Копьево. Остров «Детство». Рассказы

Дом! Белеет ставенками за кустами акаций и высоких яблонь. Ставни уже открыты.

Колотятся в ворота, заливается веселым лаем Дозорка. Знают, сейчас выйдет бабуля, а они закричат: «Баба, это мы!», и она поспешит открывать калитку, на ходу радостно приговаривая: «Ну, надо же. Я бы встретила, хоть бы телеграмму дали».

Обнимаются, заходят в дом, разговаривают, перебивая друг друга. Достают подарки, ставят на стол в «зале» электрический самовар, «розетки» с вареньем. Бегают, шумят, гоняют одуревшую от «нашествия» кошку. Ура! Приехали.

Всё такое родное: круглый стол, на нём белая скатерть с нарисованными крупными гроздьями сирени, на скатерти маленькая, величиной с копеечку, прожженная дырочка. Комод в углу с зеркалом, открытки, гнутые стулья у окон в тюлевых занавесках, железный горшок с фикусом. В углу кровать с железными спинками. Радио «бубнит» на стене.

– Поспите! – просит мама.-Спали в поезде всего несколько часов.

– Нет! Я в гости к сестрам, подарки отдать! – спорит Иринка.

– Какие гости! Да они «дрыхнут» еще, кто же в такую рань встает на каникулах? Еще семи нет! – говорит бабушка.

Но как же можно спать в такое солнечное прекрасное утро, когда душа ликует, и ноги не стоят на месте? Ладно, полежим! Немного… одну минуту… ми —ну-ту…

…Когда они просыпаются на узенькой кровати в маленькой комнатке, то слышат оживленные разговоры. Ну вот! Уснули, а кто-то пришел. Бегут здороваться, обниматься. И потом весь день – бабушки, тетушки, сестры, вся разновозрастная и любимая родня. Как хорошо, когда много родни, когда все живут рядом. Как хорошо, когда впереди лето, полное радости и любви.

…Мама с Нинкой обычно живут месяц, а потом отпуск у мамы заканчивается, и она уезжает домой. Нинка капризничает, ей хочется остаться, но бабуле не управиться с двумя. Поэтому Нинку увозят – будет ходить в детский сад. А Иринка остается, только в середине августа повезет ее бабуля домой, в город. Еще пол – лета впереди! Сегодня можно целый день в саду возле огромного куста смородины играть во «взаправдашний» магазин.

Нашли они с Люськой в старом дедушкином сарае гирьки и весы. Весы, правда, странные – висят на железке два тарелки. Ну и ладно! Зато гирьки такие красивые, блестящие. Еще можно в прятки поиграть, а если подружка из соседнего дома прибежит, то и в школу.

                                       * * *

…Иринка украдкой берет со стола кусок хлеба с колбасой и прячет в карман. Это Дозорке. Жаль его, весь день на цепи сидит, за ворота его не пускают.

– Баба, давай, газировки сегодня купим! Если сразу выпить и бутылку продавщице отдать выходит всего 10 копеек, мы с Люськой так покупали.

– Да где ж ты зараз всю бутылку-то выпьешь? Лопнешь ведь? – бабушка улыбается. – Вас с ней только выпусти! Никогда сдачи не принесете, то лимонад, то конфетки… Сластены! Давай лучше молока купим. С пенсии моей не разбежишься газировки каждый день брать. Начислили 35 рублей, вот и крутись.

– Не лопну! Купим, а! А молоко не хочу.

– А кашу на чем варить будем? А чай забеливать? Куда без молока? Раньше свою корову держали, так ты молоко любила, а как «покупное» стали брать – ты давай плевать его. Конечно, свое молоко лучше, но што же теперь поделаешь? Пить молоко полезно, от него косточки крепнут.

– Ба, а когда мы пойдем у курочек посмотрим? Вдруг яички лежат.

– Посмотрим, придем и посмотрим. Одна живность теперь – четыре курицы, Дозорка во дворе на цепи, да кошка.

– Ба, а скажи, как ты туфли эти называешь?

– «Говноступы».

– Аххааа! – Иринка заливается веселым смехом. Бабушка тоже смеется негромко.

– Это для огорода, как их еще называть? Ну, пошли!

– А еще расскажи про именины!

– По дороге расскажу. Чего именины? Нет теперь такой моды!

– Ба, а скоро баба Клава приедет или баба Маруся?

– Обещались, но кто их знает. Лето, огороды, своих «забот полон рот».

