овощи на грядках… Но не смотри на меня так, я понимаю, что это просто сумасшедший ответ!

– Это лучшие мечты, которые мне доверяли, ― Карло подошел к девушке и опустился рядом с ее креслом, его руки завладели маленькой ладошкой, и, перевернув ее, он стал нежно целовать каждый пальчик.

– Они все в краске, Карло, ― прошептала она, но рук не отняла.

– Я бы хотел оказаться в твоих мечтах, ― признался он, заглядывая в ее потемневшие глаза.

– Ты уже в них, ― тише лесного эха отозвалась Роксана.

Солнце, склонившись над горизонтом, устроило грандиозное представление: море пылало алым и фиолетовым, паруса кораблей окрасились в красный, горы почернели.

– Знаешь, ― прошептала художница, ― в одной стране говорят, что если на закате долго смотреть на солнце, то среди его последних лучей можно увидеть зеленый луч, и у того, кто его увидит, исполнится любое желание.

Но не на солнце смотрел сейчас завороженно Карло, а на нее, такую волшебную, нежную, настоящую:

– Мое желание уже сбылось, ― и их губы слились в продолжительном поцелуе. Так легко и просто, как будто разлученные еще в прошлой жизни, они теперь нашли друг друга и боялись потерять вновь.

Это был удивительный день, наверное, самый важный в моей жизни. Хотелось благодарить всевышнего за то, что рай стал возможен и на земле. Я любила! Никаких мыслей о том, что ждет впереди! Хотелось жить сегодняшним днем. Когда-то я решила так и оказалась права. Все, о чем можно было только мечтать, было сейчас со мной: Карло, мои картины, написанные и еще мелькавшие в виде смутных образов в голове.

– Карло, ты так и не выбрал картину, ― опомнилась я. Мне захотелось подарить ему что-нибудь.

– Я сейчас обязательно выберу, но будь готова, что завтра же Риккардо явится сюда и купит все, что у тебя есть: ему непременно захочется иметь больше, чем у меня.

Я оценила шутку и пообещала припрятать особо красивые этюды подальше, а напоказ выставить самое неудавшееся из написанного. Карло еще раз окинул взглядом работы и заметил мольберт, накрытый покрывалом, и не успела я ему помешать, как моя тайна была разоблачена. Я попалась, как мышка в мышеловку, уже не отвертеться. С минуту он внимательно рассматривал свой портрет, а потом, абсолютно счастливый, заключил меня в объятия.

– Я его возьму.

– Нет, ни за что!

– Я потрясающе красив, даже не ожидал, ― шутил он.

– Я преувеличила, ведь это просто портрет!

– У тебя хорошая память.

– Вот потому и не вышло!

– Как это не вышло?! Значит, я еще красивей, чем здесь?

– Да, в следующий раз я нарисую тебя в образе Аполлона.

– Обязательно!

Договорившись о следующей встрече, мы расстались на теплой горной дорожке, слабо освещенной лунным светом.

Не в силах уснуть, я забралась с ногами в кресло, закуталась в покрывало и стала смотреть на ночное море и звезды над ним, а во всей ласковой природе вокруг звучало бесконечное люблю…

Карло Броски долго не ложился. Маленький домик с его маленькой художницей взволновали его. Сидя перед клавесином, он видел в своем воображении Роксану в разных обличиях и настроениях, такой, какой она прошла перед ним в течение этих нескольких дней. То она говорила с ним о живописи и восхищала своими картинами, то грелась под солнцем на открытой террасе, то закутанная в темную вуаль, внимала из ложи его пению, и, наконец, он чувствовал ее тепло и сладость мягких и горячих губ. Сон не приходил к нему, Карло слышал звук ее голоса и ее смех, опять он видел перед собой ее маленькие босые ножки на дощатом полу, от этого образа он никак не мог отделаться, он преследовал его неотступно, точно наваждение. Образ этот, сотканный из света и красок, как видение, вставал перед ним каждую секунду.

Теперь все его терзания, его безумие и счастье состояли в том, что он уже не сомневался в своих чувствах к ней. Зачем слова, когда его губы еще дрожали от воспоминания о том, что она сказала ему прикосновением своих губ? Он вновь и вновь возвращался к поцелую, на который она ответила, и тонул в море блаженных воспоминаний. Чудесным казалось ему то, что такая удивительная девушка могла его полюбить. И ее дыхание прерывалось, когда она была в его объятиях, и ее губы ожили для его губ.

Риккардо, который видел уже десятый сон, разбудили звуки клавесина:

– Чертов братец! ― накинув халат, он поспешил в покои Карло.

– Ты решил разбудить солнце, как при дворе испанского монарха?! ― Риккардо вспомнил о том случае, когда им пришлось наблюдать затмение солнца. Когда солнце полностью скрылось и засверкала его корона, король произнес свои знаменитые впоследствии слова: «Не станет ли теперь земля могилой? Верните нам солнце, Фаринелли!»

Карло с видимым удовольствием еще громче стал стучать по клавишам, приводя в бешенство брата, который недолго думая схватил его, как медведь, и начал оттаскивать от инструмента. Оба хохотали так, что в дверь тихонько заглянул кто-то из слуг.

– Тише, тише, сумасшедший! ― зашептал Риккардо, навалившись на Карло и прижимая его голову к ковру. ― Переполошил весь дом, боюсь, если мы разбудим князя, нам несдобровать!

Но Карло было все нипочем, и он продолжал смеяться и давать тумаки старшему брату, так что Риккардо сдался первым.

– Ты что такой? И где ты был все это время? Хотя по твоим счастливым глазам можно догадаться, что виной всему эта художница. Ну и как далеко ты продвинулся в своих успехах? ― спросил Риккардо с привычным для него пошлым намеком.

– Тебя это не касается! ― Карло не понравился ни вопрос, ни то, как брат его задал.

– Да неужели? Меня касается все! ― Многозначительно добавил брат. ― Или ты забыл завещание нашего отца?

Карло поднялся и вышел на балкон.

– Уйди с холода! ― Когда брат не подчинился, Риккардо вышел следом и силой хотел затолкать его обратно в комнату, но тот, изменившись в лице, медленно и отчетливо произнес:

– Я не твоя вещь… не смей приказывать мне…

Риккардо был ошеломлен: первый раз в жизни он услышал такое от младшего брата:

– Карло, нас двое, ты забыл? Я всю жизнь живу тобой, пишу для тебя…

– Для себя! Чтобы удовлетворять свое тщеславие!

Риккардо низко опустил голову, могло показаться, что эти слова его больно задели, но уже через мгновение он зло процедил:

– Ты без меня никто! Запомни это! И никогда ты не будешь свободен от меня, потому что я люблю тебя! А они любят лишь твой голос!

Карло дрожал, вцепившись в перила балкона, хватая ртом холодный воздух, по щекам его побежали слезы, которых Риккардо, однако, уже не видел, стремительно повернувшись, он в бешенстве выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.