Полная версия
Под знаком OST. Книга 2
В ее голове крутятся последние слова, которые произносили начальник лагеря и герр Хиппке на допросе в комнате коменданта. Комендант требовал строгого наказания и отправки Муси в концлагерь, герр Хиппке пытался ее защищать.
– Эту русскую пора отправлять в концлагерь. За ней столько числится, вы видели ее дело? А вы ее защищаете? Она чуть не убила немецкого ребенка, она его обварила.
– Я не защищаю, я просто считаю, что она может быть полезна рейху. Ребенок, кстати, остался жив только благодаря Мусе.
– Но она неисправима, она ненавидит все немецкое, это очевидно, сегодняшняя выходка это доказала!
– Ну, что такого она прочла, упомянула несколько раз слово «русская», ну и что? Какая-то лирика! Ласточки какие-то, нет тут ничего криминального.
– Ну, хорошо, но только под вашу ответственность, и еще одна просьба, в обмен на эту услугу я попрошу вас переправить мою жену с ребенком в безопасное место. Становится неспокойно.
Скрежет открывающейся двери карцера разбудил Мусю и заставил проснуться, немецкий солдат внимательно посмотрел на лежащую на полу девушку, ткнул в нее винтовкой, попытался разбудить.
– Эй, номер 14532! На выход. Ты жива? Тебя ждет герр офицер. Большой чин, так что поторопись. Эй, эй, вставай живей…
Муся встала с трудом. От длительного пребывания в холодном карцере ее лицо осунулось и почернело. Круги под глазами, запекшиеся губы – так выглядела Муся. Ноги не слушались ее, она была просто уверена, что и двух шагов не пройдет вперед. Однако немецкий солдат грубо подталкивал ее к выходу.
– Пройди в барак, собери вещи в вещмешок.
Муся все делала машинально, почти механически. По счастью соседки по бараку были на работе в цеху химического завода и прощаться было не с кем. Муся бросила последний взгляд на барак и вышла.
Герр Хиппке ждал ее в своей красной машине с открытым верхом на выезде из лагеря. Немецкий солдат довел девушку прямо до офицера, отдал ему честь и ретировался. Муся молча села в машину, еще секунду – и взревевший мотор унес ее от зловещих черных корпусов химического завода подальше.
Через час они уже были в лесу. Герр Хиппке заглушил мотор и протянул ей коричневое платье взамен ее серого клетчатого с белым воротничком.
– На! Надевай! В этом платье ты не можешь разъезжать по Германии. Да, не бойся. Я отвернусь.
Герр Хиппке вышел из машины, Муся закрыла дверь и начала переодеваться, в лесу было тихо и чувствовалась близкая весна. Кукушка произносила свое тихое «ку-ку», зеленая трава пробивалась сквозь землю, где-то даже распустились подснежники.
Герр Хиппке достал из серебряного портсигара папиросу, понюхал скрученный в ней табак, чиркнул зажигалкой и закурил. Муся переодевалась молча. Настроение было паршивое. Она почти переоделась, когда он неожиданно быстро открыл дверцу машины и вытащил ее на поляну. Ее бледное лицо, руки с синяками от наручников его поразили. Муся смотрела на него с ненавистью, в ее глазах не было благодарности спасителю, интеллигентная русская девушка откровенно его ненавидела. Альфред Хиппке схватил ее за руку и как следует сжал. Муся даже вскрикнула от пронизывающей боли, но сделала попытку вырваться. Немецкий офицер достал из-под своего ремня свой револьвер.
– Мне стоило большого труда найти тебя на заводе, а еще вытащить тебя оттуда и из карцера.
– Куда же вы меня везете?
– В Швейцарию. У меня там маленький дом. Там тихо и ты можешь жить со мной.
– В качестве кого? Я никак не хочу. А как же Вера? Вы ей тоже предлагали поехать в Швейцарию?
Герр Хиппке побледнел. Муся затронула больную тему, попав в самую точку. Альфред до сих пор горевал по своей русской прислуге.
