Иллюзия вторая. Перелом

– Но через радужную натянутую пленку всё-таки можно что-то разглядеть.

– Можно! – Артак засмеялся, – разглядеть-то можно, но с очень большими искажениями. И иногда эта временно-пространственная пленка может настолько коверкать изображение или уплотняться, что видна будет или абсолютная иллюзия или всего лишь собственное отражение, – дракон помолчал одно лишь мгновение, – впрочем это одно и тоже.

– Тогда как сверху…

– Тогда как сверху препятствий, ограничивающих твой взор нет.

– Совсем-совсем нет?

– Ну об этом ещё рано говорить, – Артак посмотрел на Агафью Тихоновну, которая внимательно следила за разговором и добавил:

– Кстати, если вам интересно, то пределов нет не только в одном измерении, но и в двух, и в трех, и в десяти…

– Как это?

Агафья Тихоновна подхватила разговор на лету, давая возможность дракону оставить меня и выглянуть наружу из парадного, что тот давно собирался сделать, судя по тому как он прислушивался ко всему происходящему снаружи.

Ко всему, что было вне пузыря.

– Да очень просто, – акула провела плавником по ребру ступеньки, – двигаться в одном измерении – это двигаться по прямой – туда и назад, или вверх и вниз, или вправо и влево. Однако, если вы сложите все эти движения, то само движение приобретет объемный характер.

– Не понимаю…

– Да что тут понимать, – Артак вернулся от окна и улыбаясь расставил всё на места несколькими словами, – движение в двух измерениях – это движение плоскости на поверхности воды, это постоянно расширяющийся круг, как от брошенного в пруд камня, а в трех – укрупняющаяся, или наоборот, сфера – словно вы надуваете или ослабляете воздушный шарик. И получается что объемное движение – это не что иное как увеличиваться или уменьшаться. Так понятнее?

Я молча кивнул, но какое-то время молчал, переваривая информацию.

– Обязательно шар?

– Нет, нет, – Артак усмехнулся, – любая трехмерная фигура. Я привел в пример сферу только для наглядности.

– Ага. Постойте, но тогда движение в одном направлении рисует в воображаемом пространстве просто линию, которая постепенно удлиняется, в двух – это уже расширяющаяся вправо и влево плоскость, в трёх – увеличивающаяся фигура, а в четырех…

– Тсссс, – Артак приложил свой коготь к моим губам, – трёх измерений пока что вполне достаточно.

– Да, да, – я поспешил согласиться, ибо мой мозг не смог найти пример движения в четырех измерениях и потихоньку стал пробуксовывать, – достаточно. Так вы говорите – вверх?

– Да, – акула подмигнула мне лакированным глазом, – это правильный путь.

– Но вверх-вниз – это линейное движение? Это ведь линия?

– Это линия, – дракон утвердительно кивнул, – это линия, имеющая только один размер – длину, и не поддающаяся измерению в двух других измерениях. Их просто нет, – он засмеялся чисто, от души, – это воображаемая линия, как вы совершенно правильно заметили, в воображаемом пространстве.

– И эта линия…

– Эта линия, с единственной координатой – временем, и есть ваша личная дорога, ваш жизненный путь – долгий путь от неразумного камня до сверхсознательного существа. Путь, пронизывающий тонкую пленку человеческого бытия, эту едва различимую по толщине мембрану времени и пространства. Путь, уходящий вдаль настолько далеко, насколько вам хватит смелости и желания. Пока что вы личность, и живёте в человеческом обществе, но как только вы осознаете свою сущность – вы переселитесь в само существование, то есть достигните своего первого берега и потушите свой первый маяк.

– Если я правильно вас понимаю – то эта линия вполне может стать и плоскостью и фигурой?

– Вы понимаете правильно, – дракон кивнул одобрительно, я бы даже сказал – поощрил меня этим кивком, – но вы забегаете вперед. По неизвестной мне причине все люди поступают одинаково. Их мысли опережают действия, или наоборот запаздывают, и реальность, какой бы она ни была, ускользает от них. Как прошлая реальность, потому что тогда они были где-то в другом месте, так и настоящая, потому что и сейчас они не здесь, и, соответственно, будущая – потому что само будущее создается из уже утерянных в прошлом и настоящем мыслей. Это будущее формируется каждое мгновение лично вами – вашими размышлениями и вашими же действиями. И какое оно может быть? – Артак вскинул передние лапы, словно призывая в свидетели это самое настоящее, – скажите, какое оно может быть, это ваше будущее, если создаете вы его из разных, не подходящих друг другу частей?