                                       * * *

…Баба Маруся – младшая сестра бабули, а баба Клава – дедушки сестра. Эти бабушки живут в Ужуре. Это такой город неподалеку. До него на поезде час ехать надо.

Баба Маруся – полная, белотелая живет в доме, где выросла бабушка. Они недавно ездили к ней в гости. Странный у нее дом – большие сени с кладовкой, кухонка и две комнаты. И пол в большой комнате – «зале», как «горка». Иринка помнит, как спросила:

– А почему пол, как горка?

– Осел дом, старый уже, стены крепкие бревенчатые, а полы накренились, – пояснила бабушка. – Что там, Мария, насчет сноса дома говорят?

– Да снесут, обещают. Только «обещанного три года ждут». Мы вот с Володей покрасили, подновили всё…

И она подробно рассказывает, как и что они делали, и как ей известка в глаз попала и пришлось к доктору обращаться. Она любит поговорить. Иринка слушает, слушает ее певучий голос и начинает засыпать. Ее отправляют на диван в «залу». Но сон проходит, и она валяется на скрипучем дермантиновом диване и разглядывает всё вокруг.

В другом углу «залы» – красивая кровать вся в подушечках и «накидушечках», рядом комод с салфетками и фотографиями. А на стене большущая картина «Иван царевич на сером волке». Иринке нравится эта картина, она решает, что когда вырастет – тоже себе такую картину повесит. Она вообще любит картины разглядывать. У бабушки на стенах висят три: на одной девушка красивая в белом платье со стариком женится – сидит печальная; на другой – в заросшем саду девушка ведет под руку старую бабушку. А еще висит в маленькой комнате «Аленушка». Иринка в прошлом году даже стих сочинила про нее:

«О чем печалишься, Аленушка-краса?О чем катИтся горькая слеза?О чем ты плачешь, сидя у пруда?О чем ты думаешь на камешке одна?Сидишь ты, грустно руки опустив,Играет ветер русою косою,Доносит ветер песен тех мотивДеревни, где бегала девчонкой ты босою…»

Это уже, конечно, не очень складно, но зато рифма хорошая: «косою – босою». Она долго этот стих рифмовала «так и сяк», а потом переписала и отправила в «Пионерскую правду». И, когда уже забыла про всё это – пришел через месяц большой и красивый конверт. А там – на фирменном бланке… письмо от редактора, что «стих еще надо доработать, но это очень хорошо, что она сочиняет стихи, и надо хорошо учиться в школе и дальше писать». Письмо она никому не показала. Вот если бы напечатали, а так… сочинять стихи она, конечно, не бросила, но больше никуда их не посылала.

А еще ей интересно, как в таком доме все умещались, если кроме бабули здесь еще и все её сестры жили, и братья, и отец, и бабушка? Но с расспросами не лезет, а то баба Маруся опять начнет длинно говорить.

Баба Маруся – смешная. Часто говорит Иринке: «Ой, как ты изменилась. Такая ласковая была…» Не понимает, что ли, что она выросла? «Я же большая уже! Стыдно как-то с бабушками обниматься-целоваться». Даже про то, что спит она всё лето с бабушкой на одной кровати – никому не рассказывает. Просмеют!

Больше всего в Ужуре она любит бывать у бабы Клавы. Это дедушки сестра. Вот она всё понимает, не лезет со своими «нежностями телячьими». У нее дома красиво, везде салфеточки, а во дворе кролики живут в клетках. И она – самая добрая бабушка для всех, потому что своих детей и внуков у нее почему-то нет. Баба Клава шьет красивые платья. Однажды она Иринке показывала, как надо подшивать подол, если он оторвался немного и пуговицу. Неинтересно! А главное, зачем шить самой, если есть бабушка? Она всё умеет!

Когда баба Клава приезжает к ним с бабулей в гости, Иринка ходит за ней «хвостом». Так и ходят вместе: то к какому-то деду – её брату двоюродному, то к каким-то племянникам Сергеевым. Там в доме много детей, очень много. Одни большие, другие маленькие, есть и ровесники Иринки, но они ей не нравятся. Мальчишки, да еще какие-то вечно грязные. Их мать варит суп в огромных кастрюлях, а пирогов печет целый таз. Они тоже все бабу Клаву любят. Иринка терпеливо ждет, пока она поговорит и попьет чаю, а потом начинает тянуть ее домой. Что тут сидеть? Скучно!

Еще две «дедушкины» сестры в Москве живут, приезжают редко. Иринка только Ольгу знает из «московских» родственников. Её привозят к бабе Клаве погостить. Она ей – племянница.