Втайне от самого себя и от всего арийского мира, в котором жил и существовал Альфред, он был влюблен в Веру Михайлович. Она была хороша в постели, и преступная связь с ней не давала ему покоя даже после ее смерти. Вера приходила к нему во снах вместе с ребенком и укоряла его за убийство. Герр Хиппке просыпался в холодном поту, вспоминая ее синие глаза и белокурые волосы.
– (тихо, будто сам себе) Она-то мечтала стать фрау Хиппке… Кроме того, она была беременна!
– Вы ее убили!
– О, нет… Она напилась, что-то несла несусветное… Я, честно говоря, не сразу принял это всерьез… Потом она вскочила на окно, пытаясь разжалобить меня. И оступилась. (через паузу) Она мне снится. Часто. Она и ребенок.
– Это вы ей помогли выпрыгнуть в окно…
Слова Муси выводят герра Хиппке из себя, он разворачивается, хватает опять Мусю за руку, разворачивает ее к себе, сует свой пистолет прямо ей в руки.
– Ну-ка иди сюда! Иди, иди! Вот, стреляй! Ты думаешь, мне жизнь дорога, с тех пор, как я каждую ночь вижу во сне убиенную Веру и ее неродившегося ребенка? А еще твои глаза, полные ненависти.
Пистолет тяжелый и холодный, Муся с трудом удерживает его в руках. Дуло упирается прямо в мундир герра Хиппке. Альфред помогает девушке взвести курок, кажется: еще минута, и она выстрелит ему прямо в грудь. Альфред начинает медленно говорить, тщательно подбирая слова.
– Какая драматическая сцена! Когда я был маленьким, я хотел стать актером, а стал эсэсовцем. Соколом Гиммлера.
Слова Альфреда попадают в самое сердце Муси. Она вздыхает и опускает пистолет. Слезы наворачиваются ей на глаза, ей сложно выстрелить в человека, даже такого, как герр Хиппке: фашиста и убийцу.
– Я тоже хотела стать актрисой, а теперь я здесь.
Муся кладет пистолет на капот, садится в машину и начинает плакать. Альфред выдыхает, опасность миновала, он достает белый платок из кармана и вытирает пот со лба. Он убирает пистолет в кобуру, застегивает портупею и садится в машину. Медленно заводит мотор, продолжая говорить с Мусей.
– Знаешь… Лучше всего жить в лесу. Быть лесником, никого вокруг. Только звери и птицы. И полный покой. Ну, все. Поехали. Я отвезу тебя к своей знакомой фрау Якобс, в деревню. Я ей как-то помог с документами. Я думаю, тебе у них будет хорошо.
Мотор наконец-то завелся, и красная машина тронулась с места.
Герр Хиппке лихо вел машину по шоссе, петляющему по лесу с рядом дубовых деревьев по обе стороны дороги. Пшеничные поля, колосившаяся рожь, белые мельницы с лопастями, стада коров и овец, казавшихся Мусе игрушечными, проносились мимо. Дорога в немецкую деревню была долгой, вскоре Мусю укачало и она уснула на заднем сидении машины Альфреда.
Проснулась она ровно через пять часов от громкого разговора герра Хиппке с хозяйкой деревенского дома, фрау Якобс, и ее сыном, Карлом. Муся посмотрела из окна и увидела, что красная машина герра Хиппке была припаркована у большого двора красивого свежевыбеленного деревенского немецкого дома с черепичной красной крышей и красно-кирпичной каминной трубой, из которой шел дымок. По двору гуляли сытые гуси, утки, в хлеву мычала корова, блеяли овцы. Рядом с герром Хиппке стояла хозяйка дома: женщина в платке, кофте и юбке с фартуком, а также ее сын в форме гитлерюгенда: коричневой кофте, черных шортах с черной пилоткой на голове и с черным галстуком.
