Копьево. Остров «Детство». Рассказы

– Меня учить не надо, что мне делать.

В «переднюю» дверь автобуса втиснулся бывший сосед. Две сумки, связанные веревочкой были за его плечами, а за собой он волок испуганную собачонку в наморднике.

– Куда еще с собакой? – заверещала недовольная старушка в проходе, но он так грозно «зыркнул» на нее, что она мгновенно осеклась. Молодая девчонка подпрыгнула с места возле Веры Ивановны, и «сосед» плюхнулся рядом. Поставив сумки на пол и, пристроив собачонку под колени, он посмотрел на Веру, узнал и довольно улыбнулся.

– А, соседка! – сказал он вполне по-приятельски, хотя раньше разговоров они не водили, лишь здоровались при встрече. – На дачу? Решились-таки разборки навести?

– Нет! Что вы! Я к сестре! Она в дальнем садоводстве, в «Огоньках».

– Понятно, – разочарованно выдохнул он. – Другой «хомут» нашли… А зря вы, ей-богу! Вкалывали, вкалывали. Я же видел, сколько вы ворочали на участке, а вот здрасьте – попустились. И осталися не причём! … Жена – то у него, правда, тоже работящая, ниче плохого не скажу, уважительная. Вот ведь как бывает, сошлися снова. Теперь живут обое на даче, дом утеплили, даже кроликов завели. Они квартиру-то сыну отдали, невестку штоб с внуком вернуть. Тока надолго ли? Пропащий сынок – то. Срывается всё одно, а оне мечутся, штоб совсем «салазки не загнул». Ох уж эти наркоманы… Чего лечить? Сажать их и всё… или отстреливать…

Слушать это Вере Ивановне было неприятно, но что было делать? Она молчала.

– А чего же это вы, голуба? Судиться надо было! – переключился он на нее.

– Ну что вы, какие суды!

– А и ничего, ну и што, што на себя все записал. Умный! Хозяйство совместно вели? Вели. Свидетели имеются. Не отсудить, так нервы бы помотали, штоб в другой раз неповадно было. А вообще это глупость бабская, без росписи жить. Вот я внучке говорю, язык смозолил. Да кто теперь старших слушает? Обставят вот так, останется с носом. Обязанности вроде есть, а прав-то нету.

Вот уж эту тему обсуждать, да еще в набитом людьми автобусе, было немыслимо, поэтому Вере пришлось быстро перевести разговор в другое русло.

– А вы-то как?

– Строюся помаленьку. Вот на собрании выбрали казначеем, – горделиво сказал он. – Поднял вопрос, куда взносы уходят. Собрали осенью, а дорогу не отсыпали. Пришлось разбираться. Теперь ни копейки не утащут! И всем удобно… я же на месте все время… Щас вот собаку завел. Не шибко злая, но пошумит, ежли что, – кивнул он на собачонку, уткнувшуюся в его несоразмерно большие узловатые натруженные руки, сложенные на коленях.

За поворотом показалась остановка. Сосед стал пристраивать свои сумки.

– Нет, зря вы попустились! Со мной так поступи, так я бы… сжег эту дачу к такой матери! Пущай бы новую строил. Но вы добренькая, все сглотнули, а иногда надо и зубы показывать. Если надумаете все же, я в суд свидетелем приду.

«Надо же! Заступник нашелся! Этот бы точно сжег! Старая закалка. А, вообще, молодец! Труженик… уж сколько всего пережил… и ничего… не сдается».

– Ну, прощевайте, – сказал сосед и, дернув собачонку, энергично стал пробиваться к выходу.

– Всего вам доброго, удачи вам! – тепло попрощалась с ним Вера.

Автобус бодро «попылил» дальше по дороге. Она задумалась:

«Молодец, сосед! Но он такой, а я другая…. Вот почему, интересно, доброту и деликатность люди расценивают, как слабость? Не могут все быть деловыми, энергичными, рвать друг у друга из горла. И потом, зло порождает только зло. Это ведь так просто! Неужели я, и, правда, такой кажусь дурочкой беззащитной? Уступить и отойти в сторону – в этом быть может больше силы… и, вообще, в чем сила? – идти по головам или уступить?»