«Ох, нравная у них Ольга, – говорит про нее бабуля. – Поперечная». Иринке Ольга тоже не очень нравится. Командовать любит. Понятно, она-то большая, уже школу заканчивает. Смеялась, что Иринка с соседом Алешкой дружит.

А что такого? Они дружат «всю жизнь». А как вырастут – решили жениться. Алешка согласен.

Он живет в соседнем доме. Два окна его дома прямо во двор бабушки «глядят». Поэтому Алешка видит, когда она из дома гулять выходит, и сразу перелазит через высокий забор к ней. А если ее долго нет – заходит в дом и ждет, пока она соберется на улицу.

Алешка живет всегда с дедушкой и бабушкой. Он называет их «маманя» и «папаня». ЧуднО!

Он в город осенью не уезжает, тут же в деревне в школу ходит. Мама у него есть, но она приезжает только летом на месяц. Алешка ее не очень любит, сердится почему-то. И вообще он серьезный, смеяться не любит. Он и в огороде помогает «папане» и возится с ним в гараже. Скоро научится мотоцикл водить. Но больше всего ему нравится мастерить что-нибудь. Они строят под яблоней в саду домик из старых досок. Он прибивает всё, строгает. Получается красиво. После школы он поедет в Ленинград учиться на строителя. Там у него дядя и тетя живут. Ну, и Иринка, понятно, поедет с ним. Ленинград – город красивый, она на картинках видела, и отец про него много рассказывает – он в этом городе в институте учился.

Но где она будет учиться, она еще твердо не решила. Ей хочется быть то учительницей, то продавцом, а иногда проводницей на поезде. А на прошлой неделе, когда она с велосипеда упала – сильно колено разбила, и бабуля водила ее в больницу, так ей захотелось стать врачом. А бабуля говорит, что она прямо «актриса из погорелого театра». Может, артисткой стать? Ладно, решит еще.

                                       * * *

…. – Баба, а правда, что Люськина мама моей мамы лучшей подружкой была?

– Правда! Дружили с детства. Вместе пели, выступали. Галя – отличница была, серьезная. Думали, она в институт, а она замуж вдруг «выскочила» за Геру нашего. Он как раз из армии пришел.

«Этого хорошо, – думает Иринка, – что тетя Галя здесь живет и Люську родила. А то уехала бы в город, как мама, и к кому тогда летом ходить?»

К тете Гале и дяде Гере она очень любит ходить в гости. У них книжек много, а еще у «Уси-Тани» стена в их комнате вся заклеена разными фотографиями артистов из журналов. Их столько много, что можно, наверное, час разглядывать. Очень красиво! Но ей мама не разрешает дома такую красоту клеить. И пластинок у них много, они часто включают проигрыватель. А у бабушки дома только патефон. Ручку крутишь-крутишь, он тебе поиграет немного.

Один раз она пошла с Люськой на вокзал в киоск. Там пластинки новые привезли. Люська себе купила, и она тоже купила. Дома на патефон поставила пластинку. А она как захрипит. Оказалось, что для него пластинки толстые специальные должны быть. Вот так и испортила свою новую пластинку, даже поплакала.

А бабушка: «За битого двух небитых дают». Это значит, «на ошибках учатся».

Вот такая бабуля. Раз! – скажет пословицу, и всё понятно.

                                       * * *

…Бабушка берет свою клеенчатую сумку, они выходят в сени, потом на крыльцо, закрывают дверь на большой навесной замок. Иринка бежит к Дозорке, сует ему угощение, а потом к калитке.

– Куда ты, стрекоза? – кричит бабушка. – Не беги быстро, не угонишься за тобой.

«Как можно ходить, когда хочется лететь?»

Распахнув калитку, Иринка выскакивает в проулок и весело бежит по нему, раскинув руки как крылья, навстречу еще одному счастливому дню своего детства.

                                       * * *На нитку времени воспоминаний жемчугПо бусинке нанизываю я.Вот это-школа, кукла в белом платьице,А эти бусинки – мои друзья.Но жемчуг, как известно очень хрупок,И непрочна тонюсенькая нить.И потому воспоминаний бусыЯ буду очень бережно хранить.2016г. Из книги «Академ и наш „Б“ класс»

«Войнушка»

Марии Александровне

посвящается.

– Ну, Машка, поймаем мы тебя! Получишь! – «конопатый» Васька грозит ей кулаком.