Муся рассматривала наряд юного поклонника Гитлера. Удивительно, насколько все-таки эта форма напоминала форму пионерской организации на родине. Сравнение было неприятное, однако бросалось в глаза. Про гитлерюгенд, юных эсэсовцев, куда принимали юношей и девушек до 16 лет, Муся слышала еще в Вольфе, когда жила у герра Кернера. Она часто встречала этих юных фашистов на улицах. Они были особо непримиримы к остовцам, постоянно задирали и издевались над ней на улицах города, заставляя ее соблюдать правила распорядка дня. Муся удивилась, что в глухой немецкой деревне они также есть. Открытие было неприятным: гитлерюгенд в виде Карла Якобса, сына фрау Якобс, ненавидел славян. На вид ему было лет 14, однако он просто кипел от ненависти.
– Хай Гитлер, господин штурман фюрер!
– Хай Гитлер, мой мальчик! Ты прекрасно выглядишь. (фрау Якобс) Здравствуйте, фрау Якобс!
– Здравствуйте, герр Хиппке! Чем обязана вашему посещению?
– Я хотел вас попросить, фрау Якобс (через паузу) об одной услуге. (через паузу) Приютить эту девушку.
Петли на воротах двора фрау Якобс скрипнули. Фрау Якобс, Карл и герр Хиппке обернулись, Муся шла с вещмешком по дорожке прямо к дому. Карл нахмурился.
– Мама, посмотри! Эта девушка похожа на славянку.
Муся вздрогнула, очевидно, что юный Карл уже ненавидел ее, даже не познакомившись толком. Герр Хиппке разозлился.
Карл Якобс был полукровкой. Его дед по отцовской линии был евреем, его самого долго не принимали в гитлерюгенд, и только ходатайство самого герра Хиппке спасло эту семью от выселения и экспроприации домов на нужды Третьего рейха. Альфред решил поставить на место Карла.
– Что ты сказал? Ах ты, щенок! (громко) Встать, смирно!
Карл удивился и испугался тона старшего офицера СС. Очевидно, что он сморозил какую-то глупость и вновь прибывшая русская прислуга имеет какой-то особый статус и покровительство герра Хиппке. Мальчик выпрямился, поправил свою портупею и выбросил руку вверх в приветственном жесте.
– Хайль Гитлер, герр Хиппке! (косится на Мусю) Извините.
– Молодой человек, где ваша дисциплина?! С вами разговаривает старший по званию! А ну-ка, кру-уу-гом! Шагом марш! (видит, как Карл марширует к дому) Хоп-хоп-хоп!
Карл строевым шагом идет по тропинке к дому. Фрау Якобс улыбается и кричит ему вслед.
– Карл, иди лучше вещи собирай. (герр Хиппке) Он на два года уезжает в школу Адольфа Гитлера, в Шпандау. Не знаю, что я буду без него делать. Урожай на носу!
Муся стояла рядом и слушала то, что говорит немецкая бауэрша, так называли помещиков в фашистской Германии. Сообщение, что Карл уезжает на два года из немецкого села, ее страшно обрадовало: некому будет травить ее и преследовать.
Злые серые глаза Карла убеждали ее, что он крайне злобный фашист, так про себя называла их Муся.
– Вот вам помощница! Ее бумаги в порядке. Я уверяю вас, что вам нечего опасаться. Ну, как? Фрау Якобс? Вы мне поможете?
Фрау Якобс внимательно посмотрела на Мусю. Русская была худая, тонкая, с руками как тростинки. Очевидно, что не крестьянская кровь. Фрау Якобс вздохнула, Карл был абсолютно прав, когда среагировал на приезд новой прислуги отрицательно.
– Надо бы еще раз спросить у Карла. Он терпеть не может русских.
– Фрау Якобс! Я прошу вас…
Они говорят тихо, чуть в отдалении от Муси, которая стоит посередине двора.
– Ну, ладно. Я надеюсь, она не ленивая. Она говорит по-немецки?
– Да, и отлично все понимает… (отдает честь) До свидания!