– Но…

– Никаких но… Мысли должны соответствовать словам, слова – действиям, а действия – опять-таки, мыслям. Тогда ваше будущее вне опасности. Тогда и только тогда верхушка выстроенного вами здания в состоянии пробить пленку и пройти сквозь мембрану осознаваемого течения времени, предварительно осознав человеческую суть. Только тогда ваш корабль сможет выскользнуть из межзеркального пространства и уплыть вдаль, а мачты на вашем судне смогут даже царапнуть небо… Но только тогда, не раньше…

– И как укрепить остов своего корабля? Как избежать разрушения?

– Никак, – Агафья Тихоновна развела плавники в стороны, – в этом нет необходимости. Дело в том, что этот бушующий океан, каким бы страшным и грозным он не казался, всегда будет за бортом, а если и сможет попасть внутрь, то лишь с позволения, а то и по приглашению самого человека. Впрочем, вышвырнуть его наружу каждый человек может в любое мгновение, – Агафья Тихоновна свела плавники вместе и неподвижно сложила на своем бело-сером теле, отчего они стали похожи на двух спящих сестер в треугольных косынках, – и именно потому что каждое мгновение времени может принести в вашу жизнь освобождение от чего бы то ни было – никогда не бывает поздно. Всегда, даже за мгновение до смерти вашего физического тела, можно, да и нужно, просто-напросто необходимо взлетать до самого Солнца!

– Но а если не просто потонуть, набрав в трюм воды, а разбиться о прибрежные скалы? Если налететь на риф?

– А вот для этого и существуют ваши личные, ни с кем не делимые маяки, – она засмеялась, – и одно я могу вам сказать абсолютно точно – разбиться, да так чтоб вдребезги, так чтоб в мелкую, не поддающуюся восстановлению пыль – невозможно. Наверное, это единственная невозможная вещь на свете.

– Какая?

– Стать полностью мёртвым… – взгляд Агафьи Тихоновны на мгновение стал серьезным и вдумчивым, – увы и ах, но это совершенно невозможно.

– Вы действительно так думаете? Или знаете точно?

– А вы считаете что в этом мире, – сестры-плавники описали большой круг над головой у акулы, – да что там – в мире, – взлетевшие на мгновение сестрички вновь приземлились на кожаном, нежно-белом животе хищницы, – даже в этом подъезде, зачем далеко ходить, – вы действительно считаете что возможно знать что-либо точно?

– Конечно! Пол бетонный, окно – стеклянное, перила сделаны из дерева, – я бегло перечислял то, что попадалось на глаза.

– Тут вы, конечно, правы, – Агафья Тихоновна улыбалась так, как могла улыбаться только она, и именно перед тем, как произнесет что-то важное, – но всё, имеющее точный и однозначный ответ, как правило, лишено самого главного, того, ради чего стоит жить – интереса. И этот самый интерес может оживить, может дать глоток кислорода, а его отсутствие всё и всегда приводит к смерти. Вы не находите?

Я запнулся, словно налетел на эту самую бетонную ступеньку:

– Действительно, – в моем голосе звучала признательность, – я как-то не подумал об этом.

– А иначе – зачем это всё? – акула провела плавником по бурлящим, клокочущим морям моего воображения, – зачем это всё? Кому оно нужно? Где хранится? Зачем создано? Вы никогда не задумывались? Почему всё именно так, а не с точностью до наоборот?

Было не совсем понятно какую из Вселенных она имеет в виду.

Этот ли, неописуемый и постоянно, моментально изменчивый мир моих мыслей, где перемещения происходят мгновенными скачками – от одного интереса к другому и от одной мысли к прямо противоположной? Ведь нет у человека, не создан им самим и не разработан эволюцией такой орган, который был бы в состоянии фиксировать эти перемещения или хотя бы смог дать четкий и ясный ответ на главный вопрос – а всё-таки, где эти перемещения происходят?

Где это место?

В каком море плещутся наши мысли, задевая своими бело-сахарными гребнями человеческое сознание, задевая разум?

В какой среде они живут? Где плавают? И что это за море такое?