…После выходных на работе было просто невыносимо. За окном припекало, кондиционер «плакал», разгоняя жару, но все равно было душно, и полусонная Вера Ивановна вяло печатала очередную сводку. Ее трое коллег тоже тихо работали, когда в дверь заскочила энергичная начальница. Она была молодая, амбициозная и любила показать, «кто в доме хозяин», придираясь к каждой цифре отчетов.

В этот раз «девочкой для битья» стала Вера Ивановна. Начальница начала ей выговаривать, по обыкновению, на повышенных тонах. Обычно Вера Ивановна не спорила, но сегодня – то ли от духоты, то ли от вчерашних своих дум, – она поднялась, со стула и тихо сказала:

– Не надо меня учить! Я на этом месте уже почти пятнадцать лет работаю, и работу свою знаю. Но если вам не нравится, как я все делаю, просто скажите, и я найду другое место.

В кабинете повисла напряженная тишина. Начальница удивленно сглотнула, но быстро овладела собой, и, снизив тональность на пару октав, заверила Веру, что «работой ее все довольны, и все ее ценят, и нечего нервничать из-за ерунды, и что жара и правда действует всем на нервы». После ее ухода все помолчали еще немного…

– Аплодируем стоя! – сказала, наконец, немолодая бухгалтерша, сидевшая за соседним столом.

– А то! – подмигнула ей Вера Ивановна и, сев на место, весело застучала по старенькой клавиатуре.

«Приёмышка»

Любимой мамочке

Людмиле Григорьевне

посвящается

Белый петух вяло клюет что-то в придорожной пыли. Люсенька сидит на крылечке и смотрит на него. А на что еще смотреть? Напротив крылечка серый сарайчик, по улице с чахлыми деревцами никто не идет. Сегодня во дворе скучно, жарко, все ребятишки убежали на речку. Это далеко, а она еще маленькая, её не взяли, да и ножки у нее устают быстро. Вот и приходится смотреть на петуха.

Из дома доносится стук машинки. Это «мама» «работает». Люсенька начинает думать о «маме», которая нашла её и о другом «доме», где было много ребятишек. Она вспомнила высокий-превысокий забор, длинные коридоры, и комнаты, в которых много кроватей. Еще в «доме» была высокая лестница, и по ней надо спускаться в столовую, где кормят. По коридорам, на прогулке и по лестнице её водила за руку большая девочка. Обычно каждое утро Люсенька крепко хваталась за неё и не отпускала весь день.

Люсенька помнит, как они медленно спускались по страшной лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке, а мимо с криками и шумом летели ребятишки, потому, что повариха в белой шапочке кричала громко: «А сегодня всем дам добавки, кто быстро кашу съест». Потом за большим столом все громко стучали ложками, а Люсенька тоже пыталась «быстро», но давилась кашей и всё боялась, что ей не дадут добавки, а потом ей опять захочется кушать, и надо будет долго-долго ждать обед.

Но однажды большая девочка привела её в кабинет, где было много тетенек. Одна из них сказала: «Ну, что я тебе говорила? Смотри, как на тебя походит! Люсенька, закрой глазки! Смотри, какие у неё ресницы!». Люсенька послушно закрыла глаза, старшая девочка еще крепче сжала её руку. Тётеньки о чем-то долго разговаривали, а потом Люсеньке сказали: «Вот твоя мама, она за тобой приехала». Люсенька удивилась. Про мам она слышала часто, и сама «маму» ждала, как и все дети в «доме». И вот она пришла. А что такое «мама»?

Большая девочка страшно выла в кабинете, потому что теперь вместо неё Люсеньку за руку взяла «мама» и увела её из большого «дома».

«Мама» оказалась большой тетенькой со строгим лицом, но добрыми глазами. Она повела Люсеньку в магазин, купила ей новые туфельки и конфет. И магазин, и конфеты, а особенно туфельки Люсеньке очень понравились. Но когда они пошли по дороге, она вдруг увидела знакомый высокий забор. Тогда она упала на коленки, громко закричала, задыхаясь: «Не пойду, не хочу». «Мама» растерялась, но всё поняла. Она подхватила её на руки и твердо сказала: «Больше ты никогда туда не пойдешь, мы идем мимо забора на станцию, там сядем на поезд и поедем домой, где тебя все ждут. Да?». Люсенька кивнула и крепко обхватила её шею. И они стояли так, пока она совсем не успокоилась, а потом пошли на станцию, и пыхтящий «тутукающий» поезд увез их далеко… и от забора, и от большого «дома».