Герр Хиппке разворачивается и идет к воротам двора фрау Якобс. Муся видит, как он садится в машину, разворачивается перед домом бауэрши, поддает газу и, скрипнув тормозными колодками, прибавляет скорость, чтобы навсегда покинуть деревню, где он оставил Мусю. Девушке удивительно, что Альфред Хиппке не сказал ей на прощание ни одного слова, даже не взглянул на нее, отъезжая от дома. Очевидно, что офицер СС попрощался со своей пленницей навсегда. Фрау Якобс долго смотрела вслед отъезжающей красной машине герра Хиппке, пока она не скрылась на горизонте, потом обернулась к Мусе.
– Что же мне теперь с тобой делать? Худая… надо тебя откормить, чтобы ты на что-то годилась. Идем, идем…
Фрау Якобс идет с Мусей по мощенной булыжником дорожке, прямо в свой дом. Скрипит зеленая деревянная дверь на петлях. Они вместе входят на кухню, экскурсию по дому делает фрау Якобс. Она показывает Мусю светелку, кухню, комнату Карла, свою спальню, гостиную и маленькую комнатку для прислуги на втором этаже дома.
– А вот там кухня, к ней надо идти через мою комнату.
Муся открывает сама дверь в комнату Карла, видит его самого, собирающего вещи в чемодан. Вся комната мальчика увешана агитационными плакатами с фашистской свастикой, рядом с окном огромный портрет Гитлера.
– Эй, ты куда? (закрывает дверь перед ее носом) Это комната Карла, все фашистские плакаты и фото в его комнате принадлежат ему. Они мне не нравятся. Это Карл (машет рукой в сторону его комнаты) их повесил.
Она берет Мусю за руку и тащит ее через гостиную и кухню наверх, в ее комнату.
– Я давно перестала с ним ругаться из-за этого.
Показывает на стену кухни, где висит портрет герра Якобса с черной лентой на краю.
– А это мой муж и отец Карла. (сухо кидая взгляд на Мусю) Он полгода назад погиб в России.
Муся смотрит на портрет герра Мюллера в форме рядового солдата Вермахта, очевидно, что семья баэуров ненавидит всех русских и ей придется несладко. Однако фрау Якобс тащит ее наверх, в ее комнату, где на удивление просторно, много света, кровать и на стуле кувшин с водой для умывания.
– Вот твоя комната. Ложись пораньше, мы рано встаем, это же деревня. Корову надо выводить часа в четыре утра до выпадения росы.
Муся смотрит на фрау Якобс с интересом. Простое крестьянское лицо, конопатое и грубоватое, грубые красные руки, две косы, заплетенные и уложенные кренделем на голове, ничего в ней не выдавало чистокровную немку. Фрау Якобс чем-то напоминала обычную русскую крестьянку. Она улыбнулась, потрепала Мусю по спине и пошла вниз по лестнице к себе на кухню готовить ужин на вечер.
Очевидно, что лишний рот прибавился в их семье, и нужно было рассчитать все правильно и накормить еще и новую прислугу. Муся тем временем положила свой вещмешок на кровать, набрала в ладошки воды из кувшина и умылась. Волосы, остриженные в сортировочном лагере, заметно подросли, путались, их очевидно надо было причесать.
Муся достала гребень с редкими зубчиками, подошла к старинному зеркалу и начала расчесываться, быстрыми и резкими движениями разделяя свои волосы на прямой пробор налево и направо. В отражении зеркала она увидела девушку с испуганным и худым лицом, с запавшими глазами и с синяками под ними.
Она рассматривала себя с сожалением, ей ничего не напоминало ее саму: будущую кинозвезду, студентку ГИТИСА, любимую дочь профессора и внучку московской интеллигенции.
В коричневом старом платье, которое нашел для Муси герр Хиппке, она скорее напоминала себе затравленную остовку, а не холенную девочку из профессорской семьи.
Полгода, проведенные в рабстве у немцев, подневольный труд давали себя знать, заметно меняя психику русской прислуги.
Слезы показались на ее глазах, она готова была расплакаться, когда сзади, в отражении зеркала, неожиданно появился Карл с ножом в руках, он занес его прямо над ней и прошипел.