Или, возможно, Агафья Тихоновна имела в виду привычную человеку Вселенную барионной материи с её извечно стабильными координатами, с её прочной и нерушимой стальной сеткой времени и пространства – сеткой, к которой намертво прикреплено всё сущее, и выпасть из этой сетки, покинуть её – может обозначать только одно – смерть – тотальную и всепроникающую! Ну или смерть всего лишь одного тела – никому доподлинно неизвестно.

Неизвестно ни одному из уже умерших, неизвестно ни одному из ныне живущих, неизвестно ни одному из ещё не рождённых.

И именно поэтому этот вопрос был равно интересен любому из перечисленных категорий – живущему ли сейчас, уже умершему, или только готовящемуся появиться на свет.

Интерес был – он присутствовал, жил собственной жизнью, он придавал вопросам, которые смог задеть, немного неразрешимой горечи, но не только её – интерес сыпал на округлость вопросительного знака сладко-сахарную пудру надежды, которая сглаживала, питала, придавала терпкие нотки общему вкусовому звучанию и, смешиваясь с горечью стабилизировала общий вкус… Которая, если была бы в гордом одиночестве – сделала бы вопрос приторным и лишила бы вкушающего желания продолжать поиски. Но эта мнимая горечь неразрешимости, посещающая время от времени каждого – как точка под круглой, натруженной спиной вопросительного знака, эта сладкая горечь понимания того, что ответа нет, да и не может быть в принципе – горечь-точка, горечь-приговор, горечь-претензия удерживала интерес почище любого замка, получше любой бронированной двери – удерживала тем сильнее, чем неразрешимее была задача.

И чем неразрешимее была задача – тем сильнее был напор пера, тем мощнее и жирнее стояла точка под вопросительным знаком.

Я понял что имела в виду Агафья Тихоновна когда благодарила меня.

Освободить мысли, освободить речь, дать словам вольную – это огромный подарок человека не только этим самым словам и мыслям в их метафизическом, недоступном для человеческого мозга мире, но прежде всего – это подарок самому себе, это – инвестиция, это – золотой клад, это – бесценный дар.

И ценность этого сокровища ты сам-то и оценить пока ещё не в состоянии, ибо нет ещё в тебе того понимания, которое принесет с собой эта свобода.

Такой клад оценить сможет лишь тот будущий ты, который уже вышел и идёт навстречу тебе настоящему по необъятным просторам времени; идёт, ориентируясь лишь на зажжённые маяки твоих собственных мыслей – зажжённые и оставленные тобой прошлым прямо здесь – в настоящем; идёт, уверенный что встретит тебя – живого и подвижного, молодого, сильного, тебя дерзкого и ловкого; ибо идёт этот будущий ты из конца времени в его начало, и шагаете вы – определенно и бесспорно разные люди – по одному миру – миру времени, а вот встретитесь ли – неизвестно, потому как в мысленном, как и в любом другом мире много различных путей, и разминуться не увидевшись – разминуться, как встречные поезда на станции метро, очень даже возможно.

Дорог много, но мыслей-маяков ещё больше и каждое мгновение ты настоящий оставляешь их здесь, в единственно доступном тебе месте времени – в «сейчас», оставляешь их бездумно, безвольно и что самое главное – безвозвратно.

Убрать их, уничтожить, свалить с дороги ты уже не в состоянии, ибо оставил их именно там – в том «сейчас», которое тебе уже недоступно.

Мысли-маяки для будущего тебя, существуя вне времени и пространства, могут лишь светить и притягивать. Но пропасть, умереть, рассыпаться – никогда, ибо они бессмертны по своей сути и неподвластны никакому тлению, ибо они безвременны и неуничтожимы. Никем неуничтожимы – неуничтожимы даже своим создателем.

И светить тебе будущему они будут вечно, может быть, сбивая с пути, а может быть – направляя на верную дорогу. И чем больше огней зажжено тобой настоящим, чем больше посылов и мыслей ты оставишь тут – в этом «сейчас», чем более они будут скученные, чем теснее будут стоять – тем яснее и ярче будет освещена твоя дорога, тем привлекательней она будет для тебя будущего и тем большая вероятность вашей встречи, когда ты будущий, протягивая руку для приветствия, произнесешь:

– Благодарю за свет! Я знал куда идти.