– Поймай сначала! – Машка уже готова показать ему язык, но вспоминает, что говорила недавно воспитательница о культурных девочках. А так хочется быть культурной! Стать такой же, как она, Елена Николаевна. Какая красивая: всегда белая блузочка, строгий серый костюм, волосы короткие, гребеночкой подколоты. А еще… она бы Ваську все время в углу держала.

Девчонки бегут в заросли боярышника, прятаться.

– Давай туда лучше, – подружка кивает ей на дверь старенького сарая.

– Бегите! – командует Машка, – я только листик найду, а то все колено ободрала.

Девчонки убегают, а она срывает тонкий листик подорожника, и, послюнявив его, прижимает к ранке. Тепло, солнце припекает, тихо, отважный муравей поднимается всё выше по травинке. Машка играет с ним, прутиком преграждает ему путь, и, забывая про игру, растягивается на мягкой траве.

Они играют в «войнушку». Играют каждый день. А во что еще им играть, если где-то там, за горами и полями, взрослые играют в свою – смертельную «войнушку»? Долго играют и никак не могут закончить.

Машка у девчонок заводила, они ее слушаются. И учится она во втором классе лучше всех, послушная, и воспитатели ее хвалят, и все же, все же…

…Как приятно порой человеку знать, что он не один. Что не один он болеет, страдает, воюет, несет свой «крест» сиротской жизни, не один жует пшеничную кашу на завтрак, ходит строем, поет песни. Ты не один, вон, сколько таких вокруг! – но почему от этого не легче? Потому, наверное, что каждый всегда хочет быть одним – единственным для кого-то, пусть для одного, пусть без тарелки казенных щей, голодный и одетый в старое платьице или латаные штаны.

…Утро было такое серое, а может быть, это ей так показалось? Может быть, солнце светило во всю свою летнюю силушку, как и сегодня, только она забыла? Ей было страшно. Так страшно, когда в животе всё сжимается, сердечко колотится, как бешеное и даже не текут слезы.

Тетя, взяв крепко за ручонку, уводит ее из дома. Сначала они идут до понтонного моста через Ангару, потом по длинной пыльной дороге. Дорога идет вдоль железнодорожной насыпи. Иногда рядом проходят поезда. В другой раз Машка обязательно бы остановилась и поглядела на них, но сейчас ей тревожно, и потому ей кажется, что и поезда тревожно посвистывают, проносясь мимо. Еще один мост – деревянный длинный – через Иркут.

Машка уже устала, хочется пить, но тетка подгоняет ее: «Некогда рассиживаться, нас ждут, там попьешь», и они идут дальше мимо какого-то поселка, большой деревянной школы, потом проходят небольшое болотце и вон, наконец-то он, дом на пригорке. Большой такой зеленый дом, на втором этаже верандой опоясан. За ним три барака, роща, озеро.

Слово такое хорошее вроде бы – «детский дом». Дети, значит, там живут. Много детей! «Есть с кем играть, ей там лучше будет, она там будет сытая и игрушек там полно». Тетя все время говорит и говорит, поспешно и сбивчиво, без конца теребит кончики платка.

Они стоят у двери в кабинет, кого-то ждут, Машка стоит, молчит. Она уже большая. Все понимает.

…Мамы больше нет. Нет ее прохладных тонких рук, веселого смеха, поцелуйчиков, ее цветастого платья с кружевным воротничком. Последнее время она всё лежала и лежала на кровати. За хозяйку была старшая сестра Маринка. Только она ходила с карточками за хлебом, а потом аккуратно разрезала его на кусочки. Маленькие кусочки! Раз и нет их. Тогда Машка шла к матери. Еще два кусочка хлеба на блюдечке ей Маринка ставила возле кровати на табуретку. Машка ходила по комнате, поглядывала на них.

«Лезь сюда!» – мама откидывала краешек одеяла у стены, когда Маринка выходила из комнаты. И Машка юркала к ней под бочок, прижималась крепко, натягивала одеяло на голову. Мама отдавала ей кусочки, и она с удовольствием съедала их прямо там – под одеялом. Маринка возвращалась с пузырьком в руках, капала несколько капель в чашку с водой:

– Что, правда всё съела? – строго спрашивала она. – На, тогда лекарство пей!

– Съела, доченька, съела, – говорила та быстро и покорно пила.

А Машка хитренькая, лежала тихонько, молчала, будто нет ее. Знала, что Маринка ругаться будет. Нехорошо, наверное, было – кусочки эти есть, но так хотелось.