– Когда я вернусь, чтобы тебя здесь не было. Поняла?
Карл сверкнул лезвием ножа прямо перед носом Муси, затем убрал клинок в ножны, висевшие на его кожаном поясе, и пошел к выходу. Муся закрыла глаза от страха, затем резко открыла. Карла уже не было в комнате, она села на кровать и заплакала навзрыд.
Глава 2. Москва. Квартира тети Лиля Шварц / Рынок / Квартира Петра Васильевича. Май 1943
Во дворе тети Лили идет разгрузка дров. Гуля, которую жилкомитет направлял периодически на общественные работы после школьных занятий, активно помогала тете Фаине, управляющей жилищной конторой, освободить грузовичок. Водитель грузовика сдал назад, открыв кузов и выгрузив дрова.
Вместе с Гулей работали еще две девчонки из школы. Они были, так же как и Гуля, в школьных платьях, в фартуках и варежках. Девочки, которыми руководила тетя Фаина, укладывали дрова в дровницу.
– Здесь, что ли? Мне, мне дайте. Я хочу! И я. И я.
– Подходим, подходим. Дрова! (девочкам) Разгружаем дрова! Так собираемся! Помогаем, помогаем. Осторожно, здравствуйте! (Гуле) Давайте, шевелитесь, шевелитесь. Кто больше разгрузит, тот получит больше карточек на еду. Ага, и вам дровишек?
– Куда больше? Надорвемся…
– От твоей попы, Растопчина, не убудет. А кто будет ударно работать, получит лишнюю литеру в спецстоловую.
А тем временем во дворе тети Лили Шварц появляется пожилой седоватый мужчина. Это Иван Павлович, давний знакомый Лили Ильиничны. Он в плаще, шляпе, с зонтом в руках.
– Здравствуйте, здравствуйте. Извините, пожалуйста, а Лиля Ильинична Шварц здесь проживает?
– Лиля Ильинична, а вот же она. Картошку сажает. Вместе со всеми. Во дворе.
Лиля Шварц занималась прополкой грядки картошки, когда к ней подошел Иван Павлович.
– Господи, дали только грядку, а чего с нее соберешь?
– Да, ладно, не ворчи. Скажи, спасибо, что это хоть под огороды дали.
Иван Павлович подходит ближе. Увидев Лилю в пелерине и шляпке с вуалью, копающую картошку, он просто всплеснул руками.
– Лилечка! Вы ли это?!
– Ой, ой! О, господи! Иван! Палыч!
– Твои красоты не померкли. Я тебя искал, так искал!
– Господи, Иван!
– Хватит вопить! На весь двор.
Лиля Ильинична и Иван Павлович обнимаются. Они давно не виделись и страшно обрадовались встрече. Тетя Лиля приглашает его к себе домой в квартиру. Уже через полчаса они мило воркуют в гостиной, поедая суп, который сварила бабушка Лиза.
– Палыч, а как твоя Женя? Все такая же толстая?!
– Так она же умерла!
– Ой, прости. А когда?!
– Два года, как я сам недавно узнал.
– То есть как это ты недавно узнал?
– Так ты ничего не знаешь? Она же сразу от меня ушла к Павленкову.
– К Витьке? Да ты что! Почему же я ничего не знала?
– Мне было стыдно, я почти сразу уехал и жил в Орле, у сестры.
– Ты ешь, ешь.
– Я ем, ем. (через паузу) Потом работал в филармонии.
– В филармонии? Мечта!
– А ты отлично готовишь, Эммочка!
– И хорошо пою. (поет) Струй вещих сладостные звуки до слуха нашего дошли!
– Да, даже готовишь музыкально, да!
– Ты хочешь сказать со сладостными звуками?!
– Да! Дай я тебе ручку поцелую!
– Палыч, займите свое исходное положение.
– Все!
А тем временем дровница во дворе растет на глазах. Девочки трудятся вовсю, а вот Гуля, помогая разгрузке, роняет бревно себе на ногу, выбывая из погрузки.