– Я зажигал огни лишь на тех дорогах по которым хотел бы пройти, – ответишь ты настоящий, даже не заметив, что вы слились воедино, в одно цельное существо, которое уже способно оценить тот дар, оставленный тобой давным-давно в одном из прошлых, но в целом – вечных временных мгновений.

И дар этот и имя его – свобода…

Ведь свобода, вопреки мнению многих – это не множество дорог.

Свобода – это один, но личный, только твой собственный путь – путь на котором в каждом наступившем мгновении ты прошлый встречаешься с тобой же, но уже будущим.

И встречи эти возможны, и происходят они только около вневременных мыслей-маяков, оставленных тобой настоящим в этом мире стальных и жёстких, иногда жестоких, но тем не менее – мнимых, придуманных, изобретенных человеческим восприятием координат – в мире пространства и времени…

Когда, спустя одно лишь мгновение, акульи глаза вновь приобрели глянцевый, пуговичный блеск, не оставив ни малейшего следа от влаги, плескавшейся в них ещё миг назад, не сохранив ни капли того бушующего моря, которое я наблюдал, погружаясь в него с головой – тогда я просто кивнул, принимая её благодарность, но не как безусловную данность, а как свершившееся чудо.

– А если эти мысли, мысли-маяки зажжены не лично тобой? – хорошо зная что Агафья Тихоновна в курсе всего того, о чём я думал и думаю и, вполне вероятно, в курсе всего того, о чём я только собираюсь подумать, я не утруждал себя подробным объяснением.

– Тогда вы разминетесь в бесконечности и ты будущий будешь блуждать по просторам времени, так никогда и не встретив себя настоящего, – акула лишний раз подтвердила свою осведомлённость, – тогда ты будущий, когда-нибудь, годам к восьмидесяти или девяноста, а может быть и к ста, проснувшись как-то ранним утром, вдруг обнаружишь что всё что тебя окружает; всё, что ты нажил; всё, что скопил – и в жизни и в душе – всё это и еще множество других вещей и мыслей – всё это принадлежит совсем не тебе, а принадлежит кому-то другому – обнаружишь что ты вор, что это его и только его собственность; и для тебя это значит только одно – сам ты так ничего и не понял, сам ты ничем не владеешь, Агафья Тихоновна говорила медленно, тщательно подбирая и проговаривая слова, – и всё что у тебя есть сейчас принадлежит тому, по чьим маякам перемещался тот радостный и одухотворённый, тот будущий ты; принадлежит тому, кто тебя направлял, не обращая внимания на твои интересы и склонности; тому, кто владел тобой всю, уже прошедшую для тебя жизнь твоего человеческого тела. И тогда, когда тобой управляли, поезд жизни тебя настоящего, жалобно скрипнув мгновенно пробежавшими по железнодорожной стрелке колесами вагона пошёл совсем не так, как хотелось бы тебе прошлому. И это, как это ни грустно, это будет твоей местью.

– Моей местью? Кому?

– Тому, кто смог украсть у тебя твою сущность и заменить её своей. Тому, кто смог прожить свою, возможно неудавшуюся, но всё-таки жизнь, и прожить её в твоём теле. Тому, кто направил тебя по своим маякам. Или тому счастливцу, который прожив и растратив свою человеческую суть, израсходовав отмерянную ему энергию жизни, покончив с тем куском времени и пространства, который принадлежал лично ему, смог повторить себя, исполнить себя на бис, однако, используя для этого уже твои куски плоти – и человеческой – твоего тела, и этой необъяснимой, нечеловеческой, но тоже плоти – куски и отрезки времени и пространства.

– Но каким образом моё путешествие по чужим меткам может стать моей местью?

Агафья Тихоновна мельком взглянула на дракона и просто сказала:

– А как ещё можно назвать этот процесс? Процесс, в конце которого ты становишься обладателем чего-то такого, что не принадлежало бы тебе по праву, чего-то такого, что являлось бы собственностью совсем другого человека, такого, что должен был собрать он сам, следуя за своими мыслями и находя свои маяки, встречаясь с собой же – довольным и счастливым, целым, цельным, радостным. И радость его была бы абсолютна, ибо она правдива!… Но метки были собраны тобой, и что это тогда как не месть?

– Может, воровство? – я неуверенно посмотрел на акулу.