…Рано утром они вышли на станции. К вагону подбежали какие-то люди, черноволосая девочка и несколько мальчишек. Девочка обняла Люсеньку и сказала: «Меня Нина зовут. Как хорошо, что ты нашлась, мы все тебя ждали». И все обнимали Люсеньку. Тётеньки были похожи на «маму», и глаза у них тоже были добрые, и тогда она подумала, что это, наверное, тоже её «мамы».

Два дня она называла «мамой» всех тётенек, которые ласково гладили её по кудрявой голове. Они смущенно улыбались, но первая «мама» строго сказала ей: «Это твои тётки, а мама у тебя только я, потому что мама у каждого одна, и дом у каждого один». «Вот как», – подумала Люсенька испуганно. И стала послушно называть «мамой» только её.

Новым «домом» оказалась большая комната с печкой и темными сенями, которые вели на невысокое крылечко в две ступени. Таких комнат и крылечек было ещё несколько. И все они вместе назывались одним странным словом – «барак».

Оказалось, что в «бараке» живет много людей, и тетка Арина с Ниной и мальчишками. Но у них в комнате стоял только стол, лавка, да сундук, а у «мамы» «дома» еще стулья, комод в углу и большая кровать. На ней подушки горой с белыми «накидушками». А еще перед окном – большая машинка на толстых ножках. Если машинка быстро стучит: «Тух-тух-тух, тух-тух-тух», значит мама «работает».

Утром Люсенька обычно просыпается под этот стук. Она натягивает на голову одеяло и лежит так еще немного. С «мамой» хорошо. Она уже знает, что как только позовет: «Мама!», та тотчас поспешит к ней, поможет одеться, умыться, а потом поставит перед ней на стол жареные яички или пирожки, или большую тарелку какой-нибудь каши. Люсеньке особенно нравится желтая пшенная, потому что «мама» щедро поливает её маслом из большой бутыли, а еще посыпает сахарком. Масло медленно растекается ручейками, и ложкой можно черпнуть там, где слаще. Вкусно, и никто не торопит, и не страшно за «добавку».

А еще ей нравится, что теперь у неё есть своя большая кружка – синяя с белыми кружочками, в которую ей молоко наливают. И не только кружка, у неё есть теперь свои игрушки, книжки, мячик и разные бутылочки из-под духов, а главное – самая красивая кукла, которую можно раздевать и наряжать в разные платья. «Мама» сшила много платьев кукле из лоскутков, и Люсе тоже сшила платья. «Мама» всё умеет.

И с «мамой» не страшно вечером, когда за окошком становится темно. Светит керосиновая лампа, «дом» наполняется разными звуками. Теперь Люся знает – «мама» рассказала – что в печке «щелкают» угольки, а суп в кастрюле «булькает», а картошка на черной сковородке «шкварчит». Печку надо «топить», а когда протопится – оттуда надо выгрести золу. Люсенька любит смотреть, как «мама» берет железную палку – «кочергу», и сыплет золу в железный совок. Иногда выскочит из печки вместе с золой еще живой уголек, упадет и рассыплется яркими искрами.

После ужина «мама» обычно читает ей книжку с картинками или говорит: «Давай, почитаем письмо от папы». Она достает железную коробку из верхнего ящика комода. В коробке несколько бумажных треугольников. Бережно развернув один из них, она негромко читает вслух. «Папа» всегда пишет, что очень рад, что его Люсенька нашлась, спрашивает, как она кушает, как растет, а еще пишет, чтобы не волновались, всё у него хорошо, и про дом, который он непременно построит для Люсеньки, когда приедет. А потом они ложатся спать, и Люсенька прижимается крепко к «маминому» теплому боку. Хорошо! Теперь у неё есть и «мама» и «дом», и ребятишки во дворе, и тетки, и даже этот петух, и…

Смотри, совсем девчонка сомлела на солнце…

– Это Линина, што ли, «приёмышка»?

– Она, она, сиротинка. Чистый одуванчик: голова большая кучерявая, глазищи огромные, а ножки худенькие, кривые, всё на крылечке больше сидит.