– Ой, мамочка! (роняет на ногу дрова) Мамочка!
– Чего, ударилась? Надо холодненькое приложить. Может домой пойдешь? Ты вроде здесь где-то рядом живешь. У тети Лили, да?
– Не ваше дело…
– Не мое дело! Как скажешь. (девочкам) Работаем, помогаем, помогаем. Кто сегодня хорошо поработает, получит лишнюю порцию супа в спецстоловой!
Разгрузка, которой руководит тетя Фаина, идет активно дальше. Гуля, хромая, идет к подъезду. Когда она входит в квартиру, Иван Павлович уже доел свою порцию супа, сказал комплименты Лиле Ильиничне, взял гитару и готовился спеть арию в честь своей дамы сердца.
– Здравствуйте.
Голос бабушки Лизы (из кухни):
– Гуля, это ты?
– Я, бабуль!
– Поешь, милая! Я приготовила суп для всех!
Гуля достает перекись, снимает порванный чулок и заливает рану, смотря исподлобья на тетю Лилю и ее ухажера, видит супницу и две тарелки супа.
– Ага. Вижу. Для всех. (зло смотрит на Ивана Павловича)
– Гулечка. Познакомься, это мой старинный приятель, Иван Павлович!
– Добрый день! Здрасте!
– Ты у нас тарелки возьми, Палыч, и налей Гуле супа!
– Прости, пожалуйста, хорошо.
Иван Павлович откладывает гитару и начинает наливать суп в тарелку для Гули, которую достал из шкафа. Гуля смотрит на него со злостью, новый знакомый тети Лили ведет себя в квартире как хозяин.
– Гулечка, я не хотела тебя расстраивать. Но. У нас картошка кончилась, так что суп пустой, извини…
– Ну, еще бы. (зыркает зло на Ивана Павловича). Мы же теперь всем кварталом питаемся.
Иван Павлович смотрит на девушку, понимая, что она явно недовольна его посещением тети Лили. Он начинает собираться домой.
– Ой, я совсем запамятовал, ко мне товарищ должен зайти сейчас.
Тетя Лиля понимает, что Гуля обидела ее друга. Она пытается загладить ее неловкие слова.
– Куда? Ты куда собрался? (встает с дивана) Я тебя провожу, дверь закрою. (Ивану Павловичу) Ты чего это вдруг? А?
– Лилечка! Не беспокойся, я сам все найду! И сам дверь закрою.
– Ой, Палыч, а ты ко мне придешь еще? А, Палыч?
– Я приду, приду обязательно.
В коридоре появляется бабушка Лиза с полотенцем в руках. Она вытирает руки и видит прощающегося Ивана Павловича, удивляется его скорому уходу.
– Лиза, до свидания. Всего доброго. Я приду, приду еще.
– До свидания, Иван Павлович! Заходите еще.
– До свидания!
Лиля Ильинична и бабушка Лиза провожают Ивана Павловича, только после того, как за ним закрывается дверь, бабушка Лиза идет к своей машинке в другую комнату: шить варежки. Бабушка подрабатывала их продажей, так как карточек на еду им явно не хватало, тетя Лиля решила деликатно отчитать Гулю за нелюбезное обращение к ее новому гостю.
– Он такой стеснительный. Ну, зачем ты его спугнула!
– Да нет. Я вообще не против, могу совсем не есть.
– А картошку мы достанем для супа, не волнуйся. Я могу шубу обменять.
– Кому нужна ваша шуба? Зимой надо было продавать.
– Мне жалко было. Это память! От Виктора Сухорецкого!
– Конечно, своего-то жалко. А чужого небось нет! За чужой счет щедрой очень хорошо быть. А то, что я устаю? От голода чуть в обморок не падаю, это никого не волнует. Старухой стала уже. Шубу пожалели! Эх, вы! (саркастично кивая на бабушкину комнату) Бабушка все руки стерла, пока шила свои варежки! Вы можете только читать и музицировать.