А месяц назад тетка взяла ее в гости. Машка пошла нехотя, у тетки маленькая темная комната, на кровати лежит ее муж, его все называют трудным словом «контуженный». Он обычно молчит, лежит тихо, но иногда вдруг, вскрикивает: «Вперед! В атаку», садится и машет руками. Машка его побаивается, но делать нечего, пошла в гости. А потом вернулась домой, забежала в комнату матери… кровать пустая… «Отмаялась», – сказала тетка.

Отца Машка почти не помнит. Помнит только, как подбрасывали ее сильные руки, а она смеялась. А потом его не стало, и все говорили: «Пропал без вести». Ну, пропал и пропал. Она его не помнит совершенно. Главное – рядом была мама, старшая сестра. И вот теперь мамы нет. А сестра? Она сама еще маленькая. Ее, наверное, тоже уведут из их чистой квартирки с печкой, кроватью, кружевной шторкой на окне.

…Тетка торопливо целует её на прощанье и быстро уходит по длинному коридору. В детском «доме», и, правда, много детей. Ходят, смотрят с интересом.

…Утром всех вывели на прополку. «Вот твоя грядка теперь, – ласково улыбнулась воспитательница. – Ее надо прополоть». И она пошла дальше. Машка уставилась на грядку во все глаза. «Прополоть». Легко сказать, а какие тут травинки надо выдернуть? Так-то она смекалистая, ее всегда хвалили, но вот… «прополка». Не было у них грядок, а только квартира в центре города в старинном доме. Не знает Машка ничего про грядки. Она любит сидеть на высоком крылечке, людей разглядывать, а что еще делать, если обуви нет? Маринке туфли нужнее, а валенки летом не оденешь. Босиком бегала – ногу порезала, на крылечке лучше. Люди спешат мимо, все разные, лошадки с повозками проедут. Интересно! А тут… огород, грядки. А зябко как! Ветерок что ли холодный такой? Их в огород привели только в майках да трусишках. Поежилась! Села рядом с грядкой.

– Что же ты, ничего не делаешь? – снова подошла Елена Николаевна.

– Зябко мне!

Прохладные руки трогают лоб.

– Иди обратно, в дом. Там печка топится, посиди пока возле нее.

«Языки» пламени весело «пляшут» в печке. Машка прислоняется к ней. Хорошо! Закрывает глаза. Дом, улицы, лица, старый заяц на кровати, все начинает кружиться, как карусель, прохладная рука ложиться на лоб… «Мама! Мамочка!»…Темнота…

… – Ну что, проснулась, красавица? – старый доктор весело глядит из-под седых бровей. – Теперь на поправку пойдем!

Надо же! В больнице с воспаленьем легких среди жаркого лета. Машке тогда захотелось тоже стать доктором, ходить по палате и назначать порошки и уколы. Хотя нет, уколы – это больно, она будет только порошками лечить. Скорей бы вырасти, а пока приводят обратно в «детский дом».

…Нет! Не нравится этот дом Машке. Сейчас ничего – притерпелась, а после больницы два раза убегала. Оба раза на мосту поймали. Там строгие дяденьки с ружьями всё время ходят. Ее ругали потом, но не очень, а Елена Николаевна не ругала, она добрая и искала Машке семью. И нашла! Пришли мужчина и женщина, забрали ее к себе домой.

Машка сначала обрадовалась, улыбаются, куклу подарили, хоть не новая кукла, но своя, с ней играть можно долго и никто не отберет. Квартира в доме на первом этаже, кухонька, две комнаты; вещей каких-то много лежит. Спать постелили в большой комнате на диване, перед этим накормили, расспрашивали. Но ночью не спалось – с непривычки, наверное; долго ворочалась, а потом слышит – шепотом переговариваются:

– Хорошая девчонка вроде, смышленая, но говорил тебе, парнишку надо брать!

– Да чего парнишку? Знаешь ведь, девчонкам больше подают.

У Машки в душе похолодело, как тогда – страшным зимним утром…

…Болела Маринка, и с карточками тетка ее в очередь поставила. Самой ей на работу, а опаздывать нельзя ни на минуточку, вот и пришлось Машку отправлять. Тетка поверх всей одежды укутала ее в свою шаль, да крепко так подвязала, один нос торчит, к магазину привела, возле дядечки какого-то поставила и попросила его за Машкой «приглядывать». А ей наказала строго в очереди стоять, и как только к прилавку подойдет, карточки из кармана вытащить и продавщице отдать – та ей хлеб, а с хлебом сразу домой. Чего тут трудного? Темно еще на улице, очередь медленно движется, Машке хочется спать, к дядьке этому прислонилась, задремала. У прилавка очнулась, в карман шубейки залезла, а карточек… нет!