– Может быть и воровство, – подтвердила она, – но наворованное можно отдать и, тем самым, искупить свою вину. А прожитое отдать нельзя, и значит – это не воровство, это месть, ибо только месть совершается безвозвратно. И, прежде всего, это месть себе самому, так как использовать нажитое другим ты будешь не в состоянии.

– Но…

– Следуя за чужими огнями можно получить только чужое, тебе не принадлежащее, – перебила меня Агафья Тихоновна, – и этот, чуждый тебе приз, не сможет тебя долго радовать. Не сможет он радовать тебя так, как должен – предельно, правдиво, вечно. Он не твой. Он чей-то. Он не на своём месте, а следовательно, он не может выполнить свои обязанности и свой первейший долг – привести тебя к счастью, – акула глубоко вздохнула и продолжила:

– Вот почему это, прежде всего, месть самому себе, вот почему это – самоуничтожение, – акула помолчала всего лишь одно мгновение и, внезапно подмигнув мне глянцевым глазом, подвела итог, – теперь ты знаешь что может произойти если ты пойдешь не своим путем, если не сумеешь отыскать свою дорогу. Должна отметить что это и есть то – самое страшное; то, чего следует бояться. То, действительно ужасное что может произойти в человеческой жизни. Ибо если дорога не твоя – она чья-то чужая. Ничьих путей не существует. И если в конце своего пути ты будешь обладать тем конечным и окончательным, тем завершающим всё результатом – плодом всей своей жизни, если этот плод окажется не твоим… Пойми, ты не будешь иметь возможность вернуть его хозяину – тому, кто его вырастил, тому, по чьим меткам ты шел. И это страшно. Это – месть. Никак иначе не выходит.

– Я понимаю, – повторил я про себя, склонив голову.

Акула потрепала меня по волосам и добавила:

– Ибо человеческие мысли, эти сугубо индивидуальные жизненные метки, эти мысли-маяки – они всегда настоящие, они всегда правдивые, они лишены стеснения и раздора, на самом деле – они – и есть ты – тот цельный будущий ты, к которому так стремишься ты настоящий. И если ты будущий хочешь встретиться с собой настоящим, если есть такое в твоих далеко идущих планах, тогда и следовать необходимо только своим собственным знакам. Только в этом случае, в конце твоего пути твоя награда будет именно твоей. И вымерена она будет с аптекарской точностью, и будет этого лекарства ровно столько, сколько тебе необходимо принять – ни больше и ни меньше. Это будет твоя панацея от старости. Старости тела, но не души, ибо душа не стареет, душа вечна и неприступна для временных изменений, – Агафья Тихоновна приблизилась вплотную ко мне, так что я ощущал её дыхание, – и это лекарство – лично твоё лекарство, только оно сможет тебе помочь, только оно вылечит, только оно не подведёт – ведь прописал ты его себе сам, а во всем мире не сыскать лучшего доктора для человека и не отыскать более действенного лекарства. Лекарства уже не ОТ старости, но ДЛЯ неё – для достойной, способной удовлетворить тебя, для благодарной старости. Лекарство это будет наградой, будет призом, будет несметным сокровищем, оно будет именно тем единственным, что тебе так необходимо. И действенность его ты сможешь верно оценить лишь сам, а оценив – принять. Принять, как щедрую плату за всё твое существование – за человеческое тело, которое тебе придется покинуть, за расставание со всем привычным и принадлежащим этому миру, – Агафья Тихоновна обвела подъезд глазами, немного задержав взгляд на окне, – за невозможность остаться, за страшащую тебя неизвестность, за сомнения, за смех и слезы, за страх или его отсутствие, за всё-всё-всё. Эта плата будет твоим эликсиром, но не эликсиром молодости, ибо молодость глупа и ветрена, и не зрелости, ибо не понятно когда зрелость начинается и когда она переходит в старость, и конечно же, не старости, ибо старость опытна, мудра, но боязлива – эта щедрая и солидная плата за жизнь будет твоим кладом, будет твоим эликсиром вечности, в которую ты будущий сможешь безбоязненно шагнуть…