– Рахит. Ниче-ниче, были бы кости – мясо нарастет. Выправится, еще первая красавица будет! Молодец, Лина, смелая!

– А чего ей не взять сироту, раз не дал им Бог детишек с Григорием. Арина рассказывала, што они давно порешили взять девочку. А потом сродственница ихняя при детском доме в Ачинске устроилась на работу. Вот и отписала им, девочка, мол, есть маленькая, на Лину шибко лицом похожая. Правда, пока бумаги делали, с Григория «броню» сняли – не видал дочку-то ещё, зато Лина теперь не одна. Бегает с ней, как молоденькая. Хош племяшей «полна коробочка», а всё одно – своего родного хочется.

– Зинка Вольных тоже мальчонку привезла, и Парфеновы сразу двух пацанов забрали. Говорят, ужасть, што творится. Везут и везут сиротинушек цельными вагонами в Сибирь. Клич кинули, многие берут ребятишек. А чего? Где двое – там и трое прокормятся.

– Дак чего им не взять? А куда возьмешь, коли своих четверо? Не знаешь, што им в рот положить. А потом и боязно. Прикипишь к нему, а война закончится, родитель какой объявится. Тогда што?

– Ну, и што с того? Объявится кто живой сродственник – можно поладить. А так-то нам грех жаловаться. Огороды, вон, растут, картоха, живность. Не под бомбежками живем.

– Слышь, Арина говорила, што эта не с эвакуированных похоже, а с довоенных…. Видать «политические» родители-то были. Помнишь, поляков ссылали? Их …, а ребятишек в детдом. Метрики-то пустые были у девчонки – ни отца, ни матери не вписано. Даже рождение ей Лина своё поставила.

– Ой, тише ты! Арина-болтушка, скажу ей. А то укоротят язык… Политические или нет, нету нам дела, дети не в ответе.

– Да… жалко их. Вон, как жисть ихние судьбы перемалывает. Утрачиваются корни. Ладно, ежли свезет, как этой, а ежли нет? Вырастут, куда голову преклонить? Намыкаесся по жизни без отца-матери. Да еще война эта проклятущая. Мой как ушел, еще ни одной весточки не было…

– Ладно, запричитала, напишет. Где им там письмы-то писать, когда бои, вон, какие! Ничего! «Перемелется – мука будет».

Разговор тревожит Люсеньку, она хочет открыть глаза, но они почему-то не открываются…

– Ой, Лина, здраствуй! – слышит она. – А мы глядим, спит «приемышка» твоя.

Сквозь сон Люся слышит, как мама негромко, но сердито и твердо говорит:

– Какая еще «приемышка»? Чтоб я этого больше не слышала. Это моя дочка, моя и Григория. Так и запомните!

– Ага! Ага! – быстро отвечают голоса.

Сильные мамины руки подхватывают Люсю.

«Мама», – бормочет она, – моя мама, – и, успокоившись, засыпает в её крепких объятиях. Мама уносит её в прохладный дом.

Петух, наклевавшись, тоже спешит в тень крылечка, спасаясь от зноя. Стоит жаркое лето 1942 года.

Поход

…Viam supervade vadens…

«Дорогу осилит идущий»

Латинская пословица

Тропинка петляла то влево, то вниз, то лезла на горку. Вчерашний дождь сильно размыл ее. С трудом переставляя ноги и изредка поскальзываясь, Алька брела по ней с огромным рюкзаком за плечами. «Еще свалиться не хватало, вот цирку будет». Рюкзак все сильнее и сильнее гнул к земле, в ботинках хлюпала вода. Мало того, что на турбазе для похода ботинки выдавали на несколько размеров больше – поскольку на изящные ножки расчета не было – так еще оказались они непрочными, промокли в первой же луже и теперь висели на ногах, как гири.

«„Кой черт занес вас, сударь, на эти галеры?“ Вместо того, чтобы нежиться где-нибудь на пляже, потащилась на турбазу, в поход. Умора! Любительница природы».

Народ в группе был подготовленный, «бывалый». Туристы бодро и весело шагали по лесу, карабкались по склонам, разводили костры, сноровисто «разбивали» палатки.

«Сейчас уже, наверное, ужин готовят. А я тут плетусь, ладно хоть не самая последняя».