Бабушка Лиза слышит из соседней комнаты их разговор, всплескивает руками. Гуля безобразно себя ведет, обижая тетю Лилю. А ведь они живут в ее квартире. Бабушке было крайне неудобно за те горькие слова, которые произнесла вслух Гуля.
– Гуля, ты совершенно права! Я совершенно неприспособленная!
– Лилечка, вы что шумите? (из другой комнаты)
– Ничего, бабуль. (громко) Шей варежки дальше!
– Да, Гуля! Ты абсолютно права. Я ненужная, только вас объедаю. Решено, завтра я иду на рынок продавать свою шубу!
Тетя Лиля раскрывает шкаф и достает свою шубу, а также еще часть своих украшений. Очевидно, что все это можно обменять на еду. Гуля хмыкает, достает из своего портфеля учебники и тетради, начиная готовиться к завтрашним занятиям в школе. В комнате воцаряется тишина.
На другой день тетя Лиля оказалась на рынке вместе с шубой. Она трясла ею в своих руках, держа также длинные часы на цепочке и два золотых кольца. Тетя Лиля стояла рядом с прилавками, на которых лежали старые пластинки, мясо, сало и многое другое. Их многоголосие с продавцами было очень сложным, протяжным, и они явно мешали друг другу. Покупатели подходили, оценивали и цокали языками.
– Пластинки, пожалуйста, пластинки. Шаляпин, «Блоха»!
– Шуба хорошая, теплая.
– Подходим, подходим. Сало. Мясо. Девушки, мясо из деревни. Свежее!
– Сколько? (смотрит цену сало) Да вы что! Спекулянтки!
– Что, дорого? Дорого? А ты его достань, попробуй… А золото есть?
– Есть. Часики мамины. (показывает часы на ремешке)
– Давай, посмотрю.
Женщина берет у покупателя из рук часы, крутит их в руках, рассматривает.
Тетя Лиля смотрит на сало, ей кажется, что она сейчас в обморок упадет от голода. Однако она держится, рядом покупатель заинтересовался пластинками, и торг идет бойкий.
– А повеселее у вас ничего нет? Утесов есть?
– Шуба новая, хорошая, я меняю ее на продукты.
– Есть, но это подпольная, подпольная, понимаете?! С отметкой «Запрещено к распространению»!
– Ой, прекрасно! И Шульженко у нас есть. Пластинка с песней «Синий платочек».
– А вот пластинка композитора Панкура.
Наконец-то через час к тете Лиле подходит первая покупательница.
– Меняю на продукты. Покарябанная она у вас.
– Как покарябанная? Нормальная!
Рядом с покупательницей и тетей Лилей возникает бабушка с иконой Богоматери.
– Очень хорошая икона, очень хорошая икона.
Бабушка проходит мимо, а покупательница, бросив на нее удивленный взгляд, продолжает щупать шубу. Примеряя ее, она тут же понимает, что шуба новая, однако часть меха вылезает из-под рук покупательницы.
– Да вы с ума сошли, она ползет у вас.
– Где же ползет?
– Вот это я беру за деньги! (тыкая в прилавок) Сами купите!
Тетя Лиля держит деньги в руках, не веря своим глазам.
Деньги в войну были вещью весьма нераспространенными, они все пользовались карточками. Тетя Лиля протягивает их торговке салом. Та осмотрительно засовывает тушенку, три банки, сало в авоську тети Лили.
Мимо них идет смешной мужчина с гирляндой из воблы на шее.
– Вобла, вобла. Десятку отдаю за рубль!
– Ай, беру. Хороша. Откуда?
– Каспийская, каспийская. Берите, не пожалеете.
Бабушка с иконами уже идет обратно, помимо иконы в ее руках появилась корзинка с яйцами.
– Яйца, яйца. Яйца! Берите, не пожалеете!
Бабушка проходит мимо, тетя Лиля вздыхает, ставит авоську с тушенкой и салом рядом со своими ногами, продолжая торговать шубой.
– Шуба новая, теплая…
– Да гадость ваша шуба.