– А если всю свою жизнь я занимался не тем чем мне хотелось бы…

– А если ты занимался не тем, чем тебе бы хотелось, ты никогда не придешь туда, где хотел бы оказаться. И уходя из этого мира ты неизбежно будешь сильно сожалеть и уже никакая существующая плата не сможет компенсировать тебе этот уход, никакая награда не сможет удовлетворить тебя. Ничто из того, чем ты будешь обладать не будет тебя радовать, ничто из того что ты мог бы взять с собой в свой последний, заключительный путь – путь уже не человеческого тела, но путь из него – не заменит тебе простого и привычного людям счастья обладания глазами и чувствами, счастья обладания телом. Тогда расставание с телом будет болезненным. Тогда расставание станет практически невозможным. Тогда ты неминуемо, неотвратимо будешь страдать и наверняка бояться и тогда, почти точно – оставив свое дряхлое, немощное тело, ты впрыгнешь в другое и начнёшь свою партию заново. И повторяться это будет сколько угодно раз. До тех пор, пока ты не пройдешь свой собственный, тобой же найденный путь, пока не закончишь свой уровень, пока не перейдешь на следующий виток, пока не начнешь новый этап. Ведь у каждого в этом мире есть строго своё, точно определённое место – оно ждёт, оно манит, оно ярко горит и трепещет в ожидании. Но этот огонь не так заметен глазу, как виден интуиции – этот свет способно разглядеть лишь человеческое сердце – лишь сердце полнящееся, изменчивое, сердце неустойчивое и непостоянное. Лишь переполненное, избыточное человеческое сердце способно найти и потушить этот костёр. И ошибиться тут никак нельзя, ведь оказавшись где-то не там, не около своего костра, ты почти наверняка займешь чьё-то место, то бишь сделаешь несчастным не только себя, но и кого-то другого – кого-то, кто может быть и смог бы, ели бы не ты…

Агафья Тихоновна говорила всё медленнее, словно подкрадывалась на цыпочках к какому-то месту в моей душе, к какой-то недвижимой точке в моем сердце, словно подбираясь к одному из моих, ярко горящих маяков, которые уже были хорошо заметны для её зрения, но оставались невидимы моему, пока ещё узкому взору.

Она подбиралась к точке, которую было должно разрушить. Как Карфаген. Уничтожить её оболочку, растворить мембрану, покрывающую эту точку – точку моего зрения – мою теперешнюю истинную суть. Рассеять её туманную пелену, показать свет от уже горящего костра и вывернуть эту точку наоборот, на изворот, наизнанку – вывернуть шиворот навыворот. И превратив эту одну-единственную, пока ещё лично мою точку – точку моего зрения – в широкий кругозор; распластав, размазав эту точку по горизонту, по бесконечности – спокойно отдышаться. Ведь горизонт, как известно – линия воображаемая, линия бесконечная, линия не существующая в этой реальности, но вполне может быть что существующая в реальности той – человеческому телу пока ещё недоступной.

Воображение – великая сила.

Оно наделяет человека способностью мыслить абстрактно.

Оно разделяет неразлучное и соединяет, казалось бы, несоединимое – право и лево, верх и низ – соединяет их на линии горизонта.

Оно соединяет хорошее с плохим, терпимое и не очень – в трепещущих человеческих сердцах.

Я лишь глубоко вздохнул. Сколько же в пути у каждого из нас тех ложных, оставленных другими маяков, оставленных теми, кого мы сами пустили на свою дорогу, теми, кто всю нашу жизнь всегда и всё знал вместо нас – и как нам казалось – знал лучше, знал глубже, пронзительнее.

Теми, кому мы верили, кого благодарили, чьи мысли принимали за свои.

Теми, чьи дни мы весело, особо не задумываясь, проживали, да что там дни… Недели, месяца, иногда годы, а иногда и целые жизни. И чужая жизнь оказывалась нашей, а наша?…

Нашу нам только предстоит отыскать. Отыскать среди запутанных дорожных развязок, отыскать опираясь на тонкий, но требовательный голос собственного сердца, отыскать оставаясь глухим к внешнему, но широко воспринимающим своё собственное естество.

И даже так, чтоб шире широкого, шире даже горизонта, чтоб несмотря ни на что, чтоб вопреки и благодаря всему. Чтоб право соединилось с левым, а верх смешался с низом. Чтоб успеть вдохнуть эту смесь, успеть вдохнуть своё собственное, родное, проистекающее из тебя самого. И пусть не сразу, пусть хоть и на возрастном излёте, но добраться, наконец-то, до себя внутреннего, до себя настоящего и искреннего. Добраться до своего сердца, одним словом…