Самая неподготовленная девчонка, тоже непонятно зачем потащившаяся по маршруту, шла индивидуально со вторым инструктором. И хотя основную часть времени он нес еще и ее рюкзак, она без конца требовала привал, задыхаясь от усталости. Инструктор терпеливо ждал – наверняка проклиная в этот момент всех горе – туристов вместе взятых – но… бросить ее, понятно, не мог, как и вернуть на базу. Подходили они на ночевку обычно к моменту, когда все уже поели и разбрелись на отдых в свои палатки. Алька же приплеталась к моменту, когда ужин еще готовился. Над ней весело подтрунивали, но, без всякого недовольства. Видели, что хоть ей и тяжело с непривычки, но она упорно идет и не жалуется.

«Вот и жизнь у меня, как эта тропинка – то прямо, то вниз, то влево. Все петляю, как заяц. Пора ведь уже определиться. Третью работу сменила за пять лет. Вечно везде чувствую себя, как в гостях. Сижу на общих планерках и думаю – а я-то что здесь делаю? Все проблемы с жаром обсуждают, а мне плевать. Лишь бы деньги платили. Конечно, не всем везет в жизни определиться сразу, понять – в чем их предназначение, но ведь не девочка уже. Институт позади, куча контор, где отметилась, а все в поиске».

Мысль о том, что после похода снова придется возвращаться в свою пыльную контору, оптимизма не добавила.

«Нашла о чем думать!» – рассердилась Алька сама не себя. – «Что за мода бежать вечно „впереди паровоза“, идешь и иди, наслаждайся так сказать…».

Все говорили ей о каком-то «втором» дыхании, но оно никак не приходило, а вот «первого» уже оставалось на пару вдохов – выдохов.

Вдруг впереди она увидела фигуру, быстро двигавшуюся ей навстречу. По яркой красной бейсболке она узнала Сашку из их группы. Бодрым шагом он приближался к ней. «Вот уж кто устали не знает», – позавидовала она. Обычно он убегал впереди самой передовой группы туристов, исследуя местность и подбирая место для ночлега.

«Наверное, что-то важное обронили по дороге, вот и послали самого быстрого поискать». Но Сашка остановился возле нее, и она поняла, что он вернулся ей помочь. Это было неожиданно и приятно, но разбираться в своих чувствах не было сил. Она отдала ему рюкзак, он легко закинул его за спину, и они пошли по склону.

– А ты упорная! – уважительно сказал Сашка. Но Алька уже так устала, что поддерживать светскую беседу не могла.

Она лишь поблагодарила его, и в полном молчании они добрались, наконец, до стоянки.

…Через пару дней, преодолев перевал, все спустились в удивительную долину огромного количества целебных источников – райский уголок, надежно спрятавшийся среди высоких гор. Отдых был рассчитан на четыре дня. Наконец можно было перевести дух после изматывающей ходьбы, помыться, а главное, подлечить ноги. На них Алька смотрела со страхом. Были они стерты до крови и распухли, как два больших «бревна» так, что огромные ботинки стали почти по размеру.

За время пути она подружилась с двумя веселыми девчонками, с которыми делила палатку. Дни проходили весело. Вечерами народ пел песни у костра. Романтика. Возникали симпатии, антипатии. Особенно их с девчонками раздражала высокая некрасивая Наташка, – туристка из Киева – которую меж собой они звали «генеральшей». Она любила раздавать всем поручения командирским голосом. И хотя, ее никто «старшей» не выбирал, спорить вроде не было смысла, поскольку готовила она очень вкусно и четко знала, что и как надо делать. Больше всего девчонок смущал тот факт, что с первого дня похода она ночевала в палатке красавца-инструктора, хотя все видели, как на базу к нему приезжала молоденькая жена с дочкой.

«Надо же! – совсем без комплексов».

Дни отдыха пролетели быстро, как и все хорошее в этой жизни. Ноги слегка поджили, но об обратной дороге Алька думала с содроганием. Инструктор, оглядев их утром, разрешил придерживаться индивидуального темпа. Не только Алька и вечно плетущаяся в «хвосте» туристка не выдерживали общего темпа. Не очень хорошо чувствовала себя «бывалая», но немолодая туристка, а двое – «потянули» связки, занимаясь исследованием близлежащих гор.