Вот тогда узнала в первый раз, что такое «холод в душе». Как будто ей мороз с улицы внутрь забрался, и остудил руки, ноги – не пошевелить. Она знала – нет карточек – хлеба не дадут, и как она тогда домой придет, что скажет? Машка начала так кричать и плакать, что очередь заволновалась, зашумела, и продавщица громко крикнула: «Давайте, товарищи, поделимся с ребенком!» И люди проходили, отдавали продавщице карточки, а она от каждого по нескольку граммов отнимала. Машка стояла долго, пока продавщица не протянула ей булку хлеба. Поделились люди, а Машка тогда и «спасибо» не сказала, схватила булку эту крепко в руки и бегом до дому бежала.

И сейчас вот страшно стало и холодно.

«Вон что! Это, значит, плохо оденут и заставят клянчить еду».

Машка таких детей видела много раз. «Нет! Не хочу!» Она полежала еще, а когда услышала, как похрапывают «родители» во сне, тихонько встала, оделась, открыла щеколду дверную и выскользнула из квартиры. Дорогу она помнила хорошо. Страшно, конечно, было идти ночью одной, быстро скользила по ночным улицам, как мышка, только у школы остановилась. Присела на школьное крылечко, решила, что никуда больше не побежит из «детского дома». Так ее утром спящую и нашла сторожиха.

С тех пор Машка из «дома» ни ногой. С девчонками дружит, а вот мальчишек терпеть не может. Дразнятся, дерутся, но и она им спуску не дает. Когда сражаются они, дерется на палках не хуже. Ну и пусть синяки, царапины – заживут. Они все знают, что на войне еще труднее, там взрывы и стреляют. Их в детдоме учат: «Плакать нельзя! Друзей предавать нельзя! Жаловаться нельзя!»

… – А, попалась! – слышит она радостный вопль над самым ухом. Машка вскакивает, но поздно. Цепкие руки мальчишек уже держат ее крепко, и тащат к большому корпусу, где у них в большой комнате на втором этаже проводят «пытки». Девчонки выбегают из сарая и бегут следом. Игра закончилась.

В комнате, где обычно спят 20 человек, стоит, кроме кроватей, большой стол, за которым обычно делают уроки. Машка правила знает. Она ложится на стол, ее связывают простынями руки и ноги, а потом Васька берет полотенце, скручивает его, завязывает в три узла, мочит в соленой воде и бьет по спине. Больно! Машка сжимает губы. Закричал, заплакал – «пытки» заканчиваются. Нет, она плакать не будет. Не дождется Васька! Она ни за что не будет плакать! Васька бьет снова.

«Неужели на войне тоже делают так больно? Зачем? Зачем люди делают друг другу больно? … Ничего! Потерплю еще! Вот совсем уже невмоготу будет – заплачу».

Мокрый узел вновь опускается на ее спину. Машка еще крепче сжимает губы, прикусывает нижнюю. Девчонки сидят на кроватях, ерзают, смотрят виновато. Надо терпеть! Попалась – сама виновата, нельзя так на войне. Ее подружка соскакивает с кровати и подбегает к столу. Мальчишки недовольно галдят.

«Еще ударит Васька – точно заплачу», – решает Машка, – очень уж больно». Подружка, наклонившись к ней, видит ее лицо, исказившееся от боли, и не выдерживает. Она с криком бежит к двери, остальные девчонки тоже кидаются за ней вслед. «Елена Николаевна, там Машку убивают…»

Мальчишки тоже бегут врассыпную – кто куда, а Васька торопливо отвязывает простыни и спрашивает опасливо:

– Тоже жаловаться побежишь?

Машка молчит, думает. Спина еще горит от ударов, саднит больная коленка, но почему на душе хорошо?

«Вот так вот! Вытерпела, не заплакала! Жалко, конечно, что сегодня мы проиграли войнушку… и Ваську жалко… опять ему попадет, а у него папку на фронте убили, и брата старшего, и мама тоже умерла, а он все мечтает сбежать, в поезд пробраться и на войну уехать – фашистов бить! Но не палкой, а прямо из ружья стрелять насмерть. Вот только Васька крови боится, и уколов, и читает плохо – еле-еле по слогам – ругает его учительница. Но, когда его „пытали“ прошлый раз – тоже не расплакался. И я теперь тоже могу с ним на войну убежать! Надо подумать…»