…Когда Алька неспешно пошла за группой, Сашка, вдруг, пошел рядом с ней, а не побежал по обыкновению впереди всех. Все дни отдыха он держался особняком, в основном бродил по горам, возвращался только к ужину и ровно общался со всеми, никого не выделяя.

Погода была дивная, виды вокруг сказочные, рюкзак почти не ошущался, на душе было хорошо. Незаметно они разговорились совершенно откровенно, как попутчики в поезде, которые знают, что скоро каждый выйдет на своей станции и больше не увидит собеседника. Сашка рассказал, что женат, что недавно родился сын, и что жена терпеть не может все его походы.

– Я ее люблю, со школы дружили. Раньше ничего, а как поженились, стала дергаться. Взял ее с собой как-то – думал приобщить – так всю дорогу она меня изводила. Любит она комфорт, да родила еще. Понятно, ей надо, чтобы я все время рядом был. А я помогаю и стараюсь, и зарабатываю хорошо, но только так все достанет иногда – беру отпуск и еду куда-нибудь. Обычно я и с группами не хожу, а сам по себе. Не могу все время в городе сидеть – сорваться могу, а расслабляться в саунах да с пивом не привык. Соскучусь, домой лечу, а она дуется, ворчит. Ну как не понимает, что если дома засяду – сопьюсь, наверное. Бродяга я в душе. Цыганские корни…

Он, и, правда, походил на цыгана копной черных непослушных волос, смуглой кожей и большими карими глазами. Алька опыта семейной жизни не имела, поэтому комментировать не стала.

«Кто их знает, как надо строить эти семейные отношения? Вроде любовь и все такое, а потом раз! – и разбежались, или ругаются-ругаются, но все равно живут. У каждого все по-своему складывается».

– А я тоже бродяга, – призналась она Сашке. – Только чуть подкоплю денег – еду куда-нибудь. Люблю аэропорты, вокзалы, незнакомые города. За границей, правда, не была – дороговато, но и у нас страна огромная – есть что посмотреть. Это в такие походы – в горы, я не ходила, да и не пойду больше. Не мое это. Красота, конечно, романтика, но не приспособлена я к такому отдыху. Наверное, я «одомашненный» турист, а ты вот «дикий».

Они посмеялись.

– А вообще, я завидую девушкам в «телевизоре». Недавно смотрю – пляж, сидит такая вся, омара ест и вещает про красоты данного острова. Вот жизнь! И на отдыхе, и деньги еще за это получает, типа «при делах», вроде как уработалась, омара пережевывая. Не на свои копейки катается. А чего тебе, кстати, не найти работу, чтобы ездить и зарабатывать, и жена успокоилась бы – на работе, к чему придерешься?

– А чего бы и тебе не найти?

– Мне? – Алька изумилась. Такая мысль никогда не приходила ей в голову. – Я не журналист, английский знаю плохо, ну, и не красавица к тому же.

Сашка внимательно посмотрел на нее. Ее это смутило. Выглядела она неважно: волосы висели сосульками, лицо было потное, красное.

– Ты вполне ничего, а главное, умная и упорная. И проблемы свои не любишь на других перекладывать. А английский? Подумаешь! – курсов полно. Учиться вообще нужно всю жизнь.

– Никогда не думала…

– Подумай! Чего тебе терять? Ты свободна – можешь делать, что захочешь, не то, что я…

Следующие два дня пути они так и шли бок о бок, рассказывали друг другу разные смешные истории, но этой темы больше не касались. Когда она уставала, они делали короткий привал, а потом Сашка говорил:

– Пойдем! Виам супервадет ваденс.

– А что это за фраза такая?

– Выражение латинское, Это мой девиз! Интересно будет – найдешь перевод.

…..На турбазе группу встречали, как героев. Все знали, что этот маршрут не из легких. По установленной традиции полагалась баня, а потом вечеринка в столовой. Алька, наконец, привела себя в порядок – уложила феном свои роскошные волосы, достала косметичку и подкрасила глаза.

Увиденное в зеркале ее порадовало: она похудела, лицо немного осунулось, и глаза на нем стали выглядеть больше, а взгляд стал каким-то…. одухотворенным. Когда она пришла, почти вся компания сидела уже за накрытым столом. Ее встретили возгласами удивления и восхищения – было приятно.